Текст книги "Конец игры. Биография Роберта Фишера"

Хотя победителем вышел Чарльз Истмен, чернила достались Бобби. «Таймс» рассыпалась в похвалах: «Многие из толпы в 400 человек полагают, что лучшую игру продемонстрировал Бобби Фишер. Несмотря на соперничество с более взрослыми и опытными противниками, его не могли обыграть до вчерашнего дня, когда он вошел в число 15-ти лучших в турнире».

После смерти деда Бобби по материнской линии Якова Вендера, среди его бумаг нашли этот номер газеты с пожелтевшими страницами. Бобби прокомментировал с печалью и болью: «Мой дед мало интересовался [мною] и ничего не знал о шахматах». Но ирония грустного факта не ускользнула от Бобби. Он осознал, что дед, вероятно, гордился им с самого начала его шахматной карьеры, но никогда об этом не говорил.

Глава 3
Из головы Зевса

Летом 1955 года Бобби стал завсегдатаем мест сбора любителей шахмат и в результате поднял свое мастерство на новый уровень. Нигро часто брал его с собой в Центральный Парк, где они во взятой напрокат лодке час или два медленно плыли по спокойному озеру сквозь поля лилий, подобно гребцам конца XIX века с полотен импрессионистов. Веслами работал в основном Бобби, что сделало его более широким в плечах.

Однажды в субботу днем по дороге из парка домой, Бобби заметил медную табличку на фасаде каменного дома на шикарной улице Сентрал-парк-саут, проходящей вдоль границы парка. Надпись была простой: «МАНХЕТТЕНСКИЙ ШАХМАТНЫЙ КЛУБ», но она взволновала Бобби – он смотрел во все глаза на нее и на открытое окно на первом этаже. Он даже запнулся на ходу: буквально в дюймах от него в помещении за столиком сидели два игрока, сосредоточенно передвигая фигуры по доске. Мужчинам хотелось глотнуть свежего воздуха в эти душные летние дни. Клуб казался гостеприимным. Бобби робко повернулся к Нигро: «Мы можем войти?» Учитель ответил просто: «Давай попробуем».

«Мы искали возможность укрыться от жары, – вспоминал Бобби. – Как только я увидел табличку, то сразу захотел войти, и внутри с первой минуты мне всё понравилось». Клуб был декорирован трофеями; портреты маслом легендарных шахматистов – Ласкер, Морфи и Капабланка; фотографии современных мастеров; книжные полки, заставленные книгами по шахматной стратегии. Когда они вошли, за разными столиками игралась дюжина партий. Детей Бобби не увидел.

Вальтер Шипман, один из клубных директоров, подошел к новеньким, которые замешкались в дверях. 26-летний начинающий адвокат (впоследствии станет международным мастером) приветствовал бруклинскую парочку и сразу нашел для Бобби пару. Бобби быстро разделался с соперником, который позвал другого игрока, чтобы тот испробовал силу мальчика. И второго постигла та же участь. Клубные игроки начали собираться вокруг столика Бобби – они еще не осознавали, что имеют дело с вундеркиндом, но понимали, что парнишка был чем-то исключительным. Посыпались вопросы: «Где ты учился шахматам?», «Сколько тебе лет?», «Где ты живешь?», «Где научился этому варианту?».

Бобби дебютировал в элите шахматного братства Нью-Йорка. Его представители понимали, что в отличие от большинства начинающих (хотя он и не был уже начинающим, так как играл четыре года в бруклинском шахматном клубе, куда попал в восемь лет), Бобби видел всю доску как единое целое. Он не на каждом ходу делал лучший выбор, но никогда не ставил одно– или двухходовые «дешевые» ловушки, и сам в них не попадался.

Шипман, входивший в двадцатку сильнейших шахматистов США, оценил потенциал мальчика. Он сыграл с ним «всерьез» серию блиц-партий по секунде на ход, и Бобби выиграл треть из них. Шипман вспоминал: «Меня настолько поразила его игра, что я познакомил 12-летнего парнишку с Мариусом Каспером, президентом клуба, миллионером и преуспевающим изготовителем одежды, чье предложение о бесплатном членстве Бобби охотно принял». Бобби стал самым молодым членом клуба в его истории. Каспер ему сказал, что он может приходить хоть каждый день, если захочет. Бобби сиял. Он походил на маленького мальчика, которому отдали «на разграбление» магазин с конфетами.

