Текст книги "Приключения маленького лорда"

– Дорогая так обрадуется, – повторял он. – Она будет так благодарна вам за вашу доброту ко мне. Она знает, что я всегда любил лошадей. Но мы не думали, что у меня будет пони. У одного мальчика на Пятой аллее был пони, и он катался на нём верхом каждое утро, а мы, бывало, ходили гулять к его дому и смотрели на него.

Он откинулся на подушку и некоторое время с восхищением глядел на графа, не произнося ни слова.

– Я думаю, вы самый добрый человек на свете, – наконец с восторгом сказал он. – Вы постоянно делаете добро людям. Правда? И всегда думаете о других. Дорогая говорит, что самая лучшая доброта – это, не думая о себе, заботиться о других. И вы именно не думаете о себе…

Его сиятельство был поражён таким мнением о нём и не знал, что сказать; он чувствовал, что обо всём этом нужно подумать. Ему было так странно видеть, что простота ребёнка превращала все его недобрые, себялюбивые побуждения в великодушные и высокие чувства.

Между тем Фаунтлерой по-прежнему смотрел на него восхищёнными большими невинными глазами и продолжал говорить:

– Вы доставили счастье стольким людям. Подумайте: Микэль, Бриджет и их двенадцать детей, лавочница, Дик, мистер Гоббс, мистер Хигинс, миссис Хигинс и их дети, мистер Мордаунт (ведь он был очень доволен), Дорогая и я из-за пони и всего остального! Знаете, я считал на пальцах и в уме, выходит нас всех двадцать семь человек! Ведь это много – двадцать семь!

– И это я был добр к вам? – спросил граф.

– Ну конечно, вы сами это знаете, – ответил маленький лорд. – Вы всех нас сделали счастливыми. Знаете, – прибавил он с вежливым колебанием, – люди иногда ошибаются во мнении о графах. Вот ошибался и мистер Гоббс. Я напишу ему и скажу всё.

– А что думал мистер Гоббс о графах? – заинтересовался старый лорд.

– Всё дело в том, – ответил его спутник, – что он не знал ни одного графа, а читал о них в книгах. Он думал (только вы не сердитесь), что они кровожадные тираны, и говорил, что не хотел бы видеть их подле своего магазина. Но если бы он познакомился с вами, я уверен, он переменил бы мнение. Я расскажу ему о вас.

– Что ты ему скажешь?

– Я скажу, – ответил сиявший от восторга Цедрик, – что вы самый добрый человек в мире, что вы всегда думаете о других, делаете их счастливыми и что я надеюсь, когда я вырасту, сделаться таким, как вы.

– Таким, как я? – спросил старик, глядя на сияющее личико. Тёмный румянец пополз по его поблёкшей коже, и он внезапно перестал смотреть на маленького лорда, а выглянул из окна кареты и уставился на большие буковые деревья с красно-коричневыми листьями, блестевшими от солнца.

– Таким, как вы, – повторил Цедди и скромно прибавил: – Если сумею. Может быть, я недостаточно добрый, но я всё-таки постараюсь.

Карета катилась по широкой аллее под красивыми раскидистыми деревьями, мимо зелёных затенённых лужков и полян, залитых золотым солнечным светом. Цедрик видел красивые ели и колокольчики, качавшиеся на ветру. Стоявшие и лежавшие в густой траве олени смотрели своими большими испуганными глазами на проезжающий экипаж. Маленький лорд заметил в зелени коричневых кроликов. Он слышал хлопанье крыльев куропаток, пение птичек. И всё это казалось ему ещё красивее, чем накануне. Наслаждение окружающей красотой переполняло его сердечко.

– Я ДУМАЮ, ВЫ САМЫЙ ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК НА СВЕТЕ, – НАКОНЕЦ С ВОСТОРГОМ СКАЗАЛ ОН

Но старый граф видел и слышал совсем другое, хотя, казалось, он смотрел на те же ели, буки, лужки и цветы. Перед ним проходили годы его долгой жизни, в которой не было ни великодушных поступков, ни добрых мыслей. Он видел, как человек молодой, сильный, богатый и могущественный тратил свою молодость, силу, богатство только на свои удовольствия, бесполезно проводя дни, месяцы и годы. Он видел, что в старости остался одиноким, без настоящих друзей, одиноким посреди роскоши и богатства.

Его окружали люди, равнодушные к нему, боявшиеся его, льстившие ему. Среди них он не находил ни одного, кто бескорыстно, ничего не теряя или не выигрывая от его смерти, интересовался бы тем, жив он или умер.

Он смотрел на земли, принадлежавшие ему, и думал о том, как велики они, какое богатство дают ему и сколько людей живёт на них. Но из всех этих людей, бедных или зажиточных, вряд ли нашёлся бы хоть один человек, который назвал бы его добрым, как этот простодушный маленький мальчик.

Это были неприятные мысли даже для себялюбивого человека, который прожил семьдесят лет, не желая знать мнение о себе других людей, раз они не мешали ему спокойно жить и развлекаться. И действительно, он до сих пор никогда не размышлял обо всём этом. В его голове зашевелились новые мысли только потому, что ребёнок вздумал считать его лучше, чем он был на самом деле, и высказал желание следовать его примеру. Слова мальчика заставили графа задать себе вопрос: стоило ли его считать образцом?

Фаунтлерою показалось, что у графа снова болит нога, а потому он и сдвинул брови, глядя на парк. Заботливый мальчик старался не беспокоить его и молча любовался полянами, буками, елями и оленями. Наконец карета выехала из ворот парка и, прокатившись через зелёный луг, остановилась. Они приехали к Коурт-Лоджу. Цедрик соскочил на землю, едва лакей успел открыть дверцы.

Граф вздрогнул и очнулся от своих мыслей.

– Как? – воскликнул он. – Мы уже приехали?

– Да, – сказал маленький лорд. – Я подам вам вашу палку. Выходя, обопритесь на меня.

– Я не выйду, – резко возразил граф.

– Не выйдете, чтобы повидаться с Дорогой? – с изумлением спросил мальчик.

– Дорогая извинит меня, – сухо сказал граф. – Пойди к ней и скажи, что даже новый пони не мог удержать тебя.

– Ей будет очень жаль, – произнёс Фаунтлерой. – Ей, наверно, хочется видеть вас.

– Боюсь, что нет, – был ответ. – За тобой приедет карета. Томас, скажите Джефрису, чтобы он повернул обратно.

Томас закрыл дверцу. Посмотрев на деда изумлённым взглядом, Фаунтлерой побежал к подъезду. Граф увидел (как и мистер Гавишем в Америке), до чего быстро замелькали красивые сильные ножки маленького лорда. Очевидно, их владелец не хотел терять времени.

Карета медленно поехала обратно, но старый граф не сразу откинулся на спинку. Он всё ещё смотрел из окна. Сквозь деревья он видел дверь дома, она была широко раскрыта. Маленькая фигурка пролетела по ступеням, другая фигура – тоже маленькая, тонкая и молодая – выбежала ей навстречу. Цедрик бросился в объятия матери и повис у неё на шее, покрывая её нежное лицо поцелуями.

Глава VII
В церкви

В следующее воскресенье утром в церкви собралось много прихожан. Мистер Мордаунт не мог вспомнить ни одного воскресного дня, в который церковь была бы так переполнена. Появилось много таких людей, которые редко слушали его проповеди. Были тут даже жители Газельтона – соседнего прихода. Пришли или приехали добросердечные загорелые фермеры и их толстые спокойные жёны с лицами румяными, как яблоки, в лучших своих шляпах и в самых нарядных шалях. И каждая вела с полдюжины детей.

Явились жена доктора с четырьмя дочерьми, а также миссис Кимси и мистер Кимси из аптекарского магазина, в котором делались пилюли и порошки для всей округи на десять миль кругом. На своих местах уже сидели миссис Дибл, мисс Смис – деревенская портниха; её подруга мисс Перкинс, мельничиха, восседала рядом с нею. Были тут и помощник доктора, и ученик аптекаря. Словом, в церкви присутствовали члены каждого семейства.

В течение предыдущей недели о маленьком лорде много толковали, рассказывая необыкновенные истории. Миссис Дибл принимала множество покупательниц, которые приходили в её лавку, чтобы взять иголок на одно пенни или тесёмочек и при этом послушать её россказни. Маленький колокольчик чуть не дозвонился до смерти, оттого что дверь каждую секунду то открывалась, то закрывалась.

Миссис Дибл отлично знала, как были убраны комнаты маленького лорда, сколько дорогих игрушек купили для него, какой красивый гнедой пони ждал его под присмотром маленького грума, какой хорошенький маленький шарабан с серебряной сбруей был приготовлен в сарае. Она также толковала о том, что сказали слуги, увидев ребёнка в вечер его приезда, о том, что все служанки пожалели хорошенького милого мальчика, разлучённого с матерью, и прибавила, что у них замерло сердце, когда он один пошёл в библиотеку к дедушке, не зная, как старик встретит его. А ведь характер его сиятельства мог заставить задрожать их всех, хотя у них сидели уже взрослые головы на плечах. Что уж тут было говорить о ребёнке? [7]7
  Грум – слуга, верхом сопровождающий всадника или экипаж.


[Закрыть][8]8
  Шарабан – двухколёсный экипаж.


[Закрыть]

– Но, верьте мне или не верьте, миссис Дженифер, – болтала Дибл, – этот мальчик не знает, что такое страх, – так говорит сам мистер Томас. Он улыбнулся и заговорил с его сиятельством, точно они были друзьями со дня его рождения. Граф так удивился, по словам мистера Томаса, что мог только слушать и смотреть на него из-под бровей. И мистер Томас говорил миссис Бетс, что хотя граф очень недобр, мрачен и суров, но в глубине души остался доволен внуком, так как нельзя себе представить мальчика с лучшими манерами, хотя немножко похожими на манеры взрослых. И как он красив!

Тут начался рассказ о Хигинсе. Почтенный мистер Мордаунт рассказал о фермере, сидя у себя дома за обедом, а слуга повторил всё это на кухне. Оттуда история распространилась по округе, как огонь в сухом лесу.

Когда в ярмарочный день в городе появился Хигинс, его со всех сторон засыпали вопросами. Ньюка тоже расспрашивали, и в ответ он двум или трём показал записку с подписью «Фаунтлерой».

Короче, жёнам фермеров было о чём поболтать во время чая или в лавках! И они действительно всю неделю не переставая болтали о маленьком лорде, а в воскресенье отправились в церковь пешком или в кабриолетах с мужьями. Фермерам хотелось увидеть нового маленького лорда, которому со временем предстояло сделаться владельцем имения Доринкоурт.[9]9
  Кабриолет – лёгкая двухколёсная повозка.


[Закрыть]

Обыкновенно граф не бывал в церкви, но в это воскресенье ему вздумалось появиться вместе с Фаунтлероем на семейной скамье Доринкоуртов.

На кладбище собралось много праздношатающихся, на дороге тоже. Толпы людей стояли у церковной ограды и на паперти. Шли толки о том, действительно ли приедет старый лорд или нет. В разгар оживлённых споров и разговоров одна женщина вдруг вскрикнула:

– Это, вероятно, мать! Какая хорошенькая и молоденькая!

Слышавшие это повернулись, чтобы посмотреть на тонкую фигуру в чёрном платье. Молодая женщина шла по дорожке к церкви. Она откинула вуаль, и все могли видеть её красивое и кроткое лицо, светлые курчавые волосы, которые вились, как у ребёнка, выбиваясь из‐под маленькой вдовьей шляпы.

Она не думала об окружающих, она думала о Цедрике, о том, как он радовался, рассказывая ей о своей лошадке, на которой накануне приехал к ней, сидя в седле прямо и крепко, с гордым довольным личиком. Но наконец миссис Эрроль невольно заметила, что на неё смотрят, что её появление взволновало всех.

Какая-то старуха в красном плаще присела перед ней, потом другая сделала то же, сказав: «Благослови вас Бог, моя леди». Один фермер за другим стали снимать перед ней шляпы.

Сначала она не поняла, в чём дело, но потом сообразила, что ей кланялись, так как она мать маленького лорда. Миссис Эрроль застенчиво вспыхнула, улыбнулась и тоже поклонилась, громко сказав старухе, которая её благословила: «Благодарю вас». Для женщины, всегда жившей в суетливом, кипящем жизнью американском городе, такое простое обращение было новостью, и сначала новостью немножко стеснительной. Но всё же ей это понравилось. Её тронула та дружеская теплота, которая, казалось, выражалась в поклонах и приветствиях.

Едва она успела пройти в церковь, как случилось великое событие, которого все ждали: из-за угла выехала карета, запряжённая великолепными лошадьми, и покатилась по зелёной площадке.

– Вот они, – говорил один из зрителей другому.

Наконец карета подъехала. Томас в нарядной ливрее соскочил с козел, открыл дверцы, и из экипажа вышел маленький мальчик в чёрном бархатном костюме и с красивыми светлыми волосами.

Все мужчины, женщины и дети с любопытством уставились на него.

– Это капитан, – говорили те, кто помнил мистера Эрроля. – Он вылитый капитан.

Цедрик стоял, весь облитый солнечным светом, и смотрел на графа, которому Томас помогал выйти из экипажа; на его личике выражались внимание и любовь. Как только ему показалось, что нужна его помощь, он протянул руку и подставил старику плечо, точно был семи футов ростом. Всем стало вполне ясно, что, какие бы чувства ни вызывал в других граф Доринкоурт, маленький лорд нисколько не боялся его.[10]10
  Фут – мера длины, равная 0,3 метра.


[Закрыть]

– Только опирайтесь на меня, – услышали они. – Смотрите, как все довольны, что видят вас. И как они хорошо вас знают.

– Сними шляпу, Фаунтлерой. Они тебе кланяются.

– Мне? – вскрикнул Фаунтлерой, мгновенно стаскивая с себя шапочку и показывая свою хорошенькую головку. Он стал рассматривать толпу своими блестящими изумлёнными глазами, стараясь поклониться каждому в отдельности.

– Боже благослови вас, мой лорд, – сказала старуха, которая раньше разговаривала с его матерью. – Желаю вам долгой жизни.

– Благодарю вас, сударыня, – ответил Фаунтлерой.

Они вошли в церковь, прихожане смотрели на них. Когда Фаунтлерой наконец удобно уселся на красную подушку, он тотчас же сделал два открытия; оба понравились ему. Прежде всего, в другой стороне церкви, так, что он мог видеть её, сидела его мать, которая ему улыбнулась. Затем в конце графской скамейки, подле стены Цедди заметил две странные, вырезанные на каменной плите фигуры, стоящие на коленях одна против другой. Между ними возвышался невысокий каменный столб, служащий подставкой для двух молитвенников. Поднятые руки были сложены, по-видимому для молитвы; на фигурах красовались старинные странные платья. На каменной гладкой плите было написано что-то, чего он не понял:

«Здесь лежит тело Грегори Артюра, первого графа Доринкоурта, а также тело Ализон Гильдегарды, его жены».

– Могу я шепнуть вам несколько слов? – Маленького лорда пожирало любопытство.

– В чём дело? – спросил дед.

– Кто они?

– Твои предки, которые жили несколько сотен лет тому назад, – ответил граф.

Маленький лорд с уважением ещё раз оглядел старинную плиту. После этого он постарался найти нужное место в своей книге псалмов. Когда началась музыка, Цедрик поднялся со скамейки и с улыбкой посмотрел на мать. Он очень любил пение и часто пел с Дорогой, поэтому и теперь присоединился к хору прихожан, и его чистый, нежный, высокий голосок раздался в церкви, точно пение птички. Ему было так приятно петь, что он забыл всё остальное.

Граф тоже немного забылся, сидя в своём затенённом занавеской уголке скамьи с высокой спинкой и глядя на мальчика. Цедрик стоял перед открытой толстой книгой псалмов и пел изо всех своих детских сил, радостно подняв личико. В это время луч солнца упал на него через золотистое стекло окна и ещё больше усилил блеск его светлых волос.

Глядя на Цедди, миссис Эрроль почувствовала, что её сердце замерло; молитва поднялась к её губам. Она молилась о том, чтобы чистое, простое счастье его детской души не нарушалось, чтобы большое состояние, выпавшее на долю Цедди, не принесло ему вреда или зла. В её нежном сердце в эти дни было много тревожных мыслей!

– О Цедди, – сказала она накануне вечером, прощаясь с ним перед его возвращением в замок. – О Цедди, дорогой, я хотела бы ради тебя быть очень умной и сказать тебе много полезных вещей! Теперь же посоветую только одно: будь добрым, дорогой, храбрым, хорошим и справедливым всегда, и тогда ты никому не сделаешь зла, поможешь многим, и, может быть, мир сделается лучше, оттого что на свете жил мой маленький мальчик. А это важнее всего, Цедди. Хорошо, когда людям делается немножко лучше из-за того, что жил тот или другой человек.

Вернувшись в замок, маленький лорд повторил её слова дедушке.

– И когда я услышал это, я подумал о вас, – в заключение прибавил он, – и сказал ей, что людям стало лучше, потому что вы живёте. И я постараюсь, очень постараюсь, если можно, сделаться таким же, как вы.

– А что ответила она? – немного тревожно спросил старый граф.

– Она сказала, что это правильно, что мы всегда должны искать в людях хорошее и стараться подражать тому, что в них хорошо.

Может быть, именно об этом думал старик, глядя сквозь раздвинутые занавески через головы молящихся туда, где сидела миссис Эрроль. Он видел лицо существа, которое так любил его сын, умерший без отцовского прощения, и глаза, так походившие на глазки маленького лорда. Но никто не мог бы сказать, о чём думал граф и были ли его мысли жёстки и злобны или они стали немного мягче.

Граф и Фаунтлерой выходили из церкви; многие из прихожан столпились на паперти, чтобы посмотреть на них. Когда они уже подошли к воротцам, человек, стоявший со шляпой в руке, сделал по направлению к ним шаг и остановился. Это был пожилой фермер с измученным заботами лицом.

– А, Хигинс! – сказал граф.

Фаунтлерой быстро повернулся и взглянул на фермера.

– О! – заметил он. – Это и есть Хигинс?

– Да, – сухо ответил граф. – Я думаю, он пришёл, чтобы посмотреть на своего нового помещика.

– Да, мой лорд, – сказал фермер, и его загорелое лицо покраснело. – Мистер Ньюк сообщил мне, что его милость молодой лорд по своей доброте просил за меня, и мне хотелось сказать ему словечко благодарности.

Может быть, фермер немножко удивился, увидев, какой маленький мальчик сделал так много для него. Теперь Цедрик стоял, глядя на Хигинса совершенно так же просто, как его собственные менее богатые и счастливые дети, очевидно, не понимая своей важности и своего значения.

– Я должен поблагодарить вашу милость, – начал Хигинс.

– О, – ответил Фаунтлерой, – ведь я только написал письмо! Всё сделал дедушка. Ведь вы знаете, какой он добрый ко всем. Теперь миссис Хигинс здорова?

На лице фермера появилось удивлённое выражение. Очевидно, его поразило, что мальчик считал графа добрым и благодетельным человеком необыкновенно хороших качеств.

– Я… н… да, ваша милость, – пролепетал он. – Моей миссис лучше с тех пор, как она перестала беспокоиться. Она не могла выносить так много забот.

– Я очень рад, очень рад, – сказал маленький лорд. – Мы с дедушкой так жалели, что у ваших детей скарлатина. Ведь у него у самого были дети. Я сынок его сына, вы знаете это?

Хигинс пришёл в ужас. Он понимал, что благоразумнее совсем не смотреть на старика, так как всем было хорошо известно, какие отеческие чувства питал граф к своим сыновьям. Он видел их всего раза по два в год, а когда они заболели, быстро уехал в Лондон, чтобы не возиться с докторами и сиделками.

Его милости графу было довольно тяжело слышать, что его якобы интересовала скарлатина маленьких Хигинсов, и, когда он поднял глаза, они ярко блеснули из‐под нависших бровей.

– Видите, Хигинс, – заметил граф, и на его губах появилась лёгкая невесёлая усмешка. – Все вы очень ошибались во мне. Вот лорд Фаунтлерой меня понимает. Когда вам понадобятся верные сведения о моём характере, обратитесь к нему. Садись в карету, Фаунтлерой.

Маленький лорд вскочил в экипаж, и карета покатилась по зелёной площадке. Даже когда она завернула за ограду и выехала на большую дорогу, граф всё ещё продолжал улыбаться той же невесёлой улыбкой.

– О, – ОТВЕТИЛ ФАУНТЛЕРОЙ, – ВЕДЬ Я ТОЛЬКО НАПИСАЛ ПИСЬМО! ВСЁ СДЕЛАЛ ДЕДУШКА

Глава VIII
Урок верховой езды

В течение следующих дней графу Доринкоурту приходилось не раз улыбаться. Говоря правду, по мере того как он всё больше сближался с внуком, улыбка так часто играла на его губах, что в некоторые минуты она переставала быть невесёлой. Надо сказать, что до приезда в замок маленького лорда Фаунтлероя старику сильно надоели его одиночество, подагра и старость. После долгой жизни, полной развлечений, неприятно сидеть одиноко, протянув ногу на больничный табурет, хотя бы даже в очень роскошной комнате.

Граф часто испытывал раздражение и бешенство. Он нередко делал резкие выговоры лакею. Старый граф был слишком умён, чтобы не видеть, что слуги его ненавидят. Даже гости навещали его не из любви к нему, хотя некоторые из них до известной степени занимали его. Он беззастенчиво высказывал резкие, насмешливые суждения, не щадившие никого.

Пока граф был здоров и силён, он переезжал из одного места в другое, хотя, в сущности, не наслаждался путешествиями. Когда же его здоровье начало расстраиваться, ему всё надоело; он заперся в Доринкоурте со своей подагрой, со своими газетами и книгами. Но всё время читать он не мог, и ему делалось всё скучнее и скучнее. Графу были противны длинные ночи, длинные дни, и он становился всё более и более нелюдимым и раздражительным.

Потом приехал Фаунтлерой. Граф, увидев его, к счастью для мальчика, испытал тайную гордость. Если бы Цедрик не был так красив, старик, может быть, невзлюбил бы его, не захотел бы видеть подле себя внука и, значит, не мог бы заметить его достоинств. Но он решил, что Цедрик красив и смел оттого, что в нём течёт кровь Доринкоуртов, и что эти его качества могут сделать честь старинному роду.

Потом, когда маленький мальчик заговорил, когда старик увидел, как он хорошо воспитан, несмотря на всё детское незнание и непонимание своего нового положения, старому графу ещё больше понравился внук. Цедди стал положительно занимать его. Ему было забавно отдать в эти детские ручки возможность облагодетельствовать Хигинса. Старый лорд ничуть не заботился о фермере, но с удовольствием думал, что о Цедди станут говорить и что фермеры полюбят его.

Потом ему было приятно приехать в церковь с Цедриком и увидеть, какое волнение и сочувствие вызвал он во всех. Он знал, что соседи станут толковать о красоте мальчика, о его тонкой, сильной, прямой фигурке, о том, как он хорошо держится, какое у него красивое лицо, какие блестящие волосы, и будут повторять, что этот мальчик «лорд до кончиков ногтей» (граф слышал, как одна женщина крикнула это другой). Доринкоурт был вспыльчивым, гордым стариком, гордившимся своим именем и положением, а потому он охотно показывал людям, что наконец в доме Доринкоуртов появился наследник, достойный того положения, которое ему со временем предстояло занять.

В то утро, когда Цедрик пробовал нового пони, граф испытал такое удовольствие, что почти забыл о подагре. Грум привёл хорошенькую лошадку, которая красиво сгибала блестящую гнедую шею и потряхивала тонкой головой. Граф сел к открытому окну библиотеки, чтобы посмотреть, как маленький лорд будет брать первый урок верховой езды. Он раздумывал, испугается ли маленький мальчик или нет. Это был довольно крупный пони, и Доринкоурт часто видел, что дети теряли всякую смелость, в первый раз усаживаясь в седло.

Фаунтлерой с восторгом вскочил на пони. Он ещё никогда не сидел на лошади, но ему было весело. Грум Вилькинс водил лошадку в поводу взад и вперёд перед окном библиотеки.

– Он очень смелый мальчик, – позже говорил Вилькинс в конюшне, широко улыбаясь. – Я без труда подсадил его. А когда он уселся в седло, даже взрослый не мог бы держаться прямее. И он говорит мне: «Вилькинс, я сижу прямо? В цирке сидят всегда очень прямо». – «Прямо, как стрела, ваша милость», – говорю я. И он был так доволен, так доволен, что засмеялся и говорит: «Это хорошо. Только если я не буду сидеть прямо, вы мне скажите, Вилькинс».

Но сидеть в седле прямо и ездить на лошадке, которую водили шагом, было недостаточно для маленького лорда. Через некоторое время Фаунтлерой крикнул деду, смотревшему на него из окна:

– А я не могу покататься сам? И немножко поскорее? Тот мальчик ездил и рысью, и галопом.

– А ты думаешь, ты мог бы проехаться рысью и галопом? – спросил граф.

– Мне хотелось бы попробовать, – ответил Фаунтлерой.

Старый граф махнул рукой Вилькинсу, и тот тотчас же привёл свою собственную лошадь, вскочил на неё и взял пони Фаунтлероя на поводок.

– Теперь, – сказал граф, – поезжайте рысью.

В течение нескольких минут маленький всадник сильно волновался. Он нашёл, что ехать рысью совсем не так легко и удобно, как шагом, и чем скорее бежал пони, тем беспокойнее было это.

– По-о-о-рядочно т-т-ря-сёт. П-правда? – сказал он Вилькинсу. – А в-вас т-рясёт?

– Нет, мой лорд, – ответил Вилькинс. – Вы со временем привыкнете к этому. Станьте на стремена и приподнимитесь.

– Я всё-ё в-ре-емя по-однима-юсь.

Фаунтлерой то поднимался, то падал, и его сильно толкало и качало. Он задыхался, его личико раскраснелось, но он старался усидеть и держаться как можно прямее. Глядя из окна, граф видел это. Когда всадники появились из-за деревьев, которые их скрыли на несколько минут, оказалось, что с Фаунтлероя свалилась шляпа. Его щёки разгорелись, как мак. Он сильно сжимал губы, но мужественно продолжал ехать рысью.

– Остановись на минуту, – сказал ему дедушка. – Где твоя шляпа?

Вилькинс снял фуражку.

– Она свалилась, ваше сиятельство, – улыбаясь, весело пояснил он. – И его милость лорд не позволил мне остановиться, чтобы поднять её.

– Он не очень боится? – сухо спросил граф.

– Боится, ваше сиятельство? – вскрикнул Вилькинс. – Да мне кажется, его милость не знает даже, что значит бояться. Я и раньше учил верховой езде молодых джентльменов, но никогда не видел, чтобы с первого раза кто-нибудь решался ездить так смело.

– Ты устал? – спросил граф маленького лорда. – Хочешь слезть?

– Трясёт больше, чем предполагаешь, – откровенно сознался маленький лорд. – Ну и устаёшь тоже немного. Но я не хочу сойти. Я хочу поучиться. Как только я немного отдышусь, поеду за шляпой.

Если бы самый ловкий человек вздумал учить Фаунтлероя, что делать, чтобы понравиться деду, он не мог бы подсказать ему ничего лучшего. Когда пони побежал по аллее, на суровом, недобром старом лице проступил слабый румянец, и в глазах, смотревших из-под нависших косматых бровей, загорелся свет удовольствия, такого удовольствия, какого старый граф давно не испытывал. Он смотрел на аллею, слушая стук лошадиных копыт. Когда наездники возвращались, они ехали гораздо скорее. Фаунтлерой всё ещё был без шляпы (Вилькинс вёз её в руках), щёки мальчика раскраснелись пуще прежнего, его золотистые волосы развевались вокруг головы, но он ехал спокойным, быстрым галопом.

– Вот, – задыхаясь, сказал он, когда они подъехали. – Я прокатился галопом. Конечно, я с-сид-дел не так хорошо, как мальчик с Пятой аллеи, но всё-таки ехал галопом и отлично вынес это.

После этого он, Вилькинс и пони стали друзьями. Редкий день крестьяне не видели их на большой дороге или среди зелёных лугов. Дети выбегали из коттеджей и останавливались у порога, чтобы полюбоваться хорошеньким горделивым пони и маленьким всадником, прямо державшимся в седле. Маленький лорд стаскивал шапочку, махал им рукой и кричал «Эй, здравствуйте!», совсем не как важный лорд, зато весело и сердечно. Иногда он останавливался и разговаривал с детьми, а один раз Вилькинс вернулся в замок с рассказом о том, как Фаунтлерой непременно захотел сойти с лошади невдалеке от деревенской школы и усадить на неё хромого и усталого мальчика-бедняка.

– И, ей-богу, – сказал Вилькинс, повторяя рассказ в конюшне, – он положительно и слушать ничего не захотел. Не согласился он также, чтобы с седла сошёл я, потому что, по его словам, маленькому мальчику было бы неудобно на большой лошади. «Вилькинс, – говорит он мне, – этот мальчик хромой, а я нет. И потом, мне хочется поговорить с ним». И мальчику пришлось усесться на пони, а мой лорд зашагал рядом с ним, засунув руки в карманчики. Шляпа съехала ему на затылок, и он шёл, посвистывая и болтая, и был так доволен, что просто прелесть. А когда мы пришли к коттеджу и мать мальчика вышла, чтобы посмотреть, что случилось, он снял шляпу да и говорит: «Я привёз вашего сына, сударыня, потому что у него болит нога. И я не думаю, чтобы ему было очень удобно опираться на палку. Это слишком маленькая поддержка. Я попрошу дедушку заказать для него костыли». Право, провались я, если эта женщина не была совсем поражена. Да и сам я долго не мог прийти в себя.

Услышав этот рассказ, старый граф не рассердился, хотя Вилькинс боялся этого. Напротив, он рассмеялся, призвал к себе Цедрика и заставил его повторить всю историю с самого начала до конца, а потом опять рассмеялся.

И вот через несколько дней коляска из замка Доринкоурт остановилась против коттеджа, в котором жил хромой мальчик. Из неё выскочил маленький лорд, пошёл к входной двери с парой крепких, лёгких, новых костылей, отполированных, как ружьё, и передал их миссис Гартль (фамилия хромого мальчика была Гартль), сказав:

– Мой дедушка кланяется вам. А вот это для вашего мальчика. Мы оба надеемся, что ему скоро станет лучше.

– Я поклонился им от вас, – объяснил он графу, когда экипаж вернулся в замок. – Вы не велели мне этого, но я подумал, что вы, может быть, забыли. Я хорошо сделал, да?

Граф опять засмеялся и не побранил его. Старик и мальчик дружили с каждым днём всё больше и больше, с каждым днём также вера Цедрика в доброту и совершенство деда увеличивалась. Он нисколько не сомневался, что старый граф самый любезный, добрый и великодушный старик на свете. Все желания мальчика исполнялись тотчас же, едва он успевал выговорить их. Его осыпали такими подарками и доставляли ему такие удовольствия, что иногда он сам терял голову. Очевидно, Цедди мог иметь всё, чего желал, и делать всё, что приходило ему в голову. И хотя всё это, конечно, было бы не особенно благоразумным воспитанием для других маленьких мальчиков, Цедди не делался хуже.

Может быть, несмотря на его нежный и кроткий характер, он испортился бы, если бы ежедневно не проводил несколько часов в усадьбе Коурт-Лодж со своей матерью. Этот его лучший друг внимательно наблюдал за ним. Они часто и много разговаривали между собой, и мальчик никогда не возвращался в замок, не унося на своих щеках горячих поцелуев матери, а в своём маленьком сердечке простых, чистых слов, которые следовало помнить.

Только одно очень удивляло и смущало маленького лорда, и он думал о непонятной ему стороне своей жизни гораздо чаще, чем кто-нибудь это предполагал. Сама миссис Эрроль не знала, до чего часто Цедрик размышляет об этом, а граф некоторое время даже не подозревал о том, какие вопросы приходят его внуку на ум. Как бы то ни было, наблюдательный мальчик невольно удивлялся, почему его мать и дедушка никогда не встречаются. Он давно заметил это.

Когда карета Доринкоурта останавливалась подле дома миссис Эрроль, граф никогда не выходил из экипажа. А в тех редких случаях, когда старик ездил в церковь, он оставлял Цедрика на паперти, чтобы мальчик мог поговорить с матерью или уйти с нею в её дом. Между тем в Коурт-Лодж ежедневно посылали цветы и плоды из оранжерей замка.