Текст книги "Встреча с хичи. Анналы хичи"

– Ну, я подумаю, что сказал что-то неправильно.

– Ха! Совершенно верно! Ну а я подумаю, что он неправильно меня понял. Это главное правило для разговора на иностранном языке.

Я потер живот.

– Давайте поедим, – предложил я и направился к столу. Но все же не пропустил взгляда Эсси и постарался быть гостеприимным. – Ну, мы печально выглядим. – Я имел в виду гипс на руке Уолтерса, синяк на щеке Джи-ксинг и распухший нос Эсси. – Вы колотили друг друга?

Оказалось, что это не совсем тактично: Уолтерс тут же подтвердил, что так оно и есть – под воздействием ТПП террористов. И мы немного поговорили о террористах. А потом о том печальном состоянии, в котором находится все человечество. Не очень веселый разговор, особенно когда Эсси решила пофилософствовать.

– Что за жалкое создание человек, – сказала она, но потом поправилась: – Нет. Я несправедлива. Один человек может быть вполне хорош, как мы четверо, сидящие здесь. Несовершенен, конечно. Но в среднем статистическом смысле из ста случаев проявления таких качеств, как доброта, альтруизм, приличное поведение – всего того, что люди ценят, мы способны на двадцать пять. Но нации! Политические группы! Террористы! – Она покачала головой. – Из ста случаев – ноль. Или, может быть, один шанс, но тогда, можете быть уверены, с камнем за пазухой. Видите ли, зло заразительно. В каждом человеке, вероятно, есть его зерно. Но с увеличением количества – скажем, десять миллионов человек или небольшая страна способны своим злом погубить все человечество.

– Можно приниматься за десерт. – Я сделал знак официантам.

Всякий гость понял бы намек, особенно после упоминания о тяжелом дне, но Уолтерс оказался упрям. Он задержался за десертом. Настоял на том, чтобы рассказать мне историю своей жизни, и все время многозначительно поглядывал на официантов, и мне становилось все более неприятно, и не только в желудке.

Эсси говорит, что я нетерпим к людям. Может быть. Я легче общаюсь с компьютерными программами, чем с людьми из плоти и крови, и их нельзя обидеть – впрочем, не уверен, справедливо ли это по отношению к Альберту. Но вполне подходит к моему секретарю или шеф-повару. Так что я начал терять терпение с Оди Уолтерсом. Его жизнь – довольно скучная мыльная опера. Он утратил жену и все сбережения. Незаконно с помощью Джи-ксинг воспользовался приборами на «С.Я.» и был за это уволен. Последние деньги потратил в Роттердаме – причина неясна, но явно имеет отношение ко мне.

Что ж, я готов «ссудить» деньги другу, которому не повезло, но, видите ли, я был не в настроении. И не просто из-за страха за Эсси, из-за испорченного дня или мысли о том, что следующий псих с пистолетом может до меня добраться. У меня снова начали болеть внутренности. Наконец я велел официантам убирать со стола, хотя Уолтерс еще пил свою четвертую чашку кофе. Я направился к столику с ликерами и сигарами и сердито взглянул на него, когда он пошел за мной.

– В чем дело, Оди? – спросил я, уже не очень вежливо. – Деньги? Сколько тебе нужно?

Как же он посмотрел на меня! Помолчал, дожидаясь, пока выйдут все официанты, и потом выдал.

– Мне не это нужно, – дрожащим голосом сказал он, – ты заплатишь за то, что нужно тебе. Ты очень богатый человек, Броудхед. Может, ты не думаешь о тех, кто тебе оказывает услуги. Но я оказал их тебе дважды.

Я не люблю, когда мне напоминают о моих долгах, но у меня не было возможности ответить. Джейни Джи-ксинг положила руку на его забинтованное запястье – мягко.

– Просто скажи ему, что мы знаем, – приказала она.

– Что сказать? – спросил я, и этот сукин сын пожал плечами и сказал так, словно нашел мои ключи у двери:

– Мне кажется, я нашел настоящего живого хичи.