Манхеттенский шахматный клуб был сильнейшим в стране и вторым по «возрасту». Его основали в 1877 году, через три года после шахматного клуба Механического института в Сан-Франциско, и многие годы его членом становился практически каждый великий игрок, «производимый» в США. Шахматные энтузиасты города и даже других стран, знавшие о клубе с почти мифологической историей, приезжали в Нью-Йорк только для того, чтобы стать его членом, повысить уровень своей игры и получить шанс сразиться с великими. Его притягательность была сродни той, которой обладал Париж в 1920-х годах, но для людей искусства, устремлявшихся в город, дабы добиться совершенства под руководством опытных наставников. Клуб стал местом проведения двух матчей на мировое первенство (Стейниц-Цукерторт в 1886 году, и Стейниц-Гунсберг в 1890-91), и каждый год, начиная с 1930, принимал в своих стенах чемпионат США. Среди его членов преобладали представители еврейской нации, в их среде игра практиковалась несколько веков и получила высокое развитие. В Нью-Йорке на тот момент проживало более миллиона евреев, большинство из которых были иммигрантами, и многие из них принесли с собой в новую страну любовь к шахматам. В 1974 году Энтони Сэйди написал в книге «Мир шахмат», что «возможно, половина из всех великих шахматистов прошлого – евреи». Когда Бобби спросили, является ли он евреем, он ответил: «Частично. Моя мать еврейка».

В редких случаях, когда в манхеттенском клубе в дневное время не находилось противников, Бобби отправлялся в Центральный парк и играл на открытом воздухе за каменными шахматными столиками неподалеку от катка Воллмана. Во время одного долгого и трудного эндшпиля стал накрапывать дождь, но ни Бобби, ни его противник не хотели прерывать игру. Бобби думал и делал ходы, размышлял и передвигал фигуры, пока одежда его намокала. Домой он пришел в промокшей насквозь одежде, в кроссовках хлюпала вода, а волосы выглядели так, будто он только что из душа, что вывело Регину из себя. Но ее гнев никогда не длился долго.

Манхеттенский шахматный клуб был разделен на четыре группы – по силе игры. Сильнейшей являлась изысканная группа «А», состоявшая из мастеров и опытных шахматистов; за ней по порядку – «А-резерв», включавшая в себя потенциально сильных игроков, далее группа «В», и, наконец, группа «С», состоявшая из шахматистов с невысоким рейтингом и просто слабых, многие из которых надеялись подняться выше по этой рейтинг-лестнице. В первые несколько недель своего членства Бобби входил в группу «С», но быстро доказал свое превосходство. Он поднялся в группу «В», где сыграл несколько турниров, но и здесь ему не понадобилось много времени, чтобы добиться победы и подняться в «А-резерв». Менее чем за год он стал сильнейшим и здесь.

Вскоре он стал посещать клуб ежедневно, оставаясь в нем с полудня до позднего вечера. Регина хотела, чтобы он отправился в летний лагерь, как это происходило раньше, но Бобби и слышать об этом не хотел. Для него Манхеттенский клуб стал нирваной, и хотя он еще не утвердился в цели – посвятить жизнь шахматам, но уже оценил вкус побед и не хотел отдаляться от игры. Бруклинский шахматный клуб давал ему возможность играть только по пятницам и иногда во вторник – итого, два вечера в неделю – и не более четырех часов «за раз». На Манхеттене он мог играть двенадцать часов в день и семь дней в неделю.

