Текст книги "Проклятая"

Семь

Нимуэ проснулась от жалобных криков. «Как долго я была без сознания?» – задумалась она. Мысли казались липкими и медленными, голова раскалывалась от боли. Рука невольно потянулась к мокрой голове и нащупала шишку прямо над левым ухом, в том месте, куда попал железный шар. Все еще в оцепенении, она выбралась из груды поленьев и огляделась. Деревенские старейшины горели на крестах, повсюду мелькали красные одеяния, дети плакали в грязи. Каждая деревенская хижина, попадавшаяся ей на глаза, была охвачена огнем. Собаки обнюхивали трупы на дороге.

Гортанный крик «Мама!» вырвался у Нимуэ сам собой, и она бросилась через дорогу, мимо тел и опрокинутых телег, чувствуя, как пульсирует болью голова. Почти сразу же кто-то из Красных Паладинов схватил Нимуэ за плащ, но она вывернулась и вырвала ткань из чужих рук.

Нимуэ взбежала на холм, паладин преследовал ее. Когда она проносилась мимо обугленных тел на крестах, не глядя на искривленные конечности, паладин позади споткнулся, и Нимуэ смогла немного оторваться. И дальше, в Железный Лес, петляя между деревьями, пока сапоги ее не ступили на истертые камни Священной Тропы Солнца. Нимуэ пролетела сквозь завесу у входа в храм и сверху увидела Ленор, скорчившуюся у алтарного камня.

– Мама!

Столб дыма от горящей деревни высился над Белкой, словно черная башня, пока он мчался по оленьим тропам Железного Леса. Он вырос, охотясь с дядьями и дедом, и теперь его выживание зависело от этих троп. Меч кузена в очередной раз больно ударил по ноге, когда Белка увидел родное лицо сквозь ветви:

– Дядя Кипп!

У фермера Киппа руки были – что стволы деревьев. Несколько других жителей деревни, знакомых Белке, знаками попросили его замолчать, в то время как дядя Кипп заметил племянника и поспешил к нему.

– Белка, дитя мое, не стоит кричать, пока мы пытаемся отыскать тех ублюдков, которых погнали в лес.

– Мы должны вернуться! – взмолился Белка. – Они там все умирают!

Кипп покачал головой. Морщины на его лице проступали сильнее обычного, и он казался на десяток лет старше.

– Их уже нет, дитя.

Идущие впереди люди резко остановились, и Кипп с племянником поспешили нагнать их.

– Что вы… – начал было Кипп, но прочие слова застряли в глотке, когда он увидел Серого Монаха со странно слезящимися глазами. Он ждал их в высокой траве, словно призрак, его конь пасся рядом.

В лесу воцарилась тишина. Монах не двигался. Белка ощутил запах пота от мужчин – кислый, какой бывает от страха. Они были не воины, а плотники и сыновья пекарей. Из них только дядя Белки прежде убивал сталью, но и тому минуло много лет – он тогда защищал семью от набега викингов. Однако если сейчас дядя и боялся, то не показывал страха. Вместо этого он прорычал:

– Нас – семеро, он – один!

На самом деле их было восемь – просто дядя забыл посчитать Белку. Прочие мужчины обнажили мечи одним слитным движением, и Белка попытался поднять свой, но все же отставал на шаг. Монах так же спокойно достал из ножен сверкающий клинок.

Один из мужчин, Тенжен, оказался прямо за спиной монаха и вытер вспотевшие ладони об одежду. Монах же держал меч свободно и низко, у левого бока; он слегка наклонил голову, когда Тенжен переступил с ноги на ногу. У Белки запульсировало в висках от напряжения. Он смотрел, как остальные мужчины пыхтят, готовя себя к битве, в то время как у монаха даже дыхание не изменилось.

Тенжен взревел и рванул вперед, но Серый Монах плавно увернулся от удара и так же плавно шагнул назад, преграждая путь сопернику. Белка не заметил, как промелькнул меч монаха, – он увидел только, как тот вышел из спины Тенжена, скользкий от крови. С влажным звуком монах выдернул клинок, и тело Тенжена рухнуло в грязь.

