Текст книги "Таинственный сад. Маленький лорд Фаунтлерой"

Глава 3
Через вересковую пустошь

Спала она долго, а когда проснулась, оказалось, что миссис Медлок купила на одной станции обед в плетёной корзинке; они поели цыплёнка, холодной говядины, хлеба с маслом и выпили горячего чая. Ливень, казалось, ещё усилился; люди, которых они видели на станциях, были мокрые от дождя. Проводник зажёг в вагоне лампы. За обедом миссис Медлок повеселела. Она ела долго, основательно, а потом заснула; Мэри сидела и смотрела, как её нарядная шляпка медленно сползает набок, а потом и сама уснула в своём уголке, убаюканная шумом дождя за окном. Когда она открыла глаза, было уже темно. Поезд стоял, миссис Медлок трясла её за плечо.

– Ну, заспалась! – говорила она. – Проснись, пора! Вот уж и Твейт, а нам ещё долго добираться!

Мэри поднялась. Глаза у неё слипались, и она таращилась изо всех сил. Она не предложила миссис Медлок свою помощь – она к этому не привыкла, ведь в Индии всё делали слуги-туземцы.

Станция была маленькая, и, кроме них, с поезда никто не сошёл. Станционный смотритель приветствовал миссис Медлок с грубоватым добродушием; говор у него был какой-то странный, резкий – позже Мэри узнала, что так говорят в Йоркшире.

– Я вижу, ты вернулась, – сказал он, обращаясь к миссис Медлок. – И девочку с собой привезла.

– Да, вот она, – отвечала миссис Медлок тоже с йоркширским выговором, кивнув через плечо в сторону Мэри. – Ну а твоя хозяйка как поживает?

– Неплохо. Карета вас ждёт.

На дороге у платформы стоял экипаж. Мэри заметила, что это была щеголеватая двухместная карета, да и лакей, который помог ей в неё сесть, одет был щеголевато. Его длинный плащ и капюшон, прикрывавший шляпу, блестели от дождя, струи воды так и текли с них, как и со всех на станции, включая приземистого смотрителя.

Лакей захлопнул дверцу, влез на козлы рядом с кучером, и они покатили; Мэри уютно устроилась на подушках в уголке кареты, но не собиралась снова засыпать. Она сидела и смотрела в окно; ей хотелось увидеть дорогу к странному дому, о котором рассказала миссис Медлок. Не то чтобы она напугалась – Мэри была не робкого десятка, – просто она знала, что в этом доме с запертыми комнатами, стоящем на краю пустоши, надо быть готовой ко всему.

– А пустошь – это что? – вдруг спросила она миссис Медлок.

– Минут через десять выгляни в окно и увидишь, – отвечала та. – Нам надо по Мисселской пустоши пять миль проехать, прежде чем мы до дому доберёмся. Много ты не разглядишь, ночь-то тёмная, но всё же кое-что увидишь.

Больше Мэри не задавала вопросов; сидя в своём углу, она принялась ждать, не отрывая глаз от окна. Каретные фонари бросали перед собой неяркий свет, выхватывая кое-что из тьмы. Оставив станцию позади, они миновали крошечную деревню – Мэри разглядела беленькие домики и освещённые окна трактира. Потом мимо проплыли церковь, дом священника и маленькая лавка, в окне которой были выставлены на продажу игрушки, сласти и всякая мелочь. Потом пошла дорога – Мэри увидела живые изгороди и деревья. Они тянулись довольно долго – так, по крайней мере, ей казалось.

Наконец лошади замедлили шаг, словно дорога пошла в гору; вскоре деревья и изгороди исчезли. Мэри ничего не видела – с обеих сторон было совсем черно. Она наклонилась и прижалась лицом к стеклу – в эту минуту карету тряхнуло.

– А‐а! Вот она, пустошь! – проговорила миссис Медлок.

Жёлтый свет фонарей упал на разбитую дорогу, проложенную меж кустов и каких-то низких растений, а вокруг и вдали была чернота. Поднялся ветер, в звуках его слышалась какая-то особая, пронзительная и дикая нота.

– Это… это ведь не море, правда? – спросила Мэри.

– Нет, это не море, – отвечала миссис Медлок. – Это и не поля и не горы, а только мили, и мили, и мили пустынной земли, на которой ничего не растёт – только вереск, дрок и ракитник, и никто не живёт – только лошадки да овцы, которые пасутся на воле.

– Мне показалось, будто это море, – только ведь здесь нет воды, – сказала Мэри. – Шумит, будто море…

– Это ветер шумит в кустах, – пояснила миссис Медлок. – На мой вкус, здесь слишком тоскливо и пустынно, хотя многим нравится, особенно когда вереск цветёт.

А они всё ехали и ехали во тьме. Дождь прекратился, но ветер налетал порывами, свистел и завывал. Дорога шла то под гору, то в гору, а потом карета въезжала на мост, под которым стремительно и шумно бежала вода. Мэри уже чудилось, что так они и будут ехать и ехать и что бескрайняя суровая пустошь – это океан, который они пересекают по узенькой полоске земли.

«Не нравится мне эта пустошь, – говорила она про себя, – нет, не нравится!» И недовольно поджимала тонкие губы.

Лошади медленно взбирались по крутому склону, как вдруг впереди мелькнул огонёк. Миссис Медлок тоже увидела его и с облегчением вздохнула.

– Ну вот и свет блеснул! – воскликнула она. – До чего ж я рада! Это в сторожке у ворот свет. Что бы там ни было, а чайком нас напоят, только немного погодить придётся.

Она не ошиблась: пришлось-таки «немного погодить». Миновав ворота, следовало ещё проехать парком мили две по аллее, над которой деревья смыкали в вышине ветви, так что казалось, будто они едут под длинными и тёмными сводами.

Наконец карета выехала на открытое место и остановилась перед чрезвычайно длинным, но низким домом, который словно замыкал мощёный двор. Поначалу Мэри показалось, что в доме темно, но, выйдя из кареты, она увидала, что в угловой комнате наверху неярко светится окно.

Тяжёлая входная дверь была из массивных дубовых досок необычной формы, сбитых широкими железными скобами и большими железными гвоздями. Дверь открывалась в просторный холл, который был так скудно освещён, что Мэри не захотелось вглядываться в лица на портретах, висевших по стенам, и в доспехи под ними. Она стояла на каменном полу в холле, такая маленькая странная чёрная фигурка, и чувствовала себя совсем потерянной.

Рядом со слугой, отворившим им дверь, стоял аккуратный сухощавый старичок.

– Её надо отвести в её комнату, – произнёс он глухо. – Он не хочет её видеть. Утром он едет в Лондон.

– Слушаю, мистер Питчер, – отвечала миссис Медлок. – Мне бы только знать, чего от меня ждут, а там уж я справлюсь.

– От вас, миссис Медлок, ждут одного, – отвечал мистер Питчер. – Вы должны позаботиться о том, чтобы его не беспокоили и чтобы он не видел того, чего он видеть не желает.

Мэри Леннокс повели вверх по широкой лестнице, потом по длинному коридору, а потом опять вверх по коротенькой лестнице и опять по коридору, свернули в другой коридор, открыли дверь в стене – и она очутилась в комнате, в которой горел камин, а на столе стоял ужин.

– Ну вот и пришли, – сказала без всяких церемоний миссис Медлок. – Это твоя комната, и соседняя тоже твоя, а уж дальше – ни ногой. Смотри же, не забудь!

Так Мэри прибыла в Мисселтвейт-Мэнор, и настроение у неё при этом было прескверное.

Глава 4
Марта

Утром Мэри проснулась оттого, что в комнату, чтобы разжечь камин, вошла молоденькая горничная и, опустившись на колени на каминный коврик, стала с шумом выгребать золу. Мэри лежала и смотрела на неё, а потом оглядела свою спальню. Такой комнаты она никогда не видала: она показалась ей странной и мрачной. На стенах висели гобелены со сценами охоты в лесу: фантастично разодетые охотники – дамы и господа, – лошади, собаки под деревьями, а вдали дворцовые башни. Мэри вдруг показалось, что она стоит вместе с ними в лесу.

В окно она увидела далеко раскинувшуюся равнину без единого дерева, походившую на спокойное бескрайнее лиловатое море.

– Что это? – спросила она, указав в окно.

Марта (так звали молоденькую горничную) поднялась с колен, глянула в окно и, указывая пальцем, переспросила:

– Вот там?

