Текст книги "Гибель «Русалки»"

– Давайте! – сказал он, выпрямившись.

И негры установили на пьедестал ангела, чтобы он вечно оплакивал давно ушедшие, невозвратные времена.

Глава 1

День, когда все это началось, наполненный солнцем день весны 1832 года, ничем не отличался от всех других дней, которые уже были в жизни юного Гая Фолкса. Сосны, промытые солнцем, высь холмов, вой ветра в лощинах – все это было привычно и знакомо.

Даже сегодняшняя драка с Мертом Толливером не была чем-то из ряда вон выходящим: они с Мертом дрались всякий раз при встрече, сами не зная почему. Мальчики относились к своей многолетней вражде как к чему-то совершенно естественному, вроде неприязни между кошкой и собакой, и никогда об этом не задумывались. Единственное, что выделяло нынешнюю баталию, – ее ожесточенность.

Шагнув назад, Гай пристально и угрожающе воззрился на Мерта Толливера. Этот взгляд едва ли мог достичь желаемого эффекта, поскольку один глаз Гая был подбит: он почти закрылся. Синяк стремительно багровел, из носа струилась кровь, но Гай не обращал внимания на подобные пустяки. Его целиком охватило единственное, простейшее, первобытное стремление – уничтожить своего врага.

Именно тогда Мерт сделал неверный ход. Он был старше, крупнее и массивнее Гая и до сих пор с успехом этим пользовался. И теперь он решил добавить к побоям еще и оскорбление.

– Чертов оборванец! – сказал он, ухмыляясь. – Хочешь знать, как появился здесь твой дурацкий папаша? Он бежал, как дворняжка, у которой хвост болтается между ног! А как он правильно говорит, какая в нем ученость! Произносит слова важно, как классная дама! Мой отец говорит…

– Мерт! – прошептал Гай.

Но Мерта понесло, и он потерял всякую осторожность:

– …что он, видно, был конокрадом или городским мошенником. Чтение, скажи пожалуйста! Занятие для женщин. У мужчин есть дела поважнее. А как он себя держит, как смотрит на всех сверху вниз, называет нас «горной швалью». А кого он сам взял в жены? Только поглядеть! Твоя матушка! Ну она…

Больше он ничего не успел сказать: терпение Гая лопнуло. Каждой клеточкой его худого мускулистого тела, которое уже теперь, в четырнадцать лет, было крупнокостным и большим и почти достигало той легкой силы, что была присуща его отцу, двигала ярость. Его левый кулак по самое запястье погрузился в жирный живот Мерта, и, когда тот как бы сломался пополам, Гай нанес удар правой в подбородок – такого апперкота не постыдился бы и профессиональный боксер.

Мерт весь обмяк и стал оседать, но еще до того, как он коснулся земли, Гай уже сидел на нем верхом, молотя его большую голову обеими руками. Через две минуты лицо Мерта было все в крови, но Гай продолжал колотить его, выдыхая в ритм ударам:

– Никогда – не произноси имя – моего отца – своим грязным – ртом! Не вздумай – даже думать – о моей маме, тем более – говорить о ней! Слышишь меня, Мерт? Ты большая – жирная – горная шваль – ублюдок! Слышишь меня?

– Сдаюсь, – прошептал Мерт. – Сдаюсь, Гай, ради Бога остановись! Ты что, меня убить собираешься?

Гай медленно поднялся с земли и теперь стоял рядом, глядя на Мерта сверху вниз.

– Поднимайся! – приказал он. – Будем считать, что я дал тебе урок. Но никогда не забывай: я – Фолкс. Помни, Мерт, что мы никому не позволяем шутить с нами. А теперь вставай и убирайся!

Мерт встал, превозмогая боль. Он постоял минуту, глядя на Гая, а потом повернулся и медленно побрел прочь; впрочем, Гай поторопил его, дав напоследок Мерту хороший пинок в зад.

Глядя вслед своему недругу, Гай улыбнулся. Зубы его были ровными и белыми, и улыбка сверкнула на угрюмом лице подобно летней молнии. У Гая было хорошее лицо, но его бы очень смутило, если бы кто-то сказал об этом. Люди, живущие среди холмов, скупы на комплименты. Если о нем и говорили, то так:

– Похож на отца. А Вэс Фолкс – мужчина что надо…

Впрочем, улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. Он прикоснулся пальцем к распухшему глазу и нахмурился: «С этим что-то надо делать, а не то мама шкуру с меня спустит за драку. Попрошу-ка я кусочек сырой говядины у старого Дэна Райли и приложу к синяку. Говорят, это помогает…»

Он стремглав сбежал вниз с холма, направляясь к кучке некрашеных лачуг, составлявших поселок, пересек пыльную площадь и распахнул дверь лавки Райли. Старый Дэн Райли сидел в центре цветистого, усеянного мухами беспорядка, взгромоздившись на коробку из-под крекеров, и говорил нескольким мужчинам:

– Это его родня из той части нашего штата, где равнина. Они и выглядят как Фолксы. И говорят так же: гладко и правильно. Сразу поняли, что я их рассматриваю. Я себе и говорю: глянь-ка, Дэниел, никак это родичи Вэса Фолкса…

Наконец он заметил какую-то напряженность в выражении лиц своих слушателей и обернулся. Мальчишка, стоявший в дверях, пристально глядел на него. Однако Дэн вовсе не был смущен оттого, что его подслушал сын Вэса Фолкса.

– Гай, – сказал он строго, – почему это ты не дома? Там тебе найдется компания. Твои родственники с равнины. Проезжали здесь полчаса назад в чудной маленькой карете, запряженной парой серых лошадей, лучше которых я в жизни не видел. Дуй-ка, парень, домой! Твоему отцу будет неловко, если ты не встретишь родственников…

Не сказав ни слова, Гай повернулся и вышел из магазина. Не успел он ступить за порог лавки, как уже бежал, а синяки и сырая говядина мигом вылетели из его головы.

Когда он выбрался из последнего, выжженного солнцем оврага на плато, где стоял дом, и увидел толпу людей, смотревших раскрыв рот на полированное дерево и дорогую темную кожу маленького ландо, он так запыхался и чувствовал такое головокружение, что не мог ясно усвоить детали представшей ему картины.

Что больше всего изумило жителей холмов – а известие об этом передавалось из дома в дом по мере продвижения ландо, запряженного серыми в яблоках лошадьми, по извилистым улочкам, ведущим к дому Фолксов (впрочем, лошади, не обращая внимания на дорогу, продвигались к хижине Вэса Фолкса кратчайшими путями) – так это негр-кучер, восседающий с вожжами в руках, подобно статуе из черного дерева, одетый в ливрею, которая явно стоила больше, чем могли заработать три семьи обитателей холмов за целый год.

Гай едва взглянул на черного кучера, как его взгляд, будто притянутый магнитом, остановился на крошечном создании, словно плавающем в облаке розовых кружев на заднем сиденье ландо. Девочке было лет восемь, она сидела вся розово-белая и золотистая, вымытая до зеркального блеска и благоухающая. Уже в восемь лет она знала, кто она и чья она дочь, и это было видно по тому царственному спокойствию и равнодушию, граничащему с презрением, с каким она взирала на толпу раскрывших от изумления рот обитателей холмов.

Но не таков был Гай. За каких-то пару минут он проложил себе путь в толпе и уже стоял рядом, глядя на нее.

Маленькая богиня повернула голову, внимательно посмотрела на него и сказала:

– Ты – Гай Фолкс.

Гай судорожно глотнул раз или два, прежде чем обрел дар речи.

– Но откуда… откуда вы знаете? – спросил он.

– У тебя темные волосы, – рассудительно молвила принцесса. – У всех Фолксов темные волосы. Кроме меня. Я похожа на маму. Кроме того, ты похож на моего папу. Мы – кузены, ты и я. Ты разве не знал этого?

– Боюсь, что нет. Но, наверно, так оно и есть, раз вы так говорите, мэм…

– Не называй меня «мэм». Я еще не такая взрослая. Мне восемь, а тебе сколько?

– Четырнадцать, – ответил Гай, но еще до того, как он успел придумать, что бы сказать еще, она придвинулась ближе.

– О Боже! – воскликнула она. – Ты дрался! И тебе не стыдно, Гай Фолкс? Иди и сейчас же умой лицо! Оно все в грязи и синяках. Ты меня слышал? Иди умойся!

– Да, мэм, – прошептал Гай и прошмыгнул к калитке. Но сразу остановился. Его поразил вид человека, сидевшего на веранде и весело болтавшего с его отцом. Гай ни за что бы не смог раньше представить себе, что такие люди существуют. Этот человек был так же высок, как Вэс, но гораздо стройнее, а изящество, с которым он держал стакан шотландского виски, непонятно почему странно взволновало Гая. Одежда его была великолепна: все, что читал Гай о нарядах принцев, не шло ни в какое сравнение с тем, что он увидел.

Но помимо одежды – пышного белого галстука, повязанного вокруг тонкой шеи, пены кружев на рубашке, желтовато-коричневого жилета с отделкой из золотой парчи, безупречного покроя рыже-коричневого сюртука, жемчужно-серых брюк, скульптурно облегающих ноги, которых не постыдился бы балетный танцовщик, – мальчика поразило его лицо, спокойно улыбающееся и обрамленное локонами жестких темных волос, тем, что оно было до странности похоже на лицо самого Гая.

Мальчик застыл, поглощенный этим зрелищем. И тогда отец произнес своим сильным голосом:

– Подойди сюда, сынок, и познакомься со своим дядей. И не жмись сзади, это большой день в твоей жизни!

Как во сне, когда ноги движутся не по своей воле, а руки кажутся непомерно большими и неловко болтаются вдоль тела, Гай подошел к веранде.

– Гай, – сказал отец, – это мой кузен Джеральд. Он приехал, чтобы забрать нас отсюда – туда, где человек может жить по-человечески!

Джеральд Фолкс поднялся с места, и в этом движении, как и во всех его движениях, было что-то нереальное, какая-то странная томная грация, отчего на мальчика повеяло необъяснимым холодом.

– Рад познакомиться с тобой, Гай, – сказал он и протянул руку. К удивлению Гая, пожатие было теплым и в то же время крепким. Не выпуская руку мальчика из своей, он слегка повернулся в сторону Вэса.

– Этот – настоящий Фолкс, чему я очень рад, – сказал он весело. – А я уже начал отчаиваться!..

Когда они, покидая свой дом, спускались вниз в большом фургоне, запряженном двумя мулами, размеры и мощь которых были непостижимы для людей, выросших среди холмов, Гай оглянулся и смотрел, пока дом не скрылся из виду.

– Вот это мулы! – ликовал братишка Том. – Лучшей пары в жизни не видел! А фургон этот…

– Хороший, правда, папа? – перебила его сестра.

– Заткнитесь же, наконец! – оборвал их Вэс Фолкс. – Какая наглость с его стороны…

– О ком ты, папа? – спросила Матильда.

– О Джеральде, – прорычал Вэс, и по его тону Гай понял, что он не столько отвечает Мэтти, сколько выпускает пар, выплескивая наболевшее: – Прислать фургон. Фургон! Для меня!

– Очень хороший фургон, если хочешь знать мое мнение, – сказала Чэрити Фолкс мягко.

Вэс резко повернулся к жене, как большая хищная птица, готовая броситься на жертву. Его голос задрожал от ярости, поднявшись от обычного низкого громыхания почти до визга.

– Никто тебя не спрашивает, Чэрити! Когда, черт возьми, ты наконец научишься держать язык за зубами, пока тебе в голову не придет что-нибудь разумное?

Гай прервал молчаливое унылое созерцание дома и посмотрел на отца. Мальчика давно уже беспокоила открытая неприязнь отца к матери. А теперь он увидел, что Вэс Фолкс не просто не любит ее, он ее ненавидит.

Гай переводил взгляд с отца на мать, чувствуя, как подступает из глубин живота холодная и влажная тошнота. Это было тяжелое чувство, и как он ни пытался объяснить себе этот разлад, ничего у него не получалось. Конечно, он давно уже знал, что мать неподходящая пара для отца. И все же это была бессмыслица. Когда человек женится, его святая обязанность – любить, чтить и лелеять жену, как говорил об этом проповедник, иначе зачем вообще он на ней женился? И тем более завел с ней детей?

Все это имело какое-то отношение к тому разговору на передней веранде две недели назад, когда дядя Джеральд приехал, захватив с собой малышку Джо Энн, сойдя к ним словно из другого мира. Вспоминая это, Гай буквально захлебывался от ненависти, хотя он никогда бы не мог объяснить, за что, собственно, он уже ненавидел своего родственника, которому теперь, по словам отца, они были безгранично обязаны.

«Этот дядюшка, его изысканные, прямо-таки женские повадки, – горько думал он, – его манера держать стакан и выталкивать слова изо рта так, как будто он целует их. Черт с ней, с его прекрасной душой, нам неплохо жилось там, наверху. И не нужно было срываться с места, продавать дом и все вещи за бесценок и…»

Однако слова Джеральда вновь всплыли в его памяти, испортив все удовольствие, которое Гай испытывал от своей ненависти к нему.

– Да, Вэс, последние из них ушли. Молодой Бертон сломал шею во время скачек с препятствиями – ты знаешь, как он всегда сходил с ума по лошадям… Тимоти переехал на Север этой весной, чтобы получить место в банке своего дядюшки. Плантация совсем пришла в упадок. Теперь можешь возвращаться, бояться тебе нечего.

– Я никогда и не боялся, – проворчал отец. – Просто я против ненужных убийств. Боже правый, неужели ты не понимаешь, Джерри, что всему этому не было бы ни конца ни края? Я достаточно посчитался с этими проклятыми Редфилдами. А сознавая, что и справедливость не на моей стороне…

– Ты был не прав, должен тебе сказать. Убивать человека после того, как ты развлекался с его женой, мягко говоря, нечестно…

– Он сам меня вызвал, – медленно проговорил Вэс. – Все было по правилам. Но потом я увидел, что мне придется драться со всеми ними по очереди. Ей-богу, Джерри, я был более искусным стрелком, чем любой из них, но сколько крови может взять на себя человек, особенно если он не прав?

– Да я не виню тебя, – сказал Джеральд. – Главное, чтобы ты мог начать все снова. Хорошо зная тебя, я долго думал, прежде чем предложить тебе работу надсмотрщика на старом месте. Опасался, что ты сочтешь это оскорблением. Но это не так, Вэс. Во-первых, года через два-три сможешь накопить достаточно денег, чтобы купить несколько собственных акров. И уж конечно я мог бы нанять дюжину хороших надсмотрщиков. Но мне пришло в голову, что как Фолкс я просто обязан дать тебе шанс, любой шанс, чтобы возместить потерю Фэроукса и прозябание здесь все эти годы.

– Да, – тихо сказал Вэс, – я глубоко признателен тебе, Джерри. Ты прав. Я бы взялся и за гораздо худшую работу, чем гонять твоих негров, лишь бы выбраться из этой забытой Богом дыры…

Джеральд внимательно взглянул на него:

– То, что ты сюда перебрался, меня не удивляет. Место достаточно уединенное, а кроме того, никому из тех, кто знает Фолксов, и в голову не придет искать тебя здесь. Но что я не могу понять, так это…

– Знаю, знаю. Видишь ли, Джерри, человек иначе смотрит на вещи, если он упал духом, одинок и пьян…

– А кроме того, осмелюсь добавить, – продолжал Джерри сухо, – когда он знакомится со странным обычаем обитателей холмов защищать неприкосновенность дома и оскорбленную женскую добродетель с помощью двустволки…

– Ружье было с одним стволом, – усмехнулся Вэс. – Но этого более чем достаточно, Джерри. Особенно когда его на тебя наставит бородатый старый дурак, который набрался и так взбешен, что его палец на спусковом крючке дрожит. Кроме того, я тогда был вдали от цивилизации целую вечность, и мне казалось, что Чэрити совсем недурна, даже при дневном свете. Но теперь…

– Что теперь? – эхом отозвался Джеральд дурачась.

– Я бы сказал ему: «Стреляй – и будь ты проклят!» – ответил Вэс. – И все же я кое-что выиграл благодаря всей этой истории.

– Что же, позволь тебя спросить?

– Мальчишку. Ты ведь и сам сказал, что он настоящий Фолкс. Вряд ли у меня вышел бы лучший даже с самой что ни на есть леди…

– Тебя послушать, – улыбнулся Джеральд, – можно подумать, что это твой единственный ребенок.

– Так и получается, – сказал Вэс раздраженно, – у двух старших щенков нет ничего от Фолксов, Джерри, ни единой капли. Настоящая горная шваль: слабосильные, с костлявыми коленями, соломой вместо волос, тупые до идиотизма. Если бы я не знал наверняка, что они мои, я мог бы поклясться, что ничего общего с ними не имею. Но они мои, поэтому каждый раз, как я гляжу на Тома и Мэтти, я готов расплакаться. Застрелить бы их, да пороху и пуль жалко!..

Ландшафт теперь стал более плоским, а сосны росли гуще. Они ехали в молчании – никто не решался нарушить раздумья Вэса. Негр, который правил лошадьми, ни разу за всю дорогу не раскрыл рта: из них всех только Вэс, охваченный молчаливой яростью, понимал почему. Он совершенно точно знал, о чем думал чернокожий: Вэс весь дрожал внутри, поскольку возница ни словом, ни жестом не давал ему повода выместить на нем злобу. Но вот теперь, когда начало темнеть, негр принялся мурлыкать какую-то песенку. Вэс дал исполнить ее дважды, а затем совершенно спокойно вытащил кнут. Негр посмотрел на него и вздрогнул.

– Ну-ка спой! – приказал Вэс. – Ты, проклятый черный ублюдок, пой вслух!

– Масса Вэс, – начал было негр, но Вэс напал на него с быстротой пантеры. Кнутовище угодило негру в лицо, и, хотя он был грузен, удар выбросил его из фургона в дорожную пыль.

Вэс спрыгнул вниз. В его глазах плясали огоньки холодной ярости.

– Спой это! – прошипел он. – Ты меня слышал? Пой!

Странно высоким для такого крупного человека, дрожащим голосом негр начал:

– Пусть я лучше буду тварью черной, и людьми, и Господом забытой… О Боже, масса Вэс, можно мне не петь?

– Тебе придется петь, Кэсс, продолжай.

– Чем проклятой…

– Продолжай, Кэсс.

– …белой швалью горной с красной шеей, тощей и немытой. – Кэсс кончил петь и стоял, покорно ожидая своей участи.

На губах Вэса Фолкса появилась улыбка.

– Хорошо, Кэсс, – сказал он тихо. – Забирайся назад в фургон. Если б я был горной швалью, я бы шкуру с тебя спустил, чего ты, наверно, и ждешь. Но я не белая шваль, и ты понимаешь это. Залезай обратно и правь. И все с этим. Ведь ты теперь знаешь, что со мной шутки плохи. Ты здесь достаточно давно, чтобы понять, что такое человек из рода Фолксов.

Кэсс вскарабкался назад на свое место. Вдруг, ни с того ни с сего, он заговорил:

– Да я-то хорошо знаю. Но дело здесь вот в чем, масса Вэс. С тех пор как ваш отец умер, некому было взять все в свои руки. Масса Джерри, он…

– Продолжай, – приказал Вэс спокойно. – Что там насчет массы Джерри?

– Это останется между нами, правда, масса Вэс? Вы ему не расскажете о том, что я сказал?

– Нет, Кэсс, продолжай.

– Ну, масса Джерри… он не тот Фолкс. Внешне он похож на Фолкса, но чего-то не хватает. Даже трудно сказать чего. Он не такой, как ваш отец, упокой, Господи, его душу, или ваш дядюшка Брайтон. Он вроде не знает, как браться за дело. Если бы не миссис Речел, все хозяйство давно бы уже полетело к черту. Стыдно это говорить, масса Вэс, но миссис Речел управляет всем хозяйством, да и массой Джерри тоже…

– Продолжай, – сказал Вэс.

– Она очень хорошая леди, миссис Речел, но, Боже милосердный, какой у нее крутой нрав! Кажется, она разочарована, что ей достался такой муж…

– Достаточно, Кэсс, – сказал Вэс тихо.

– Но это сущая правда, масса Вэс! И еще вам скажу: я уверен, что это масса Джерри убедил вашего отца отказаться от вас, когда вы попали в беду. Старый масса был уже болен тогда и…

– Я сказал – достаточно! – повторил Вэс, и, хотя он не повысил голоса, в нем послышался лязг стали, вкладываемой в ножны.

– Да, сэр, – поспешно сказал Кэсс. – Я молчу, масса Вэс…

– Хорошо, и держи язык за зубами, – сказал Вэстли Фолкс.

Утром, когда Гай ехал на лошади рядом с Вэсом, он почувствовал, что настроение отца поднялось. Теперь наконец сосны исчезли, пошли эвкалипты и кипарисы, а также далеко вымахавшие ввысь и вширь дубы. Рощи сменялись полями, простирающимися до края горизонта; вдоль борозд двигались чернокожие и пели.

– Все это, – сказал Вэс, – все это и даже больше того стало бы однажды твоим, мой мальчик, если бы твой отец не был проклятым Богом идиотом!

– Папа… – сказал Гай.

– Да, сынок?

– Как ты думаешь, то, что сказал Кэсс – ну, насчет дяди Джерри, что он убедил дедушку…

– Не думай об этом. Это болтовня негров, сынок, не более того. Джерри, в чем бы он ни был виноват, остается Фолксом. А Фолксы, хоть и бывали страшными грешниками – бездельниками, игроками и распутниками, всегда считались людьми чести…

– Вэс, – вмешалась Чэрити, – что ты говоришь мальчику?

– Он должен когда-нибудь узнать это, Чэрити. Пусть уж лучше у него будет естественная фамильная тяга к радостям жизни, чем другие пороки: мелочность, малодушие, низость. Гляди в оба, мальчик, через пять минут ты увидишь дом…

– Где мы будем жить, папа? – пропищала Матильда.

– Где нам следовало бы жить, Мэтти, – с грустью ответил Вэс, – но где мы жить не будем. Ничего, прежде чем ты выйдешь замуж, у нас будет дом не хуже, поверь мне на слово…

Фургон поскрипывал, продвигаясь вперед. То и дело за полями мелькала, извиваясь, река, блестя золотом на солнце. Быстрый почтовый пароход пыхтел вниз по реке, две его трубы фыркали, выбрасывая клубы черного дыма.

– Пароход за излучиной реки! – возбужденно воскликнул Том. – Фу-у-фу-у! Фу-у-фу-у!

– Бога ради, прекрати орать! – прикрикнул на него Вэстли. – Вполне допускаю, что тебе трудно не быть законченным идиотом – кровь сказывается, но, черт возьми, Том, сдерживай себя, когда я поблизости, или мне придется задать тебе трепку.

Том погрузился в угрюмое молчание. Фургон продолжал двигаться. Гаю казалось, что сам воздух полон ожидания. Мулы навострили уши и ускорили ход: Кэссу даже не пришлось их подгонять ударами кнута.

Внезапно кучер натянул поводья, все его черное лицо расплылось в улыбке, и он сказал, указывая рукой вперед:

– Вот он!

Гай почувствовал, как холодная дрожь пробежала у него по спине, когда увидел дом. Он стоял в конце дубовой аллеи длиной в две мили такой белый, что эта белизна казалась криком в темноте, полный величавого достоинства, даже великолепия, превосходившего самый смелый полет воображения.

– Фэроукс! – сказал Вэстли голосом человека, произносящего заклинание или молитву. Гай, почувствовав это, обернулся и взглянул на Вэса. И в первый раз в жизни он увидел слезы на глазах отца, слезы, которых Вэс и не думал стыдиться.

Кэсс встряхнул вожжами, и задние ноги мулов напряглись. Фургон тронулся, повернув на аллею, под сень гигантских дубов. Здесь было прохладно, дул легкий шелестящий ветерок, вздымая пыль.

Все молчали, глядя, как Фэроукс становится ближе и ближе, а дорические колонны фасада все толще и толще, вздымаясь в то же время все выше и выше, и вот уже начинало казаться, что их вершины и крыша галереи, которую они поддерживали, вонзаются в небо. Веерообразные окна над дверьми и над маленьким железным балкончиком высоко под крышей ловили солнечные лучи и отражали золотым потоком на их лица. Розы, шток-розы, гиацинты и астры росли вокруг пруда, а клумбы анютиных глазок тянулись вдоль дорожек из камня-плитняка через весь красиво подстриженный газон, наполняя воздух своим ароматом.

Гай увидел два белых флигеля, примыкающие к особняку, меньше его по размеру, но сохраняющие все его величие и изящество. Он повернулся к отцу, в его темных глазах можно было прочесть немой вопрос.

– Нет, – грустно сказал Вэс, – даже не они, сынок…

Но вот как из-под земли высыпала ватага оборванных негритят. Они выскочили изо всех дверей дома, из сада, лохмотья весело развевались у них за спиной, и они кричали:

– Гости приехали! Гости приехали!

Как бы в ответ на этот гвалт на балконе появилась крошечная фигурка. Девочка была одета во все белое, кроме розовых лент, украшающих ее золотые волосы. Гай застыл, уставясь на нее, а когда она замахала носовым платком, подобным белой вспышке, он не нашел в себе сил на то, чтобы поднять руку для приветствия.

Потом, зажатый между матерью и отцом на сиденье фургона, он почувствовал, как мышцы на бедре Вэса напряглись, став твердыми как сталь. Он взглянул на отца. Вэс теперь тоже смотрел вверх, желваки на его лице явственно подергивались. Гай проследил за его взглядом и увидел как бы глазами отца лицо женщины, чувствуя то же вожделение и тоску, которые, наверно, испытывал Вэс, то же благоговение, боль и изумление…

Она перегнулась через маленькую Джо Энн, взяв ее за руку, чтобы ввести назад в дом. Но именно в этот момент ее взгляд встретился со взглядом Вэса, встретился и тотчас же разминулся, так что Гай почти увидел вспышку молнии, проскочившей между ними, хотя нет: молния – это зигзаг, исчезающий мгновенно, тогда как прямые как стрела линии напряжения между мужчиной и женщиной все висели и висели в воздухе, пока существовали время, мир и человеческое сознание, то ли колеблясь на краю катастрофы, то ли накапливая силы для атаки на самое небо.

– Вэс, – укоризненно хныкнула Чэрити.

Он не ответил ей. Он был вне досягаемости любого звука, менее громкого, чем удар грома, или прикосновения, менее властного, чем касание смерти, одетой в черный саван.

Женщина горделиво выпрямилась. Гай увидел, что ее волосы краснее заходящего солнца, и он знал наверняка, даже не будучи в состоянии издалека рассмотреть их, что глаза ее цвета ярко-зеленых изумрудов. Она подняла руку и сделала указующий жест. Он был так короток, что Гай засомневался, не почудилось ли ему, но, услышав всхлип, вырвавшийся из горла отца, чувствуя абсолютную безграничность ярости, владевшей им в эту минуту, он понял, что видел презрительный жест Речел Фолкс, которым она гнала их прочь, понял это еще до того, как Кэсс повернул упряжку на боковую аллею, ведущую прочь от Фэроукса, еще до того, как услышал непроизвольно вырвавшийся хриплый шепот Вэса:

– Ах ты, сука! Проклятая высокомерная сука! Я еще проучу тебя!

– Вэс! – гневно воскликнула Чэрити. – Мне кажется, ты бы мог проявить хоть толику уважения…

Вэс глянул на жену так, что слова застряли у нее в горле. Когда он заговорил, звучание его голоса было подобно скрежету ломающегося льда в горном водоеме.

– Уважения? – произнес он протяжно. – К тебе, Чэрити? У меня его нет. Ни капельки, даже самой разнесчастной толики. Тебе давно пора это уяснить. Я никогда ничего тебе не обещал. Когда ты обманным путем вынудила меня жениться на тебе, все, что ты получила, – мое тело. А сердце мое осталось свободным, Чэр, и, чтобы надеть на него уздечку, нужно что-то большее, чем костлявая неряха с холмов, гораздо большее, разрази меня гром…

Он повернулся к Кэссу, который позволил мулам остановиться.

– Чего ты ждешь? – обрушился Вэс на него. – Гони, забери дьявол в ад твою черную душу!

– Да, масса Вэс, – сказал возница и сильно стегнул по спинам мулов.

Животные рванули вперед. Когда Гай обернулся, облако пыли, поднятой фургоном, скрыло дом из виду.