Белка инстинктивно поднял меч, но в голове вдруг стало пусто. В ушах слышалось ужасное жужжание, а во рту пересохло. Крики людей доносились будто бы издалека, движения замедлились. Взлетели вверх мечи, и монах завертелся внутри круга, его одеяние колыхалось, а на клинке плясало солнце. Меч жалил, словно змея, и люди летели следом за его движениями. Монах подсекал сухожилия на ногах противников, и они падали, как марионетки, после чего он перерезал им горло и протыкал сердце. На нем же самом не оставалось ни царапин, ни порезов – ни малейшего следа.

Рухнул на колени Эван, сын пекаря, хватаясь руками за горло в попытке удержать хлещущую кровь. Этими же самыми руками в доме отца он украшал печенья каплями меда.

Дроф, сын мясника, промахнулся, и меч его воткнулся в землю. Пока он изо всех сил пытался выдернуть меч, монах низко нагнулся и ударил снизу вверх, буквально отрывая Дрофа от земли и пронзая его тело. Острие меча вышло под правой лопаткой.

Дядя Белки первым смог хотя бы отразить удар монаха, поймав клинок соперника рукоятью. Сталь заскрежетала, соприкоснулись плечи, на долю секунды монах был захвачен врасплох и открылся сбоку. В этом-то Белка и увидел свой шанс.

Он шагнул вперед, стремясь помочь дяде, но Херст, двоюродный брат Тенжена, думал о том же. Он рванул вперед, обгоняя Белку. Монах, должно быть чувствуя приближение еще одного противника, обхватил Киппа руками и резко развернулся, заслоняясь его телом. Меч вошел в бедро, Кипп вскрикнул и обхватил рану, и тогда монах повернулся на месте, отрубая Херсту голову.

Чужая кровь оросила щеки Белки. Кипп храбро стоял на ногах, хотя и был ранен. Монах двинулся кругом, Кипп попытался удержать его на расстоянии длины меча. Монах дважды сделал ложный выпад. Кипп замешкался – и на том дело было кончено: монах проткнул грудь дяди Белки, и тот рухнул наземь.

Серый монах разглядывал мертвецов и умирающих, и странно: глаза его выглядели так, словно он плакал. Он толкнул Тенжена сапогом, но не дождался ответа, затем ткнул близнецов, Кевина и Трэя, и прикончил каждого из них точным ударом в сердце. Следующим на пути ему попалось тело Киппа, монах поднял меч и…

– Не надо! – только и смог крикнуть Белка.

Монах едва ли обратил внимание на сами слова. Он резко развернулся… и заколебался. Белка слышал, как нетерпеливо вибрирует лезвие рядом с его ухом. Дрожащими руками поднял он меч кузена и направил его в сторону монаха. Белка не видел глаз противника под глубоким серым капюшоном – только странные родимые пятна, похожие на слезы, и кровавое пятно на левой щеке. Один сильный удар – и выбитый из рук меч Белки полетел в кусты. Мальчик зажмурился и напрягся, готовясь к удару, молясь лишь о том, чтобы смерть была легкой.

Несколько глубоких вздохов. Белка осторожно открыл один глаз.

Он стоял совершенно один.

Никакого монаха.

Нимуэ неслась вниз по винтовой лестнице, мимо бесстрастных вырезанных скульптур, пока сапоги ее не застучали по трещинам мраморного пола. Ленор лежала подле алтаря, одежда ее была вся в крови, а в нескольких футах корчился в луже собственной крови умирающий паладин.

– Мама! – Нимуэ упала на колени рядом. – Я здесь, мама!

Она притянула голову матери на колени и увидела окровавленный кинжал, валявшийся рядом. Мать свернулась, защищая своим телом нечто, завернутое в мешковину и перевязанное веревкой. У подножия алтаря валялся камень: прежде он был в основании, но теперь его достали, чтобы открыть тайник – что бы в том тайнике ни хранилось.