– Ну да.

– Это вересковая пустошь, – сказала Марта с добродушной ухмылкой. – Что, нравится?

– Нет, – отвечала Мэри, – совсем не нравится.

– Это потому, что ты ещё к ней не привыкла, – сказала Марта, возвращаясь к камину. – Она тебе кажется слишком большой и голой. Но обожди, она тебе ещё понравится.

– А тебе? – спросила Мэри.

– Мне-то она нравится, – отвечала Марта, изо всех сил начищая каминную решётку. – Я её просто люблю. И совсем-то она не голая. На ней всякие травы растут. А уж как пахнут! А по весне и летом, когда цветут дрок, ракитник и вереск, поглядеть, там прямо загляденье! Пахнет мёдом, а сколько воздуха! Небо высокое, пчёлы жужжат, а жаворонки так и заливаются – красота, да и только! Да что, меня хоть озолоти, а без пустоши мне жизнь не в жизнь!

Мэри слушала её без улыбки, с застывшим удивлением на лице. Слуги-туземцы, к которым она привыкла в Индии, были совсем другими. Они вели себя приниженно и подобострастно и никогда не беседовали с господами как равные. Индийских слуг не просили – им приказывали. Им никогда не говорили «спасибо» или «пожалуйста»; Мэри, когда сердилась, била свою айю по щекам. Интересно, что бы сделала эта девушка, мелькнуло у неё в голове, если бы ей дали пощёчину? Марта была такая кругленькая, розовощёкая, добродушная, но вся она была так крепко сбита, что, пожалуй, ударь её кто, особенно маленькая девочка, она бы ответила пощёчиной, подумалось Мэри.

– Странная ты служанка, – произнесла она высокомерно.

Но Марта совсем не рассердилась, а только оглянулась назад, не выпуская из рук щётку, и весело рассмеялась.

– Уж точно, – сказала она. – Будь в Мисселтвейте хозяйка как надо, меня бы и второй горничной не взяли. Может, мыла бы на кухне посуду, а в комнаты меня бы ни за что не определили. Уж очень я проста, да и говорю по-йоркширски. Только в этом доме всё наперекосяк, даром что он такой огромный. Окромя мистера Питчера да миссис Медлок, здесь вроде ни хозяйки, ни хозяина нет. Мистер Крейвен, когда он тут, и слышать ни о чём не желает, да его тут, почитай, никогда и нет. Меня миссис Медлок по доброте сюда взяла. Ни за что бы, говорит, того не сделала, будь Мисселтвейт как другие именья.

– Ты будешь моей служанкой? – спросила Мэри повелительно, как бывало в Индии.

Марта снова принялась за решётку.

– Я у миссис Медлок в подчинении, – отвечала она твёрдо, – а она – у мистера Крейвена. Но здесь наверху убирать буду и тебе немного помогу. Тебе ведь немного надо.

– А кто меня одевать будет? – поинтересовалась Мэри.

Марта снова откинулась назад и, широко раскрыв глаза, уставилась на Мэри. Она так удивилась, что произнесла с сильным йоркширским выговором:

– А сама ты что ж, неужто не справишься?

– Что ты сказала? Не понимаю я по-вашему, – сказала Мэри.

– А‐а, я забыла, – спохватилась Марта. – Миссис Медлок меня предупреждала, чтобы я поаккуратнее выговаривала, а то ты не поймёшь. Я спрашиваю: а сама ты разве одеться не можешь?

– Нет, не могу! – закричала Мэри с негодованием. – Никогда в жизни сама не одевалась. Меня моя айя всегда одевала.

– Пора бы и научиться, – заметила Марта, явно не подозревая, что это дерзость с её стороны. – Давно пора! Тебе это только на пользу пойдёт. Матушка мне всегда говорила, что никак не поймёт, почему это господские дети не вырастают болванами – и няньки-то у них, и моют их, и одевают, и на прогулку выводят, словно они собачонки какие!

– В Индии всё по-другому, – презрительно отрезала «мистрис Мэри», еле сдерживая возмущение.

Но Марта не смутилась.

– Вижу, что по-другому, – отвечала она чуть ли не с сочувствием. – Верно, это оттого, что там больше чернокожих, чем уважаемых белых людей. Когда мне сказали, что ты из Индии едешь, я думала, ты тоже чернокожая.

Мэри пришла в ярость.

– Что?! – закричала она и села. – Что ты сказала? Ты думала, я туземка? Ах ты… свинья!

Марта залилась краской и посмотрела на неё в упор.

– Кого это ты обзываешь? – спросила она. – Зря ты так осерчала. Негоже барышне так говорить. Я против чернокожих ничего не имею. Почитаешь про них в церковных книжках, так они все очень верующие. Там так и сказано: чернокожий тоже человек и брат твой. Я чернокожих никогда не видала и радовалась, что теперь смогу вблизи посмотреть. Пришла это я утром камин затопить, подкралась к кровати и отвернула полог, чтобы на тебя взглянуть. А ты-то, – протянула она с разочарованием, – такая же чернокожая, как я, даром что жёлтая!

Оскорблённая Мэри дала волю своему гневу:

– Ты думала, что я туземка! Да как ты смела! Ты о них ничего не знаешь! Они не люди – они слуги и должны во всём нам подчиняться! Ничего-то ты не знаешь об Индии! Ты вообще ничего не знаешь!

Она так рассердилась и почувствовала себя такой беспомощной перед Мартой, простодушно глядевшей ей в лицо, такой одинокой и всеми покинутой в непонятном чужом мире, что бросилась лицом в подушки и расплакалась. Она так рыдала, что добродушная Марта оторопела. Ей стало жалко Мэри – она подошла к кровати и склонилась над ней.

– Ну-ну, не плачь, – успокаивала она. – Не надо плакать! Я ведь не знала, что ты обидишься. Я вообще ничего не знаю – уж это ты правду сказала. Ну, не сердись, прости меня, мисс. Не надо плакать!

В её непривычном йоркширском говоре слышалась такая доброта и такое дружелюбие, что Мэри понемногу стала успокаиваться. Слёзы её постепенно иссякли, и она затихла. Марта вздохнула с облегчением.

– Ну а теперь вставай, – сказала она. – Миссис Медлок велела подавать тебе завтрак, обед и чай в соседнюю комнату. Там для тебя устроили детскую. Если ты встанешь, я помогу тебе одеться. Пуговицы-то сами не застегнутся, если они на спине, верно?

Когда Мэри наконец решила встать, Марта вынула из шкафа одежду. Мэри тут же заметила, что это совсем не то платье, в котором она приехала накануне в Мисселтвейт.

– Это не моё, – заявила она. – У меня всё чёрное.

Она внимательно осмотрела плотное шерстяное белое пальто и платье и спокойно одобрила их:

– Эти вещи гораздо лучше моих.

– Ну и надевай их! Мистер Крейвен велел миссис Медлок их в Лондоне купить. Так ей и сказал: «Я не допущу, чтобы здесь бродил, словно грешник, ребёнок в чёрном. В доме от этого ещё грустнее станет. Оденьте её в цветное». Матушка говорит, что она его понимает. Матушка всегда понимает. Она тоже траура не жалует!

– Ненавижу чёрное, – сказала Мэри.

Процесс одевания открыл обеим глаза на многое. Марта, бывало, помогала своим братьям и сестричкам «застегнуться», но ей никогда не доводилось видеть девочку, которая неподвижно стоит и ждёт, пока её оденут, словно у неё самой ни рук, ни ног нет.

– А почему ты сама не обуешься? – спросила Марта, когда Мэри невозмутимо протянула ей ногу.

– Меня айя всегда обувала, – отвечала Мэри удивлённо. – Так полагается.

«Так полагается». Она часто повторяла эти слова, да и слуги в Индии всегда их повторяли. Если же им приказывали сделать что-то, чего на протяжении веков не делали их предки, они кротко смотрели на приказавшего и говорили: «Это не полагается», и все тогда знали, что ничего из этого не выйдет, сколько ни приказывай.

«Мистрис Мэри» не полагалось делать ничего, она должна была стоять как кукла и позволять себя одевать. Но теперь, прежде чем она села завтракать, она поняла, что в Мисселтвейте ей придётся обучиться тому, чего раньше она не умела, – самой натягивать, к примеру, чулки и ботинки и поднимать то, что уронила. Будь Марта обученной горничной, она бы вела себя скромнее и почтительнее, знала бы, что в её обязанности входит причёсывать свою госпожу, застёгивать ей ботинки, поднимать упавшие вещи и класть их на место. Однако она была всего лишь простой деревенской девушкой, выросшей в скромном коттедже в Йоркшире с уймой маленьких братьев и сестёр; у них полагалось управляться с одеждой самим, а ухаживали разве что за грудными да за малышами, которые и ходить-то толком не умеют.

Если б Мэри Леннокс была склонна к веселью, её бы, верно, позабавила болтовня Марты, но Мэри лишь холодно слушала горничную и удивлялась вольности её речей. Сначала её в этих речах ничто не занимало, но Марта продолжала добродушно болтать, и понемногу Мэри стала прислушиваться.

– Вот бы тебе на них посмотреть, – говорила Марта. – Нас у родителей двенадцать, а отец в неделю всего шестнадцать шиллингов приносит. Матушке и на овсянку еле хватает, уж ты мне поверь. Они целыми днями на пустоши бегают и играют; матушка говорит, там воздух такой, что от него одного толстеют. Говорит, не иначе как они там травку щиплют, что твои лошадки. Наш Дикон, ему всего двенадцать, а он приручил одного лошадёнка.

– Где он его взял? – спросила Мэри.

– На пустоши нашёл, когда тот с кобылой-мамой бегал, совсем ещё крошка. И стал его к себе приручать, хлеба давал и рвал ему молодую травку. Вот лошадёнок к нему и привязался, прямо ходит за ним по пятам и даже позволяет на себя садиться. Дикон добрый парнишка, животные его любят.

У Мэри никогда не было никаких животных, хотя ей, пожалуй, хотелось иметь кого-нибудь. Вот почему Дикон её заинтересовал; это было хорошо, так как она никогда прежде никем, кроме собственной персоны, не интересовалась.

Мэри прошла во вторую комнату, которая должна была служить ей детской. Эта комната оказалась очень похожа на ту, в которой она провела ночь, – такие же мрачные старинные картины на стенах и тяжёлые дубовые кресла, словно она предназначалась совсем не для ребёнка, а для взрослого. На столе посреди комнаты стоял обильный завтрак. Мэри никогда не отличалась хорошим аппетитом – она отодвинула тарелку, которую поставила перед ней Марта.

– Не хочу, – сказала она.

– Не хочешь овсянки?! – вскричала с удивлением Марта.

– Нет.

– Да ты не знаешь, какая она вкусная! Положи немного сахарку или патоки.

– Не хочу, – повторила Мэри.

– Разве можно, чтобы такая хорошая еда пропадала! Наших бы ребятишек за этот стол, они бы её в пять минут умяли.

– Почему? – спросила Мэри холодно.

– Почему?! – повторила Марта. – Да потому, что они нечасто едят досыта. Они всегда голодны, словно лисята или ястребки.

– Не знаю, что это такое – быть голодным, – проговорила Мэри с безразличием невежества.

Марта кинула на неё негодующий взгляд.

– Неплохо бы тебе и узнать, – сказала она без обиняков. – Уж поверь! Как это люди могут – смотрят на хорошую еду, а есть не едят. Господи! Вот бы отдать всё это Дикону, Филу, Джейн и остальным!

– Взяла бы да отнесла им, – предложила Мэри.

– Это не моё, – отвечала Марта твёрдо. – Да и вообще сегодня я домой не иду. У меня, как у всех, в месяц один день свободный. Я тогда домой бегу и принимаюсь за уборку, чтоб матушка хоть денёк могла отдохнуть.

Мэри выпила чаю и съела ломтик подсушенного хлеба с апельсиновым джемом.

– А теперь закутайся потеплее да беги поиграй на улицу, – сказала Марта. – Подышишь свежим воздухом – небось тогда и есть захочешь.

Мэри подошла к окну. Парк, дорожки, величественные деревья – всё выглядело хмуро, по-зимнему.

– На улицу? – повторила она. – В такую погоду?

– Ну, не хочешь, сиди дома, только чем тебе здесь заняться?

Мэри огляделась. Заняться действительно было нечем. Миссис Медлок комнату ей приготовила, но о развлечениях не подумала. Может, и вправду лучше пойти посмотреть, что там за парк?

– А кто со мной пойдёт? – спросила Мэри.

Марта удивилась.

– Сама пойдёшь, – сказала она. – Придётся тебе обучиться играть, как другие дети, у кого ни братьев, ни сестёр нет. Наш Дикон уходит себе на пустошь и целые часы там проводит. Там он и со своим лошадёнком подружился. У него там и овцы есть, которые его признают, и птицы, что едят у него прямо из рук. Еды у нас немного, но для своих друзей он всегда кусочек прибережёт.

Услышав о Диконе, Мэри решилась выйти, хотя и сама не знала, что именно подтолкнуло её к этому решению. Если уж не лошади и не овцы, то птицы там хотя бы будут. Совсем не такие, наверно, как в Индии, – интересно на них посмотреть!

Марта принесла ей пальто, капор и ботинки для улицы и показала, как выйти в парк.

– Иди вон по той дорожке, она и приведёт тебя в парк, – посоветовала она, указав на калитку в подстриженном кустарнике, стоявшем стеной. – Летом там много цветов, но сейчас ничего не цветёт.

Она замялась, а потом добавила:

– Есть там один сад, но дверка в него заперта. Вот уже десять лет, как туда никто не заходил.

– Почему? – невольно спросила Мэри.

Ещё одна запертая дверь в этом странном доме с сотней запертых комнат!

– Когда у мистера Крейвена жена вдруг умерла, он дверку и запер. И никому не разрешает туда заходить. Это был её сад. Дверь запер, а ключ закопал. А‐а, миссис Медлок звонит – мне надо бежать!

И она убежала. А Мэри пошла по дорожке, что вела к калитке в кустарнике. Невольно она задумалась о саде, где десять лет никто не был. Интересно, какой он, думала она, осталось ли там хоть немного цветов? Пройдя в калитку, она оказалась в великолепном парке – широкие лужайки, извилистые дорожки с подстриженными живыми изгородями, деревья, клумбы, вечнозелёные кусты, которым придали различные формы, бассейн со старинным каменным фонтаном посредине. Однако на клумбах не было цветов, а из фонтана не била вода. Но это не был запертый сад. Впрочем, разве можно запереть сад? В сад всегда можно войти.

Тут Мэри увидала, что дорожка, по которой она шла, упёрлась в длинную каменную стену, заросшую плющом. Она не знала, что в Англии такой стеной отгораживают от парков службы с фруктовыми садами и огородами. Она подошла к стене и увидела зелёную дверку, которая стояла открытая настежь. Значит, это не тот сад – сюда можно войти.

Пройдя в дверку, она увидела со всех сторон стены, а вдалеке ещё одну распахнутую зелёную дверку, сквозь которую виднелись кусты и грядки с овощами. У стен, распластав по ним ветви, выстроились фруктовые деревья, а грядки кое-где были прикрыты рамами со стеклом. Здесь так голо и неуютно, думала Мэри, внимательно глядя вокруг. Может, летом, когда всё зеленеет, будет лучше, но сейчас глазу не на чем отдохнуть.

Меж тем из дверки, ведущей во второй сад, вышел старик с лопатой на плече. Увидев Мэри, он удивился, а потом приложил руку к шляпе. Лицо у него было угрюмое и всё в морщинах; он явно не обрадовался появлению Мэри. Но и Мэри тоже ему не обрадовалась, и сад ей не нравился, и вообще она находила тут всё противным, о чём свидетельствовал её хмурый вид.

– Это что здесь? – спросила Мэри.

– Огород, – сказал старик.

– А там? – Она указала на зелёную дверку в глубине.

– Тоже огород, – отвечал старик коротко. – За этой стеной опять огород, а за той – фруктовый сад.

– А можно мне посмотреть?

– Как хочешь. Только там смотреть нечего.

Мэри не ответила. Она прошла по дорожке – и во вторую дверку. Снова стены, теплицы с овощами, а в дальней стене – ещё одна зелёная дверка, только закрытая. Возможно, она ведёт в сад, куда никто не входил десять лет? Мэри была не робкого десятка, да к тому же привыкла поступать по-своему: она подошла к зелёной дверке и повернула ручку. Она надеялась, что дверка не поддастся: тогда можно не сомневаться, что там и есть таинственный сад, однако дверка тут же отворилась. Мэри вошла – и оказалась во фруктовом саду. Его тоже ограждали стены, вдоль которых деревья пластали свои ветви. У корней обнажённых деревьев топорщилась бурая зимняя трава. Однако больше зелёных дверок не было. Мэри поискала глазами. Она заметила, что боковые стены идут дальше, как если бы с другой стороны было ещё что-то. За стеной виднелись верхушки деревьев; постояв неподвижно, Мэри заметила, что на верхней ветке одного дерева сидит птичка с ярко-красной грудкой. Внезапно птичка запела – словно увидела Мэри и зовёт её к себе.

Мэри слушала, и почему-то от весёлой, приветливой песенки ей стало легче на сердце – ведь и противной девчонке может быть одиноко, а Мэри от большого пустого дома, неоглядной вересковой пустоши и угрюмого безлюдного парка стало казаться, что она на свете одна-одинёшенька. Будь она добрым ребёнком, привыкшим к ласке, она, верно, принялась бы плакать и тосковать, но, хотя она привыкла жить сама по себе, ей всё же было не по себе; вот почему песенка красногрудой птички вызвала на её хмуром лице подобие улыбки. Мэри стояла и слушала, пока птичка не упорхнула. Она была так не похожа на индийских птиц! Славная. Неужели она больше её никогда не увидит? Может быть, она живёт в таинственном саду и всё о нём знает?

Возможно, заброшенный сад потому так занимал мысли Мэри, что ей совершенно нечем было заняться. Она всё думала и думала о нём – как бы ей на него взглянуть? Зачем же мистер Арчибальд Крейвен зарыл ключ в землю? Если он так любил свою жену, то почему невзлюбил её сад? Интересно, увидит ли она когда-нибудь мистера Крейвена? Впрочем, она знала, что он ей всё равно не понравится, да и она ему тоже, и что она будет стоять и молча смотреть на него, хотя ей и очень захочется спросить у него, почему он так странно поступил.

«Я никогда никому не нравлюсь, – думала она, – да и мне никто не нравится. И я не умею болтать, как крофордовские дети. Вечно они смеялись, болтали, шумели».

Тут Мэри вспомнила птичку, которая пела ей песенку, и дерево за стеной, в ветвях которого та сидела, и вдруг остановилась как вкопанная.

«Это дерево растёт в тайном саду, – подумалось ей, – я прямо-таки уверена в этом! Он окружён стеной, а дверки нет!»

Она возвратилась в огород – старик копал там землю. Она подошла и стала рядом; несколько минут она спокойно и холодно следила за ним. Он не обращал на неё никакого внимания; наконец она заговорила.

– Я посмотрела, – сказала она.

– Кто ж тебе мешал? – отвечал он угрюмо.

– Я и во фруктовом саду была.

– Там нет сторожевой собаки, – отвечал тот.

– Но там нет и дверки в другой сад, – заметила Мэри.

– В какой сад? – переспросил он своим грубым голосом и перестал копать.

– Который за той стеной, – отвечала Мэри. – Там за стеной деревья, я видела верхушки. На одной сидела птичка с красной грудкой и пела.

Хмурое морщинистое лицо старика вдруг просветлело. Его осветила улыбка – садовник преобразился. Как странно, подумала она про себя, – когда люди улыбаются, они кажутся гораздо лучше. Раньше ей это не приходило в голову.

Он повернулся лицом туда, где росли фруктовые деревья, и свистнул – тихо и нежно. Мэри удивилась: как это такой мрачный и грубый человек засвистел так нежно и призывно?

Миг, и – о чудо! – она услышала, как порхнули по воздуху крылья и красногрудая птичка подлетела и уселась на ком земли рядом с башмаком садовника.

– А вот и она, – радостно хмыкнул старик и заговорил с птичкой, словно с ребёнком. – Где ж ты пропадала, негодница? – спрашивал он. – Давненько я тебя не видел. Может, стала уже себе муженька присматривать? Не рано ли?

Птичка наклонила головку набок и посмотрела на него чёрными, блестящими, как бусинки, глазками. Похоже, она хорошо знает садовника и совсем его не боится. Она скакала вокруг и весело клевала землю, ища червяков и семена. У Мэри в груди что-то странно шевельнулось – птичка была такая славная, весёлая и умненькая, ну совсем как человек. Тельце у неё крошечное и пухленькое, тоненький клюв и стройные тоненькие ножки.

– Она всегда на твой зов прилетает? – спросила девочка тихонько у старика.

– Уж конечно. Я её ещё с той поры знаю, как она только с гнезда слетела. Перепорхнула через стену сюда из того сада, а обратно-то перелететь силёнок не хватает. Пришлось ей здесь на несколько дней задержаться – вот мы и подружились. А когда она к себе вернулась, остальные птицы уже разлетелись. Она загрустила – и опять ко мне!

– Что это за птичка? – спросила Мэри.

– А ты не знаешь? Это малиновка-красногрудка. До того доверчивые, до того любопытные эти птички, других таких не найдёшь. Они как собаки доверчивые – надо только уметь к ним подойти. Смотри, как она клюёт да на нас поглядывает. Знает, что мы про неё говорим!

Как это было удивительно! Старый садовник смотрел на пухленькую птичку с красной грудкой с такой любовью, словно гордился ею!

– Уж очень она тщеславная, – хмыкнул он. – Любит слушать, как про неё говорят. А любопытна – ни с кем не сравнить! Всегда прилетит и смотрит, что это я посадил. Она много такого знает, о чём даже мистер Крейвен не подозревает. Она у нас старший садовник, право слово, она!

Малиновка скакала вокруг и будто клевала землю, время от времени останавливаясь и поглядывая на них. Мэри показалось, что её чёрные глазки-бусинки с любопытством смотрят на неё. Может, и правда приглядывается. В груди у Мэри ещё больше защемило.

– А остальные птенцы куда улетели? – спросила она.

– Откуда же мне знать? Родители их из гнезда выталкивают, чтобы летали. Оглянуться не успеешь, а их уж и след простыл. Эта-то понимала, что к чему, не хотела жить одинокой.

Мэри шагнула к малиновке и пристально всмотрелась в неё.

– Я тоже одинокая, – сказала она.

Раньше она и не подозревала, что это одна из причин её тоски и раздражения. Только теперь, взглянув на малиновку и встретив её ответный взгляд, она внезапно поняла это.

Старый садовник сдвинул шапку на затылок и остановил на ней взгляд.

– Это ты, что ли, девчушка из Индии? – спросил он наконец.

Мэри кивнула.

– То-то тебе не по себе! Будет ещё хуже, а потом пройдёт, – произнёс он.

И принялся снова копать, с силой вонзая лопату в жирный чернозём. Малиновка всё прыгала вокруг и клевала.

– Как тебя зовут? – спросила Мэри.

Садовник выпрямился.

– Бен Везерстаф, – ответил он. И прибавил с хмурой улыбкой: – Я ведь тоже один, только вот она, – и он указал большим пальцем на малиновку, – меня навещает. Единственная моя подружка!

В Йоркшире обычно все говорят прямо, с грубоватой простотой, а старый Бен Везерстаф был настоящим йоркширцем, выросшим среди вересковых пустошей.

– А у меня друзей нет, – сказала Мэри. – И никогда не было. Айя меня не любила, и я никогда ни с кем не играла.

– Мы с тобой похожи, – отвечал садовник. – Два сапога пара! Красотой не блещем, да и нрав у нас невесёлый. Небось характер у тебя тоже скверный, а?

Он говорил без всяких околичностей, а Мэри Леннокс до сих пор ни разу не слышала о себе правды. Что бы она ни делала, слуги-туземцы вечно лишь кланялись и во всём ей подчинялись. Она никогда не думала о своей внешности – неужто вид у неё был такой же неприглядный, как у Бена Везерстафа? Выглядел он мрачно – пока не прилетела малиновка; неужели и она выглядит так же? И правда ли, что характер у неё тоже скверный? Ей стало не по себе.

Вдруг у неё над ухом послышалось звонкое посвистывание. Она повернулась. Рядом стояла молоденькая яблонька – малиновка взлетела на ветку яблоньки и залилась. Бен Везерстаф рассмеялся.

– Что это она? – удивилась Мэри.

– Решила с тобой подружиться, – отвечал Бен. – Разрази меня гром, ты ей приглянулась.

– Я? – переспросила Мэри.

Она тихонько подошла к яблоньке и подняла голову.

– Ты бы хотела со мной подружиться? – спросила она малиновку, будто та всё понимала. – Правда?