Игра не только занимала мысли Бобби, она смягчала его одиночество, и во время партии он ощущал жизнь полнее. Стояло лето, в школу ходить не нужно; он вставал поздно, уже после того, как мать и сестра уходили из дома, съедал в одиночестве завтрак в обеденное время и на метро отправлялся на Манхеттен в шахматный клуб. Регина всегда помнила о нем, приносила ему сэндвичи с печенкой, завернутые в фольгу, и пакет молока на обед, если Бобби, погруженный в свои партии, забывал о еде. Около полуночи каждый вечер она появлялась в клубе, откуда вытаскивала сына почти силком, чтобы на поезде вернуться в Бруклин.

Этим летом и в течение следующих нескольких лет у Бобби стали появляться шахматные друзья. Поначалу это были взрослые люди, но – или потому, что Бобби стал членом клуба, или из-за изменившейся клубной политики – обещающие игроки одного с Бобби возраста или чуть старше начали допускаться в клуб, и с ними у него стали налаживаться контакты. Многие останутся на всю жизнь его друзьями или «друзьями-соперниками». Уильям Ломбарди, который станет чемпионом мира среди юношей и войдет в гроссмейстерский пантеон, был на шесть лет старше Бобби и поначалу обыгрывал его нещадно. Он был очень упорным и острым на ум молодым человеком, обладавшим отличным позиционным пониманием. Бернард Цукерман – почти столь же упорный как Бобби в аналитической работе, особенно это касалось дебютов – родившийся на несколько недель позже Бобби, станет международным мастером. Аса Хоффманн, одного с Бобби года рождения (1943), сын двух юристов с Парк-авеню, станет мастером; он также преуспел в других настольных играх, таких, как Скрэбл и Бэкгаммон, и приобрел репутацию «денежного» игрока: в том смысле, что сила его игры возрастала пропорционально увеличению ставок. Джеки Бирс, человек невысокого роста с очаровательной улыбкой и бешеного темперамента, завоевал уважение Бобби, поскольку иногда не уступал ему в блице. Джеймс Гор, высокий рыжеволосый мальчик, консервативно одевавшийся даже в юном возрасте и принимавший покровительственный вид в отношении тех, кого он обыгрывал, оказал большое влияние на Бобби. Всех этих юных шахматистов Бобби превзойдет, но, отражая их смелую игру, он оттачивал свое собственное мастерство.

Бобби играл до сотни блиц-партий против друзей-соперников в день. По мере того, как мальчики взрослели и превращались в юношей, Бобби становился в известном смысле их лидером: если ему что-то было нужно, он это получал; куда бы он ни шел, друзья следовали за ним. «Еще одну», – произносил он в нетерпении, расставляя фигуры, и отказа не получал. Д-р Стюарт Маргулис, мастер, на несколько лет старше Бобби, рассказывал: «Я обожал играть с Бобби, просто обожал!» Играть против Бобби походило на чтение поэзии Роберта Фроста или длительный прием горячей ванны. По окончании игры вы чувствовали себя лучше. Быть может, вы узнавали что-то новое, или нужная для игры концентрация успокоила вас, даже если вы проиграли в большинстве партий. Игроки часто улыбались, сдаваясь Бобби, поскольку восхищались блеском его таланта.

Одним из первых гроссмейстеров, с которым встретился Бобби в клубе, был Николас Россолимо, чемпион США и некогда чемпион Франции. В день, когда они встретились, Россолимо сидел на диване, поедая рогалик с лососиной и сливочным сыром, так что разговаривал с Бобби маститый гроссмейстер с полным ртом. Ввиду этого обстоятельства – и сильного акцента Россолимо – Бобби не понял ни слова. Тем не менее, на мальчика произвело впечатление, что он находится рядом с чемпионом, который – надо же – удостаивает его беседы, хотя и нечленораздельной.

Уже через несколько месяцев после вступления в клуб Бобби, вместе с Ломбарди и Гором, стал доминировать в еженедельных турнирах по быстрым шахматам, когда на ход давалось по десять секунд. 80-летнему Харольду М. Филлипсу, мастеру и члену правления клуба, так нравился стиль Бобби, что он сравнивал его с Капабланкой, которого помнил хорошо с тех времен, когда 17-летний кубинец стал членом клуба в 1905 году.

Хотя жизнь Бобби теперь вращалась вокруг Манхеттена, подворачивались и другие «пешки», которые можно было взять. В 1955 году Нигро включил своего ученика в любительский чемпионат США, проводившийся в конце мая во время уик-энда на День поминовения. Игроки мастерского уровня участвовать в турнире не могли, и потому в нем было много не очень сильных и малоопытных игроков. Турнир проводился по швейцарской системе (при ней пары составляются из игроков, набравших одинаковое количество очков; победитель определяется по окончании обусловленного количества туров), каждый должен был сыграть шесть партий. Местом избрали курорт на озере Мохеган, расположенный к северу от Нью-Йорка, округ Уэстчестер.

Когда Нигро выруливал на машине из города, они повели свои обычные беседы – Бобби задавал вопросы о недавно прочитанной теории, спрашивал о силе и слабости ходов, которые он или его противник делали в партии в манхеттенском шахматном клубе. Но вскоре Бобби переключился на предстоящий турнир. Кто, по мнению Нигро, будет в нем участвовать? Какой силы ожидаются противники? Как, по его мнению, выступит Бобби?

Чувствуя за вопросами неуверенность, Нигро попытался успокоить мальчика и объяснил ему, насколько для него важно набираться соревновательного опыта. Бобби затих, кусая ногти и разглядывая пейзажи из окна автомобиля, свернувшего с хайвея на дорогу, прорезавшую поля в сторону озера, где располагался курорт.

Когда они прибыли на место, Нигро собирался уплатить вступительные 5 долларов, чтобы записать Бобби по праву члена шахматной федерации США, но Бобби занервничал и заявил, что играть не будет. Он сказал, что видел, как отдыхающие купаются в озере и катаются на лодках. Ему тоже хочется. А здесь еще имелся и теннисный корт! Нигро пытался вернуть его к тому, зачем они собственно приехали. Но Бобби ответил, что раз уж комната оплачена (только 3 доллара за ночь для любого желающего, плюс скидка для участников) и они собирались провести здесь весь уик-энд, то ему хочется заняться спортом.

Нигро понял, что Бобби просто боится, как ему казалось, неизбежного проигрыша. Он уговорил мальчика переменить решение и усадил его за доску. Бобби играл, но то ли из-за неуверенности, то ли из-за потерянного интереса, очков он набрал меньше половины возможных. Годы спустя Бобби вспоминал, что его сильно расстроил результат, и он близко к сердцу принял совет Нигро: «Ты не можешь выигрывать каждую партию. Просто всякий раз показывай лучшее из того, на что способен».

Через несколько месяцев полный решимости отреваншироваться за неудачу Бобби послал регистрационную карточку для участия в юниорском чемпионате США, который должен был состояться в Линкольне, Небраска. Нигро не смог выкроить время из своего учебного графика, чтобы его сопровождать, как и Регина – из-за работы и учебы, тем более, что ей пришлось провести дома три недели из-за хронической болезни легких. Бобби решил ехать один.

Он стоял в нетерпении у окошка кассы на станции Пенсильвания, где Регина пыталась купить ему билет до Небраски через Филадельфию. Она сэкономила достаточно денег на билет и была полна решимости отправить сына до места назначения. Согласно плану, Бобби должен был на поезде добраться до Филадельфии и там встретиться с другим шахматистом, Чарльзом Кальме, который также направлялся на турнир. Вдвоем им предстояло проехать 1400 миль. «Сколько лет вашему сыну, мадам?» – спросил кассир. Узнав, что двенадцать, кассир отказался продать билет. «Он слишком юн, чтобы ехать в одиночку». «Как вы не понимаете, – доказывала Регина, – он должен ехать! Это ради шахмат![8]8
  Недопонимание из-за близкого звучания слов chess (шахматы) и chest (грудная клетка).


[Закрыть]» Кассир посмотрел поверх очков на Бобби. «Сразу бы сказали, что ему нужна медицинская помощь». Годы спустя Бобби со смехом вспоминал об этом случае: «И он продал нам билет без дальнейших разговоров. Он думал, у меня болит грудная клетка!». С некоторым душевным трепетом Регина отпустила своего шахматного птенчика в дорогу, но прежде прикрепила ему на шею большой идентификационный жетон армии США, на котором были выгравированы его имя, адрес и номер телефона. «На всякий случай… – сказала она. – Не снимай его!» И он не снимал.

Чарльз Кальме, 16-летний подросток, родившийся в Латвии, был симпатичным и вежливым мальчиком, который провел годы в лагере для перемещенных лиц и являлся чемпионом юниорского чемпионата США. Они с Бобби сыграли не одну дюжину партий во время двухдневного путешествия, много анализировали дебюты и эндшпильные позиции. Кальме хотя и превосходил Бобби в силе игры, относился с уважением к страстному увлечению шахматами последнего.

К несчастью для участников чемпионата, город Линкольн затопила жара более чем в 100 градусов по Фаренгейту, а в зале для бальных танцев, где проходил турнир, работа кондиционеров, если они и были, почти не чувствовалась. В этом турнире, проходившем в десять туров при 25 участниках, 12-летний Бобби был самым юным. Одному было тринадцать, а некоторым даже по двадцать, и все они имели приличный рейтинг. Рон Гросс, чуть постарше и поопытнее, чем Бобби, позднее вспоминал: «Фишер был худым и непоседливым, но в известном смысле производил приятное впечатление. Он умел проигрывать. При поражении он затихал, дергал жетон на шее еще сильнее, и немедленно расставлял фигуры для новой партии». Регина звонила Бобби каждый день в одно и то же время, чтобы узнать, всё ли у него в порядке, и когда она получила счет за телефон в конце месяца, то он составил 50 долларов – больше, чем арендная плата за квартиру.

Бобби со своим жетоном на шее сумел выйти в ноль, одержав две победы, при двух поражениях и шести ничьих, и в конце проворчал: «Гордиться нечем». Но ему вручили симпатичный приз за лучший результат для игрока, не достигшего тринадцати лет. «Но я единственный, кому нет 13-ти!», – быстро отреагировал Бобби. Приз был большим и тяжелым, но он настоял на том, чтобы самому доставить его домой, а не в виде посылки. «Это меня пробирало», – вспоминал он, хотя и получил его не за превосходную игру. Его напарник по путешествию Чарльз Кальме одержал победу, как и годом раньше, и получил титул чемпиона. Он не сразу возвращался на Восточное побережье, так что Бобби ехал домой в одиночестве, на этот раз автобусом, иногда глядя в окно, но бо́льшую часть времени анализируя партии на карманных шахматах.

Бобби всё больше погружался в мир шахмат, и в какой-то момент он привлек внимание богатого и необычного человека по имени Э. Форри Локс. Он сам играл в шахматы и любил окружать себя шахматистами, многие из которых были оригинальными и талантливыми. Он всегда проявлял щедрость к Регине, помогая Бобби небольшими суммами денег – 25 или 100 долларов – на турнирные взносы и другие расходы. Весной 1956 года Локс собрал группу шахматистов для 3500-мильного путешествия на автомобиле по южным штатам США, включая Кубу, с остановками в городах и поселках, дабы сражаться с местными клубами.

Чтобы 12-летний Бобби мог принять участие в кубинской «гастроли», Регина разрешила ему временно не посещать школу. Она полагала, что поездка может оказаться для сына полезной во многих отношениях, познакомит его с новыми местами и людьми. Но выставила условие, что будет его сопровождать. Локс не знал, или его не заботило, что Регина, а значит и Бобби, были частично евреями, а Регину, казалось, не волновало, что Локс придерживался неонацистских взглядов (кто-то даже назвал его «Старый нацист»). Идея турне, да еще с «заездом» на политически взрывчатую Кубу, захватила Регину, страстную путешественницу. Разрешение на трехнедельное отсутствие Бобби в школе ожидалось со дня на день, и мальчик радовался перспективе отправиться в путь, где можно играть в шахматы вместо посещения скучных занятий.

Локс часто носил на лацкане маленькую эмалированную заколку черного цвета с золотой нацистской свастикой. Как ни странно, она почти не привлекала внимания. Он не носил ее всё время, но достаточно часто, и это не смущало его, когда он отправлялся в магазинчик с еврейскими деликатесами, чтобы купить любимый сэндвич с копченой говядиной, или когда он беседовал с еврейскими шахматистами. Один из них, Уильям Шнайдер, говорил, что испытал неловкость, когда он и Локс – бравировавший свастикой – возвращаясь с турнира, остановились у еврейского ресторана. Никто ничего не сказал, и даже как будто не заметил. В дополнение к свастике Локс часто одевал – если погода позволяла – альпийскую шляпу с небольшими полями и пером на ленте, украшенной эмблемами стран, в которых он побывал. Иногда он одевал «напоказ» кожаные австрийские шорты, а несколько лет даже носил гитлеровские усики. Когда он входил в турнирный зал, одетый в рубашку цвета хаки, брюки, в темном галстуке и при усах, могло показаться, что перед вами реинкарнация фюрера. В своем доме он повесил на самых видных местах нацистские флаги, выставил модели самолетов «Юнкерс» и «Мессершмит», а также картину маслом Адольфа Гитлера и других видных деятелей третьего рейха.

Локс, с его неразберихой в голове и непредсказуемым поведением, бесспорно являлся одним из самых эксцентричных людей нью-йоркского шахматного сообщества. Но, несмотря на нацистскую атрибутику, в разговорах он редко затрагивал политические темы. На его финансовый патронаж команды и игроки всегда могли положиться, к тому же он спонсировал многие шахматные соревнования, даже заметные. Он также сформировал самостоятельную шахматную группу – шахматный клуб «Лог Кэбин», которая собиралась в оборудованном подвале (декорированном под бревенчатую хижину) его просторного дома в Вест Орандж, Нью-Джерси. Немало игроков, бездомных и почти таковых, но мастерского уровня, буквально проживали – время от времени – вместе с ним под одной крышей. Жена Локса с двумя детьми жила в другом доме, город Олд Лайм, Коннектикут, и Локс редко их навещал, предпочитая оставаться в Нью-Джерси со своими шахматными приятелями.

Помимо страсти к путешествиям, Региной двигал и другой мотив: она настояла на том, чтобы стать частью команды, поскольку не доверяла одному из участников – м-ру Норманну Т. Уитейкеру-«бегающие глазки». Он был лишенным лицензии адвокатом, проведшим годы в Алькатрасе и Ливенворте за разные преступления и злоупотребление доверием, включая попытку выманить более чем 100 тыс. долларов за сведения (ложные) о том, где находится пропавший ребенок Линдбергов[9]9
  Чарльз Линдберг – американский лётчик, первым перелетевший Атлантический океан в одиночку (20–21 мая 1927 года по маршруту Нью-Йорк – Париж).


[Закрыть]. Уитейкер по прозвищу «Фокс» (лиса) – так его называли в деле Линдберга, также получил срок за кражу автомобиля и изнасилование 12-летней девочки. Когда ему перевалило за 60, он сделал предложение 14-летней. Регина опасалась, что в своих педофильских устремлениях он не различал девочек и мальчиков, и не хотела, чтобы тот оставался наедине с Бобби во время путешествия. Почему Уитейкер был принят в ряды команды «Лог Кэбин», да и вообще шахматным сообществом в целом, – трудный для ответа вопрос, хотя надо отметить, что на момент организованной Локсом поездки в свои 66 лет он оставался сильным игроком, а в лучшие годы был одним из сильнейших в США. Уитейкер также обладал определенным шармом уверенного в себе человека. Его шахматная доблесть и красноречие, быть может, кому-то помогали забыть о недостойном прошлом, что лишь подтверждает расхожее мнение о том, что состав шахматной команды может быть весьма своеобразным.

По контрасту с Уитейкером одним из наиболее приятных членов шахматного каравана был Гленн Т. Хартлеб, флоридец мастерского уровня. Высокий, мягкий в общении мужчина в очках со стальной оправой и постоянной улыбкой на губах, Хартлеб приветствовал всякого, кто встречался ему на пути – чемпиона или патцера, начинающего или ветерана, ребенка или старика – низким поклоном и словом «Мастер!», произносимым с глубоким уважением. Когда его спрашивали, почему он использует именно это слово, он отвечал: «В жизни мы все мастера», – вспоминая поговорку чемпиона прошлых времен, – «В жизни мы все неумехи».