Ленор схватила руки Нимуэ. Волосы ее были растрепаны, лицо в крови, но ясный взгляд и ровный голос не оставляли сомнений в том, что она была в сознании:

– Отдай это Мерлину. Найди его… не знаю как, но найди, – Ленор сунула сверток в руки дочери. – Он знает, что нужно сделать.

– Мама, нам нужно бежать! – замотала головой Нимуэ. – Сейчас! Ну же, мама!

– Теперь это твоя обязанность. Отвези это Мерлину. Это все, что имеет значение.

Нимуэ растерянно смотрела на сверток.

– О чем ты говоришь? Мерлин ведь просто выдумка, я не понимаю…

Прежде чем Ленор успела ответить, в храм ворвался паладин с болезненно-желтым лицом. С его меча капала кровь. Ленор с трудом поднялась на ноги, опираясь на алтарный камень, и подняла с пола кинжал.

– Беги, Нимуэ! – но та застыла в нерешительности, прижимая ценную ношу к груди:

– Я тебя не оставлю!

– Беги же! – закричала Ленор.

Нимуэ сделала лишь несколько шагов к лестнице, когда Красный Паладин преградил ей дорогу. Его тусклые черные глаза метались, будто выбирая между девочкой и женщиной. Ленор, бледная и шатающаяся от потери крови, двинулась на паладина.

– Мама! – вскрикнула Нимуэ, пытаясь ее задержать, но Ленор остановила ее взглядом. Глаза матери были полны любви и раскаяния:

– Я люблю тебя! Мне жаль, что это выпало на твою долю, но ты должна отыскать Мерлина! – Она повернулась и кинулась на Красного Паладина с обнаженным кинжалом, оставляя Нимуэ драгоценную секунду на спасение.

Перед глазами стоял туман от слез; Нимуэ карабкалась вверх по тропинке к Затонувшему Храму, борясь с желанием оглянуться, отчаянно желая оглохнуть и не слышать звуков драки, доносившихся снизу. Она сжимала сверток под мышкой и, пошатываясь, пробиралась сквозь завесу плюща к Железному Лесу. А вот и поляна, где еще прошлым утром они со Белкой смеялись и устраивали шутливую возню.

Отсюда было видно весь Дьюденн: холм с горящими крестами, всадников-паладинов, скачущих через поле с востока, чтобы отрезать путь тем, кто пытался сбежать. У подножия холма другая группа монахов спустила с поводков огромных черных волкодавов, отправляя их в погоню за выжившими. Нимуэ развернулась и рванула обратно в лес, моля всех старых богов Небесного Народа указать ей путь.

А в этот самый момент небеса над замком Пендрагонов кипели и рвались на дыбы, словно кони. Никогда еще лучники на сторожевой башне не видели, чтобы шторм надвигался так внезапно и угрожающе. Они укрылись в нишах, а наверху вспыхивали молнии, и сами камни замка дрожали от громовых раскатов.

В сотнях футов над их головами, в самой высокой угловой башне Мерлин замкнул круг, который чертил жиром на полу. В центре рисунка покоилась раскрытая книга заклинаний. Уже долгое время Мерлин не практиковался, а потому проверял все по два раза: может, магию он и утратил, однако все же оставался мастером темных искусств. Поднявшись с колен, он отпихнул в сторону украшенный перьями талисман – Мерлин повесил его на древо чуть раньше, чтобы должным образом расположить четыре тяжелых зеркала в четырех углах башни, – затем зажег несколько больших свечей, угасших от сильных порывов ветра, и, запалив от их пламени ветвь полыни, коснулся ее краем жирного круга на полу, отчего тот тоже вспыхнул.

Еще один раскат грома сотряс замок до самого основания, и снаружи раздался вопль:

– Мы заходим! Тут творится просто черт знает что!

– Нет! – рявкнул Мерлин, поворачиваясь к двери.

По другую сторону стены лакеи – Чест и Борли – цеплялись за кирпичи, из последних сил сопротивляясь сумасшедшим порывам ветра. Град рикошетом отскакивал от камней и беспрерывно барабанил по их шлемам.

