Текст книги "Стеклянное лицо"

Семья

Максим Чилдерсин оказался прав во всем. Не прошло и получаса, как Неверфелл уже сидела в его подпрыгивающей карете и смотрела на головы двух коренастых гнедых пони. Ее ладони то и дело тянулись к лицу в попытке понять, чем оно занимается. Прямо сейчас ее рот растягивался в широченной улыбке, а настроение улучшалось с каждой секундой. Что бы ни было дальше, она больше не сидит в клетке. И что совсем хорошо, она спасла Зуэль и Боркас от неприятностей, а Грандибля – от палача.

Вокруг было так много новых картин и звуков, и они опьяняли ее. Кареты на дорогах были без крыш, чтобы не застрять в туннелях с низкими потолками, поэтому Неверфелл могла рассматривать хорошо одетых пассажиров. Карета миновала колоннаду из песчаника и поехала по дороге из розового мрамора, напоминающей земляничное мороженое. Кареты здесь были еще красивее, а их пассажиры еще лучше одеты. Неверфелл поразилась, какие они высокие – намного выше людей, встреченных раньше, толпящихся вдоль дорог. Даже их слуги были выше ужасных следователей, от которых ее только что спасли. Неверфелл догадалась, что это придворные, и высунулась из кареты, глазея на них.

Еще один резкий поворот, и карета оказалась на улочке длиной метров пятнадцать. По обе стороны на десять метров вверх поднимались стены, разрисованные силуэтами разнообразных домов, которые она нередко видела в книгах. Пастельная краска мягко сияла. В стенах были пробиты двери и поблескивали окна, а кое-где виднелись деревянные балконы, с которых свисали бумажные фонари, похожие на разноцветные луны.

– Вот мы и приехали, – объявил Чилдерсин.

Неверфелл помогли выйти из кареты, и она остановилась, поедая глазами улицу. Под ногами был булыжник. Оштукатуренный потолок выкрашен в темно-синий цвет ночного неба. Неподалеку люди прогуливались под балдахинами, которые держали слуги, или отдыхали в деревянных шезлонгах.

– Здесь тепло! – Неверфелл открыла рот и медленно выдохнула, но у нее изо рта не шел пар. – Почему здесь так тепло? – Она почти не слушала, как Чилдерсин терпеливо объясняет ей, что под полом тлеют угли.

Пешеходы обходили Неверфелл стороной, поднося к носу надушенные платки, но при этом рассматривали ее с искренним любопытством. Неверфелл ощутила себя кляксой на странице, исписанной каллиграфическим почерком, но все вокруг было настолько прекрасным, что она отбросила эти мысли. Неожиданно она снова стала самой собой – неуклюжей торопыгой, которой хочется всюду сунуть нос и пальцы.

– Смотрите! Обезьяна!

– Эм-м, нет, Неверфелл. Это просто невысокий слуга, он сутулится.

– У этого мужчины усы крашеные!

– Как мило. Неверфелл, если ты изволишь пойти…

– Почему дома выглядят так, словно их посыпали сахаром?

– Потому что… Неверфелл, я не думаю, что тебе стоит туда лезть. Нет, нет, Неверфелл! Не надо лизать стены! Иди сюда.

Только твердая рука, взявшая ее за шиворот, помешала Неверфелл с любопытством устремиться прочь, и ее с трудом препроводили к одному из домов. При приближении Чилдерсина дверь распахнулась, и Неверфелл оцепенела, когда наружу хлынула толпа слуг. Услужливые руки сняли с нее ботинки, подставили тапочки. Кто-то забрал пальто Чилдерсина, и им дали теплые чашки с подогретым сидром. При этом Неверфелл и Чилдерсину, кажется, даже не пришлось сбавлять шаг.

Неверфелл не знала, чего ожидать, и вошла в дом, думая, что ей сразу же сунут в руки метлу и дадут огромный список заданий. Но, отхлебывая сидр, она заподозрила, что жизнь явно налаживается.

– Сначала дело, – объявил Чилдерсин, пока Неверфелл изумленно рассматривала квадратную комнату, аккуратно вырезанную в камне и украшенную коврами. Ни неровных стен, ни сталагмитов, ни каменной пыли. – Здесь есть кое-кто, кто очень обрадуется твоему появлению, Неверфелл.

Он провел ее в следующую комнату, и Неверфелл изумленно вскрикнула:

– Зуэль!

Это и правда была таинственная блондинка. Она казалась еще большим ангелочком, чем прежде. И что самое замечательное, она продолжала присматривать за кроликом, которого ей препоручила Неверфелл. Зверька вымыли и посадили в маленькую переносную клетку. Его шею украсили розовым бантом, хотя кролик уже изрядно погрыз ленту.

Зуэль бросилась к Неверфелл, потом замешкалась, но все же осторожно обняла ее, не обращая внимания на влажную, потрепанную одежду. Как и прохожие на улице, она никак не могла оторвать взгляд от лица Неверфелл, но продолжала улыбаться. Это была «улыбка номер один», теплая и уверенная.

– Зуэль Парактака Чилдерсин, моя любимая племянница, – представил ее Чилдерсин. – Зуэль, ты уже знакома с Неверфелл.

Неверфелл обратила внимание, что, несмотря на храброе Лицо, ее подруга очень бледна. Внезапно она вспомнила о своей роли в плане Зуэль, роли, которая обернулась сущим провалом. А в следующий миг она вспомнила о своем обещании никогда не признаваться, что знакома с Зуэль и Боркас.

– О нет! Разве я… – Неверфелл умолкла, подумав, что, если закончит предложение, все будет еще хуже. – Ты в порядке? То есть у тебя нет проблем?

– Больше нет, – быстро сказал Чилдерсин. – Ты спасла ее, подписав бумаги. Кстати, это одна из причин, почему я с такой готовностью решил помочь тебе. Ты так рисковала, чтобы защитить едва знакомую девочку, и я подумал, это самое меньшее, чем я могу тебе отплатить.

Неверфелл заулыбалась и ткнула пальцем в кролика, который попытался цапнуть ее зубами.

– О… но этот кролик принадлежит мастеру Грандиблю! Можем мы отправить кролика к нему, а я напишу записку? Просто сообщу, где я и что со мной все в порядке.

– Разумеется, – с улыбкой согласился Максим Чилдерсин. – А теперь мне надо кое-что обсудить с Зуэль, но я оставляю тебя в хороших руках. Мисс Хоулик! – В ответ на его зов в дверях появилась женщина средних лет. – Это юная леди, о которой я говорил. Теперь она будет жить здесь. Ей нужны бумага и карандаш, чтобы написать прежнему опекуну. А потом у меня будет для вас поручение. Последние несколько дней были очень трудными для Неверфелл, поэтому ей понадобятся горячая ванна и новая одежда. Через двадцать пять часов она должна быть готова для самых высших кругов. Высочайших.

От любви к окружающим у Неверфелл кружилась голова. Она откинула назад грязные косички, радостно уставилась в круглое, ничего не выражающее лицо мисс Хоулик и объявила:

– Ваше лицо похоже на большую булочку!

Чилдерсин и мисс Хоулик переглянулись.

– Сделайте что сможете, – уступил Чилдерсин.

Зуэль ужасно гордилась тем, что у нее всегда есть план. Когда случалась катастрофа, она неизменно сохраняла чуть более холодную голову, чем ее сообщники, и быстрее соображала, как обратить ситуацию в свою пользу.

Но сейчас она не могла совладать с собой. Следуя за дядей, она мысленно перебирала свой репертуар улыбок, но отчаяние нарастало. Зуэль не была до конца уверена, насколько зол ее дядя, но точно знала, что не может позволить себе казаться веселой, легкомысленной, беспечной или самодовольной. Слишком поздно быть милой и обаятельной.

На самом деле дядя приходился ей прапрапрадедушкой. Как многие из его круга, Максим Чилдерсин принял необходимые меры, чтобы его тело не старело. Он выглядел молодым и умел расположить к себе людей, но Зуэль знала, что он смотрит на мир глазами старика и замечает каждую мелочь. В семье у Зуэль были враги, однако ее голова всегда была вскинута высоко, увенчанная одобрением и ожиданиями Максима Чилдерсина, словно короной. Но сейчас она опасалась, что ее корона упала.

– Пойдем в мою лабораторию. Там нам не помешают.

Как обычно, комната была слабо освещена, чтобы не потревожить изменчивые Вина. Зуэль аккуратно ступала между столиками, заставленными бутылочками, весами и масками-ловушками, оберегающими от ядовитых испарений. У Зуэль, как и у каждого члена семьи, достигшего соответствующего возраста и обладающего достаточным умением обращаться с Винами, в распоряжении имелась собственная лаборатория. Смешивание Настоящих Вин – опасное дело, ведь все они обладают разными характерами, зачастую противоречивыми.

В углу лаборатории Максима Чилдерсина вздыхала белая бочка Дымственного Вина, разрисованная алхимическими символами. В центре комнаты беспокойно поскрипывал, дозревая, бочонок Аддлемо. Чтобы сдержать сварливый нрав своего детища, винодел солью начертил вокруг него несколько концентрических кругов. Вина еще не были готовы к смешиванию. В Аддлемо недостаточно ясно звучали полутона ванили, а Дымственное Вино пока не побороло страх перед незнакомцами. Но оба, если их потревожить, были способны вырвать из человека душу, как дерево из земли.

Чилдерсин опустился в широкое мягкое кресло и несколько минут пристально изучал свою прапраправнучку. Она к тому времени уже сделала выбор в пользу Лица номер 65 – «Ученик, почтительно ожидающий распоряжений», самого безобидного в ее арсенале.

– Так-так-так. Вы только посмотрите на нее. Я всегда думал, что справляюсь с ролью дядюшки, но оказалось, кое-что я упустил. Стоило мне на секунду отвлечься, и моя любимая племянница решила резко повзрослеть.

При желании его слова можно было расценить как комплимент, но Зуэль почему-то только сильнее занервничала. Она давно научилась различать в мягком тоне Максима Чилдерсина предвестники грядущего камнепада.

– Я сразу понимаю, есть ли у человека талант и стоит ли тратить на него время, – продолжал он. – И в тебе, Зуэль, я с первых дней видел потенциал. Ты знаешь, зачем я отправил тебя в школу Боморо? Чтобы ты набралась опыта. Дочери именитых семейств, амбициозные, умные, безразличные к богатству твоей семьи, – среди них ты должна была в полной мере овладеть искусством интриг и манипуляций. Подразумевалось, что школа Боморо подготовит тебя к тому, чтобы вступить в большую игру, когда ты станешь старше. Но тобою овладело нетерпение, верно?

Зуэль сглотнула и опустила голову.

– Тебе хотелось поскорее присоединиться к взрослым играм. – Максим Чилдерсин не спрашивал, но утверждал. – И когда мадам Аппелин пришла в Боморо, чтобы поговорить с директрисой насчет прослушивания для Глиняных девочек, ты решила залезть к ней в сумку и посмотреть, что там за бумаги.

– Мне… мне очень жаль. – Все силы Зуэль уходили на то, чтобы говорить ровным голосом. – Я была излишне самонадеянна… и просто хотела помочь. Я знаю, что мадам Аппелин – не друг нашей семье. Я думала, что найду в ее сумке какие-нибудь компрометирующие документы или письма. Я надеялась оказаться полезной…

– Полезной? – мягко переспросил Чилдерсин. – Тебя поймали за руку. Какая нам от этого польза? И после, вместо того чтобы пойти ко мне и рассказать о случившемся, ты предпочла все утаить. Ты решила обманом заставить создательницу Лиц выпить Вино, которое стерло бы ее воспоминания о последнем месяце – и о девочке, сунувшей любопытный нос в чужую сумку. А когда тебе встретилась Неверфелл, ты решила, что лучше будет подослать к мадам Аппелин ее. Я все верно изложил?

Зуэль слушала дядю спокойно, сохраняя на лице выражение почтительного внимания. Она не могла позволить себе трястись от страха, ведь он расценил бы дрожь как постыдную мольбу о снисхождении и еще больше разочаровался бы в ней. Вместо этого Зуэль просто кивнула, сжав пересохшие губы.

– У тебя хорошее зрение, Зуэль. Посмотри на бутылку, которая стоит перед тобой. Что ты можешь о ней рассказать?

Зуэль прочистила горло и, уняв дрожь в руках, взяла вино, чтобы изучить этикетку.

– Это Пермонниак шестидесятидвухлетней выдержки. Ему нужен еще год, чтобы войти в полную силу. Очень редкое вино. И очень дорогое.

– И если бы кто-нибудь задал мне вопрос, что представляет для меня большую ценность – ты или это вино, как думаешь, что бы я ответил?

Сердце Зуэль упало. Какой ответ он хочет услышать?

– Это очень ценное вино, – неуверенно начала она. – Я…

Чилдерсин горько усмехнулся:

– Не будь глупой. Тут не может быть вариантов. Для меня нет ничего важнее семьи. Ты значишь для меня больше, чем все бутылки Вина.

Но Зуэль не спешила расслабляться – она чувствовала, что разговор еще не закончился.

– Итак, ответь-ка на мой следующий вопрос. Предположим, что прямо сейчас мне нужно выбрать, кого спасти – тебя или это Вино. Что я выберу?

Зуэль беспомощно подняла глаза на человека, которым восхищалась больше всех в мире. Голос не слушался. С губ рвался ответ, но Зуэль не хватало храбрости облечь его в звук: «Меня?»

Чилдерсин подался вперед и уперся локтями в колени.

– Еще пару дней назад я бы легко ответил на этот вопрос, – сказал он. – Но сегодня сделать это гораздо сложнее. Как я говорил, для меня нет ничего важнее семьи. Ничего. Все мои действия направлены на то, чтобы упрочить положение нашего клана и обеспечить его безопасность. Эта бутылка, – он ласково постучал по пробке, – ценный вклад, который поможет мне укрепить наши позиции и защитить семью. Несколько дней назад ты была таким же вкладом в светлое будущее Чилдерсинов. Но твоя детская шалость поставила всю семью под удар. Должен ли я оберегать того, кто подверг нас опасности?

Зуэль покачала головой. Теперь она уже не могла унять дрожь. Несмотря на ласковый тон дядюшки, его вкрадчивые речи как будто сдирали с нее кожу.

– Если я могу что-либо сделать, как-то…

– Что ты можешь сделать? У тебя наготове еще один план? Наподобие того, в результате которого мы оказались замешаны в воровстве, подделке документов, умышленном похищении памяти и сговоре с чужаком?

– Неужели следователи…

– …знают о твоем участии во всем этом? Нет. Я прибыл до того, как Неверфелл успела сообщить им что-нибудь полезное. Разумеется, останься она у них, рано или поздно девочка выложила бы всю правду. Мне пришлось выкупить ее и подписать договор об опекунстве, что обошлось недешево. Боюсь, молчание мадам Аппелин обойдется нам еще дороже. Я уже связался с ней, и, к счастью, она согласилась хотя бы обсудить случившееся.

Зуэль стало чуть легче дышать. С тех пор как ее план провалился, девочка все время боялась, что следователи схватят ее, будут допрашивать в темном зале, а потом бросят гнить в какой-нибудь сырой пещере с летучими мышами. Дядя спас ее. Это означало, что он по-прежнему ценит свою племянницу, несмотря на все, что она натворила.

– Спасибо, – прошептала Зуэль. – Обещаю, я больше не буду вмешиваться в дела двора.

– Еще как будешь.

Зуэль удивленно подняла глаза и увидела на лице дяди грустную улыбку.

– Ты решила, что готова играть по-взрослому. И я очень надеюсь, что ты не ошиблась, Зуэль. Потому что после того, как ты вступила в игру, выйти уже нельзя. Ты в игре, дорогая. Обратной дороги нет.

За всю жизнь Неверфелл ни разу не принимала горячую ванну с пузырьками и следующие шесть часов с наслаждением наверстывала упущенное. Жесткие от грязи косички торчали ломаными прутиками, но мисс Хоулик втирала в них ароматные масла и терзала щетками и расческами до тех пор, пока у Неверфелл не появились волосы – гладкие и шелковистые, они лезли в глаза, рыжими завитками спускались на плечи, колыхались в воде.

С въевшимся в кожу Неверфелл запахом сыра справиться было сложнее. Мисс Хоулик боролась с ним при помощи масел чабреца, шафрана и сандала и жесткой пемзы. Но главным ее оружием стали бесконечные ведра горячей воды. Наконец пальцы у Неверфелл совсем сморщились, а подошвы побелели. И когда от сырного запаха осталось лишь легкое воспоминание, учуять которое мог только самый чувствительный нос, мисс Хоулик послала служанку за некой мисс Метеллой.

Неверфелл хватило одного взгляда на мисс Метеллу, чтобы в страхе нырнуть поглубже в ванну, прячась под покровом мыльной пены. Мисс Метелла оказалась пожилой румяной женщиной со спокойным голосом, но все впечатление портили розовые повязки на глазах. На повязках синими нитками были вышиты глаза.

Неверфелл догадалась, что перед ней парфюмер, – их обычно ослепляли, когда принимали в ученики. Также Неверфелл знала, что парфюмеры не любят сыроделов, чья вонь оскорбляла их тонкое обоняние. Не способствовал дружбе и тот факт, что сыроделы обладали раздражающей привычкой улавливать запах Духов, применяемых втайне от остальных. Но у мисс Метеллы вид был до того благодушный, что Неверфелл отважилась высунуть нос из воды.

– Не бойся, дорогая, – улыбнулась парфюмер и капнула в воду что-то из пипетки. – Мы с тобой друзья Чилдерсинов, а значит, у нас нет причин враждовать.

Когда семь часов спустя Неверфелл посмотрела в зеркало, она увидела совсем другую девочку. Несколько минут она изумленно хлопала себя по бокам, как пытающийся согреться пингвин, желая убедиться, что это и в самом деле ее отражение. У новой Неверфелл были ниспадающие на плечи мягкие волосы цвета красного золота и простое зеленое платье с белой меховой опушкой на воротнике и рукавах. Пальцы так и чесались открутить вязаные шишечки с кружевных перчаток. На зеленых башмачках тоже белела опушка. А веснушчатое лицо светилось радостным изумлением.

Она принялась экспериментировать и растягивать щеки в разные стороны, заставляя лицо принимать разные выражения, но заметила, что за ней наблюдает Зуэль. К ее удивлению, племянница Максима Чилдерсина решительно подошла и захлопнула зеркало.

– Мисс Хоулик не должна была давать его тебе, – с плохо скрываемым раздражением сказала она. – Я с ней об этом поговорю.

– Что? Но почему? – Неверфелл оторопело уставилась на закрытое зеркало.

– Твое лицо испортится, если будешь так его разглядывать. Да и зачем тебе зеркало, ты ведь уже все видела. – Голос Зуэль снова стал уверенным и по-сестрински заботливым. Губы сложились в спокойную улыбку.

– Что случилось? Я сделала что-то не так?

Неверфелл чувствовала, как между ними невидимой бритвенно острой струной натянулось напряжение. Один неосторожный шаг, и струна разрежет ее пополам. И все равно Неверфелл не задумываясь кинулась бы вперед, только чтобы узнать, в чем причина внезапного охлаждения.

– Что ты сказала Следствию? – Лицо Зуэль было добрым, располагающим к доверию, но взгляд совершенно с ним не гармонировал. Она пытливо всматривалась в черты Неверфелл. – Дядя Максим говорит, что ты ничего им не сказала. Это ведь неправда?

– Нет! Я кое-что им сказала, чтобы объяснить, как я попала к мадам Аппелин, но про тебя ни разу не упомянула.

– Бессмыслица какая-то. – Зуэль меняла ласковую улыбку на выражение вежливой озабоченности и обратно, словно не знала, на каком Лице остановиться. – Разумеется, ты все им рассказала. С чего бы тебе молчать?

Неверфелл недоверчиво посмотрела на нее.

– Но ведь они посадили бы тебя в клетку, как меня! Я не могла этого допустить! Ты же всего-навсего хотела помочь. Ты мой друг!

Настала очередь Зуэль удивленно уставиться на Неверфелл. Во всяком случае, удивлялись ее глаза, остальное Лицо продолжало демонстрировать вежливую озабоченность. Потом она отвела взгляд, и с ее губ сорвался очаровательный смешок.

– Так и есть, – сказала она обычным голосом. – Я твой друг. И теперь я буду присматривать за тобой, Неверфелл. Дядя Максим попросил меня всему тебя обучить: как одеваться, что говорить, как вести себя в приличном обществе. У моего дяди на тебя большие планы.

Неверфелл воспрянула духом:

– Значит, все хорошо?

– Да, Неверфелл. Все хорошо.

Ну разумеется, все хорошо. Неверфелл зря волновалась, теперь она и сама ясно это видела. Она порывисто обняла Зуэль, и та не стала ее отталкивать. Правда, и ответила на ее объятия не сразу. И руки у нее были странно холодными.

Утренняя гостиная

Усталую, оглушенную последними событиями Неверфелл проводили в небольшую прелестную комнату в городском доме Чилдерсинов и сказали, что теперь она принадлежит ей. Неверфелл там очень понравилось, но следующие восемь часов она тщетно пыталась уснуть на маленькой кровати с балдахином и мягким золотым покрывалом. Рука так и тянулась погладить невесомый полог, однако Неверфелл привыкла спать в грубом гамаке и никак не могла устроиться на жестком матрасе. В комнате пахло не дремлющими сырами, а сухими фиалками, и тишину наполняли незнакомые шорохи. К тому же за день в голову Неверфелл набилось столько мыслей и картин, что теперь мозговые шестеренки отказывались угомониться. И наконец, ей чрезвычайно мешали часы в форме петуха, которые стояли на туалетном столике. На циферблате было только двенадцать чисел, часы тикали непривычно громко, но хуже всего было то, что они не били. Напрасно Неверфелл ждала, что они нарушат обет молчания: час проходил за часом, а в комнате раздавалось лишь размеренное тиканье. Наконец Неверфелл не выдержала, подсела к часам и сделала то, что делала всегда, когда выбивалась из ритма времени и пыталась успокоить разгоряченный разум.

Должно быть, в какой-то момент она сама не заметила, как уснула, уткнувшись лицом в кучу деталей, поскольку резкий стук застал ее сидящей за столом. Неверфелл заморгала и, пошатываясь, побрела к двери. На пороге стояла Зуэль в белом платье.

– Ты еще не оделась! – ахнула она. – Разве будильник не разбудил тебя час назад?

Зуэль посмотрела за спину Неверфелл и сверкнула глазами, увидев наполовину разобранные часы, кучку шестерней на кружевной салфетке и остроклювую голову чуть в стороне.

– Неверфелл! Это ты разобрала часы?

– Я чинила их! – заикаясь, ответила Неверфелл. – Хотела сделать так, чтобы они били. Мне сказали, что все в этой комнате мое, и я решила, что никто не станет возражать, если я…

– Но это не значит, что тебе разрешили ломать вещи. Ты можешь пользоваться ими, но нельзя творить все, что тебе вздумается. – Зуэль глубоко вздохнула и пригладила волосы рукой. – Ладно. Скорее одевайся, не то мы опоздаем к завтраку.

Торопливо натянув платье, Неверфелл присоединилась к Зуэль в коридоре и с удивлением обнаружила, что остальные Чилдерсины тоже уже проснулись.

– Почему все встают одновременно? – шепотом спросила она. – Неужели вы спите не по очереди, чтобы кто-то обязательно бодрствовал?

Такой порядок вещей казался ей очень странным и непродуманным. Зуэль покачала головой.

– Мы всегда завтракаем вместе в Утренней гостиной, – ответила она. – Дядя Максим верит в семейные узы и настаивает на том, чтобы хотя бы раз в день мы собирались за одним столом. Должно быть, так заведено в надземном мире, и он хочет, чтобы мы следовали его примеру. Дядя Максим очень интересуется надземным миром. Он даже заставляет нас жить по его времени.

Зуэль махнула рукой на стену, и Неверфелл заметила, что они прошли мимо еще одних часов с таким же непривычно голым циферблатом.

– Но ведь… тогда… получается, что время на ваших часах отличается от остального времени в Каверне, – пробормотала Неверфелл. Будущая жизнь в доме Чилдерсинов вдруг представилась ей очень запутанной.

– Так и есть, – кивнула Зуэль. – Но мало кто отваживается перечить дяде Максиму, так что он почти всегда и во всем оказывается прав. Мы стали жить по надземному времени, когда мне было семь, и знаешь что? Никто в нашей семье с тех пор не выбился из ритма.

Неверфелл подумала, что, возможно, поэтому Чилдерсины пышут здоровьем и полны жизни. В Каверне легко было заметить тех, кто постоянно выбивается из ритма. Этих людей отличал лишний вес, мыльно-бледный цвет кожи и общий болезненный вид. Чилдерсины, напротив, выделялись чистой кожей, ясным взглядом и удивительной бодростью.

Утренняя гостиная находилась за пределами дома. Выйдя через заднюю дверь, обширный клан Чилдерсинов в полном составе зашагал по туннелю, которым могли пользоваться только они. Виноделы, как на подбор высокие и прекрасно сложенные, целеустремленно двигались вперед, являя собой необычное и впечатляющее зрелище. Важные дамы с украшенными кисточками зонтиками, призванными защитить их от срывающихся с потолка капель, толкали перед собой отделанные шелком коляски с младенцами. Семенившие следом за Чилдерсинами слуги с дымящимися кофейниками и круассанами на серебряных подносах в сравнении с господами выглядели чахлыми и тусклыми.

– Дяде Максиму понравилась комната в другом квартале, – вполголоса объяснила Зуэль. – Он сказал, что там освежающая обстановка, и повелел обнести ее стеной и построить проход к нашему дому. Так всегда происходит. Дядя Максим находит что-то, что ему по душе, покупает, а мы приспосабливаемся.

– Со мной он так же поступил? – шепотом спросила Неверфелл. Зуэль сделала вид, что не услышала.

Утренняя гостиная оказалась красиво обставленной залой с большим столом из орехового дерева посередине. В нише, вертя головами во все стороны, пронзительно щебетали две заводные бронзовые птицы. Под потолком висела стеклянная сфера, заливавшая комнату удивительным бело-синим светом, который потряс Неверфелл до глубины души. Она привыкла к царившему в Каверне желтому и зеленоватому освещению и, едва переступив порог гостиной, почувствовала себя живой, как никогда прежде, словно умылась кристально чистой родниковой водой. Но Чилдерсины, даже не взглянув на сферу, принялись рассаживаться вокруг стола. Увидев всю семью в сборе, Неверфелл в который раз поразилась, насколько Чилдерсины выше, здоровее, ярче и элегантнее всех знакомых ей жителей Каверны. Рядом с ними она в кои-то веки не чувствовала себя переростком.

– А, Неверфелл, – приветственно кивнул ей дядя Максим. Неверфелл с облегчением обнаружила, что ей отвели место между ним и Зуэль. – Прошу внимания, это Неверфелл. Обращайтесь с ней аккуратно. В конце концов, я ее только что купил, и она обошлась мне недешево.

В доме Грандибля Неверфелл привыкла торопливо проглатывать еду в перерывах между бесконечными заданиями, которые поручал ей сыродел. За столом у Чилдерсинов она впервые узнала, что существуют определенные правила. Даже яйца подавали в специальных фарфоровых чашечках, и люди аккуратно стучали по ним ложками, вместо того чтобы попросту ободрать скорлупу. Неверфелл наблюдала за Чилдерсинами чуть ли не с благоговением, ломая хлеб на коленях и украдкой, будто воришка, таская кусочки в рот. Чилдерсины словно точно знали, когда смеяться, как смеяться и когда остановиться; каждую шутку или остроту они встречали взрывом идеально согласованного смеха, который утихал в один миг, и только Неверфелл никак не могла подстроиться. К счастью, никто на нее не пялился, лишь изредка она ловила на себе случайные улыбчивые взгляды.

– Зуэль, это твои родители? – шепотом спросила Неверфелл, едва заметно кивая на пару, сидевшую напротив ее светловолосой соседки.

– Нет, это мой дядя и его жена, – так же шепотом ответила Зуэль. – Моих родителей поглотила бутылка Сардонского, когда мне было два года.

Она сообщила об этом так беззаботно, что Неверфелл оставила соболезнования при себе из страха показаться глупой.

Чилдерсины тихо делились последними сплетнями, большинство которых касались недавних краж, совершенных печально известным Клептомансером. Его преступления отличались дерзостью, непостижимостью и, казалось, преследовали цель вызвать как можно больше раздражения и недовольства. В этот раз, к примеру, Клептомансер похитил большое водяное колесо, которое вращала подземная река. Позже колесо нашли в заброшенной каменоломне. Оно лежало на боку, накрытое огромной скатертью и заставленное семнадцатью приборами для ужина.

Неверфелл не могла сосредоточиться на мерном журчании разговора. Все ее мысли занимал голубой свет. Он нашептывал ей о диких пространствах, лежащих за слепым пятном в ее памяти. Неверфелл потянулась за чашкой, но ослепительная белизна фарфора заставила ее моргнуть, и на секунду перед ее мысленным взором возникла бескрайняя, сверкающая поверхность воды, словно усыпанная бриллиантами. Неверфелл почти видела ее. Она хотела ее увидеть.

Вода! Ей нужна вода. На столе – только руку протяни – стояла большая бутыль. И… точно! Чаша с фруктами. Неверфелл торопливо освободила ее от яблок и груш и наполнила водой. Нет, все равно не так. Но если она расплещет воду вокруг, чтобы поверхность стола засверкала…

– Неверфелл, что ты делаешь? – прошипела Зуэль, не размыкая губ.

Неверфелл медленно убрала пальцы от чаши. Все Чилдерсины смотрели на нее. У некоторых на одежде темнели влажные пятна.

– Я… – Неверфелл в смятении уставилась на свои мокрые пальцы. – Там была вода. Много воды. Она простиралась до самого края… И свет. Яркий свет. Голубой, как… – Она подняла глаза к стеклянной сфере под потолком. – Мне почему-то кажется, что я помню этот свет.

Неверфелл медленно опустилась на стул и мысленно от всего сердца поблагодарила Чилдерсинов за то, что те – пусть и не сразу – вернулись к прерванным разговорам. Но вскоре она поняла, что Максим Чилдерсин по-прежнему неотрывно смотрит на нее, позабыв о воткнутой в яйцо чайной ложке.

– Мне кажется, что я помню этот свет, – тихо повторил он и положил испачканную в голубом желтке ложку на стол. – Я не люблю несоответствия, Неверфелл. В прошлую нашу беседу ты сказала, что ничего не помнишь о первых годах своей жизни.

Неверфелл услышала в его голосе незнакомые интонации, и на нее словно повеяло холодом.

– Но я и в самом деле ничего не помню! – поспешно воскликнула она. – Только какие-то обрывки. Чувства. И даже не знаю, настоящие это воспоминания или я все выдумала. Так бывает, когда просыпаешься и не можешь вспомнить, что тебе снилось, но в голове что-то остается.

– Что именно?

Неверфелл пожала плечами.

– Что-то расплывчатое… Чувство, которое не описать словами. Я толком ничего не помню, но иногда просто знаю, что что-то не так. Например, вон те птицы. – Она бросила взгляд на бронзовых птиц, которые раскрывали клювы, выдавая звонкие трели. – Они неправильные. Поют, как музыкальные шкатулки. Настоящие птицы поют не так. И я просто это знаю.

– Интересно.

От пытливого взгляда главного Чилдерсина Неверфелл все больше становилось не по себе.

– И… есть еще кое-что. Не знаю, воспоминание это или нет.

Неверфелл, запинаясь, рассказала Чилдерсину о дивном лесе, полном тягучего света, который привиделся ей, когда она съела ломтик Стертона. Затем, замолчав, покусала губу и подняла глаза на винодела:

– Мастер Чилдерсин, я хотела спросить. Можно ли определить, что именно Вино заставило тебя о чем-то забыть? Есть какой-то способ это узнать?

– Да, Неверфелл. Есть отличительные признаки. – Максим Чилдерсин аккуратно сложил салфетку. – Но эта тема заслуживает отдельной беседы. После завтрака жду тебя в своем кабинете.

– Посмотри на эти картины, Неверфелл. – Максим Чилдерсин устроился в кресле, обитом дорогим дамастом, и, сложив худые руки на груди, внимательно поглядел на нее. – Расскажи, что чувствуешь, когда смотришь на них. Пробуждают ли они твои воспоминания?

Неверфелл медленно обошла комнату, стены которой были увешаны многочисленными картинами. Ее пальцы легко скользили по завиткам и изгибам позолоченных рам. На половине картин в мельчайших подробностях были изображены налитые соком кисти винограда. Разумеется, в Каверне Неверфелл не доводилось пробовать свежий виноград, но она часто видела его на рисунках, так что узнала без труда. Остальные картины были пейзажами. Над линией горизонта – то почти идеально ровной, то причудливо изломанной – пламенели десятки нарисованных небес. Кое-где Неверфелл заметила бледный, слегка лохматый шар солнца. Никогда еще она не видела разом столько надземных пейзажей.