Текст книги "Апостол зла"

– Таких, как он, нет. Кожа оливковая, глаза голубые. Он только один такой. Он меня ищет. Если такой человек появится возле тебя, или попытается заговорить с тобой, или ты просто увидишь кого-то, похожего на него, немедленно звони мне.

Кэрол поняла, что Джимми боится.

– Звонить тебе? Зачем? Что ты сможешь сделать?

Он отвернулся и посмотрел в окно.

– Спрятаться.

Ноябрь
Глава 6

Лизл бросила взгляд на настольные часы, закончив последнюю проверку расчетов. Полдень. Идеально уложилась в срок, И проголодалась. Натянула жакет, прихватила подушку, выскочила в коридор.

Эл Торрес, коллега-профессор, проходил мимо, поднимался по лестнице, поеживаясь в легком спортивном костюме.

– Собрались в кафе, Лизл?

– Нет, Эл, сегодня у меня завтрак с собой в пакете.

– Опять?

– Я на диете. Все рухнет, если я попаду в эту грязную обжираловку.

Он засмеялся.

– Похоже, вы по-настоящему взялись за дело. И у вас здорово получается. Умная девочка!

Лизл собралась упрекнуть его за «умную девочку» – помилуй Бог, ей тридцать два года, – но сообразила, что он сказал это без всякой задней мысли. У него две дочки, и он, должно быть, просто привык произносить эту фразу.

Она вытащила из старенького факультетского холодильника свой завтрак, заглянула в пакет: четыре унции творога с кусочками ананаса, две морковки, два корешка сельдерея и диетический напиток «Доктор Пеппер».

Она облизнулась.

«Вкусненько-превкусненько, прямо жду не дождусь...»

Однако результат налицо. Благодаря трехмильной пробежке каждое утро и строжайшей диете в течение дня, она всего за шесть недель сбросила пятнадцать фунтов. И чувствует себя как нельзя лучше.

Лизл пошла к вязу. Уилл был там, перед ней, сидел на свежеопавших листьях, разворачивая гигантский сандвич. У нее слюнки потекли при виде просоленной говядины толщиной в дюйм, заложенной между Толстенными ломтями ржаного хлеба.

– Вы специально покупаете такие штуки, чтобы устраивать мне пытку, правда?

– Нет. Я покупаю их, чтобы устраивать пытку себе. Вы, южане, понятия не имеете о надлежащем приготовлении соленого мяса. Может быть, с виду оно ничего себе, но с точки зрения вкуса это лишь бледное подобие сандвичей, которые люди в Нью-Йорке едят каждый день. Чего бы я только не дал за горячую пастрами из деликатесной лавки «Карнеги».

– Ну так поезжайте и съешьте..

Уилл на секунду отвел глаза.

– Возможно, когда-нибудь я так и сделаю.

– Вы говорите как истинное дитя Нью-Йорка. Я думала, вы выросли в Вермонте.

– Я жил в разных местах на севере, тюка не перебрался – Он вдруг подался вперед и уставился на ее грудь. – Новое украшение?

«Не думай, что я не вижу, как ты уводишь разговор своего прошлого», – мысленно произнесла она, улыбаясь и беря в руки раковину, висящую на золотой цепочке.

– И да, и нет. Цепочка давно валялась в шкатулке раковина всегда была у меня. Я просто однажды решила составить из них одно целое.

– Что это за раковина? Очень красивая.

– Она называется каури. Собственно говоря, на островах южных морей люди пользуются ими вместо денег.

Это была раковина Раф. Пару недель назад Лизл полезла в коробку из-под ботинок и вытащила ее. Сверкающая каури со сложным пятнистым узором. Прекрасная – как Раф. Ювелир просверлил дырочку, и получился медальон. И только самой Лизл известно, что он означает.

Через секунду Уилл снова вытаращил глаза, на сей раз на скудное содержимое ее пакета, выложенное на бумажную салфетку.

– Я смотрю, вы все держитесь этой диеты.

– Вот именно, держусь – цепляюсь ногтями. Шесть недель на растительной пище. Мне даже нравится. Выскакиваю из постели каждое утро в предвкушении мириадов поджидающих меня вкусовых ощущений.

– Вы добились неплохих результатов. Я хочу сказать, в самом деле заметна разница. Может, уже достаточно сброшено, чтобы чуточку сжалиться над собой?

– Нет, пока не добьюсь положенного мне веса.

– А именно?

– Ста тридцати фунтов. Еще пятнадцать.

Ого-го! Она сбрасывает вес – запросто! Не скажешь, что для Уилла это что-нибудь значит. Когда ее нет рядом с ним он кажется, моментально превращается в настоящего сфинкса. Но и этот шанс ей не хочется упускать. – По-моему, вот так, как есть, замечательно.

– Существуют расчетные таблицы. Согласно им, женщина среднего сложения, ростом в пять футов пять дюймов, как я должна весить около ста сорока. Может быть, для нормальной жизни это вес оптимальный, но он не годится для той одежды, которую я желаю носить.

– Все равно, на мой взгляд, вы смотритесь великолепно.

– Спасибо. – Только ей известно, что, в сущности, внешность ее не играет для Уилла никакой роли. – Впрочем, я вам вот что скажу. Диетическое голодание не только избавляет меня от лишнего груза, но еще заставляет испытывать искреннее сострадание к людям, которые всю жизнь мучаются с лишним весом. Я просто не представляю, как можно год за годом бороться с этими фунтами. Это невероятно утомительно!

Уилл пожал плечами и откусил очередной кусок сандвича.

– Самодисциплина, – проговорил он с набитым ртом и глотнул. – Ставишь перед собой цель и стремишься к ней. А по дороге постоянно делаешь тот или иной выбор. И каждый выбор определяется тем, что ты больше всего ценишь. Для тех, кто сидит на диете, все сводится к выбору между вкусной едой и стройной фигурой.

Странно. Он говорит почти как Раф.

– Это непросто, – заметила она. – Особенно если вокруг тебя люди – вроде вас, например, – которые умудряются совмещать вкусную еду со стройной фигурой. Вам когда-нибудь приходилось чем-нибудь жертвовать каждый час, каждый день, неделю за неделей, месяц за месяцем?

Уилл посмотрел на нее, что-то мгновенно промелькну в его глазах, а потом он отвел взгляд и уставился в горизонт. И вновь в голове ее вспыхнула мысль – что ты повидал, что совершил?

– Не надо... – Голос Лизл дрогнул. – Не надо ни от чего отказываться, пока тебя не заставляют это сделать.

– Мне не хочется думать об этом, – сказал он.

Какое-то время они ели молча. Лизл прикончила свой творог с овощами и осталась голодной – как всегда. Остается утешаться «Доктором Пеппером».

– Вы ведь говорили, что в первый раз сели на диету? – спросил Уилл.

– Да. Раф утверждает, что и в последний. Надеюсь, он прав.

– Это он заставляет вас сбрасывать вес?

– Ничего подобного. По правде сказать, он, настаивает, чтобы я не усердствовала, потому что мы теперь никуда не ходим обедать, как раньше. Он говорит, что я нравлюсь ему такой, какой была при нашей первой встрече.

Она ощутила, как губы ее морщит легкая улыбка при воспоминании о признании Рафа, что его предпочтения относительно женской фигуры совпадают со вкусами Рубенса. Но это не отразилось на ее решимости привести себя в форму.

Уилл хмыкнул.

– Что это значит? – поинтересовалась Лизл.

– Это значит, что он не производит на меня впечатления человека, способного оставить в покое окружающих его людей.

– Как вы можете так говорить? Вы ведь его совсем не знаете.

– Просто такое у меня впечатление. Может быть, по тому что он слишком красив и, кажется, слишком долго имел слишком много денег. Подобные типы обычно склонны считать, что весь остальной мир существует исключительно для их личного пользования.

– Ну, вы же помните старую истину об обложке и книжке. На себя посмотрите. Кто поверит, что вы читаете такую литературу, какую на самом деле читаете?

– Тут вы попали в самую точку. Раф очень глубокая личность для своего возраста. Он вам понравится, если вы познакомитесь.

– Вряд ли я ему ровня. Он водит новехонький «мазерати», а я – «импалу», которой почти столько же лет, сколько ему. Не похоже, чтоб он охотно завязывал дружбу с газонокосильщиками.

Лизл пыталась подавить нарастающее раздражение на позицию Уилла.

– Если вы можете сказать что-то умное и интересное, как вы обычно делаете, ему безразлично, чем вы зарабатываете на жизнь.

Уилл снова пожал плечами.

– Ну, если вы так считаете...

Лизл удивило неприязненное отношение Уилла к Рафу, к человеку, с которым он никогда не встречался, а потом она поняла – он чувствует угрозу!

Должно быть, именно так. Лизл, наверно, единственная в небольшом мирке Уилла, с кем он общается на равных. И теперь видит в Рафе соперника, который отвлекает ее внимание, который может вообще отнять ее у него.

Бедный Уилл. Она поискала способ заверить его, что всегда останется ему другом и будет здесь, рядом; причем такой способ, который не выдал бы, что она угадала гложущие его сомнения.

– Я собираюсь устроить рождественскую вечеринку, – сообщила она.

– Еще даже День благодарения не наступил, – заметил он.

– Через несколько дней наступит. А добрые люди всегда начинают планировать рождественские праздники как раз в День благодарения.

– Ну, если вы так считаете...

– Я так считаю. И я также считаю, что вы приглашены.

Она скорее почувствовала, чем увидела, как Уилл замер на месте.

– Мне очень жаль, но...

– Да ладно вам, Уилл. Я приглашаю людей, которых считаю друзьями, а вы в первых строчках списка. И познакомитесь наконец с Рафом. Я действительно думаю, что вы сойдетесь. Он очень на вас похож. Вы оба гораздо глубже, чем кажетесь.

– Лизл...

Она выложила козырь:

– Я страшно обижусь, если вы не явитесь.

– Бросьте, Лизл...

– Я серьезно. Я никогда раньше не устраивала приемов и желаю, чтоб вы присутствовали.

Последовала долгая пауза, во время которой Уилл глядел вдаль.

– Ладно, – с явным усилием сказал он, – постараюсь

– «Постараюсь» – этого недостаточно. Вы «старались» пойти посмотреть «Метрополис» в прошлом месяце. Мне не надо таких стараний. Мне нужно твердое обещание.

Лизл уловила в его глазах искру страдания – в резком противоречии с улыбкой на губах.

– Обещать не могу. Пожалуйста, не просите меня ни о чем, чего я не могу обещать.

– Хорошо, – мягко сказала Лизл, пряча собственную обиду, – не буду.

Пока они в непривычном молчании приканчивали остатки завтрака, Уилл размышлял о Лосмаре. «Странный субъект. Одинокий. Кажется, ни одного друга, кроме Лизл. Как у меня».

Он видел его издали, и тот не произвел на него особого впечатления. В повторяющихся ночных кошмарах Раф представал крупным планом – изнеженный фатоватый герой-любовник латинского типа, с тонкими, прочерченными карандашиком усиками, стройный и гибкий, как камышинка, увешанный дюжиной золотых цепочек, в белоснежной кружевной рубашке-блузоне с открытой шеей.

Лизл нужен Клинт Иствуд; Уилл опасается, что Принц может тяжело ранить ее.

А если и так, ну и что? Пока он дарит ей счастье, пока не пользуется ее слабостью.

Ведь она очень слабая и ранимая. Он понял это при первой же встрече. Словно нежный дикий зверек, испытавшую жестокое обращение, она возвела вокруг себя плотную оборонительную стену, пытаясь отгородиться от страданий. Но стена оказалась непрочной. За ее постоянной суетливой деятельностью и занятостью Уилл видел одинокую женщину жаждущую любить и быть любимой. Хитрый подход, облеченный в нежные слова, которые скажут ей то, что она хочет услышать, и она откликнется, непременно. Чуть-чуть тепла и нежности, и она откроется, как цветок под утренним солнцем.

Любовь – вот что ей больше всего нужно. Романтическая, сексуальная страсть. Это единственное, чего ей не в силах предложить Уилл. Он может пытаться пробудить ее ум, но не сердце. Может дать ей все, кроме такой любви.

Нельзя отрицать, что эта мысль приходила ему в голову, и не раз. Фактически много раз. Хоть он почти двумя десятками лет старше, был в его отношениях с Лизл момент, когда он догадывался, что пора искать точки не только интеллектуальных контактов. Но этот путь для него закрыт. У него иное предназначение – постепенная подготовка к возвращению к той жизни, что оставлена позади. А в той жизни нет места женщине.

Поэтому Уилл рад, что кто-то подобрал ключик к сердцу Лизл. И только страстно надеется, что этот «кто-то» подходящий. Лизл совершенно особенная. Она заслуживает самого лучшего. Он не верит в возможность вмешательства в жизнь других людей, но абсолютно ясно, что если Раф Лосмара, воспользуется ее слабостью или обманет ее доверие, ему придется вмешаться.

Он никому не позволит ранить Лизл.

Эта мысль поразила Уилла.

Я – защитник беззащитных. Я едва способен о себе самом позаботиться!"

Но почему бы ему не заботиться о защите Лизл? За последнюю пару лет она стала важнейшей частью его существования, единственным в мире другом – по крайней мере, единственным человеком, с кем можно поговорить. На свой собственный лад он полюбил Лизл. Она обладает редкими, драгоценными качествами и нуждается в защите. И Уилл сделает все, чтобы обеспечить ей эту защиту.

Он снова заулыбался. Лизл столько раз признавалась, как сильно обязана ему за то, что он открыл перед ней мир философии и литературы. Если б она только знала. Она сделала для него гораздо больше, чем он когда-либо мог для нее сделать. Необъяснимое сочетание в ней прелести и невинности, ума и чувствительности помогло ему восстановить веру в человечество, веру в жизнь. Когда все было окрашено в самые черные цвета, явилась она, словно солнечный лучик. И теперь в мире Уилла стало светлей.

* * *

В тот день Лизл рано покинула кампус. Дни становились короче, она наслаждалась осенней прохладой. Подъехала к Бруксайд-Гарденс и вдруг поняла, что не хочет идти домой. Сидела в машине на парковке и размышляла, куда девать выигранное сегодня лишнее время. Надо потратить его на статью для Пало-Альто, сказала она себе, но это выглядело не так уж заманчиво. Она чересчур взвинчена, чтобы торчать за компьютерным терминалом.

«Взвинчена? Почему?»

И тут все стало ясно.

Сегодня ей совершенно не хочется быть одной.

Это на нее не похоже. Она всегда была одиночкой, всегда полностью погружалась в свои мысли, так, чтобы постоянно оставаться занятой и не нуждаться в людском обществе. Но не сейчас. Сегодня ей хочется с кем-то побыть.

И не просто с кем-то.

Воспоминание о том, что она мысленно называла «ночью Метрополиса», полыхнуло в душе, и Лизл задрожала в ознобе. С тех пор они с Рафом провели вместе много ночей, все они были чудесными, но та ночь осталась особенной, потому что была первой и потому что пробудила в ней почти всепоглощающую страсть, ту, которую можно насытить лишь иногда и лишь на время, но всегда ненадолго. Теперь она обрела сексуальность, превратилась в цельную, полноценную личность и наслаждалась этим. А Раф... Раф, словно сатир, – всегда готов.

Может быть, даже сейчас.

И, вместо того чтобы тронуть машину с места, Лизл вышла и побрела через парк, срезав заросший травой юго-западный угол, по направлению к Поплар-стрит. Оттуда оставалось четыре коротких квартала до кооперативного особняка Рафа в Парквью, в районе, который город предоставил в распоряжение яппи, не желающих или пока не способных заиметь собственный дом.

Однако дойдя до застройки и шагая мимо рядов современных двухэтажных домов, обшитых пятнистыми голубовато-зелеными клинообразными кедровыми досками, она почувствовала, как в душу закрадывается легкое сомнение. Конечно, его может не оказаться дома, но дело не в этом. Этот визит будет сюрпризом. Что, если он обернется болью и горем ни для кого-нибудь, а именно для нее? Что, если она застанет Рафа с другой женщиной? Что с ней тогда произойдет?

Один внутренний голос утверждал, что она умрет прямо на месте. А другой нашептывал, что и не подумает умирать. С чего бы? Ее уже обманывали и предавали – будь здоров как. А обмана со стороны такого парня, как Раф, даже следует ожидать, не говоря уж о том, что она этого вполне заслуживает.

«Прекрати! – приказала она. – Что за черные мысли!» Раф не раз предупреждал ее, чтобы она не смела так о себе думать. И Лизл пытается. Но это вошло в привычку. А от старых привычек отделываться нелегко.

«Как была занудой математичкой, так ей и останешься». К чему пожилой грымзе вроде нее путаться с молодым парнем вроде Рафа Лосмары? Красавец, умница – что такой мужчина мог в ней найти?

И все-таки он в ней что-то нашел. Кажется, нашел. Вот уже почти месяц они составляют предмет всеобщего интереса в кампусе. Они очень старались сохранить тайну, чтоб кампусу не было до них дела, но скрыть столь близкие, как у них, отношения в таком тесном мирке невозможно. Лизл уверена, что, завидев их вдвоем в городе, некоторые коллеги с факультета со своими супругами цокают языком и покачивают головами, но никто не советовал ей одуматься и развязаться с ним. Ей точно известно, что, если бы Раф готовился к защите на ее факультете, дело выглядело бы совсем иначе. Тогда их отношения вылились бы в скандальный конфликт, и нечего сомневаться, что Гарольд Мастерсон, декан математического факультета, обрушил бы на нее громы и молнии. Но поскольку работой Рафа руководил факультет психологии, их связь терпят глядят на них не столько с презрением, сколько с удивлением и любопытством.

«Давайте глядите, – с усмешкой сказала она. – Вам – свое, мне – свое».

Но действительно ли она получила свое? Или просто обманывает себя?

Она любит его. Она этого не хотела. Она не хотела вновь оказаться в этом уязвимом положении, но ничего не смогла поделать. И ничего не может поделать, только гадать, как он к ней относится. Морочит ее, играет с ней?

Лизл помедлила, постояла перед дверью Рафа, не обнаруживая своего присутствия. Он так молод – нельзя упускать этот факт из виду. Не наскучила ли она ему? Способна ли по-настоящему удовлетворить его? Есть с ним сейчас там кто-нибудь?

Существует лишь один способ проверить.

Сделав глубокий вдох, Лизл постучала. И стала ждать. Никто к двери не подходил. Попробовала еще раз – безрезультатно. Может, его нет дома. А может, не отвечает, потому что...

Лучше не знать.

Но когда Лизл повернула назад, дверь отворилась и вышел Раф с мокрыми волосами и банным полотенцем вокруг пояса. Он был искренне удивлен.

– Лизл! Мне послышался стук в дверь, но я и не думал...

– Если... если я не вовремя...

– Нет! Вовсе нет! Заходи! Ничего не случилось?

Белизна его квартиры неизменно поражала ее – стены, мебель, ковры, рамы картин и большая часть самих живописных полотен – все было белым.

– Нет, – сказала она, входя. – Почему ты спрашиваешь? – Дело в том, что это совсем на тебя не похоже.

Она чувствовала, как самоуверенность ее испаряется.

– Извини. Я должна была позвонить.

– Не смеши меня. Это просто великолепно!

– Ты правда рад меня видеть?

– А ты не догадываешься?

Она бросила взгляд на полотенце и увидела, как оно встает торчком спереди. Она заулыбалась и воспрянула духом. Это для нее. Все для нее. Лизл нерешительно потянулась и распутала узел, завязанный сзади. Полотенце упало.

Да. Для нее. Только для нее.

Она нежно поцарапала его ноготками и опустилась перед ним на колени.

– Я этого не заслуживаю, – пробормотала Лизл.

– Чего не заслуживаешь? – прошептал Раф ей в ухо.

Она вздохнула. Она пребывает сейчас в таком покое и счастье, что чуть не плачет. Изнеможение после любви почти столь же сладостно, как сама любовь. Чтобы мне было так хорошо.

– Не говори этого, – велел он. – Никогда не говори, что не заслуживаешь, чтобы тебе было хорошо. Они лежали бок о бок, соприкасаясь телами, на белой королевских размеров кровати. Заходящее солнце било в окна, заливая бледную комнату золотисто-красным светом.

– Хочешь, я опущу шторы? – спросил Раф.

Лизл рассмеялась.

– Несколько поздновато, тебе не кажется? Если кто-то подсматривал, он уже все увидел.

– Об этом можешь не беспокоиться.

Действительно. Спальня Рафа располагается на втором этаже. Других окон с постели не видно.

Сперва Лизл стыдилась заниматься любовью днем или при свете, особенно когда была толстушкой. Она предпочитала скрывать лишние телеса в темноте. Но теперь, когда она кое-что сбросила, ей стало все равно. В сущности, даже приятно демонстрировать новую стройную фигуру.

– Ты еще похудела, – заметил он, проводя рукой по ее бедру.

– Тебе нравится?

– Ты мне нравишься в любом виде. Гораздо важнее, нравится ли тебе самой худеть.

– Очень!

– Тогда это решает дело. Я за все, что позволяет тебе думать о себе лучше.

– А я за все, что позволит тебе смотреть на меня с тем же удовольствием, с каким смотрю на тебя я.

Лизл нравится смотреть на Рафа. Он говорит, что его мать – француженка, а отец – испанец. Внешностью Раф больше напоминает испанца – почти черные волосы, легкие круги под глазами, радужка темно-карих глаз, таких темных, что они тоже кажутся почти черными. Гладкая кожа цвета кофе с молоком, чистая, без единого пятнышка. Даже обидно. Идеальная кожа для женщины. Хотелось бы ей иметь такую кожу.

Но в его сексуальном поведении не было ничего женственного. Лизл занималась любовью только с одним мужчиной в жизни – с Брайаном, которого она, опираясь на свой небогатый опыт, считала хорошим любовником. После первой ночи с Рафом она поняла, до чего небогатым был этот опыт. Должно быть, в старом расхожем представлении о любовниках латинских кровей есть доля правды.

Он прижался лицом к ее груди.

– Ты – Высшая. Ты заслуживаешь того, чтобы гордиться собой. А не позволять кучке копошащихся вокруг ничтожеств диктовать тебе, что о себе думать.

«Высшие» – так Раф назвал Творцов, когда развивал эту тему после «Метрополиса» в таверне «Хайди», но тогда сделал это для простоту. «Высшие, – говорил он ей, – уникальные люди, как простые числа, которые делятся только на единицу или на себя самое». Это его любимая тема. Она никогда ему не надоедает. Он всегда приводит примеры. Послушав несколько недель, Лизл начинает убеждаться, что тут есть какой-то смысл.

– Я не Высшая, – возразила она. – Что я такого сделала? Раф – Высший, не может быть никаких сомнений. Homo superior[12]12
  Лучший из лучших (лат.).


[Закрыть]во всех отношениях. Но Лизл? Никаких шансов.

Пока ничего, но еще сделаешь. Я это в тебе чувствую. Давай вернемся к твоему замечанию о том, что ты чего-то не заслуживаешь. Чего ты не заслуживаешь? И почему?

– Тебе не кажется... – начала она и замолчала, когда он прикусил ей сосок и по той стороне ее тела снова забегали мурашки, – что человек должен совершить что-то особенное, чтобы чувствовать себя таким счастливым и довольным? Это было бы совершенно справедливо.

Раф поднял голову и посмотрел ей в глаза.

– Ты заслуживаешь всего самого лучшего, – провозгласил он. – Как я уже сказал, ты – Высшая. А после той жизни, которую вела до сих пор, после всего, чего натерпелась, ты еще долго будешь заслуживать некоторого удовольствия.

– Не так уж плоха была моя жизнь.

Раф перевернулся на спину и уставился в потолок.

– Разумеется. Ну конечно. Всю жизнь валиться с ног под ударами и пинками людей, которые должны были поддерживать тебя и заставлять двигаться дальше. И утверждать, что эта жизнь «не так уж плоха».

– Откуда ты столько знаешь про мою жизнь?

– Я знаю то, что ты рассказывала. Об остальном могу догадаться.

Лизл приподнялась на локте и взглянула на него сверху вниз.

– Ладно, догадливый, поведай-ка мне обо мне.

– Хорошо. Скажи, прав я или нет: твоим родителям ни когда не нравилось то, что ты делала.

– Не прав. Они...

Раф перебил ее:

– Они всегда строго судили тебя, правда? Хотя за все время учебы в начальной и средней школе ты получала только высшие баллы. Так?

– Так, но...

– Могу поспорить, твоя работа заняла первое место на научном конкурсе, так? Хотя ты целиком сделала ее сама. Без какой бы то ни было помощи родителей, – у которых всегда находились занятия поинтересней, – ты побила всех остальных, чьи отцы, братья и дяди, – которым, кстати, тоже было чем заняться, – сделали за них почти все. А что сказали твои родители, когда ты пришла домой и предъявила им голубую ленточку? Могу поспорить, вот что: «Очень мило, дорогая, а ты уже договорилась, с кем пойдешь на выпускной вечер?» Я не угадал? Она рассмеялась. – О Боже! Откуда ты знаешь?

– Могу поспорить, мать всегда приставала к тебе: «Брось книжку, встань, пойди куда-нибудь, погуляй с мальчиками!»

– Да, правда! Правда! – Это просто сверхъестественно.

– Ты можешь сформулировать одну фразу, которая лучше всего отразила бы отношение матери к тебе за все время, пока ты росла?

– М-м-м... Я не знаю...

– Позволь предположить: «Что с тобой происходит?»

Эта фраза пронзила ее. Так и есть. Господи, сколько раз приходилось ей это слышать! Она кивнула

– Откуда...

– Твоя мать никогда, ни единого раза не сказала тебе доброго слова. Могу поспорить. Подлая сучка, которая не могла заставить себя выговорить, что ты хорошо выглядишь, не потрудилась завоевать твое доверие. Родители тебе внушали: «Ты, конечно, ребенок с головой, но что толку? Почему ты не ходишь на свидания? Почему бы тебе не одеться по моде? Почему у тебя нет друзей?»

Лизл уже чувствовала себя не так хорошо. Это уже задевало за живое.

– Ладно, Раф. Хватит.

Но Раф еще не закончил.

– А когда ничего не говорили и ничего не делали, тебя валило с ног то, что они ничего не говорят и не делают. Ни когда не ходят на родительские собрания, чтобы послушать что говорят о тебе учителя. Могу поспорить, они никогда не бывали на конкурсах, чтоб посмотреть, как твои работы одерживают победу над всеми прочими.

– Довольно, Раф.

– Но где-то по дороге, к концу игры, отец вдруг поверил в тебя, могу поспорить. Пока ты росла, он все время боялся, как бы дочь не превратилась в ученого сухаря и не осталась навсегда прикованной к дому. Потом кто-то ему сообщил, что заработанные тобой баллы позволяют считать тебя первоклассным кандидатом в ученые и получить бесплатное образование в одном из университетов штата. И он прозрел! Он вдруг обрел религию и стал ревностным почитателем Лизл.

Ей становилось очень больно.

– Прекрати, Раф. Я серьезно.

– Впервые в жизни он вдруг стал хвастаться своей дочкой, которая отправится в университет за большими баксами и вернет ему кое-какие деньжата, потраченные на нее за все эти годы.

– Заткнись!

Это была правда. Абсолютная правда. Она понимала это тогда, она все время это знала, но никогда не осмеливалась взглянуть правде в лицо. Эта правда ранила ее так, что она похоронила ее глубоко в темной бездне. А теперь Раф ее выкопал и тычет ей в нос. Зачем?

Раф улыбался.

– И папочка вдруг встал навытяжку перед своим чудным маленьким талончиком на академический кусок мяса!

– Черт тебя побери!

Она замахнулась кулаком. Он не шелохнулся, не попытался перехватить руку и отвести удар. Она почувствовала, как костяшки пальцев ударились о его грудь, и увидела, как он поморщился.

– Да он просто скот! – заявил Раф.

Она снова ударила его. Сильней. Он снова стерпел.

– Он выкачал из тебя уважение к самой себе, как пьяница, высасывающий из бутылки пиво! И что же ты сделала? Попалась в колледже на крючок к такому же точно скоту. Славный старина Брайан! Он предлагал, ты соглашалась. Он разрешил тебе содержать его во время учебы в медицинской школе, а потом натянул тебе нос с первой хорошенькой сестричкой, которая подарила ему улыбку!

Теперь Лизл почти ослепла от ярости. Зачем он это делает? Она поднялась на колени и принялась бить, царапать, душить его. Она не могла с собой справиться. Она ненавидела его.

– Будь ты проклят!

Но Раф не останавливался.

– Они все ругали тебя! А знаешь почему? Потому что – Высшая. А ничтожества, которые растили и воспитывали тебя, ненавидят Высших. Хуже того – ты женщина. Женщина, которая смеет быть умной! Которая смеет мыслить! Как ты смеешь мыслить? Ты не смеешь быть лучше их! Если ты не мужчина. И даже тогда ты не смеешь быть намного лучше их!

Лизл все била, царапала, душила. Раф вздрагивал при каждом ударе, но сносил все.

– Давай, – сказал он, сбавив тон, – выплескивай, я твоя мать. Я – твой отец. Я – твой бывший муж. Вымести на мне все это дерьмо. Выливай все!

Гнев Лизл вдруг рассеялся, словно дым на ветру. Она продолжала колотить Рафа, но удары становились все реже, утрачивали прежнюю силу. Она начала всхлипывать.

– Как можешь ты говорить такие вещи?

– Это правда.

Лизл задохнулась, увидев царапины, рубцы и синяки на его груди.

«Это я сделала?»

– О, Раф! Прости меня! Тебе больно?

Он опустил взгляд ниже и улыбнулся.

– Нет, как видишь.

Лизл проследила за его взглядом и охнула от удивления. Он вновь возбудился. Очень сильно. Она позволила ему взвалить на себя ее тело. Он осушал поцелуями ее слезы, она оседлала его, потом его плоть без труда вошла в нее. Она вздыхала, взбудораженные чувства слабели и расплывались в смутном наслаждении от того, что он так глубоко сливается с ней. Лизл не могла бы с уверенностью сказать, но ей показалось, что плоть его стала больше и крепче, чем когда-либо раньше.

– По-моему, мы хорошо поработали, – заметил Раф, когда Лизл одевалась.

Лизл трясущимися руками натягивала колготки. Она никогда не испытывала ничего подобного этому второму за нынешний день взрыву любовной страсти. Бесчисленные маленькие вспышки наслаждения привели к заключительному взрыву такой силы, что он превратился почти в катаклизм. Она все еще чувствовала слабость.

– Не знаю, как на твой взгляд, а по-моему, поработали просто замечательно. Раф разразился смехом.

– Да я не о сексе! О злобе!

– А кто злится?

– Ты!

Лизл посмотрела на него.

– Раф, я никогда в жизни не была счастливее и довольнее.

– Может быть. – Он сел позади нее на постели и обнял. – Но, заглянув в самую глубь души, куда ты, кроме самой себя, никого не пускаешь, опять придешь к выводу, что на самом деле этого не заслуживаешь, и начнешь убеждать себя, что так дальше продолжаться не может. Я прав?

Лизл сглотнула. Прав. Абсолютно прав. Но она не собирается признаваться ему в этом.

– Лизл, ты уже говоришь себе это, да?

Она кивнула.

– И не хочешь так думать. – Это был не вопрос.

На глазах ее выступили слезы.

– Не хочу.

– Это злит тебя, да?

– Я ненавижу эти мысли.

– Хорошо, – сказал Раф. – