Текст книги "Таинственный сад. Маленький лорд Фаунтлерой"

– Больные ничего этого не видят, – отозвался Колин с беспокойством.

Он походил на человека, который, услышав вдали незнакомый звук, пытается понять, что это было.

– Конечно, если сидеть в комнате, – кивнув, сказала Мэри.

– Не могу же я отправиться на пустошь, – возразил он сердито.

Мэри помолчала, а потом решилась:

– Можешь попробовать… когда-нибудь…

– Я? На пустошь? Как это можно? Да я умру!

– Откуда ты знаешь? – спросила Мэри сухо.

Ей не нравилось, что он всё время говорит о смерти. Она его не жалела. Он чуть ли не хвастался своей болезнью!

– Да я постоянно об этом слышу, – ответил он с раздражением. – Все об этом шепчутся – думают, что я не замечаю. А сами только того и ждут!

Мэри рассердилась.

– Я бы в таком случае ни за что не умерла, – заявила она, упрямо сжав губы. – А кто этого хочет?

– Слуги… и, конечно, доктор Крейвен, ведь Мисселтвейт ему тогда достанется и он разбогатеет. Конечно, он никогда в этом не признается, только он всегда радуется, когда мне хуже. Знаешь, я тифом болел, так он в это время даже потолстел. И мой отец, по-моему, этого тоже хочет.

– А вот и нет, – упрямо сказала Мэри.

Колин снова повернулся и взглянул на неё.

– Ты думаешь, нет? – спросил он.

Он улёгся обратно на подушки и погрузился в свои мысли. Наступило долгое молчание. Колин не двигался. Возможно, оба думали о том, о чём дети обычно не думают.

– А мне нравится доктор из Лондона, потому что он их заставил снять эту железную штуку, – наконец проговорила Мэри. – А он что, тоже сказал, что ты умрёшь?

– Нет.

– А что он говорил?

– Он не шептался, – ответил Колин. – Наверное, знал, что я не выношу, когда шепчутся. Он вполне громко сказал: «Парнишка выживет, если сам того захочет. Сделайте так, чтобы он захотел». И голос у него был сердитый.

– Я тебе скажу, кто, по-моему, может так сделать, чтобы ты захотел, – произнесла, подумав, Мэри. Ей хотелось навести тут ясность. – По-моему, Дикон сможет. Он только о здоровых и живых говорит. А о мёртвых или больных никогда. На небо смотрит – не летят ли птицы, на землю – что там растёт. У него глаза такие круглые и голубые и так широко открыты! А рот до ушей – и вечно он хохочет, а щёки красные, как… как вишни.

Она пододвинула скамеечку поближе к дивану, вся преобразившись при воспоминании о Диконе.

– Знаешь что, – сказала она, – не будем говорить о смерти, мне это не нравится. Давай поговорим о жизни! Будем говорить о Диконе. А потом посмотрим твои картинки.

Лучшего она не могла придумать. Говорить о Диконе – это значило говорить о вересковой пустоши и о домике, где семья из четырнадцати человек живёт на шестнадцать шиллингов в неделю… и о детях, которые на свежем воздухе стали здоровыми, словно дикие лошадки. И о матушке… и о скакалочке… и о вереске, освещённом солнцем… и о зелёных росточках, что выглядывают из земли. И всё это так живо стояло у Мэри перед глазами, что она никак не могла наговориться, а Колин спрашивал и спрашивал, как никогда раньше. А потом они вдруг стали хохотать безо всякой причины – так бывает с детьми, когда им весело вместе. Они хохотали и шумели, будто были самыми обычными, здоровыми, простыми ребятишками, а не чёрствой, никого не любящей девочкой и болезненным мальчиком, который думал о смерти.

Они так развеселились, что совсем забыли и про картинки, и про время. Особенно хохотали они над Беном Везерстафом с его малиновкой, Колин даже сел прямо, словно совсем забыл о своей спине. Внезапно в голову ему пришла какая-то мысль.

– А знаешь, – объявил он, – мы совсем упустили из виду, ведь мы с тобой двоюродные брат и сестра!