– Вы не посмеете! – взревел Мерлин и со всех ног выбежал из башни навстречу ветру и мокрому снегу. Он подтянулся, взбираясь на зубчатую стену, мантия его развевалась над обрывом высотой в две сотни футов. Лакеи потянулись к чародею, однако Мерлин не удостоил их и каплей внимания. С губ его срывалось бормотание: то были заклинания на языке куда более древнем, чем латынь. К огромному двадцатифутовому шесту из железа, покрытому вязью рун, он привязал мешочек с хрустальной пудрой и яичной скорлупой, щедро намешанной на его собственной крови.

«А ведь были времена, когда бурей был я, – промелькнуло в голове у Мерлина. – Когда с моих пальцев срывались молнии, а шторма повиновались мне». Теперь же он цеплялся за камни, стараясь удержаться на стене. И все же он не был покорен. «Пусть я больше не тот друид, которым был, но и не беспомощен! Я все еще Мерлин, и я проникну в глубины божественных тайн!»

В руках у Мерлина оказался свиток, запечатанный воском и закрепленный на конце железного шеста.

– Вашей задачей было удержать это! – не выдержав, Мерлин зарычал на лакеев, однако слова его унесло бурей, и в то же мгновение над головой сверкнула молния. Она пульсировала внутри огромного темного облака, словно пылающее сердце бога, и билась – раз, два, три.

Пришлось убрать с лица волосы и смахнуть капли дождя, ибо Мерлин уже не мог доверять зрению. Снова сверкнувшая где-то в облаках молния высветила неестественные фигуры.

– Не хочу умирать! – кричал Борли, шаг за шагом вдоль стены продвигаясь к башне, от которой веяло иллюзией безопасности.

– Постойте! – завопил великий чародей, спрыгивая с зубца. Схватил Честа за плечи и швырнул его к стене.

– Что за… Да что такое?! – Чест сопротивлялся изо всех сил, но Мерлин держал его крепко, не сводя глаз с пульсирующего света.

Это повторилось. Три фигуры.

Повернувшись к Честу, Мерлин прижал руку к его груди, накрыв ладонью герб Пендрагонов – три красные короны на желтой ливрее. Глаза чародея снова обратились к небу; в облаке бесновалась молния, образуя божественный ореол вокруг трех красных корон.

– Боги, – едва слышно шепнул Мерлин. Все знаки указывали на одно.

Чудесное дитя. Исход пророчества. Смерть короля.

Восемь

Кроны деревьев заглушали звуки резни. Крики стихли на ветру, и теперь Нимуэ могла слышать только собственное тяжелое дыхание, мчась по тропам, которые принадлежали ей с рождения. Карта прошлого прокладывала узкую дорогу к выживанию. Она миновала оленью рощу и дуб, в дуплах которого гнездились вьюрки. Краем глаза Нимуэ заметила, как между деревьями мелькнуло что-то темное. И еще одна тень среди валунов.

Волкодавы.

Она бросила сверток на один из дольменов – широкий плоский камень, добрых десять футов в обе стороны. В мирные времена он служил сценой для детских спектаклей, а после – лежанкой для ленивых деревенских собак. Теперь же станет местом последней битвы Нимуэ.

Она еще карабкалась на камень, а жадные пасти уже окружили ее со всех сторон, пятеро рычали у края. Один наполовину запрыгнул на выступ, и Нимуэ ударила его пяткой в морду. Зверь растянулся на земле, но тут же вскочил и снова предпринял попытку забраться на дольмен. Нимуэ попятилась, загнанная в угол.

Позади десять футов отделяли ее от собачьих челюстей. Еще один зверь вскарабкался на плиту и вцепился Нимуэ в ботинок. Она кричала, отчаянно брыкалась, пока волкодав не отцепился, – но в конечном счете это был только вопрос времени.

Глаза Нимуэ блеснули серебром, и она обратила взор на сверток у своих ног. В одном месте мешковина разорвалась, обнажая темное железное навершие с вырезанной на нем руной из четырех кругов с пятым, центральным, пересекающим их, который был инкрустирован серебром.

– Засухе конец! – провозгласил король Утер. Его подбородок был высоко задран, свидетельствуя о славной победе. Слуги внесли бадьи с дождевой водой и поставили в центре пиршественного стола, подле оловянных блюд с жареной курятиной, тушеным кроликом, голубями в беконе, медовыми куропатками и пухлыми фазанами. Настроение в зале стояло праздничное, хотя буря не стихала. Каждый новый раскат грома вызывал вздохи и аплодисменты. Утер стоял во главе стола:

– Это боги улыбаются нам, – хвастался он. Собравшиеся стучали ножами по столу и скандировали имя Утера, повторяя за ним: «Конец засухе!» Один из дворян поднял кувшин с элем:

– За короля!

– За дождь! – закричал кто-то другой, и гости рассмеялись. Усмехнулся и Утер.

– О нет, друзья! Мы будем пить не за дождь, мы будем пить сам дождь!

– Да здравствует Утер! – грохнуло в ответ. – Да здравствует король!

Утер поднес бадью к губам и сделал долгий, сладкий глоток. С восхищением и аплодисментами гости наблюдали, как жидкость стекает по его ухоженной козлиной бородке к горлу, окрашивая торчащий белый воротничок в ярко-красный цвет.

В зале воцарилась тишина.

Утер нахмурился, опустил бадью и улыбнулся гостям скользкими от крови губами:

– Боюсь, мы немного пролили…

Дамы в страхе закрывали лица руками, и по глазам гостей Утер видел: что-то не так.

– В чем… – король взглянул на окровавленные рукава своего дуплета. – Что это? – он поставил бадью на землю и утерся рукавом, оставляя кровавые следы на одежде. – Что за фокусы?!

Дворецкий Утера побелел от ужаса.

– Эт-то вовсе н-не фокусы, Ваше Величество…

Утер опрокинул бадью, и река крови потекла по столу. Гости ахнули, некоторые закричали и бросились бежать, опрокидывая скамьи.

– Эт-то дождь, Ваше Величество, – чуть не рыдал дворецкий, – дождь, что обрушился на замок!

– Мерлин! – заорал Утер, пиная еще одну бадью, и еще, и кровавый дождь забрызгивал оловянные блюда и стекал на пол. В глазах короля стоял чистейший ужас, и, возведя глаза к небу, он взвыл:

– МЕРЛИН!

А в этот момент на вершине зубчатой стены одинокая молния рассекла бурю и ударила прямо в железный шест. Каскад энергии обрушился на железо, и ударная волна захлестнула Мерлина, швыряя его, распростертого и пылающего, в двери башни, прямиком в объятия огненного круга. Мерлин взревел в агонии, пытаясь освободиться от горящей одежды, и лакеи бросились ему на помощь, но буря не отставала. Потоки дождя схлестывались с пламенем, и черный дым проникал в легкие. Лакеи кашляли и размахивали руками, пока наконец из дыма не появилась фигура волшебника. Обнаженный, словно новорожденный, он сидел посреди комнаты, и ужасный ожог пузырился на его коже от самого правого плеча вниз по ребрам, через бедро и дальше. Борли и Чест в неверии отступили на шаг назад: по форме ожог был точь-в-точь рыцарский меч.

Нимуэ сунула руку в сверток и сжала потертую кожаную рукоять древнего меча. Широкое лезвие было потемневшим, покрытым зазубринами – должно быть, этим мечом сражались много веков назад. Она подняла таинственное оружие и ощутила, как вскипела кровь в жилах, когда на камень вскочил волк. Нимуэ отсекла ему голову одним быстрым движением, – тело рухнуло наземь, и прочие волкодавы отскочили в сторону.

Нимуэ уставилась на меч. В ее руках он излучал холодный свет и ощущался легким как перышко. Метки Эйримид поползли по ее щеке, образуя связь между мечом в руках и разлитым в воздухе Сокрытым.

Следующий волкодав подобрался к выступу, и Нимуэ рассекла ему череп: кромка прошла поперек морды и вонзилась в камень на добрых три дюйма. Она попыталась выдернуть клинок, но другой зверь вцепился ей в локоть и потащил через край дольмена.

Нимуэ перекувыркнулась в воздухе и рухнула на спину. Глаза закатились, она извивалась всем телом, а волкодав сжал челюсти на подоле ее юбки. Рванувшись и разорвав ткань, Нимуэ бросилась к мечу, который упал в траву в нескольких футах от нее. Она как раз дотянулась до рукояти, когда другой волк прыгнул, метя ей в горло, и тогда Нимуэ хватила животное по плечу. Тварь все вертелась в грязи, скуля, не в силах подняться на лапы, пока Нимуэ, шатаясь, поднималась на ноги. Она ощущала вкус крови на губах. Перед ней стояли два жирных волкодава; ощетинившись, они лаяли и скалились на нее.

– Ну же! – взревела она, чувствуя прилив сил.

Один бросился вперед, пытаясь вцепиться ей в лодыжку, и Нимуэ вонзила меч в собачью спину. Последнего волкодава она убила быстрым ударом в шею.

Все было кончено.

Она стояла, тяжело дыша, в луже крови. Нимуэ втянула воздух поглубже и закричала на мертвых животных.

Она оставляла следы волчьей крови на дороге, пока брела через лес вслепую – мимо лунного камня, где мать когда-то обучала ее. В ушах звенело. Она слышала позади Красных Паладинов: всадники, и несколько человек пешком. Нимуэ попятилась, укрываясь в терновом лабиринте (здесь дети любили играть в прятки), но враги окружали ее быстрее. Она видела лысые макушки монахов за невысокой изгородью, что росла на стыке лабиринта и поляны. Красные Паладины приближались со всех окружных тропинок. Она насчитала семерых и безвольно опустила меч, ткнув его острием в траву. Руки, казалось, плавились от усталости. Нимуэ опустилась на колени, не сводя глаз с грязных ног преследователей – они носили простые сандалии. «Я не хочу быть одна, – подумала Нимуэ. – Так будет лучше».

Но смирение уступило место воспоминанию: голос матери, в ту пору, когда Нимуэ была еще ребенком и встреча с демоном оставила шрамы на ее спине. «Призови Сокрытое, Нимуэ». Спокойная уверенность мамы омыла разум, будто холодная вода, и Нимуэ ощутила чистоту и ясность мысли. И в этом состоянии кристальной чистоты она потянулась к земле под ногтями, к воронам, что кружили наверху, к ветру, шевелящему траву. Она окликнула речной поток, загустевший от крови невинных, и муравьев, подтачивавших мертвый ствол Старика – самого древнего дерева, что было на поляне. По стенам тернового лабиринта пробежала дрожь, словно их коснулась невидимая рука. Сокрытое пульсировало в ее теле, а меч – в ее руке. Словно они были каким-то образом связаны, словно это меч направлял Сокрытое по ее венам.

Ближайший к Нимуэ паладин занес меч над ее головой, но зацепился лодыжкой за ветку. Другой пытался высвободить одежду, застрявшую в колючках, а третий обнаружил, что путь ему необъяснимо преградили торчащие из земли корни.

Осмелев, Нимуэ заставила себя открыться этой связи. От внутренней дрожи Сокрытого волосы на руках встали дыбом; и терновые лозы обвивались вокруг рук, икр, плеч и шей. Лабиринт жадно пожирал Красных Паладинов, которые только и могли, что скулить от страха, и звук этот был музыкой для ушей Нимуэ, и ноги ее наливались силой.

Она стояла прямо, а паладины были обвиты до самых колен. Она смотрела в их выпученные, полные недоверия глаза – и улыбалась сквозь слезы. Думала о матери, которая бросилась на монаха, чтобы спасти ей жизнь. Думала о Бьетте, Пим и Белке. Костяшки пальцев побелели – до того сильно Нимуэ сжала рукоять меча. Она поднимала его все выше и выше, а потом опустила, словно палач свой топор. Кровь плеснула на листья вокруг, на терновые лозы, но она не остановилась.

Меч взлетел, и упал, и снова, и снова.

Мокрые одежды паладинов облепили их дергающиеся в агонии тела. Глаза Нимуэ сверкали праведным гневом, и она рубила и рубила, высвобождая наружу боль потери и ярость.