Хичи во время своего первого посещения Земли обнаружили австралопитеков и решили, что со временем те разовьют технологическую цивилизацию. Поэтому они решили сохранить колонию австралопитеков в чем-то вроде зоопарка. Потомки этих австралопитеков и есть Древние. Конечно, предположение хичи оказалось неверным. Австралопитеки не стали разумными. Они исчезли. А на людей отрезвляюще подействовала мысль о том, что так называемое «Небо Хичи», впоследствии переименованное в «С. Я. Броудхед», самый большой и сложный космический корабль из всех известных человечеству, – в сущности, всего лишь клетка для обезьян.

Когда стали доступными для изучения программы и базы данных так называемых Мертвецов, мой создатель, С. Я. Броудхед, естественно, очень заинтересовалась. Она решила продублировать их работу. Самое сложное, конечно, это перемещение банка данных из человеческого мозга и нервной системы, где они сохраняются химическим способом, в информационные веера хичи. Она проделала это очень хорошо. И не только для того, чтобы развернуть повсюду отделения «Здесь и После», но и для того, чтобы создать… гм… меня. Операции «Здесь и После» основаны на ее ранних исследованиях. Позже она стала действовать гораздо успешнее, лучше даже, чем сами хичи, смогла использовать не только идеи хичи, но и независимо созданную человеческую технологию. Мертвецы никогда бы не выдержали тест Тьюринга. А создания Эсси Броудхед могут. И выдерживают.

12. Бог и хичи

Я нашел хичи… Я нашел часть Истинного Креста… Я разговаривал с Богом, буквально разговаривал – все эти утверждения одного порядка. В них не веришь, но они пугают. Но потом, когда ты убеждаешься, что это правда, или, во всяком случае, не можешь доказать, что неправда, – вот тогда наступает время чудес и смертного страха. Бог и хичи. Ребенком я не делал различия между ними, и даже у взрослого сохранились следы этого смешения.

Я отпустил их уже после полуночи. Но к тому времени досуха их опустошил. У меня были веера, которые они прихватили с «С.Я.». Я привлек к обсуждению Альберта, чтобы он мог высказать суждения своего плодовитого цифрового мозга. Сам я чувствовал себя ужасно, действие обезболивающего кончалось, и уснуть я не мог. Эсси твердо заявила, что если я намерен убить себя перенапряжением, она хочет увидеть это зрелище и тоже не ляжет, но как только она начала негромко похрапывать на диване, я снова вызвал Альберта.

– Одна финансовая подробность, – сказал я. – Уолтерс говорит, что отказался от миллионной премии, чтобы передать сведения мне, поэтому перечисли на его счет два миллиона.

– Хорошо, Робин. – Альберт Эйнштейн никогда не бывает сонным, но когда он хочет показать, что мне пора в постель, то начинает самым естественным образом зевать и потягиваться. – Но должен вам, однако, напомнить, что состояние вашего здоровья…

Я сказал ему, что он может делать с состоянием моего здоровья. Потом сказал, что делать с мыслью о том, чтобы поместить меня завтра в больницу. Он развел руками.

– Вы хозяин, Робин, – покорно сказал он. – Но я все же думаю…

Неправда, что Альберт Эйнштейн не тратит времени на обдумывание. Но так как он действует со скоростью элементарных частиц, время, потребное для обдумывания, не всегда воспринимается существами из плоти и крови, как я. Разве только он сам этого хочет, обычно для драматического эффекта.

– Выкладывай, Альберт.

Он пожал плечами.

– Из-за состояния вашего здоровья я не хотел бы, чтобы вы излишне возбуждались без причин.

– Причины! Боже, Альберт, иногда ты действительно ведешь себя как тупая машина. Какая причина важнее, чем находка живого хичи?

– Да, – ответил он, попыхивая трубкой, и тут же сменил тему: – По сенсорным данным, которые я снимаю, можно определить, что вы испытываете сильную боль, Робин.

– Как ты умен, Альберт. – Боль в кишках переключилась на новую скорость. Теперь у меня в животе крутились лезвия миксера, и каждый оборот усиливал боль.

– Разбудить миссис Броудхед и сообщить ей?

Это закодированное сообщение. Если он скажет Эсси что-либо подобное, она тут же уложит меня в постель, вызовет хирургическую программу и предоставит меня всему, что способна предложить Полная Медицина Плюс. И эта перспектива начинала выглядеть привлекательной. Боль пугает меня сильнее смерти. Смерть – это нечто такое, что нужно испытать, и все будет кончено, а боль казалась бесконечной.

Но не сейчас!

– Нет, Альберт, – ответил я, – во всяком случае, пока ты не скажешь, что ты так упорно скрываешь. Может, я где-то ошибся в своих рассуждениях? Если так, скажи в чем.

– Только в том, что называете существо, присутствие которого ощутил Уолтерс, хичи, – ответил он, почесывая подбородок концом трубки.

Я выпрямился и тут же схватился за живот: резкое движение оказалось не слишком хорошей идеей.

– Какого дьявола? Что же это тогда, Альберт?

Он серьезно ответил:

– Рассмотрим свидетельства. Уолтерс говорит, что существо, присутствие которого он ощутил, замедлялось, даже остановилось. Это соответствует нашему представлению о хичи: мы ведь считаем, что хичи в черной дыре, а там время замедляется.

– Верно. Тогда почему…

– Во-вторых, – продолжал он, – встреча состоялась в межзвездном пространстве. Это тоже соответствует: мы знаем, что хичи способны выходить в межзвездное пространство.

– Альберт!

– Наконец, – спокойно продолжал он, не обращая внимания на мой тон, – было установлено присутствие разумного существа, иного, чем мы сами, – он померцал, – или, вернее сказать, иного, чем человек. А единственными известными нам существами такого типа являются хичи. Однако, – благожелательно сказал он, – копия корабельного журнала, предоставленная капитаном Уолтерсом, вызывает серьезные вопросы.

– Давай их, черт тебя побери!

– Конечно, Робин. Позвольте мне продемонстрировать данные. – Он отодвинулся в сторону в своей голографической рамке, и появилось изображение корабельного экрана. На нем видно было далекое бледное пятно, а справа многочисленные цифры и символы. – Обратите внимание на скорость, Роберт. Восемнадцать сотен километров в секунду. Вполне возможная скорость для природного объекта. Например, конденсация ударного фронта сверхновой. Но чтобы корабль хичи двигался так медленно? И вообще, похож ли этот объект на корабль хичи?

– Он вообще ни на что не похож. Ради бога! Всего лишь пятно. На пределе видимости. Ничего нельзя разобрать.

Маленькая фигура Альберта по одну сторону изображения кивнула.

– В таком виде – да, – согласился он. – Но я могу увеличить изображение. Есть, конечно, и другие доказательства. Если источник действительно черная дыра…

– Что?

Он сделал вид, что не понял.

– Я хочу сказать: гипотеза о том, что это черная дыра, не подтверждается, так как в этом районе совершенно отсутствует гамма– и рентгеновское излучение; а оно должно быть при втягивании в дыру пыли и газа из пространства.

– Альберт, – сказал я, – иногда ты заходишь слишком далеко.

Он озадаченно посмотрел на меня. Я знаю, что такие взгляды, демонстрация того, что он что-то забыл, – все это лишь уловки ради эффекта. Они не соответствуют никакой реальности, в том числе и когда он смотрит мне прямо в глаза. Глаза голографического изображения видят не больше, чем глаза на фотографии. Если он и ощущает меня, а он меня, несомненно, ощущает, то через многочисленные линзы, через гиперзвуковые датчики, через емкости и термальные изображения – и ничего из этого нет в глазах голограммы Альберта. Но бывают моменты, когда мне кажется, что эти глаза смотрят мне прямо в душу.

– Вы ведь хотите верить, что это хичи, Робин? – негромко спросил он.

– Не твое дело! Покажи увеличенное изображение!

– Хорошо.

Изображение покрылось пятнами, распалось… прояснилось: я увидел гигантскую стрекозу. Она заполнила весь экран и вышла за его пределы. Огромные крылья можно было увидеть только потому, что они закрывали звезды. Но на месте соединения крыльев виден был цилиндрический объект, светящийся в пространстве, и часть его света отражалась и от крыльев.

– Парусник! – выдохнул я.

– Да, парусник, – согласился Альберт. – Фотонный космический корабль. Приблизительная длительность полета на таком корабле от Земли до, скажем, Альфа Центавра – около шестисот лет.

– Боже! Шестьсот лет в этой крохотной штуке?

– Она не крохотная, Робин, – поправил он меня. – Расстояние до нее больше, чем вы, вероятно, сознаете. Мои оценки приблизительны, но от одного конца крыла до другого не меньше ста тысяч километров.

На дамасском диване Эсси захрапела, пошевелилась, открыла глаза, обвиняюще сказала:

– Ты все еще не лег! – снова закрыла глаза – все это не просыпаясь.

Я сел, на меня обрушились усталость и боль.

– Я бы хотел уснуть, – сказал я, – но мне нужно усвоить все это.

– Конечно, Робин. Вот что я предлагаю, – коварно сказал Альберт. – Вы не очень много съели за обедом, почему бы мне не приготовить вам немного горохового супа или рыбной похлебки…

– Ты знаешь, как уложить меня в постель, – сказал я, чуть не смеясь, довольный, что могу подумать о чем-то земном. – Почему бы и нет?

И вот я передвинулся назад в столовый альков. Позволил бармену, подчиненному Альберту, приготовить мне горячего рома, а Альберт составлял мне компанию.

– Очень хорошо, – сказал я, допив ром. – Давай еще порцию до еды.

– Конечно, Робин, – сказал он, играя своей трубкой. – Робин?

– Да? – спросил я, протягивая руку за новой порцией выпивки.

– Робин, – застенчиво, – у меня появилась идея.

Я был в подходящем настроении, чтобы выслушивать его идеи, поэтому кивнул, чтобы он продолжал.

– Эту идею подсказал мне Уолтерс. Пусть станет обыкновением то, что вы сделали для него. Как Нобелевская премия или научная премия Врат. Шесть премий в год, по сто тысяч долларов каждая, и каждая за открытие в одной области науки. Я подготовил бюджет. – Он передвинулся в сторону, повернув голову и поглядев в угол своей рамки; там появился аккуратно напечатанный проспект. – Шестьсот тысяч долларов окупятся уменьшением налогов и участием в исследованиях…

– Подожди, Альберт. Не будь моим бухгалтером. Будь моим советником по науке. За что премии?

Он просто ответил:

– За решение загадок вселенной.

Я сел и потянулся, мне стало тепло и приятно. Я испытывал доброжелательность, даже по отношению к компьютерной программе.

– Готов ли мой суп?

– Через минуту, – ответил он, так оно и было. Я погрузил ложку: рыбная похлебка. Густая. Белая. И много масла.

– Не вижу цели, – сказал я.

– Информация, Робин.

– Но мне казалось, что ты и так получаешь всю информацию.

– Конечно – после публикации. У меня постоянно включена поисковая программа, в ней свыше сорока трех тысяч тематических разделов, и если что-нибудь, касающееся, допустим, расшифровки языка хичи, где-то появляется, я автоматически получаю эту статью. Но я хочу знать до публикации и даже в том случае, если публикации вообще не будет. Как открытие Оди, понимаете? Лауреатов будет определять жюри. Я с радостью, – он померцал, – помогу вам подобрать членов жюри. И предлагаю шесть сфер поиска. – Он кивнул в сторону дисплея: бюджет исчез, сменившись аккуратной табличкой:

1. Перевод сообщений хичи.

2. Наблюдения и интерпретации недостающей массы.

3. Анализ технологии хичи.

4. Устранение терроризма.

5. Устранение международной напряженности.

6. Продление жизни.

– Звучит неплохо, – одобрил я. – Суп тоже хороший.

– Да, – согласился он, – повара хороши, когда следуют моим инструкциям. – Я сонно поглядел на него. Голос его звучал мягко – нет, вероятно, правильнее сказать – сладко. Я зевнул, пытаясь сфокусировать взгляд.

– Знаешь, Альберт, – сказал я, – никогда не замечал этого раньше, но ты немного похож на мою мать.

Он отложил трубку и сочувственно поглядел на меня.

– Не беспокойтесь, – сказал он. – Вам не о чем беспокоиться.

Я с сонным удовлетворением смотрел на свою верную голограмму.

– Ты прав, – согласился я. – Может, ты и не похож на мою мать. Эти густые брови…

– Не важно, Робин, – мягко сказал он.

– Не важно, – согласился я.

– Так что можете ложиться спать, – закончил он.

Мне это показалось неплохой идеей, и я послушался. Но не сразу. Не резко. Медленно, неторопливо; я оставался в полусонном состоянии, был расслаблен, мне было удобно и приятно, и я так и не знаю, когда кончилось это полусонное состояние и начался настоящий сон. Я был в таком состоянии, когда начинаются сны, вам кажется, что вы уже уснули, но мысль еще блуждает. Да, мысли мои блуждали. Они ушли далеко. Я летел по вселенной вместе с Вэном, заглядывал в одну черную дыру за другой в поисках кого-то очень нужного ему и мне, хотя не понимал зачем. Какое-то лицо, не лицо Альберта, не лицо матери, даже не лицо Эсси, женское лицо с густыми темными бровями…

Да ведь этот сукин сын меня опоил, с легким удивлением подумал я.

А тем временем большая Галактика поворачивалась, и крошечные частички органического вещества толкали крошечные частички металла и стекла между звездами; и органические частицы испытывали боль, и одиночество, и ужас, и радость – и все по-разному; но я уже спал, и мне было все равно. Тогда.

13. Кары любви

Один маленький кусочек органической материи, а именно Долли Уолтерс, испытывал все эти чувства, вернее, все, кроме радости, а еще вдобавок такие, как негодование и скука. Особенно скуку, за исключением тех моментов, когда преобладающим становился ужас. Внутренности корабля Вэна больше всего напоминали помещение сложной, полностью автоматизированной фабрики, где оставлено немного места для людей, чтобы можно было произвести ремонт. Даже сверкающая спираль, часть двигательной системы хичи, была видна не вся: Вэн окружил ее ящиками с запасами пищи. Личные вещи Долли – они состояли из ее кукол и шестимесячного запаса тампонов – были затолканы в небольшой шкаф в крошечном туалете. Все остальное пространство принадлежало Вэну. Делать особенно было нечего, да и места для занятий не было. Единственные веера, оказавшиеся у Вэна, содержали только детские сказки. Вэн сказал, что их записали для него, когда он был маленьким. Долли от них страшно скучала, хотя не так, как вообще от безделья. Даже приготовление пищи и уборка лучше безделья, но возможности ограничены. Иногда кухонные запахи заставляли Вэна искать спасения в посадочном аппарате – а чаще бушевать и орать на нее. Стирать было легко, нужно только всунуть вещи в что-то вроде котла, там через них пропускается горячий пар, но, высыхая, они увеличивают влажность воздуха, а это – снова буря и крики. Он ее на самом деле никогда не бил – конечно, если не считать толчков, которые он выдавал за любовную игру, – но очень пугал.

Но не так сильно, как черные дыры, которые они посещали одну за другой. Вэна они тоже пугали. Но страх не удерживал его; только делал еще более трудной жизнь с ним.

Когда Долли поняла, что вся эта безумная экспедиция – только безнадежные поиски давно потерянного и, вероятно, давно мертвого отца Вэна, она почувствовала к нему настоящую нежность. И хотела бы, чтобы он позволил ей ее выразить. Бывали времена, особенно после секса, особенно в тех редких случаях, когда он не засыпал сразу или не отталкивал ее от себя грубыми и непростительно критичными интимными замечаниями, – времена, когда они несколько минут обнимали друг друга в тишине. Тогда она испытывала страстное желание установить с ним человеческий контакт. Прижаться губами к его уху и прошептать: «Вэн. Я понимаю, что ты чувствуешь. Я хотела бы помочь тебе».

Но, конечно, она так и не осмелилась.

И еще одно она не смела сделать – сказать ему, что, по ее мнению, он собирается убить их обоих, пока они не обнаружили восьмую дыру и у нее не осталось выбора. Даже на расстоянии двух дней полета – два дня на скорости быстрее света, почти световой год – она казалась особой.

– Почему она так странно выглядит? – спросила Долли, и Вэн, даже не оглядываясь, не отрываясь от экрана, сказал то, что она и ожидала:

– Заткнись. – И продолжал болтать со своими Мертвецами. Как только он понял, что она не смыслит ни по-испански, ни по-китайски, он стал говорить в ее присутствии, но всегда на непонятных ей языках.

– Пожалуйста, милый, – сказала она, ощущая пустоту в желудке. – Что-то здесь неправильно. – Что именно неправильно, она не могла сказать. Объект на экране казался маленьким. Виден был не очень ясно и подрагивал. Но никакого следа светящихся частиц и потоков энергии, которые образуются, когда материя втягивается в дыру. Однако что-то было, какое-то мерцание, голубоватое, а не черное.

– Тьфу! – сказал он, потея. Потом – он был испуган не меньше ее – приказал: – Скажи суке, что она хочет. По-английски.

– Миссис Уолтерс? – Голос звучал неуверенно и слабо; это голос мертвого человека, если вообще его обладателя можно назвать человеком. – Я объяснял Вэну, что это так называемая обнаженная сингулярность. То есть она не вращается и поэтому не является абсолютно черной. Вэн? Ты сравнил ее с изображениями на картах хичи?

Вэн проворчал:

– Конечно, дурак. Я как раз это делаю, – но голос его дрожал. Вэн коснулся приборов. На экране появилось еще одно изображение. Голубоватый туманный, болезненный для глаз объект. А рядом, на другой половине, тот же объект, но со множеством ярких коротких красных черточек и мерцающих зеленых кругов.

Мертвец с печальным удовлетворением сказал:

– Это опасный объект, Вэн. Так его отметили хичи.

– Идиот! Все черные дыры опасны! – Вэн отключил говорившего и с презрением и гневом повернулся к Долли. – Ты тоже боишься! – уличил он ее и убежал к краденым и пугающим Долли приборам в аппарат.

А мне тем временем снилась глубокая крутая гравитационная дыра и скрытое в ней сокровище. Когда Вэн, потея от ужаса, занимался своими крадеными приборами, я потел от боли. Когда Долли с удивлением смотрела на большой призрачно-голубой объект на экране, я смотрел на тот же объект. Она никогда не видела его раньше. А я видел. У меня над кроватью висел его снимок, и сделал я этот снимок, когда испытывал еще большую боль и был совсем сбит с толку. Я попытался сесть, и сильные мягкие руки Эсси снова уложили меня в постель.

– Ты еще на системах жизнеобеспечения, Робин, – сказала она. – Не нужно слишком много двигаться!

Я находился в маленькой больничной палате, которую построил в своем доме на Таппановом море, когда стало казаться, что слишком хлопотно каждый раз отправляться в больницу, если кому-то из нас требовалась замена органов.

– Как я сюда попал?! – спросить это у меня нашлись силы.

– Самолетом, конечно. – Эсси посмотрела на экран у меня над головой и кивнула.

– Значит, мне сделали операцию, – заключил я. – Этот сукин сын Альберт опоил меня. И ты отвезла меня домой, пока я был под наркозом.

– Как умно! Да. Теперь все позади. Доктор говорит, что ты здоровая сельская свинья и скоро поправишься, – продолжала она, – только некоторое время еще будет немного болеть живот, потому что тебе вшили три метра новых кишок. Теперь поешь. И снова поспи.

Я откинулся на подушку, пока Эсси разговаривала с программой-шефом, и смотрел на изображение на стене. Его повесили, чтобы напоминать мне: сколь бы ни были неприятны процедуры, поддерживающие мою жизнь, были времена гораздо более неприятные. Но сейчас изображение напомнило мне о другом. О женщине, которую я утратил. Не скажу, что я годами не вспоминал о ней, это неправда. Я думал о ней часто, но как о далеком воспоминании, а теперь – как о живой личности.

– Пора поесть рыбной похлебки, – жизнерадостно пропела Эсси.

Клянусь Господом, она не шутила. Так оно и есть, отвратительно пахнущая, но, как она говорит, насыщенная всем тем, что мне необходимо и что я могу съесть в своем нынешнем состоянии. А тем временем Вэн рылся в черной дыре умным и сложным оборудованием хичи; а тем временем мне пришло в голову, что тошнотворная похлебка, которую я ем, насыщена не только лекарствами; а тем временем сложные механизмы выполняли еще одно задание, о котором Вэн не знал; а тем временем я заставил себя проснуться настолько, чтобы спросить Эсси, сколько времени я проспал, и она ответила: «Довольно долго, дорогой Робин», – и потом я снова уснул.

Особое задание заключалось в извещении, потому что из всех своих механизмов хичи больше всего опасались нарушителя порядка в линейных системах. Они боялись, что этот механизм, неправильно примененный, полностью и бесповоротно нарушит весь их порядок, и поэтому во все механизмы встроили сигналы тревоги.

Когда вы опасаетесь, что кто-то подберется к вам в темноте, вы устраиваете ловушки: подвешиваете к веревке десяток гремящих банок, вешаете что-нибудь такое, что может упасть на голову незваного гостя… Но нет большей темноты, чем темнота между звездами, так что хичи оставили своих часовых. Ловушки, оставленные хичи, были многочисленны, хитроумны и обладали очень-очень громкими голосами. Когда Вэн развернул свою спираль, она немедленно подала сигнал, и тут же связист доложил об этом Капитану.

– Чужак сделал это, – сказал он, дрожа мышцами лица, и Капитан произнес бранное слово. Человеку оно ничего не сказало бы, потому что обозначало половой акт в то время, когда женская особь не влюблена. Капитан произнес это слово не из-за его прямого смысла. Это выражение крайне неприлично, но ничто другое не могло бы выразить чувства Капитана. Увидев, что Дважды тревожно смотрит на приборы контроля на расстоянии, он тут же раскаялся.

Больше всего беспокойства было у Капитана, потому что он Капитан, но работы больше всего было у Дважды. Она одновременно управляла тремя комплектами приборов на расстоянии: большим кораблем, на который они собирались перебраться, грузовым кораблем, который должен убрать парусник, и особым спутником в Солнечной системе, который должен был перехватывать все сообщения и регистрировать все космические корабли. И Дважды была не состоянии выполнять такую работу. К ней пришло время любви, стероиды бушевали в ее жестких венах, биологический процесс развертывался, и тело ее созревало для выполнения своего назначения. И не только тело. Созревала и смягчалась вся личность Дважды. И пытаться управлять отдаленными системами, в то время как весь ее организм был настроен на сексуальное общение, – для нее это пытка. Капитан склонился к ней.

– Как ты? – спросил он. Она не ответила. И это было достаточным ответом.

Он вздохнул и обратился к следующей проблеме:

– Ну, Башмак?

Связист выглядел почти так же плохо, как Дважды.

– Установлено несколько концептуальных соответствий, Капитан, – доложил он. – Но программа перевода очень сложна.

Капитан дернул мышцами щек. Неужели произошло что-то нелогичное, отчего все развертывается неожиданно и неправильно? Эти сообщения – опасно даже то, что они вообще существуют. Но они к тому же на разных языках! На разных! Не на двух, на которых говорят хичи, не на Языке Действия и Языке Чувства, но буквально на десятках непонятных языков. Было бы гораздо менее болезненно слушать это бормотание, если бы он хотя бы представлял себе, о чем они говорят.

Так много тревог и проблем! Не только зрелище с каждым часом слабеющей и все более ошибающейся Дважды; не только сознание того, что какой-то не-хичи приводит в действие механизмы, способные проникнуть в черную дыру; наибольшие опасения у Капитана вызывала его собственная способность справиться с этими нарастающими осложнениями. Но нужно было работать. Они определили местоположение парусника. Направили сообщение его экипажу, но разумно не стали дожидаться ответа. Командный корабль, разбуженный после многотысячелетнего сна, подошел в рассчитанное время. Они примкнули к нему, люк к люку, и перешли в этот большой, гораздо более мощный корабль. Это не составляло проблемы, хотя Дважды, тяжело дыша, со стонами металась от прибора к прибору и была медлительна в управлении подходящим кораблем. Но все прошло благополучно. И большой грузовой корабль-пузырь появился там, где должен был, и даже точно вовремя.

Весь этот процесс занял почти двенадцать часов. Для Дважды это были часы непрерывного труда. У Капитана было меньше дел, поэтому он мог следить за ней. Видел, как ее медная кожа приобретает пурпурный цвет неразделенной любви и одновременно темнеет от усталости. Это его беспокоило. Они оказались такими неподготовленными к внезапному вызову! Если бы знали, что сложится чрезвычайная ситуация, Капитан прихватил бы второго оператора, и на Дважды не выпала бы такая тяжесть. И прежде всего они могли сразу вылететь в командном корабле и не тратить силы на смену судов. Если бы подумали… Если бы заподозрили… Если было бы хоть малейшее указание…

Но ничего этого не было. Да и как можно было догадаться. Даже по галактическому времени прошло всего несколько десятилетий с последней вылазки из укрытия в центре – мгновение астрономического времени, и разве можно было поверить, что за это время так много произойдет?

Капитан порылся в пищевых пакетах, нашел самую вкусную и легкоусвояемую еду и с любовью скормил ее Дважды. У нее не было аппетита. Движения ее стали еще медленнее и неувереннее, с каждым часом ей было все труднее двигаться. Но свою работу она выполняла. Когда наконец огромные крылья фотонного корабля свернулись, раскрылась большая пасть грузового пузыря, капсула с экипажем парусника скользнула в нее, Капитан вздохнул с облегчением. Для Дважды самая трудная работа кончилась. Теперь у нее есть возможность отдохнуть – может, даже удастся совершить вместе с ним то, чего требуют ее тело и душа.

Так как экипаж парусника ответил немедленно – для него немедленно, – ответ пришел до того, как захлопнулась большая сфера. Связист, Башмак, нажал клавишу, и на экране появилось сообщение:

Мы признаем, что должны прервать свой полет.

Мы просим доставить нас в такое место, где мы будем в безопасности.

Мы спрашиваем: возвращаются Убийцы?

Капитан сочувственно поджал живот. Башмаку он сказал:

– Передай им: «Мы временно возвращаем вас в вашу систему. Если будет возможно, позже привезем вас снова сюда».

На лице Башмака появилось напряженное выражение.

– А как же их вопрос об Убийцах?

Капитан ощутил легкую дрожь в животе:

– Скажи им: еще нет.

Но на первом месте в сознании Капитана был не страх перед другими и даже не тревога о Дважды. У хичи было много общих с человечеством черт: любознательность, двуполая любовь, привязанность к семье, преданность детям, удовольствие от манипулирования символами. Но объем этих общих особенностей оказался неодинаков. Одной психологической характеристикой хичи обладали в гораздо более выраженном виде, чем люди.

Совестью.

Хичи почти физически не могли нарушить обещания или позволить злу остаться неисправленным. Для хичи обитатели парусника представляли собой особый случай. Хичи были у них в долгу. Именно от них они узнали самый страшный факт, какой только приходилось им узнавать.

Хичи и обитатели парусников хорошо знали друг друга, хотя познакомились сравнительно недавно. И взаимоотношения их обернулись для медленных существ бедой. А для хичи тем более. Они никогда не могли забыть об этом.