Странно, что они так долго болтали, а об этом и не подумали! Колин и Мэри залились смехом. Такое уж у них было настроение – смеяться по любому поводу! В разгар веселья дверь отворилась – и в комнату вошёл доктор Крейвен в сопровождении миссис Медлок.

Доктор Крейвен вздрогнул от неожиданности, попятился и чуть не сбил с ног миссис Медлок.

– Господи боже мой! – вскричала миссис Медлок, выпучив глаза. – Господи боже мой!

– Что такое? – вопросил доктор Крейвен и шагнул к дивану. – Что это значит?

И тут Мэри снова вспомнила о мальчике, который был раджой. Колин отвечал так, словно и не заметил ужаса вошедших. Если бы в комнату вдруг вошли дряхлый пёс и кошка, он бы испугался ничуть не больше.

– Это моя кузина, Мэри Леннокс, – сказал он. – Я попросил её прийти и посидеть со мной. Пусть она приходит всегда, когда я буду за ней посылать.

Доктор Крейвен с упрёком взглянул на миссис Медлок.

– Ах, сэр, – взволнованно заговорила она, – ума не приложу, как это могло случиться. Из слуг никто не посмел бы проговориться – им было ясно сказано!

– Никто ей ничего не говорил, – заявил Колин. – Она услышала, как я плачу, и сама меня разыскала. Я рад, что она пришла. Не говорите глупостей, Медлок.

Мэри заметила, что вид у доктора Крейвена недовольный, но он не решается спорить с больным. Он сел рядом с Колином и стал считать его пульс.

– Боюсь, ты слишком возбудился. Тебе нельзя возбуждаться, мой мальчик, – произнёс он.

– Я буду возбуждаться, если она не будет приходить, – отвечал Колин, и глаза у него грозно засверкали. – Мне лучше! Это она так на меня подействовала! Пусть сиделка принесёт чаю и мне, и ей. Мы будем пить чай вместе.

Миссис Медлок и доктор Крейвен тревожно переглянулись. Однако делать было нечего.

– Он и вправду выглядит лучше, сэр, – решилась миссис Медлок. Однако, подумав, прибавила: – Впрочем, он и утром выглядел лучше, прежде чем она сюда явилась.

– Она ночью явилась! И долго со мной сидела. Она мне спела индийскую колыбельную, и я уснул, – горячо сказал Колин. – А когда проснулся, мне было лучше. Я захотел позавтракать. А сейчас я хочу чаю. Медлок, скажите сиделке.

Доктор Крейвен пробыл у Колина недолго. Он поговорил с вошедшей сиделкой и обратился со словами предостережения к Колину. Ему нельзя много говорить; нельзя забывать, что он болен, нельзя забывать, что он легко утомляется. «Как неприятно обо всём этом помнить», – подумала Мэри.

Вид у Колина был раздражённый, и он не отрывал своего странного взгляда от доктора Крейвена.

– Но я хочу забыть! – произнёс он наконец. – И она мне в этом поможет. Поэтому она мне и нужна.

Когда доктор Крейвен уходил, лицо у него было недовольное. Он с недоумением взглянул на Мэри, сидевшую на скамеечке. Стоило ему войти, как она снова стала скованной и молчаливой, и он никак не мог понять, что в ней привлекательного. Однако мальчик и правда повеселел – и доктор Крейвен, шагая по коридору, тяжело вздохнул.

– Вечно они меня пичкают едой, – пожаловался Колин, когда сиделка внесла поднос и поставила его на стол возле дивана. – Только я есть не хочу. Но если ты будешь есть, тогда и я поем. А эти булочки выглядят заманчиво – горяченькие! Ну а теперь рассказывай про раджу!

Глава 15
«Мы тоже гнездо вьём!..»

Всю неделю лил дождь, а потом наконец прояснилось, и солнце жарко засияло в высоком синем небе. Всю неделю Мэри было весело, хотя ей и не удалось побывать в тайном саду и повидаться с Диконом. Неделя пролетела быстро. Каждый день она подолгу сидела у Колина, рассказывая ему о радже, о садах, о Диконе и домике на пустоши. Они смотрели чудесные книжки с картинками, иногда Мэри читала Колину, а иногда он немножко читал ей. Когда Колина что-то занимало, он, как заметила Мэри, совсем не походил на больного – разве что всегда был бледен и не вставал с дивана.

– Ай да Мэри, – сказала как-то миссис Медлок. – Ты всех нас вокруг пальца обвела. Подслушала, встала с постели, да и выследила! Сказать по правде, нам всем это только на пользу пошло! С тех пор как вы с Колином подружились, он хныкать бросил, да и истерики не закатывал. Сиделка уже совсем было хотела от места отказаться, до того он ей надоел! А теперь, когда ты с ней вместе стала дежурить, говорит, что не прочь и остаться.

И она улыбнулась.

Мэри внимательно следила, чтобы, беседуя с Колином, не проговориться о таинственном саде. Ей нужно было кое-что у него узнать, но спрашивать напрямик не хотелось. Ей было приятно болтать с ним, но надо было выяснить два вопроса. Во-первых, умеет ли он хранить тайну? Он совсем не походил на Дикона, но мысль о никому не известном саде его увлекла. Пожалуй, ему можно довериться. Хотя она всё-таки слишком недавно его знает и может ошибиться. Ну а второй вопрос был такой: если можно довериться, по-настоящему довериться, нельзя ли как-то устроить так, чтобы по секрету от всех вывезти его в сад? Доктор из Лондона велел ему дышать свежим воздухом, и сам Колин говорит, что согласен дышать свежим воздухом в таинственном саду. Может, он там вовсю надышится, познакомится с Диконом и малиновкой, увидит, как всё вокруг зеленеет, и не будет больше так много думать о смерти?

В последнее время, проходя мимо зеркала, Мэри заметила, что она уже вовсе не та бледная девочка, какой была по приезде из Индии. Сейчас вид у неё стал куда лучше! Даже Марта заметила в ней перемену.

– Здешний воздух тебе на пользу, – сказала она Мэри. – Ты уже не такая жёлтая да худая. Даже волосы уже не висят как палки. Они просто ожили и окрепли.

– Совсем как я сама, – отвечала Мэри. – Я тоже ожила и окрепла! А волосы у меня стали, по-моему, гуще.

– Кажись, так оно и есть, – согласилась Марта и потрепала Мэри по голове. – Так-то оно лучше! И щёки, глянь-ка, порозовели.

«Если свежий воздух и сад пошли мне на пользу, – подумала Мэри, – может, они и Колину помогут? Но вдруг он не захочет познакомиться с Диконом? Ведь он не любит, чтобы на него глядели».

– А почему ты сердишься, когда на тебя смотрят? – спросила она как-то Колина.

– Не выношу я этого, – отвечал он. – Даже когда совсем маленьким был, не выносил! Помню, меня отвезли к морю, я там лежал в коляске, и все на меня глазели, а дамы подходили поговорить с моей нянькой. Потом начинали шептаться, а я знал: они о том, что я на этом свете не жилец. Некоторые гладили меня по щеке и говорили: «Бедное дитя!» Как-то одна дама меня погладила, а я закричал и укусил её за палец. Она так испугалась, что поскорей убежала.

– Подумала, что ты взбесился, как собака, – заметила Мэри без тени одобрения.

– Мне всё равно, что она подумала, – нахмурясь, отозвался Колин.

– А почему ты не кричал и не кусался, когда я вошла к тебе в комнату? – спросила Мэри с улыбкой.

– Я думал, ты сон или привидение, – признался Колин. – А их ведь не укусишь, да и криком не спугнёшь!

– А тебе будет очень неприятно… если на тебя посмотрит один мальчик? – спросила Мэри неуверенно.

Колин откинулся на подушку и с минуту помолчал.

– Есть один мальчик, – медленно, словно обдумывая каждое слово, проговорил он, – против которого я бы не возражал. Тот, который знает, где лисы живут… Дикон.

– Он бы тебе понравился, – подтвердила убеждённо Мэри. – Я уверена.

– Птички ведь не против, – произнёс он задумчиво, – и другие животные тоже. Значит, и я не против. Он вроде как заклинатель животных, а я – животный мальчик!

И он рассмеялся, и Мэри вместе с ним. Кончилось тем, что они долго хохотали – так им понравилась мысль о «животном мальчике», который прячется в свою норку.

А Мэри поняла, что может не беспокоиться из-за Дикона.

В то первое утро, когда небо опять засияло, Мэри проснулась очень рано. Косые лучи солнца проникали сквозь шторы, и это было так славно, что Мэри выпрыгнула из постели и подбежала к окну. Она подняла шторы и распахнула окно – на неё пахнуло свежестью и благоуханием. Вдали голубела вересковая пустошь – весь мир был словно заколдован. Откуда-то неслись нежные звуки, будто птицы настраивали голоса перед концертом. Мэри высунула руку – солнце упало на неё.

– Как тепло! – воскликнула она. – Просто теплынь! Вот уж будет корням и луковицам работа! А зелень полезет из земли изо всех сил!

Встав на колени, Мэри высунулась подальше в окно, вдохнула полной грудью воздух и рассмеялась, вспомнив, как миссис Сауэрби сказала, что у Дикона нос дёргается, как у кролика.

«Должно быть, ещё очень рано, – подумала она. – Облачка розовые-прерозовые, а такого неба я в жизни не видала! Нигде ни души… Даже конюхов не слышно».

Вдруг она спрыгнула с подоконника.

– Не могу ждать! Хочу посмотреть на сад!

Мэри уже умела сама одеваться, и не прошло и пяти минут, как она была готова. Она знала, что в доме есть небольшая боковая дверь, которую она сумеет сама отпереть, и, не надевая ботинок, поспешила вниз. В холле она обулась, сняла с двери цепочку, отодвинула засов, повернула ключ и, распахнув дверь, выбежала за порог. И вот она стоит на траве, которая вдруг стала мягкой и зелёной, тёплый воздух овевает её, солнышко греет, а со всех деревьев и со всех кустов несутся песни, трели, щебетанье. В восторге Мэри сжала руки и подняла глаза к небу: розовато-голубое, жемчужно-белое, оно ярко, по-весеннему сияло, и она поняла, что ей тоже хочется петь и заливаться трелями и что жаворонки, дрозды и малиновки просто не могут иначе. Мэри побежала прямо по дорожкам меж живых изгородей к своему саду.

«Как всё изменилось, – думала она. – Трава зазеленела, из земли лезут ростки, всё раскрывается, на деревьях почки набухли. Дикон сегодня наверняка придёт».

От долгого тёплого дождя цветы вдоль дорожки у дальней стены тоже изменились. У корней появились новые ростки, и тут и там среди стеблей крокусов проблёскивало то лиловым, то жёлтым. Полгода назад Мэри и не заметила бы, что всё вокруг пробуждается; теперь же ничто не ускользало от её взгляда.

Подойдя к дверке, скрытой за плющом, она вздрогнула от странного раскатистого звука. Это каркнул ворон, сидевший на стене её сада, – Мэри подняла глаза и увидела большую птицу в иссиня-чёрном блестящем оперении, внимательно смотревшую на неё. Никогда раньше Мэри не видела ворона так близко – ей стало не по себе, но он в ту же минуту взмахнул крыльями и медленно полетел через сад. «Хоть бы он там не задержался», – подумала Мэри и, распахнув дверку, поискала ворона глазами. Пройдя подальше, она увидела, что ворон в саду и улетать не собирается, уселся на карликовую яблоньку, а под яблонькой лежит какой-то рыжий зверёк с пушистым хвостом, и оба смотрят на склонённую спину и рыжую голову Дикона, который стоит на коленях и что-то копает.

Мэри бросилась к нему.

– Ой, Дикон, Дикон! – закричала она. – Как это ты сюда так рано добрался? Нет, правда, как? Солнышко только-только встало!

Дикон со смехом поднялся с колен. Волосы у него растрепались, лицо сияло, а глаза синели, словно два кусочка неба.

– А‐а! – протянул он. – Я ещё до рассвета поднялся. Разве в такой день можно спать? Утро сегодня как в первый день творенья, право слово! И всё гудит, спешит, корябается, свиристит, вьёт гнёзда и пахнет так, что понимаешь: нечего валяться, вставай! Когда солнышко на небо выскочило, природа как с ума сошла от радости! Кругом вереск, я бегу со всех ног, кричу и пою. Прямым ходом сюда! Разве я мог не прийти? Ведь сад-то меня ждал!

Мэри прижала руки к груди, задыхаясь, словно тоже бежала через пустошь.

– Ах, Дикон, Дикон! – проговорила она. – Я так рада, так рада, что просто дух захватывает!

Видя, что Дикон разговаривает, рыженький зверёк с пушистым хвостом покинул своё место под деревом и приблизился к нему, а ворон каркнул и, слетев с ветки, уверенно уселся к нему на плечо.

– Это лисёнок, – сообщил Дикон и почесал зверьку голову. – Его зовут Капитан. А это Уголёк. Уголёк со мной прилетел, а Капитан всю дорогу нёсся, словно за ним собаки гнались. Им весело было, как мне.

Ворон и лисёнок не обращали внимания на Мэри – они совсем её не боялись. Дикон сделал несколько шагов – Уголёк не двинулся с его плеча, а Капитан спокойно потрусил за ним следом.

– Взгляни-ка! – говорил Дикон. – Нет, ты только посмотри! Как здесь всё поднялось! И вот здесь!

Он бросился на колени, и Мэри тоже присела рядом. У их ног распустились золотые, жёлтые, лиловые крокусы. Мэри склонила голову и стала целовать раскрывшиеся цветы.

– Человека так никогда не будешь целовать, – сказала она, подняв голову. – Цветы – это другое дело.

Дикон удивлённо улыбнулся.

– Я матушку всегда так целую, когда домой возвращаюсь. Бродишь-бродишь целый день в вересках, а тут она встречает тебя на пороге, солнышко светит, она улыбается, и всё так славно!

Они бежали то в один конец сада, то в другой и всюду находили столько чудесного, что едва сдерживались, чтобы не кричать от радости. Дикон показал Мэри, как набухли почки на розовых ветках, которые ещё совсем недавно казались сухими, и как тысячи изумрудных ростков пробивались из-под земли. Ребята прижимались носами к земле, принюхиваясь к её запахам, копали, пололи и тихо, блаженно смеялись, так что волосы у Мэри в конце концов растрепались, как у Дикона, да и щёки раскраснелись почти так же, как у него.

В таинственном саду в то утро царила радость, и вдруг среди этой радости произошло нечто совсем чудесное. Кто-то порхнул со стены и пронёсся мимо деревьев к заросшему уголку. Это была проворная птичка с красной грудкой, что-то державшая в клюве. Дикон замер и сделал Мэри знак, словно вдруг обнаружил, что они смеются в церкви.

– Не двигайся, – шепнул он. – Прямо не дыши! В прошлый раз я как её увидел, так понял, что она себе друга ищет. Это малиновка Бена Везерстафа. Она гнездо вьёт. Если мы её не вспугнём, она здесь останется.

Они осторожно опустились на траву и сидели тихо, не двигаясь.

– Главное, чтоб она не заметила, что мы за ней следим, – шептал Дикон. – А то улетит и не вернётся. Она сейчас сама не своя. Дом себе строит, семьёй обзаводится. В это время они всего боятся. Сейчас ей не до разговоров и не до гостей. Нам надо притаиться! Сделаем вид, будто мы – это не мы, притворимся травой, деревьями, кустами! А когда она привыкнет, я почирикаю, и она поймёт, что мы ей мешать не будем.

Мэри плохо себе представляла, как это можно притвориться травой, деревьями, кустами. Но Дикон сказал это так просто и естественно, что Мэри поняла: ему это совершенно не трудно. Несколько минут она внимательно следила, не позеленеет ли он вдруг, не раскинет ли ветки и листья. Но нет, он просто сидел не шевелясь и шептал так тихо, что она только поражалась, почему это ей слышно каждое слово.

– Это всё весна, – шептал Дикон, – весной они всегда вьют гнёзда. Так уж у них от самого Сотворения мира повелось. Правда-правда! У них свои привычки, и лучше не вмешиваться. Будешь вмешиваться – тотчас и рассоришься. Весной это легче лёгкого!

– Если мы о ней говорим, – тихонечко отвечала Мэри, – очень трудно на неё не смотреть. Давай о чём-нибудь другом говорить. Я тебе должна что-то сказать.

– Да, ей будет приятно, если мы переменим разговор, – согласился Дикон. – Так что ты мне хочешь сказать?

– Ты про Колина слышал?

Дикон повернул голову и поглядел на неё. На его круглом лице отразилось удивление.

– А ты про него знаешь?

– Я его видела. Я всю неделю к нему хожу разговаривать. Он хочет, чтоб я приходила. Говорит, он тогда забывает, что болен и должен умереть, – отвечала Мэри.

Дикон вздохнул с облегчением.

– Вот хорошо! – воскликнул он. – Я ужасно рад. У меня просто груз с души свалился. А то я знал, что о нём говорить нельзя, а я не люблю ничего скрывать.

– А сад скрывать разве тебе не нравится? – спросила Мэри.

– Сад – это другое. Но я матушке сказал: «Матушка, – говорю, – у меня есть одна тайна, которую я не могу тебе сказать. Ничего плохого, ты же понимаешь. Это как хранить в тайне, где у птички гнездо. Ты ведь не сердишься, правда?»

О матушке Мэри готова была слушать часами.

– А она что? – спросила Мэри без тени страха.

Дикон расплылся в улыбке.

– Ты же её знаешь, – отвечал он. – Потрепала меня по голове, засмеялась да и говорит: «Можешь, паренёк, какие угодно тайны при себе держать. Я тебя вот уже двенадцать лет знаю».

– А про Колина как ты узнал? – допрашивала Мэри.

– Да все, кто про мистера Крейвена слышали, знают, что у него сынок калекой растёт и что хозяин не любит, когда про него говорят. Мистера Крейвена люди жалеют: миссис Крейвен до того красивая была, до того молодая, и они так любили друг друга! Миссис Медлок, когда в Твейте бывает, всегда к нам заходит и при нас не боится обо всём с матушкой говорить – знает, у нас дети так воспитаны, что болтать не будут. А ты как про него прознала? Марта, когда прошлый раз домой приходила, очень беспокоилась. Ты, говорит, услышала, как он плакал, и всё к ней приставала, а она не знала, что тебе сказать.

Тогда Мэри поведала Дикону о том, как среди ночи её разбудил вой ветра, как она услышала далёкий жалобный стон, как побрела по коридорам со свечой в руке и как отворила дверь в тускло освещённую комнату, в углу которой стояла резная кровать под балдахином. Когда она описала маленькое лицо, бледное, словно слоновая кость, и необычные глаза с длинными ресницами, Дикон кивнул.

– Глаза точь-в-точь как у матери, только у неё, говорят, они всегда смеялись, – заметил он. – Мистер Крейвен, говорят, иначе как на спящего на него смотреть не может: глаза у него совсем как у матери, да только лицо с кулачок и такое несчастное!

– Как ты думаешь, он хочет, чтобы Колин умер?

– Нет, просто он жалеет, что тот на свет появился. Матушка говорит, это для ребёнка самое худое. Нежеланные дети всегда болеют. Мистер Крейвен всё ему, бедняжке, купит, что за деньги купить можно, только он хотел бы про него вовсе забыть. И потом, он боится: вдруг посмотрит – а он горбатый!

– Колин сам этого так боится, что даже сесть в постели не решается, – посетовала Мэри. – Говорит, если почувствует горб у себя на спине, то прямо с ума сойдёт и будет кричать, пока не умрёт. И всё думает об этом не переставая!

– Э‐э, вредно ему там лежать да всякие думы думать, – протянул Дикон. – Так он не поправится!

Лисёнок расположился рядом с Диконом и время от времени поглядывал на него, прося ласки. Дикон наклонился и задумчиво почесал ему за ушком. Несколько минут прошло в молчании. Наконец Дикон поднял голову и огляделся.

– Знаешь, когда мы в первый раз сюда пришли, тут всё было серо. А теперь оглянись-ка. Видишь, как всё изменилось?

Мэри оглянулась и удивлённо ойкнула.

– Ой, правда, посмотри, серая стена уже какая-то другая. По ней словно зелёный туман ползёт. Или зелёная сетка наброшена…

– Ага, – подтвердил Дикон. – Зелёного будет всё больше, пока серое совсем не исчезнет. Отгадай, о чём я сейчас подумал?

– О чём-то хорошем, я знаю, – отвечала с готовностью Мэри. – По-моему, это как-то связано с Колином.

– Я подумал: будь он здесь, он бы не ждал, пока у него горб вырастет, а следил бы, когда на розовых кустах почки распустятся, и, может, это бы ему пошло на пользу, – сказал Дикон. – И ещё я подумал: вот бы убедить его прийти сюда да полежать под деревьями в коляске.

– Мне это тоже приходило в голову. Каждый раз, когда с ним говорю, я об этом думаю, – призналась Мэри. – Вот только может ли он хранить тайну? И потом – как его сюда незаметно доставить? Как ты думаешь, хватит у тебя сил везти его коляску? Доктор сказал, что ему надо дышать свежим воздухом, и, если он сам захочет, чтобы мы его вывозили, никто возражать не посмеет. С другими он ни за что из дома не пойдёт, – может, они обрадуются, если он с нами побудет? Он мог бы приказать садовникам на это время уходить, чтобы они ничего не узнали.

Дикон задумался, почёсывая спинку Капитана.

– Ему это только на пользу пойдёт, – произнёс он наконец. – Мы же не будем думать, что уж лучше бы он на свет не родился! Мы просто будем заниматься садом, и он вместе с нами. Два паренька и девочка, и больше никого, а вокруг весна. Право слово, это гораздо лучше, чем всякие лекарства!

– Он так долго лежал в комнате и так боялся, как бы у него горб не вырос, что стал немного странным, – сказала Мэри. – В книжках он много о чём читал, но в жизни ничего не знает. Говорит, он так сильно болел, что ничегошеньки не видел, а выходить из дому не любит, и сады и садовников тоже. Про этот-то сад он готов слушать, потому что он тайный. Много рассказывать я ему побоялась, но он сказал, что хотел бы взглянуть на этот сад.

– Уж мы его сюда как-нибудь выманим, не сомневайся, – пообещал Дикон. – Я его коляску повезу. А ты заметила – пока мы тут сидим, наша малиновка со своим дружком над гнездом трудится? Смотри-ка, села на ветку и думает, куда ей лучше щепочку положить.

Он тихо посвистал – малиновка повернула головку и, не выпуская щепочки из клюва, вопросительно взглянула на него. Так же как и Бен Везерстаф, Дикон заговорил с нею, только тон у него был другим.

– Куда ты её ни положишь, всё будет к месту, – произнёс он с дружеским участием. – Ты ещё из яйца не вылупилась, а уже знала, как гнёзда строить. Так что не сомневайся, не теряй время!

– Ой, до чего мне нравится, как ты с ней разговариваешь! – радостно засмеялась Мэри. – Бен Везерстаф её вечно бранит и высмеивает, а она себе прыгает и смотрит так, будто каждое его слово понимает. По-моему, ей даже нравится, когда её ругают. Бен Везерстаф говорит, она до того о себе понимает, что согласилась бы, чтоб в неё камни кидали, только бы не оставили без внимания.

Дикон рассмеялся вслед за нею.

– Ты-то знаешь, мы тебе ничего плохого не сделаем, – продолжал он, обращаясь к малиновке. – Мы и сами что твои птахи. Мы ведь тоже вроде как гнездо вьём. Помогай тебе Господь! Смотри только, никому не проговорись!

И хотя малиновка промолчала, потому что клюв у неё был занят, и полетела в свой угол сада, Мэри не сомневалась, что она никому не проговорится об их тайне.