Текст книги "Таинственный сад. Маленький лорд Фаунтлерой"

Глава 18
«Больше ждать нельзя!»

Конечно, на следующее утро Мэри проспала. Она никак не могла проснуться – уж очень устала за ночь. Марта принесла ей завтрак и сообщила, что Колин хоть и успокоился, но нездоров – его лихорадит, как всегда после таких приступов. Мэри слушала и не торопилась кончать свой завтрак.

– Он просит, чтобы ты, как сможешь, пришла, – говорила Марта. – Подумать только, до чего он к тебе прикипел! Вчера ты ему как следует всыпала, что правда, то правда: у нас на это никто бы не решился. Э‐э, бедный паренёк! До чего его набаловали, так это даже сказать страшно! Матушка говорит: «Хуже нет, когда ребёнку ничего не разрешают – или, наоборот, разрешают всё. Ещё неизвестно, которое из этих двух зол злее». А уж ты до чего вчера распалилась! Я только к нему вошла, как он мне и говорит: «Пожалуйста, говорит, спроси мисс Мэри, не придёт ли она ко мне?» Так и сказал: «пожалуйста», подумать только! А вы пойдёте, мисс?

– Я сперва сбегаю к Дикону, – отвечала Мэри. – Или нет, я пойду к Колину и скажу ему… – Тут глаза её засверкали. – Я знаю, что я ему скажу.

Колин огорчился, когда она вошла к нему в капоре. Он лежал в постели, бледный и жалкий, с тёмными кругами вокруг глаз.

– Я рад, что ты пришла, – сказал он. – У меня голова ноет и всё тело, до того я устал. Ты уходишь?

Мэри подошла и остановилась, прислонясь к кровати.

– Я скоро вернусь, – пообещала она. – Я к Дикону, а потом вернусь. Колин, это… это насчёт тайного сада.

Лицо его осветилось и порозовело.

– Да? Правда? – вскричал он. – Знаешь, он мне всю ночь снился. Я слышал, ты что-то говорила, как там всё зеленью заволакивает, вот мне и приснилось, что я стою, а вокруг – зелёные листочки так и трепещут, так и трепещут, и птички сидят на гнёздах, такие тихие, мягонькие. Я буду лежать и думать об этом сне, пока ты не вернёшься.

Через пять минут Мэри уже была в саду. Там она нашла Дикона с вороном и лисёнком. На этот раз с ним были ещё две ручные белки.

– Я сегодня верхом на своём лошадёнке приехал, – сказал он. – До чего он хороший! Прыжок – молодец! А эту парочку я в карманах привёз. Эту зовут Скорлупка, а вон ту – Орешек.

Стоило ему произнести их имена, как одна белочка вспрыгнула ему на правое плечо, а другая – на левое.

Мэри и Дикон уселись на траву, Капитан свернулся клубком у их ног, ворон устроился на ветке над ними, а белочки резвились поблизости. Мэри так не хотелось уходить от этой славной компании, но, когда она начала рассказывать Дикону о вчерашних событиях, он слушал её с таким выражением, что все её колебания отпали. Было ясно, что Дикон жалел Колина гораздо больше, чем она. Он посмотрел на небо, а потом обвёл взглядом весь сад.

– Ты только послушай, как птицы поют, – произнёс он задумчиво. – Так и заливаются – будто во всём мире только и есть что одни птицы. Посмотри, как они порхают! Послушай, как кличут друг друга! По весне только и слышно вокруг, что призывные клики. Листики распустились – взгляни-ка на них! А какой запах! – И он потянул воздух своим забавным носом. – А этот бедняжка лежит закупоренный в комнате и ничего не видит, и всякие глупости лезут и лезут ему в голову, пока он не расстроится до слёз! Нет, надо его вызволять – привезти сюда, и пусть себе смотрит, слушает, нюхает, пока весь не пропитается солнцем. Больше ждать нельзя!

Стоило ему заговорить о чём-нибудь, что его волновало, как его йоркширский выговор становился особенно заметным, хотя в другое время он старательно выговаривал слова, чтобы Мэри было понятнее. Но ей так нравился его йоркширский говор, что она и сама старалась ему подражать. Вот и сейчас она сделала такую попытку.

– Это уж то-очно, – согласилась она нараспев. – И вот с чего мы начнём…

Дикон заулыбался: когда эта девчушка пыталась произнести слова по-йоркширски, это выходило у неё так забавно!

– Ты ему ужасно нравишься, – продолжала Мэри всё так же нараспев. – Он хочет на тебя посмотреть и на Уголька с Капитаном. Я сейчас к нему пойду и спрошу, можно ли тебе завтра утречком к нему зайти – вместе с ними, конечно, – а там… немного погодя… когда листьев будет побольше и бутоны кое-где начнут набухать, мы его уговорим выйти на воздух, привезём сюда в кресле-каталке и всё ему покажем.

И она смолкла, довольная собой. Никогда прежде она не произносила такой длинной речи по-йоркширски.

– Ты бы с Колином вот так же по-йоркширски поговорила, – хмыкнул Дикон. – Вот бы он посмеялся! А для больных ничего нет лучше, как посмеяться. Матушка говорит: «Полчаса смеха по утрам хоть от чего вылечат!»

– Сегодня же попробую, – пообещала Мэри и тоже хмыкнула.

А в саду наступила та дивная пора, когда казалось, будто каждый день там появлялись волшебники и, прикасаясь к кустам и клумбам своими волшебными палочками, делали их всё пригожее. Как трудно было уйти из сада! А тут ещё Орешек полез по её платью, а Скорлупка сбежала вниз по стволу яблоньки, возле которой они сидели, и уставилась на неё любопытными глазками. Но Мэри всё же вернулась в дом.

Стоило ей усесться возле кровати Колина, как он так же потянул воздух носом, как Дикон в саду, хоть с непривычки у него вышло очень смешно.

– Ты пахнешь, как цветы, и даже свежее! – радостно закричал он. – Что это за запах? Такой прохладный и в то же время тёплый – и очень приятный!

– Это ветер с вересковой пустоши, – отвечала Мэри. – Ведь я сидела на траве под деревом вместе с Диконом, Капитаном, Угольком, Скорлупкой и Орешком. Это весна, и солнышко, и свежий воздух так дивно пахнут!

Она старалась выговаривать слова нараспев, так, как произносят их в Йоркшире. Тем, кто в Йоркшире не бывал, трудно себе это представить. Колин расхохотался.

– Что это тебе в голову пришло? – спросил он. – Ты раньше так никогда не говорила. До чего смешно!

– Я тебе показываю, как в Йоркшире говорят, – отвечала Мэри с торжеством. – Конечно, у меня не получается так хорошо, как у Дикона или Марты, но всё же и я кое-что могу, видишь? Ты что, йоркширского говора не узнаёшь? А ещё родился и вырос в Йоркшире! Стыдился бы мне в глаза смотреть, право слово!

Тут она тоже покатилась со смеху, и оба они принялись так хохотать, что уже не могли остановиться. Комната прямо зазвенела от смеха. Миссис Медлок, открывшая было дверь, чтобы войти, отступила назад в коридор и с удивлением прислушалась.

– Ну и ну! – проговорила она тоже с сильным йоркширским выговором. Она была поражена, да к тому же её никто не мог услышать. – Подумать только! Нет, вы только послушайте!

Им столько всего надо было друг другу рассказать! Колин готов был без конца слушать про Дикона, Капитана, Уголька, белочек и лошадёнка по имени Прыжок. Мэри, оказывается, сбегала вместе с Диконом в лес, чтобы взглянуть на Прыжка. Он был небольшой, лохматый, таких много паслось на пустоши. Густая чёлка свисала ему прямо на глаза, а морда была до того милая – и мягкий бархатный нос! Он был худой, ведь пищей ему служила трава на пустоши, но сильный и крепкий, словно мускулы на ногах ему заменяли стальные пружины. Увидев Дикона, он поднял голову и тихонько заржал, а потом подскакал и положил голову ему на плечо. Дикон что-то говорил ему прямо в ухо, а Прыжок отвечал – тихонько ржал, дышал и пофыркивал. Дикон заставил его подать Мэри переднюю ногу с маленьким копытцем и потереться о её щёку бархатной щекой.

– Неужели он и вправду всё понимает, что Дикон ему ни скажет? – удивился Колин.

– Похоже, что да, – отвечала Мэри. – Дикон говорит, животные понимают, если точно знают, что ты им друг. Только надо, чтобы они это точно знали.

Колин полулежал молча, глядя в стену своими необычными серыми глазами, – Мэри видела, что он задумался.

– Мне бы хотелось с животными дружить, – сказал он наконец, – только я не умею. Я никогда ни с кем из животных не дружил, а людей я не переношу.

– И меня? – спросила Мэри.

– Нет, – возразил Колин. – Это очень смешно, но ты мне даже нравишься.

– Бен Везерстаф мне сказал, что я похожа на него, – заметила Мэри. – Он говорит: «Готов поручиться, что нрав у нас обоих нелёгкий». По-моему, ты тоже на него похож. Мы все трое похожи – ты, я и Бен Везерстаф. Он говорит: «Вид у нас неважный, а нрав и того хуже». Только я теперь, по-моему, не такая плохая, как до знакомства с малиновкой и Диконом.

– А у тебя бывало, что ты человека ненавидишь?

– Да, бывало, – отвечала Мэри просто. – Я бы и тебя возненавидела, если бы познакомилась с тобой раньше, чем с малиновкой и Диконом.

Колин протянул свою тонкую руку и коснулся её.

– Мэри, – сказал он, – мне жаль, что я говорил, что Дикона надо отправить домой. Я так разозлился, когда ты сказала, что он просто ангел! Я над тобой смеялся, но может… может, ты права.

– Конечно, смешно так говорить, – призналась Мэри смело, – потому что он такой курносый, и рот до ушей, и вся одежда в заплатах, и говорит он по-йоркширски, только… только если бы ангел залетел вдруг в Йоркшир и поселился бы в вересках… если бы он был йоркширский ангел… он бы, по-моему, понимал всё, что растёт и зеленеет, и знал бы, как с птицами и зверьём разговаривать… совсем как Дикон, а они бы понимали, что он им точно друг.

– Я бы согласился, чтобы Дикон на меня посмотрел, – сказал Колин, – я и сам хочу на него поглядеть.

– Хорошо, что ты мне сказал, – отвечала Мэри, – потому что… потому что…

Внезапно её осенило: вот сейчас ему всё и сказать! Колин заметил, что голос её зазвучал как-то иначе.

– Потому что – что? – воскликнул он с жаром.

Мэри так разволновалась, что вскочила со скамеечки, на которой сидела, и, подбежав к Колину, схватила его за обе руки.

– Колин, тебе можно доверять? Я Дикону верю – ведь ему даже птицы верят. А тебе я могу довериться? Совсем-совсем – могу?

Лицо у неё было до того серьёзное, что Колин прошептал в ответ:

– Да, да!

– Слушай, завтра утром Дикон придёт к тебе со своими зверюшками.

– Ой! – вскрикнул радостно Колин.

– Но это ещё не всё, – торжественно продолжала Мэри, побледнев от волнения. – Дальше ещё лучше! В нашем саду есть дверка. Я её нашла! Она закрыта плющом, который стену затянул.

Будь Колин здоров и крепок, он бы, наверное, закричал: «Ура! Ура! Ура!», но он был слабый и нервный – и только шире открыл глаза и задохнулся от волнения.

– Ой! Мэри! – воскликнул он со слезами в голосе. – И я этот сад увижу? И войду в него? Неужели я до этого доживу?

Он крепко сжал ей руки и притянул её ближе.

– Конечно увидишь! – ответила Мэри с негодованием. – Конечно доживёшь! Не говори глупостей!

Она сказала это так просто, спокойно, по-детски, что он опомнился и засмеялся над собой. Через несколько минут она уже сидела на скамеечке и рассказывала ему не о том, каким ей виделся тайный сад в воображении, а каким он был на самом деле, и Колин, забыв о болезни и усталости, слушал её с горящими глазами.

– Он совсем такой, как ты воображала, – сказал он наконец. – Можно подумать, что ты его видела. Помнишь, я тебе так и сказал, когда ты впервые мне о нём рассказала.

С минуту Мэри колебалась, но потом решилась.

– Да, я его видела, – призналась она. – Я там была. Ещё несколько недель назад я нашла ключ и вошла внутрь. Но я не решалась тебе признаться… Потому не решалась, что не знала, можно ли тебе довериться… совсем-совсем довериться.

Глава 19
«Она пришла!»

Конечно, на следующее утро после приступа вызвали доктора Крейвена. Его всегда вызывали в таких случаях, и он всегда находил Колина обессиленным, бледным, угрюмо лежащим в постели и до того взвинченным, что, казалось, при малейшем слове он готов был разрыдаться. Доктор Крейвен не любил этих визитов и боялся их. На этот раз он явился лишь днём.

– Как он? – невольно спросил он миссис Медлок по приезде. – Он себя как-нибудь доведёт до кровоизлияния! А всё истерия и полная безнаказанность!

– Ах, сэр, – отвечала миссис Медлок, – вы собственным глазам не поверите, когда его увидите. Эта девочка, сама такая же невоспитанная, глядит исподлобья и собой дурнушка, а совсем его околдовала. Как это ей удалось, ума не приложу! Видит Бог, такая неказистая и молчунья, а сделала то, на что никто из нас не решался. Прошлой ночью она на него налетела, словно кошка, топнула ногой и велела ему замолчать, и так его поразила, что он и вправду замолчал, а сегодня… Нет, вы сами посмотрите, сэр. Это просто уму непостижимо!

Войдя в комнату Колина, доктор Крейвен поразился. Стоило миссис Медлок открыть дверь, как он услышал смех и весёлые голоса. Колин, держась совсем прямо, сидел в халате на диване и разглядывал иллюстрации в книжке о садоводстве, разговаривая при этом с некрасивой девочкой, которая сейчас совсем не казалась некрасивой, потому что лицо у неё разгорелось от удовольствия.

– Эти высокие, голубые… У нас их будет множество, – говорил Колин. – Они называются дель-фини-умы.

– Дикон говорит, их из дикого шпорника вывели, – воскликнула Мэри. – Там их теперь целые заросли!

Увидев доктора Крейвена, оба смолкли. Мэри замерла, а Колин принял недовольный вид.

– Мне сказали, что тебе было вчера плохо, мой мальчик, – проговорил доктор Крейвен нервно. Он вообще был нервный человек. – Весьма сожалею.

– Мне уже лучше… Гораздо лучше, – отвечал Колин тоном раджи. – А через день или два, если будет ясно, я отправлюсь в своём кресле на прогулку. Мне нужен свежий воздух.

Доктор Крейвен уселся рядом с Колином, пощупал ему пульс и с любопытством взглянул на него.

– День должен быть совершенно ясным, – сказал он, – и надо проследить, чтобы ты не утомился.

– Свежий воздух меня не утомит, – ответствовал юный раджа.

Доктор Крейвен с удивлением вздёрнул брови – и немудрено, ибо в прошлом случалось не раз, что сей юный джентльмен с яростью кричал, что от свежего воздуха он обязательно простудится и умрёт.

– Я думал, ты не любишь дышать свежим воздухом, – заметил доктор.

– В одиночку не люблю, – возразил Колин, – но со мной пойдёт моя кузина.

– И конечно, сиделка, – предложил доктор Крейвен.

– Нет, сиделка мне не нужна, – отвечал Колин так величественно, что Мэри вспомнился молодой индийский раджа в изукрашенных алмазами, жемчугом и изумрудами одеждах, к которому по мановению тёмной маленькой руки с огромными рубинами на пальцах с поклонами приближались слуги, дабы выслушать его распоряжения. – Моя кузина обо мне позаботится. Когда она со мной, я всегда чувствую себя лучше. Вчера ночью она мне помогла. А кресло толкать будет один сильный парнишка, которого я знаю.

Доктор Крейвен забеспокоился. Если этот истеричный мальчишка вдруг поправится, сам он потеряет всякую надежду получить Мисселтвейт в наследство; впрочем, он не был бессовестным негодяем, а всего лишь слабым человеком и никогда бы не разрешил Колину рисковать жизнью.

– Парнишка должен быть сильным и надёжным, – заявил он. – И я должен его знать. Кто это? Как его зовут?

– Это Дикон, – вдруг сказала Мэри.

Почему-то она была уверена в том, что все, кто знает эти места, знают и Дикона.

И она не ошиблась. Серьёзное лицо доктора Крейвена осветилось улыбкой.

– Ах, Дикон! – воскликнул он. – Ну, если Дикон, тогда можно не волноваться. Он сильный, как лошадки, что пасутся в вересках!

– И на него можно положиться, – добавила Мэри. – Он самый надёжный парнишка во всём Йоркшире!

Забывшись, она произнесла эти слова с йоркширским выговором – ведь перед тем она говорила с Колином по-йоркширски.

– Это Дикон научил тебя так говорить? – рассмеялся доктор Крейвен.

– Я учу йоркширский, как если бы это был французский, – отвечала Мэри холодно. – Это как туземные диалекты в Индии. Их даже очень умные люди изучают. Мне йоркширский нравится, и Колину – тоже.

– Что же, если тебя это развлекает, особого вреда, верно, не будет. Колин, а бром вчера вечером ты принял?

– Нет, – отвечал Колин. – Я сначала не хотел его принимать, а потом Мэри меня успокоила, стала рассказывать, как весна крадётся в сад, да так тихо говорила, что я заснул.

– Тема успокоительная, – сказал Крейвен и посмотрел искоса на Мэри, которая сидела на скамеечке и молча разглядывала ковёр. – Тебе явно лучше, но ты должен помнить…

– Не хочу я ничего помнить, – прервал его юный раджа. – Когда я лежу один и помню, у меня по всему телу начинаются боли, и я думаю, думаю, пока не заплачу, до того мне противно помнить. Если бы нашёлся врач, который заставил бы меня забыть о болезни, а не помнить, я бы распорядился его сюда немедленно пригласить.

И он махнул исхудавшей рукой, которую должны бы украшать царские перстни с рубинами.

– Вот моя кузина заставляет меня забыть о болезни, и мне становится лучше.

Обычно доктору Крейвену приходилось долго сидеть у Колина после «приступа», однако на этот раз его визит был очень коротким. Он не оставил никаких лекарств и не дал новых предписаний, обошлось и без неприятных сцен. Когда он спустился вниз, вид у него был задумчивый, а миссис Медлок во время беседы в библиотеке заметила, что он как-то растерян.

– Ну, можно в это поверить, сэр? – спросила она.

– Да, положение изменилось, – отвечал доктор. – К лучшему, надо признать.

– Верно, Сьюзен Сауэрби правду сказала, – заметила миссис Медлок. – Вчера я забежала к ней по дороге в Твейт перекинуться словечком. А она мне и говорит: «Знаешь, Сара Энн, может, она и не очень красивая и не очень добрая, только она ребёнок, а дети к детям тянутся». Мы ведь ещё в школу вместе ходили, Сьюзен и я.

– Лучшей сиделки, чем она, я не знаю, – сказал доктор Крейвен. – Если уж она берётся выхаживать кого-то из соседей, я знаю, что больной выздоровеет.

Миссис Медлок улыбнулась. Она любила миссис Сауэрби.

– Да уж, этого у неё не отнимешь, – согласилась она благодушно. – Я вот всё утро думала о том, что она мне вчера сказала: «Как-то, – говорит, – я детей после драки пробирала и говорю: „Нас в школе на уроках географии учили, что земля круглая, как апельсин. Мне ещё и десяти не стукнуло, а я уже знала, что апельсин-то целиком никому не даётся. Каждому своя долька дадена, и никак не больше. Бывает, что на всех-то и долек не хватит. Так что не думайте, говорю, что апельсин весь вам принадлежит, а не то увидите, что ошиблись, и достанется вам это знание дорогой ценой“. Дети друг от друга узнают, говорит, что забрать себе апельсин целиком никому не удаётся. Попробуют – так и зёрнышек не получат, а если и получат, так они всё равно для еды слишком горькие».

– Умная женщина, – проговорил доктор Крейвен, надевая пальто.

– Да, и за словом в карман не полезет, – заключила миссис Медлок с довольным видом. – Я ей, бывало, говорю: «Ах, Сьюзен, была бы ты иной да не говорила с таким сильным йоркширским выговором, я бы, пожалуй, и сказала, что ты у нас умница».

В ту ночь Колин спал спокойно и ни разу не проснулся. Открыв глаза поутру, он полулежал, не двигаясь, с безотчётной улыбкой на губах – ему было на удивление хорошо. Проснуться было так приятно – он перевернулся на другой бок и с удовольствием потянулся. Словно сковывавшие его узы ослабли, и он почувствовал свободу. Доктор Крейвен объяснил бы это тем, что нервы его пришли в порядок. Вместо того чтобы лежать, глядя в потолок, и жалеть о том, что проснулся, Колин начал размышлять о том, что они задумали с Мэри, о саде и о Диконе с его зверюшками. Как хорошо, что ему было о чём подумать! Прошло минут десять – он услышал шаги в коридоре, и на пороге появилась Мэри. Миг – она уже была в комнате и подбежала к кровати, а вместе с ней в комнату влетел свежий ветерок, напоённый утренними запахами.

– Ты была в саду! Ты была в саду! От тебя листьями так дивно пахнет! – воскликнул Колин.

Мэри раскраснелась от бега, глаза её блестели, а волосы распушились и спутались, хотя он этого и не заметил.

– Там так красиво! – воскликнула Мэри, переводя дыхание. – Ты в жизни такой красоты не видал! Она пришла! Весна пришла! И Дикон так говорит!

– Правда?! – переспросил Колин.

Он плохо понимал, о чём идёт речь, однако почувствовал, что сердце забилось у него в груди. Он сел.

– Открой окно! – попросил он, смеясь от радости и от смущения. – Может, мы услышим золотые трубы!

Мэри подбежала и распахнула окно – свежий, бодрящий воздух, запахи весны и птичьи голоса полились в комнату.

– Это свежий воздух, – объявила Мэри. – Ложись на спину и глубоко дыши. Дикон всегда так делает, когда лежит на земле в вереске. Он говорит: «Я чувствую, как у меня каждая жилка наливается силой. И ещё я чувствую, что буду жить, и жить вечно!» Дыши же, дыши!

Она просто повторила слова Дикона, но Колину они понравились.

– «Жить, и жить вечно!» – повторил он. – Такое у него бывает чувство?

Он последовал её совету и принялся глубоко дышать, пока не почувствовал, что его охватило какое-то непонятное, но восхитительное ощущение.

А Мэри уже вернулась к его постели.

– Стебельки из земли всё лезут и лезут, – зачастила она. – Цветочки раскрываются, на всех ветках – почки, всё серое уже подёрнула зелень, а птички спешат гнёзда вить и до того боятся опоздать, что некоторые даже дерутся из-за местечка в тайном саду. Розовые кусты ожили, в лесу и в аллеях появились первоцветы, а семена, что мы посадили, взошли. И знаешь, Дикон принёс с собой лисёнка, ворона, белочек и новорождённого ягнёнка.

Тут она остановилась, чтобы перевести дыхание. Новорождённого ягнёнка Дикон нашёл в зарослях дрока на пустоши – он лежал рядом со своей погибшей матерью. Такие находки Дикону были не впервой – он знал, как в таких случаях поступать. Он завернул ягнёнка в куртку и отнёс домой, а там положил поближе к огню и напоил тёплым молочком из соски. Ягнёнок был такой мягонький, с глупой младенческой мордочкой и непомерно длинными ножками. Всю дорогу из дому Дикон нёс его на руках, засунув бутылочку с молоком в карман, где сидела белочка. Когда Мэри села на землю под деревом и он положил ей на колени тёплое тяжёленькое тельце, её охватила невыразимая радость. Ягнёнок, ягнёнок! Настоящий, живой ягнёнок, и он лежит у неё на коленях, словно младенец!

Она с восторгом описывала Колину ягнёнка, а тот слушал и глубоко дышал. Тут в комнату вошла сиделка. Увидев открытое окно, она вздрогнула. Много жарких дней провела она в этой комнате, мучаясь от духоты, и всё потому, что её подопечный утверждал: от открытого окна люди простужаются.

– А вам из открытого окна не дует, мистер Колин? – спросила сиделка.

– Нет, – отвечал Колин. – Я дышу свежим воздухом. Он меня укрепляет. А завтракать я перейду на диван, и моя кузина позавтракает вместе со мной.

Пряча улыбку, сиделка вышла распорядиться относительно завтрака. В людской ей всегда было веселее, чем в комнате больного, а сегодня все хотели услышать, что творится наверху. Послышались шутки о молодом отшельнике, который, по словам кухарки, «нашёл на себя управу – давно пора!». Слугам надоели истерики Колина; дворецкий, у которого самого росли дети, не раз уже выражал мнение, что больного нужно просто «хорошенько выпороть».

Устроившись на диване, Колин важно объявил сиделке, поставившей на столик завтрак на двоих:

– Сегодня утром меня посетят мальчик, лисёнок, ворон, две белки и новорождённый ягнёнок. Я хочу, чтобы их провели наверх, как только они придут. Не вздумайте играть с ними в людской и не задерживайте их там. Я хочу, чтобы они были здесь.

Сиделка чуть не ойкнула от удивления и тут же закашлялась, чтобы скрыть его.

– Слушаю, сэр, – отвечала она.

– Вот как надо поступить, – продолжал Колин и царственно махнул рукой. – Скажите Марте, чтобы она сама их сюда проводила. Этот мальчик – её брат. Его зовут Дикон, он заклинатель зверей.

– Надеюсь, эти звери вас не покусают, мастер Колин, – сказала сиделка.

– Я же вам говорю: он заклинатель, – сурово возразил Колин. – А у заклинателей звери никогда не кусаются!

– В Индии много заклинателей змей, – сообщила Мэри. – Они даже берут в рот змеиную голову.

– Господи, спаси и помилуй! – содрогнулась сиделка.

Они завтракали, дыша утренней прохладой. Колин ел с удовольствием, а Мэри внимательно следила за ним.

– Ты скоро начнёшь толстеть, как я, – заметила она. – Когда я жила в Индии, мне никогда не хотелось есть, а теперь я вечно голодна.

– Мне сегодня хотелось позавтракать, – признался Колин. – Может, это от свежего воздуха. Как ты думаешь, когда Дикон придёт?

Дикон не заставил себя ждать. Минут через десять Мэри предостерегающе подняла руку.

– Тише! – сказала она. – Ты слышал карканье?

Колин прислушался и правда уловил хриплое карканье. Странно оно прозвучало в доме.

– Да, слышу, – отвечал он.

– Это Уголёк, – пояснила Мэри. – Послушай ещё. Слышишь блеянье, такое тихое-тихое?

– Ах да! – вскричал Колин, раскрасневшись от волнения.

– Это новорождённый ягнёнок, – сказала Мэри. – Они сейчас будут здесь.

На Диконе были крепкие, грубые башмаки, в которых он всегда бродил среди вересков; как ни старался он ступать тихо, пока шагал длинными переходами, они громко стучали по полу. Мэри и Колин слышали, как он приближался – пока не распахнул завешенную гобеленом дверь и не ступил на мягкий ковёр коридора, ведущего в комнату Колина.

– Если позволите, сэр, – объявила Марта, открывая дверь, – если позволите, вот Дикон со своими зверюшками.

И в комнату, улыбаясь во весь рот, вошёл Дикон. В руках он нёс крошечного ягнёнка, а рядом трусил маленький рыжий лис. На левом плече у Дикона сидела Скорлупка, на правом – ворон, а голова и лапки Орешка выглядывали из кармана его куртки.

Колин медленно сел и широко раскрытыми глазами уставился на Дикона. Он смотрел и смотрел и всё не мог насмотреться – как в тот раз, когда к нему вошла Мэри. Сказать по правде, хоть он и много слышал о Диконе, он совсем не представлял себе, какой он, и не ожидал, что лисёнок, ворон, белочки и ягнёнок окажутся до того спаяны с ним, как если бы составляли одно целое. Колин в жизни не разговаривал с другим мальчиком – от радости и любопытства он совсем растерялся и даже не пытался заговорить.

Но Дикон совсем не оробел и не смутился. Ведь он не растерялся, когда впервые увидел своего ворона, который не понимал его языка, а только молча глядел на него. Птицы и звери всегда так себя ведут, пока не поймут, кто ты. Дикон подошёл к Колину, сидевшему на диване, и тихонько положил ему на колени ягнёнка – малыш тут же прижался к тёплому бархату халата и принялся тыкаться в его складки, нетерпеливо ударяя своей кудрявой головкой Колину в бок. Разве тут можно было молчать?

– Что это он делает? – воскликнул Колин. – Что ему надо?

– Мать ищет, – отвечал, всё шире улыбаясь, Дикон. – Я его немного недокормил – я знал, что тебе захочется посмотреть, как он ест.

Он опустился на колени возле дивана и вынул из кармана бутылочку с молоком.

– Иди сюда, малыш, – сказал он и загорелой рукой осторожно повернул к себе белую шерстяную головку. – Вот что ты ищешь. Твоя еда здесь, а не в бархатном халате. На вот!

Он сунул резиновую соску, надетую на бутылочку, в жадно ищущий рот – ягнёнок блаженно и жадно засосал.

Тут уж никто не раздумывал о том, что сказать. Насосавшись, ягнёнок заснул, а Колин и Мэри засыпали Дикона вопросами. Дикон рассказал им, что нашёл ягнёнка на рассвете ровно три дня назад. Он стоял среди вереска, слушал жаворонка и смотрел, как весёлый певец поднимается всё выше и выше в небо, пока не превратился в чёрную точку в небесной синеве.

– Если б не его песенка, я бы его совсем потерял. Я стоял и думал, как это я его слышу, когда он вроде как из этого мира совсем исчез. Вдруг слышу где-то в кустах можжевельника совсем другой звук. Слабенькое такое блеяние… Я понял, что это новорождённый ягнёнок и что он голоден, а только с чего это ему быть голодным? Значит, он мать потерял. Стал я его искать. Ну и пришлось мне побегать! Я и в можжевельнике искал, и вокруг ходил, ходил, а найти никак не мог. Наконец приметил белое пятнышко у большого валуна на горке, залез туда и вижу: лежит малыш, полумёртвый от холода и голода.

Меж тем ворон то вылетал важно в парк, то возвращался и о чём-то докладывал карканьем, а белочки резвились в ветвях огромных деревьев, стоявших под окном, бегали вверх и вниз по стволам и ползали по веткам. Лисёнок же устроился рядом с Диконом, который уселся на коврик возле камина.

Потом все трое смотрели книги о садоводстве – Дикон знал, как в народе называют разные цветы, и мог точно сказать, какие из них уже появились в саду.

– Этого названия я не знаю, – сказал он, указывая на цветок, под которым стояла подпись «аквилегия», – только у нас его зовут водосбор. А вот это львиный зев, и оба дикорастущие, у нас в живых изгородях их тьма! Ну а это садовые, у них цветы и покрупнее, и поярче. В нашем саду водосборов видимо-невидимо. А когда распустятся, кажется, словно на клумбе бабочки голубые и белые сидят и крылышками трепыхают.

– Я должен на них посмотреть! – вскричал Колин. – Нет, я должен на них посмотреть.

– Да уж конечно, – согласилась Мэри серьёзно. – Что время зря терять!