Вся разношерстная группа набилась в не внушающий доверия «Крайслер-универсал» Локса (1950 года выпуска), который вместил в себя пожитки участников, шахматные комплекты с досками, провизию и спальные мешки – кое-что закрепили (довольно шатко) на крыше – и, подобно семейству Джоуда из «Гроздья гнева», при максимальной осадке и отжатых до предела рессорах чумовая команда приготовилась к отправлению. «Погнали!», – весело произнес миллионер, используя свое любимое словечко, и авто отправилось со скоростью 70 миль в час в лихое путешествие (Локс был безбашенным водителем). Бобби сидел впереди между «фашистом» и штурманом.

Во время странствований по Югу, когда команда останавливалась в городах для проведения заранее оговоренных или наскоро организуемых матчей, Уитейкер всегда играл на первой доске, Бобби – на второй. Бобби, чувствовавший себя школьным прогульщиком, наслаждался матчевой борьбой – обычно, при вполне комфортном контроле: два часа на 60 ходов. Большинство из его соперников играли довольно сильно, но справляться с ними ему удавалось. В машине он также сыграл сотни партий с членами команды, и, за исключением партий с Уитейкером, почти всегда побеждал.

«Хочу увидеть крокодилов», – громко сообщил Бобби, когда они ехали по Эверглейдс[10]10
  Эверглейдс – обширный заболоченный район в южной Флориде к югу от озера Окичоби.


[Закрыть]. «Давайте здесь остановимся – я хочу содовую», – также часто просил Бобби. Его детские жалобы, включая традиционное: «Мы уже приехали?», – раздражали некоторых членов команды, и за спиной они стали называть его «Монстр».

Поездка оказалась не совсем бесплатной для Фишеров. Хотя Локс, человек состоятельный, мог покрыть расходы всех участников, но он бережливо выбирал, где и на что, когда и как тратить свои деньги. Иногда команда останавливалась у довольно дорогого ресторана, и он громко объявлял: «Можете заказывать что хотите, кроме алкоголя». Но временами Бобби и Регине приходилось платить за себя самим.

На Юге Бобби впервые столкнулся с проявлениями расизма. Черным всё еще не разрешалось сидеть у стойки бара. Бобби приходилось спрашивать у матери, что означает надпись на фонтанчике для питься: «Только для цветных». Регина приходила в ярость при проявлениях расовых предрассудков, но остальные на это внимания не обращали.

Один из мужчин начал намекать остальным, что собирается соблазнить Регину, и сообщил, что, по его мнению, она не станет возражать; и однажды ночью он стал общим посмешищем, когда Регина твердо отказала ему во входе в свою комнату.

Втиснутая в автомобиль, группа иногда уставала от разговоров на шахматные темы, и тогда вспоминались другие приключения, реальные или мнимые. Уитейкер выдавал, по меньшей мере, одну шутку в день, как правило, безвкусную: «Я знаю женщину, готовую мне заплатить тысячу долларов, чтобы увидеть меня голым: она слепая». Бобби часто просил пояснить ему их смысл. «Сынок, попозже я тебе всё объясню», – обязательно вставлял кто-нибудь.

Во время шестичасового путешествия на пароме от пристани на Дювал-стрит, район Ки-Уэст, до Гаваны Бобби и другой шахматист, Роберт Хьютон, решили играть «вслепую», представляя невидимую доску и делая воображаемые ходы. Но когда они достигли 9-го или 10-го хода и позиция стала сложной, задачи, которые нужно было решать Хьютону, оказались для него неподъемными, и он не смог продолжать. Для Бобби позиция осталась столь же ясной, как если бы она была расставлена на доске перед ним. После еще нескольких попыток играть без доски и фигур, матч «вслепую» соперники прекратили и продолжили его на карманных шахматах. Бобби выиграл десяток быстрых партий, не потерпев ни единого поражения.

Гавана в 1956 году была развеселым и порочным городом. Туристические агентства представляли его «Жемчужиной Антилл», но его чаще и с долей провокации называли «самым сексуальным городом в мире». Город славился распущенностью нравов, его переполняли казино, бордели, уличные проститутки, бутылка рома стоила лишь 1.25 доллара. Более 250.000 американских туристов побывало в Гаване в том году, большинство с целью провести один-два «игривых» уик-энда. Но члены клуба прибыли сюда для игры в шахматы, и хотя не исключено, что некоторые его представители посещали небезызвестный Шанхайский театр или другие злачные места по ночам, но почти каждый день команда играла матч.

Но главный командный матч против шахматного клуба Капабланки стал для американцев разочарованием: хотя Бобби и Уитейкер выиграли свои партии, пятеро других американцев проиграли. Бобби дал сеанс одновременной игры на 12-ти досках против членов клуба и выиграл десять партий при двух ничьих, – «для развлечения, не за деньги», – поторопился разъяснить мальчик. Позднее он подытожил полученный опыт: «Кубинцы относятся к шахматам серьезней… Они более похожи в отношении к ним на меня. Шахматы, как сражение, и я люблю побеждать. Они тоже».

«Нью-Йорк Таймс» отметило «Лог Кэбин»-тур заголовком: «ШАХМАТНАЯ КОМАНДА ЗАВЕРШИЛА СВОЕ ТУРНЕ». В статье отмечалось, что кэбинеры закончили его с отрицательным счетом; они набрали 23,5 очка и потеряли 26,5, но Уитейкер и Бобби стали «забойщиками» в клубных матчах, показав результат 5,5:1,5 каждый, не считая десяти побед Бобби в сеансе.

После трехнедельного приключения возвращаться в Бруклин и школу Бобби не хотелось, но… привычная необязательность посещения занятий и возможность играть с друзьями в шахматы в Манхеттенском клубе позволили пережить «неприятность». Ретроспективно он говорил, что вспоминает с удовольствием четыре года обучения в школе «Коммьюнити Вудворт», главным образом из-за того, что неструктурированная рутина позволяла «вставать и болтаться по комнате сколько душе угодно» и одеваться, как вздумается («обычно рубашки поло, джинсы или вельветовые брюки»). Ему также нравился его статус представляющего школу шахматного игрока. В итоге не Бобби приспосабливался к учителям и требованиям администрации, а скорее наоборот. Когда в июне 1956 года настал момент выпуска из 8-го класса, Бобби решил не посещать церемонию, поскольку не хотел отказываться от дневной партии в шахматы и также потому, что ему не нравились «любые формальности и торжества». Ему исполнилось 13 лет, и он намеревался посвятить лето шахматам. Хотя он поступал в среднюю школу в сентябре, этот переход, столь ожидаемый многими детьми, его мало интересовал.

Джек Коллинз, один из самых замечательных шахматных учителей, жил со своей сестрой Этель в Бруклине и «держал» шахматный салон в своей квартире, носивший имя «Шахматный клуб им. Готторна». Салон был открыт практически для любого, кто хотел сыграть с хозяином партию или чему-то у него научиться. Стоит отметить, что иногда плата за уроки для некоторых учеников носила символический характер. Хозяин был добродушным и высокообразованным человеком, отличался великолепным чувством юмора. Некоторые из великих игроков США – его ученики, как, например, братья Бирн и Уильям Ломбарди. Апартаменты Коллинза полнились сотнями шахматных книг, рисунков и статуэток на шахматные темы, а мебель и обивка были украшены шахматными фигурами; квартира походила на музей шахмат. Джек обменялся несколькими словами с Бобби, когда они встретились на Асбери-парк, Нью-Джерси, на чемпионате США среди любителей, проводившемся на уик-энд в День поминовения 1956 года. Коллинз пригласил Бобби посетить его салон, и двумя неделями позже мальчик возник на пороге квартиры. Вот что написал Коллинз о первом визите Бобби: