Текст книги "Гибель «Русалки»"

Глава 5

Гай послал негров чинить лачугу Ричардсонов, как и обещал, и портниху, чтобы снять мерку на платья, заказанные капитаном Трэем для Кэти. Однако через неделю, когда капитан Ричардсон объявил о своем незамедлительном отъезде на Кубу, Гай не пошел к ним. Причины этого поступка делали ему честь. В шестнадцать лет он знал уже источник темных, необузданных желаний, терзавших его.

«Кэти? Нет. Это было бы позорно, низко. Она милая, но слишком юная, и сама не понимает, что говорит. И к тому же – кто она? Внучка речной крысы… Нет, никак нельзя, иначе получится, как у папы с мамой. Не мешает и о будущем подумать: это должна быть настоящая леди, такая, как Джо Энн… Влипнешь еще с этой Кэти, и станет она камнем на шее. Но, Боже милосердный, как же девчонку хочется! Тело не должно так мучиться, оно просто сгорает от желания и…»

Фиби… Фиби… Это имя непроизвольно всплыло в его сознании: «Она же, черт возьми, почти белая, да и кому какое дело? Если сын плантатора позабавится с цветной девушкой, люди посмотрят на это как на само собой разумеющееся. В этом нет никакой опасности – совсем никакой. Да ведь я ей и нравлюсь – пойду-ка я разыщу ее сейчас!»

Но в поле за забором ее не было. Гай проскакал еще немного в глубь владений Мэллори, но не встретил ее. Он подумал, что она, наверно, в самом доме, и наконец в отчаянии отбросил всякую осторожность и послал негра поискать ее. Фиби пришла почти сразу. Гай восседал на Пегасе, глядя на нее сверху вниз.

– Садись на лошадь позади меня, – приказал он.

Она подчинилась, не проронив ни слова. Он направил Пега в сторону леса, а потом поехал вдоль русла ручья, пока не добрался до поляны, на которой убил того громадного мастиффа.

– Слезай, – сказал он грубо.

Она спрыгнула с лошади, он тоже спешился, привязав Пегаса к одному из небольших деревьев.

– Я и не думала снова вас увидеть, – сказала Фиби, – ведь мисс Кэти была так мила с вами…

– Давай не будем о ней говорить.

– Ладно. О чем же нам говорить, масса Гай?

– О тебе. Обо мне. О нас обоих. Так и не поблагодарил тебя толком за то, что ты спасла мне жизнь. Я очень благодарен тебе, Фиби…

– Я была рада помочь вам, масса Гай.

Наступило молчание, которое все длилось и, казалось, будет длиться, пока трубный глас не возвестит начало Страшного суда. Гай сидел кляня себя на чем свет стоит, мысленно называя себя дураком, пока наконец достаточно не распалился. Он повернулся, грубо схватил ее за плечи, вжался губами в ее рот. Затем на мгновение отпрянул, хрипло дыша.

– Фиби! – выдохнул он почти беззвучно.

– Нет, масса Гай, – спокойно сказала она.

Но его не так легко было остановить. Он повалил Фиби на поросшую травой землю, разрывая на ней одежду, шаря по ее телу жадными руками.

– Масса Гай, – прорыдала она. – Пожалуйста, не надо.

– Но почему нет? Почему нет, Фиби?

– Подождите. Не рвите на мне одежду, масса Гай. Если хотите, я сама ее сниму. Но прежде вы должны выслушать…

– Я слушаю, – сказал он мрачно.

– Я… я могла бы любить вас, масса Гай. По-настоящему – как любит женщина. Но мне не нравится, когда все происходит так, как сейчас. Я не хочу, чтобы мне делали больно, терзали меня и позорили. Вы слушаете, масса Гай?

– Да! – выкрикнул он. – Что, черт возьми, ты возомнила о себе, Фиби, что ты белая?

– Мое сердце – да. И мой ум. Я не самка, не сучка, которой попользовались и отшвырнули в сторону. Вот оно здесь, мое тело, а ведь оно даже не принадлежит мне. Я это знаю. Я знаю, что любой молодой белый господин, когда у него разгорелась похоть, может пользоваться им. Только я думала, что вы другой, масса Гай…

– Другой? – повторил он в ярости на себя за этот вопрос, задавая который он как бы признавал свое поражение. – Чем же это другой?

– Лучше. Добрее. С сердцем, которое может испытывать сочувствие, и умом, который может понимать…

– Что понимать?

– Что я настоящая женщина. Так легко просто уступить вам, масса Гай… Наверно, я даже сама хочу этого. Но то, что происходит между мужчиной и женщиной, это не просто переплетение, слияние их тел в темноте. Это гораздо больше: это облегчение боли друг друга, взаимное утешение и покой. Я хотела бы, чтобы мужчина, с которым я делю ложе, радовался, что я рядом, масса Гай. Чтобы ему было приятно разговаривать со мной или даже молчать, и чтоб ему было хорошо просто от одного моего присутствия. И чтоб мне было бы так же хорошо с ним. Хочу, чтоб он был со мной и был бы ласков со мной всегда, а не только когда ему что-то от меня нужно. Любил бы, лелеял бы меня, как говорят в таких случаях проповедники. Всегда был бы рядом: ел, спал, и чтоб мы вместе с ним преклоняли колени в молитве, переполненные благоговения перед Господом. Чтоб это был мой мужчина, на всю жизнь, пока смерть не разлучит нас. Вот почему я не могу быть вашей маленькой сучкой, вещью, игрушкой. Вот почему я не в силах раскрыть вам навстречу свое сердце и любить вас, как могла бы. Слишком многое нас разделяет, масса Гай, ваш род и мой, целая пропасть смертей, проклятия и несчастья…

– Фиби… – попытался прервать ее он.

– Поэтому, если хотите взять меня силой, сделайте это, масса Гай. Я не буду сопротивляться. Но думаю, что завтра вы проснетесь и вам будет очень стыдно и тошно из-за того, что вы совершили поступок, недостойный настоящего мужчины. Хотите, чтобы так было, давайте… Хотите оставить меня с ребенком, который по закону будет собственностью Мэллори, а это будет ваш сын, в жилах которого будет течь ваша горячая кровь, и он станет вещью, которую можно будет продать, как какого-нибудь мула…

– Фиби!

– Давайте действуйте. Я ведь даже прошу вас. Но не думаю, что вы сами себя когда-нибудь простите…

И только тогда она увидела, что по его загорелому лицу, искаженному душевной мукой, струятся слезы.

– О! – всхлипнула она. – Простите меня! Я не хотела сделать вам больно, масса Гай. Простите, я так виновата, любите меня, если хотите, если вам от этого будет легче…

– Нет, – сказал он хриплым голосом. – Это я виноват перед тобой, Фиби. Мне больно и стыдно. После всего, что ты сделала для меня. А я пришел и набросился на тебя, как дикий зверь, и…

– Не вините себя, масса Гай. Вы молоды и нуждаетесь в любви. Многие были бы счастливы дать вам все, что вы хотите, когда бы вы этого ни захотели. Жаль, что я такая сумасшедшая дура, куда как лучше было бы, умей я вести себя вольно. Тем более – я не надеюсь когда-нибудь получить то, что хочу, никогда…

– Почему же? Ты можешь выйти замуж за человека своего круга. Не негра, а какого-нибудь красивого мулата или квартерона. Да ведь их полно в поместье Мэллори…

– Нет, – сказала Фиби спокойно. – Я не могу. Мне нужен мужчина, масса Гай.

– А что же они?

– Они не мужчины. Вот вы – мужчина. Хотя вы и молоды, но вы уже мужчина. А эти мальчики никогда не повзрослеют, доживи они хоть до девяноста лет. Они совсем другое дело…

– Я тебя не понимаю, – проворчал он.

– А вам и не надо понимать, – сказала Фиби с улыбкой. – Просто относитесь ко мне хорошо, масса Гай, и этого достаточно. Это все, что я прошу…

Она ласково взяла его левую руку в свою, так что стал виден неровный полукруг шрама, оставленного собачьими клыками, все еще воспаленный и красный на фоне его загорелой кожи.

– Вот, – сказала она. – Вот он здесь, этот шрам. Этот знак, символ мужества и доблести, масса Гай…

– Ты совсем спятила! – сказал Гай и попытался выдернуть руку, но она крепко держала ее.

– Может быть, – ответила она, – но с этим я ничего не могу поделать. Это знак мужчины. А мужчина без долгих раздумий идет и делает то, что нужно сделать. Вы не рассуждали, что важнее: ваши руки или горло массы Килрейна, ведь правда? Просто сделали то, что было нужно, это у вас в крови. Поняли, что я хочу сказать?

– Нет, не понял. Почему бы тебе не согласиться на парня, за которого можно выйти замуж, как положено? Не понимаю…

Она прижалась головой к его плечу. Он почувствовал приятный запах ее волос, их чистоту.

– Послушайте, – сказала она решительно. – Дайте мне сказать и не перебивайте меня. Женщина – одинокое создание, полное печали. Она слаба и тянется к тому, кто силен. Ей нужен мужчина, о чем я уже говорила. А мужчина не может быть рабом. Его нельзя купить и продать, как мула, выгнать кнутом работать на чужом поле. Никогда. А тот, с кем можно это проделать, не имеет права считать себя мужчиной, он даже не знает, что такое власть и доблесть…

– У них и не было возможности узнать это, – сказал Гай. – Что же им остается делать?

– Умереть, – сказала Фиби просто. – Вот взять вас. Если бы вас ударили плеткой из кожи черной змеи, приказали бы вам идти пахать или собирать хлопок, вы бы тотчас убили такого человека. Даже если бы знали, что потом убьют вас, все равно это ничего бы не изменило. Возможность умереть вас бы не испугала. Вы бы смело встретили смерть, протянули бы руки, чтобы обнять ее, как возлюбленную, но никогда бы не склонили голову перед человеком, не стали бы думать о выгоде и позорить себя. Разве я неправду говорю?

– Ты права, – сказал Гай. – Но какой прок женщине от мертвеца? Растолкуй мне, Фиби.

– Куда больший, чем от живого труса. Так у нее хоть будет что вспомнить. Кроме того, смерть – не единственный выбор. Мужчина мог бы бежать и взять меня с собой. Это его право. Вот на что у него нет права – так это спать со мной и наделать детишек, которыми будут владеть другие люди, как вы владеете вашим серым Пегом, и которых они могут продать, как выводок свиней…

Гай распрямился и внимательно посмотрел на нее.

– Боже правый, Фиби, – сказал он. – Как ты можешь так думать?

– Я настоящая женщина, Гай, как вы – настоящий мужчина.

Она наклонилась и поцеловала его.

– Не будем больше говорить о грустном, масса Гай. Да и возвращаться нам пора, становится поздно.

– А куда ты спешишь? – спросил Гай. – До темноты еще далеко.

– Из-за массы Кила. Он стал таким подозрительным. Сегодня утром следил за мной. Еле-еле сумела удрать.

– Проклятие! – выругался Гай, понимая, что ничем не может ей помочь. – Что это на него нашло? Разрази меня гром, если я понимаю, какое ему до тебя дело!

Фиби пожала плечами:

– Думаю, это просто любопытство. Не обращайте внимания, а впрочем, все равно…

– Все равно?

– Он ведь не знает, где я. А теперь поедем, Гай.

Они выехали из леса. Фиби сидела позади Гая на Пегасе, ее руки обвивали его талию. А он, погруженный в свои мрачные раздумья, со взором, обращенным в глубь себя, не видел другого всадника, пока не почувствовал, как Фиби конвульсивно сжимает его, не услышал, как она, прерывисто дыша, выталкивает из себя слова, словно пытаясь преодолеть охвативший ее ужас:

– Боже милосердный!

И тогда он поднял голову. Но было слишком поздно. Ничего не оставалось делать, как ехать дальше, выпрямившись в седле под действием той силы, которая позволяла ему встречать лицом к лицу любую опасность, несчастье, угрозу позора, той силы, которая плохо поддается определению, ее можно назвать гордостью или честью, и это правильно, но не исчерпывает ее сути; это всегда большее – то, что составляло самую сердцевину его натуры, то, что пронизывало его до самых костей, до самого нутра, так что ему никогда не приходилось задумываться об этом – случалось ли с ним что-нибудь, подобное этой внезапной встрече или связанное с какой-нибудь опасностью, – и в таких случаях ничего не надо было решать, поскольку все решения были приняты задолго до того, как он родился, и непреложно, безоговорочно вошли в плоть и кровь, а поэтому он всегда делал то, что ему надо было делать, потому что был тем, кем он был.

Килрейн поджидал их: на его лице была гримаса злобного веселья…

– Скажи пожалуйста! – насмешливо бросил он. – Оказывается, не только мы, Мэллори, понимаем толк в черном мясе! Ну и как она, Гай? Я давно уже заметил, что она на это напрашивается.

– Кил! – сказал Гай. И все. Всего одно слово, произнесенное ровно, спокойно, тихо. Но этого оказалось достаточно.

Килрейн внимательно посмотрел на него.

– Боже правый, Гай! – быстро заговорил он. – Что это ты так разволновался? Я не скажу никому. Если тебе захотелось развлечься с одной из наших девок, меня от этого не убудет. Делай с ней что пожелаешь. А если ты ее обрюхатишь, это только улучшит породу. Такая девчонка, почти белая, стоит в четыре раза дороже хорошего работника в поле…

– Хорошо, – устало сказал Гай. Говорить о чем-либо с ним не имело смысла – он знал это. Даже сердиться не стоило. Просто не существовало таких слов, которые Кил смог или захотел бы понять. Далее если бы он признался, что между ним и Фиби ничего не было. Да и какой плантаторский сынок поверил бы этому!

– Ладно, – сказал он. – Слезай, Фиби.

– Да, сэр, масса Гай, – сказала она.

Они сидели в седлах и смотрели на Фиби, стремглав бегущую в сторону негритянских лачуг.

– Бог ты мой, парень, – сказал Килрейн. – Похоже, ты и впрямь в нее втюрился. Скверное дело.

– Давай не будем говорить об этом, Кил, – отозвался Гай.

И они оба замолчали. С этого мига их всегда разделяло молчание, пропасть, бездна, которая все более увеличивалась с годами.

– Наверно, ты уже подготовился, – сказал Килрейн.

– Подготовился? К чему?

– Ко дню рождения Джо Энн. Самое важное событие года в этих краях. Уж ради своей дочки Джерри в лепешку расшибется.

Гай все еще пытался отрешиться от охватившей его душевной смуты.

– Все же я не могу понять, – сказал он, – к чему эти хлопоты, что особенного в дне рождения.

– Это не простой праздник, а день рождения Джо Энн. Он длится с утра до позднего вечера. Тут и скачки на лошадях с награждением победителя, и стрельба по индюшкам, и охота на лису, и состязания по метанию кольца. Тот, кто в результате наберет больше очков, провозглашается королем и сидит на троне рядом с Джо Энн. Последние два года королем был я, – самодовольно добавил Килрейн. Внезапно почувствовав замешательство, он взглянул на Гая.

– Странно, что тебя там не было, – сказал он. – Ты ведь уже года два как сюда приехал.

Гай медленно покачал головой:

– В этом мире есть очень большие расстояния, Кил, но, наверно, самая длинная дистанция разделяет усадьбу плантатора и дом надсмотрщика, побольше даже, пожалуй, чем расстояние от нашего дома до негритянских хижин, хотя среди черных есть и такие, как Фиби…

– Но ты же всегда там, в Фэроуксе. Ты с Джо Энн учишься и…

– Только потому, что она сама попросила об этом родителей. Жалость к бедному родственнику, что ли. А день рождения – совсем другая штука. Пригласить на него – значит громко заявить о признании…

– Но я же этого не знал!

– …родства, – невозмутимо продолжал Гай. – В прошлый день рождения я как раз охотился неподалеку и слышал все это гиканье и крики, видел всех этих господ в красных камзолах, которые гонялись как сумасшедшие за одной маленькой лисицей. Интересно, сколько бы их потребовалось, чтобы загнать пуму или медведя?

– Ты не понимаешь, – сказал Килрейн. – Это такой же спорт, как и любой другой.

– Ну уж нет. Спорт – это когда у животного есть хоть какой-то шанс. Но когда двадцать пять всадников и сотня гончих преследуют одну маленькую лисичку, это все что угодно, но только не спорт!

– Может быть, ты и прав. Извини, что затронул эту тему, Гай. Я не знал. Я думал, раз вы родня, то не имеет никакого значения, что твой отец – надсмотрщик на плантации твоего дяди. Кроме того, Фэроукс по праву должен принадлежать вам. Я много раз слышал, как мой отец говорил: если человек не круглый дурак, он сразу смекнет, что Джерри каким-то образом повлиял на твоего дедушку, когда тот был очень болен и безразличен ко всему, ведь как раз тогда, умерла креолка…

– Креолка? – переспросил Гай.

– Его вторая жена. А ты что, не знал? Старый Эш Фолкс женился вновь в 1815 году, как раз после битвы под Новым Орлеаном, на девушке-креолке, которую он встретил во время службы под началом у Энди Джексона. Ее звали Ивонна или как-то там еще, остальную часть имени не помню, потому что люди всегда звали ее la belle Creole, прекрасная креолка. Все старики до сих пор сходят с ума, вспоминая, как она была красива. Странно, что ты не знал…

– Я не знал. Отчего она умерла?

– Во время родов. И ребенок родился мертвым. Наверно, здоровье у нее было слишком слабое. А старому Эшу, твоему дедушке, уже шестьдесят стукнуло, когда это случилось. Он строил Фэроукс для нее. У него лет пять ушло на это. А прежде тот дом, где вы сейчас живете, назывался Фэроукс. Он и его построил…

– Так ты сказал, что, по словам твоего отца, Джерри…

– Украл Фэроукс у Вэса. Конечно, твой отец был необуздан и совершал безумные поступки, но назови мне молодого человека из хорошей семьи в здешних местах, про которого нельзя было бы сказать подобное! Бог ты мой, да хотя бы мы, Мэллори, мы и дьявола бы покраснеть заставили!.. Этого никак не докажешь, но в словах моего отца определенно есть смысл. Он даже не верит, что Джерри просто переубедил старого Эша. Видишь ли, Гай, редко какого отца слишком уж беспокоят грешки сына. Он скорее будет даже втайне гордиться им. А вот дочь – другое дело. И уж тем более если взять такого, как старый Эш, который и сам-то святым не был… Человек, который в пятьдесят пять лет женится на девушке, которая годится ему в дочери, а в шестьдесят делает ей ребенка, мог бы уж понять зуд, который обуял его сына, когда девчонка распустила хвост перед ним, верно?

– Да, – сказал Гай. – Продолжай, Кил…

– Вот почему мой отец и думает, что, пока Вэс был в отъезде – а он уехал отсюда за год перед битвой, – твой дедушка счел себя не вправе остаться в стороне от этой драки, и это еще одно доказательство того, каким бесшабашным стариком он был. В пятьдесят пять лет, когда, Бог тому свидетель, он мог бы и не ввязываться в эту заваруху, он не только участвовал в битве, но отличился в ней настолько, что его наградил сам Энди Джексон, поставив в пример более молодым мужчинам…

– Боже милосердный, Кил, – прервал его Гай, – ну и любишь же ты ходить вокруг да около. Недаром и в лесу тогда заблудился. Говори по существу!

– Сейчас скажу, погоди немного. Такой человек, как твой дедушка, никогда бы не отрекся от сына всего лишь из-за того, что тот бегает по бабам или принимает вызов на дуэль. Поэтому мой отец думает, что Джерри сам изменил завещание или, может быть, подделал подпись старика под новым, которое сам составил. И это похоже на правду, Гай Фолкс!

Гай покачал головой:

– Не вполне. Зачем тогда Джерри было приезжать за нами туда, на холмы? Мне кажется, что, если бы у него был такой грех на душе, он никогда бы не захотел, чтоб отец жил поблизости…

– А угрызения совести? Да и какой из Джерри плантатор! Если бы не Речел, Фэроукс пришел бы уже в полное запустение. Он решил, наверно, что, если Вэс будет управлять имением, он сможет поставить это себе в заслугу и Речел перестанет его пилить. А кроме того, это был очень ловкий ход. Хорошо зная Вэса, он понимал, что твой отец будет рассуждать как раз так, как ты сейчас: «Он не может быть виновен, иначе зачем было звать меня назад?» Вспомни: Джерри и Вэс росли вместе, и он еще с детских лет знает, что за человек Вэс. Видно, сразу понял, что Вэс не из тех, кто пойдет в окружной суд требовать, чтобы ему показали утвержденную копию завещания. Даже если бы Вэс пошел туда, что бы он доказал? Он жил вместе с твоим дедом и никогда не получал писем от старика, а после их разрыва они не писали друг другу, потому что оба были чертовски горды, да старый Эш и не знал, где Вэс. Значит, твоему отцу скорее всего едва ли приходилось видеть почерк старого Эша, разве что в бухгалтерских книгах, которые надсмотрщики таких плантаций, как Фэроукс, обычно ведут, а стало быть, могли отдавать твоему деду на проверку. Так что он не мог быть уверен, подделал Джерри завещание или нет. Да ведь Эш был болен, и Джерри всегда мог сказать, что у старика тряслись руки.

Гай молча сидел, глядя на Килрейна. Да, конечно, у дядюшки всего этого вроде бы было вдоволь: и желаний, и возможностей, и даже черт характера, которые могли бы толкнуть его на подделку, хитрость, воровство. Но где доказательства?

И он подумал в ярости: а мне и не нужны доказательства! Я верну имение отца и заставлю этого слюнтяя проглотить обиду.

А потом внезапно он понял: пригласят его или нет, он пойдет на этот день рождения, пойдет и покажет им, чего стоит, раз и навсегда. И тут вновь заговорил Килрейн:

– Слушай, Гай, я совсем забыл, зачем искал тебя. Прошлой ночью у свинарника появились новые следы. Так что этих собак, наверно, несколько. Бог ты мой, ты только подумай: эта пятнистая сука могла наплодить еще дюжину щенят. А если так, ну и задала же она нам работенки!

– Я не хотел бы больше их убивать, – сказал Гай. – Это, наверно, плохо – стрелять в собаку…

– Боже правый, но если в них не стрелять, они же перегрызут все стадо. Там были следы трех размеров вокруг свинарника, уж никак не меньше.

– Мы не должны убивать их, Кил. Можем, правда, попытаться поймать в капкан. Ты только подумай: это же лучшие собаки в штате для охоты на медведя и пуму.

– Если бы мы могли их приручить… – засомневался Килрейн. – Знаешь, я иногда просыпаюсь по ночам, потому что вижу во сне, как на меня из темноты надвигаются эти желтые глаза. Уж лучше их поубивать, Гай. Обещаю тебе: я не буду стрелять, пока не увижу наверняка, что это собака, а не какая-то другая тварь. Кроме того, я принесу по паре пистолетов для каждого из нас, чтобы у нас было по три выстрела на брата, не меньше…

– Ладно, – сказал Гай. – Мы поубавим их в числе. Но я хочу все-таки оставить парочку на развод. Сделаю западню с петлей и оленьей тушей для приманки, и уж одна-то из них попадется. А потом и вторую добудем, правда, еще не знаю как. Это такая умная порода, что один и тот же трюк вряд ли дважды сработает. Согласен?

Охота прошла неудачно. Они убили трех буль-мастиффов, но двое, кобель и сука, ускользнули из ловушки и от ружейного огня. Мальчики преследовали животных до реки и видели, как уже далеко от берега две собачьи головы, черные в серебристом лунном свете на фоне темных вод, быстро продвигаются в сторону Луизианы. Угроза для скота миновала, но Гай был разочарован. «С такими собаками, – думал он, – я бы мог…»

А потом он перевел взгляд немного ниже по течению и увидел лодку-хижину. Она была как новая и сверкала под луной молочно-белой краской.

– Ты езжай домой, Кил, – сказал он, – а мне надо проведать людей в лодке. Они меня выходили, когда с моей рукой было плохо, так что нужно их навестить.

– Вот это лодочка! – восхищенно воскликнул Кил. – Я тоже могу пойти с тобой.

– Нет. Это люди не твоего круга, Кил. Увидимся позже…

Убедившись, что Кил действительно уехал, он прыгнул на борт плавучего дома. На палубе, как обычно, храпел Тэд Ричардсон, баюкая в руках кувшинчик с виски.

– Кэти! – ласково позвал Гай. – Эй, Кэти!

Она стремительно выскочила из хижины в одной мятой ночной рубашке. Ее блестевшие волосы были перевязаны сзади синей ленточкой. Кэти была безупречно чиста и завораживающе красива при свете луны. Гай неподвижно стоял, разглядывая ее.

– Гай! – прошептала она. – О Гай, я так рада тебя видеть! Входи же!

– Нет, – сказал он, пытаясь унять волнение в крови. – Надень платье и пойдем погуляем. Ночь слишком хороша, чтобы сидеть в тесной хижине.

– Ладно. Подожди немного, Гай.

Вернувшаяся Кэти являла собой непривычное для Гая зрелище. На ней было белое платье, на ногах – белые туфельки. Девушка подошла к нему вплотную и взяла за руку. При этом его обдал аромат духов, так что голова закружилась.

«Боже правый, – екнуло его сердце, – о милосердный Боже!»

– Давай уйдем далеко отсюда, – сказала она. – Далеко-далеко. Дедушка проснется только завтра к полудню, а луна так красива. От этого все тело ощущает такое… такое…

– Такое что, Кэти? – спросил он.

– Не знаю, – засмеялась она. – Никогда так себя не чувствовала раньше: мурашки бегут по спине, будто гусиной кожей покрылась в морозное утро. Слушай, Гай, покатай меня на своей красивой лошади.

– Хорошо, – пробормотал он, а сам думал: «Не надо мне этого делать, я не должен, я…»

Но при этом знал, что сделает это. Теперь уже не было надежды, что дело обернется иначе. «Это все Фиби виновата, – мрачно подумал он. – Если бы она не была такой недотрогой…»

Они ехали молча, пока не добрались до поляны. Кэти в восторге вскрикнула, когда увидела ее:

– О Гай! Она такая красивая!

«Красивая, – подумал с раздражением Гай, – этим словом она все на свете называет». Он спешился, потом приподнял ее и поставил на землю. Она тотчас выскользнула из его объятий, побежала к ручью и села на берегу, сбросив туфли. Затем поболтала ногами в воде весело, как ребенок.

Гай нахмурился. Начало было плохое. «А может, – подумал он угрюмо, – оно было хорошим». Дитя было так прелестно и невинно, что было грехом, если не преступлением, даже думать об этом. Однако он не перестал об этом думать. Просто не мог ничего с собой поделать.

От мелькания ее ног, плескавшихся в воде, он почувствовал головокружение и отвернулся. Стояла полная луна, и ночь была такой светлой, что можно было читать газету, поэтому Кэти заметила его движение.

– Гай, – спросила она жалобно, – разве ты не счастлив?

– Нет, – произнес он ворчливо.

– Но почему, Гай? – пролепетала она. – Я что-то не так сделала?

– Нет. Наверно, я просто чувствую себя одиноким. Я уже стал взрослым теперь, Кэти, и мне… мне просто нужна девушка…

– Но у тебя есть девушка, если она нужна тебе, Гай. У тебя… у тебя есть… я.

Он повернулся к ней, хмурый как грозовое облако.

– Ты это серьезно, Кэти? – спросил он хриплым голосом.

– Да, Гай. Я тебя поцелую, чтобы ты поверил. Вот…

– Ты это называешь поцелуем? – насмешливо спросил Гай.

Она уставилась на него в полнейшем замешательстве.

– А разве это не поцелуй? – спросила она.

– Иди сюда, Кэти, – сказал он и заключил ее в объятия.

Когда он разжал руки, она все еще прижималась к нему.

– Гай! – выдохнула она. – О Гай, милый, поцелуй меня так еще раз… я не знала… я ведь даже не догадывалась… О Господи, Гай!..

Кэти лежала в его объятиях.

– Пожалуйста, не надо! – пролепетала она. – Подожди минутку. Я чувствую… Я сама не знаю, что я чувствую…

Он аккуратно опустил ее на зеленый дерн, не переставая целовать, а его пальцы расстегивали пуговицы ее платья, впуская неожиданно холодный ночной воздух.

– Гай! – простонала она, но слова были заглушены, искажены его плотно прижатым ртом. – Не надо! Пожалуйста, не надо!..

Прохлада больше не овевала тело Кэти, ее вытеснил жар ищущих рук Гая.

Она еще раз застонала, очень тихо, а потом смолкла. В ее больших глазах отражалась полная луна удивительного серебристого цвета. Кэти лежала, глядя на него, не пытаясь кричать или сопротивляться, когда он стаскивал с нее одежду…

Она пронзительно вскрикнула от резкой боли. Потом опять начала тихо стонать, это были приглушенные стоны боли и стыда, потом нотки боли исчезли, и наконец она издала громкий крик, победно метнувшийся вверх, к наблюдающей за ними луне.

– Гай! – прошептала она. – О Гай… о милый… я…

– Тише! – оборвал он ее, чувствуя, как в нем, где-то глубоко внутри, разгорается стыд за содеянное, как начинает точить его червячок раскаяния. – Тише, Кэти! Послушай. Прости меня. Я не хотел… о Кэти, милая, мне так стыдно и больно…

Ее пальцы, подобно серебряному гребню, погрузились в смоль его волос.

– Простить тебя? – спросила она, и голос ее был низким, хриплым, полным теплоты. – За что, Гай? Когда-нибудь это с любой девушкой случается, правда, любимый? Просто я теперь стала женщиной. А раз уж так случилось, я счастлива, что это был ты…

Он немного отодвинулся от нее, шаря по земле в поисках разбросанной одежды.

– Гай, – прошептала она, и в ее тоне пробивались нотки довольства собой, – лежи спокойно! Разве я тебе не сказала, что дедушка проснется не раньше чем завтра к полудню?..

Направив Пегаса в сторону имения Мэллори, Гай увидел стройную маленькую фигурку, приближающуюся к нему верхом на приземистом белом пони.

«Проклятие, – подумал он, – я не смогу видеть Кэти теперь, когда…» Но тут же вновь повеселел: скоро день рождения Джо Энн, меньше чем через месяц, и на этот раз он был готов забыть свою гордость ради того, чтобы показать Джеральду и особенно Речел, чего стоит мужчина из рода Фолксов. Он остановил серого и стал ждать.

– Гай, – сказала Джо Энн жалобно, – тебя так давно не было! Я знаю, конечно, что ты теперь взрослый, но мне кажется…

Он сидел в седле и улыбался, глядя на нее сверху вниз. В неполных десять лет Джо Энн еще не сформировалась и была тонка как березка, унаследовав от Фолксов длинные руки и ноги. Когда он вырастет, она будет казаться карлицей рядом с ним, как большинство других женщин, правда, у нее никогда не будет пропорций Юноны, как у ее матери, она будет выше – высокая, как ива, и очаровательная. Может, она и родилась для того, чтобы составить пару такому мужчине, каким будет Гай, да каким, пожалуй, он уже и стал. Правда, когда они познакомились, он еще этого не знал. В четырнадцать лет он был еще мечтательным ребенком, и расстояние между ним и восьмилетней бело-розовой богиней, которая словно спустилась с облаков в элегантном экипаже, каких он никогда в жизни еще не видел, было не так уж велико. Но теперь, когда ему шестнадцать, эти шесть лет пролегли непроходимой пропастью. Он ее по-прежнему любил, но это была теплая, хотя и не без нотки раздражения, неровная, горящая то ярче, то слабее, любовь старшего брата к младшей сестре. Он был не прочь изредка поездить с ней верхом, но книги и охота стояли у него на первом месте. Если бы ему пришлось выбирать, с кем провести день – с ней или с Килрейном, он, не задумываясь, предпочел бы общество юного Мэллори. И, если бы случилось так, что она помешала бы роману с его возлюбленной из сословия белых бедняков, он, точно так же не задумываясь, постарался бы избавиться от ее присутствия.

У него было то, чего недоставало ее отцу, – хватка, как у старого Эштона, – качество, позволившее старику построить Фэроукс, основать новую династию и через несколько лет стать тем, кем он никогда не был (прекрасно помня об этом, иначе не развесил бы напоказ на стенах Фэроукса всех своих краденых предков), – аристократом и джентльменом. И теперь Гай, встретив ее, не стал заводить речь о дне рождения, не говорил с ней об этом и в последующие дни. Он просто ездил верхом в ее компании целую неделю, так что Джо Энн была на седьмом небе от счастья, в то время как бедняжка Кэти все глаза выплакала. Только в ту субботу, когда все должно было решиться, он наконец коснулся этого предмета:

– Джерри давно следовало бы подарить тебе настоящего скакуна. На этом жирном бочонке, набитом потрохами, ты никогда не научишься ездить правильно. Тебе ведь скоро исполнится десять, и, если бы у тебя была одна из серых лошадей, мерин или кобыла, я мог бы научить тебя…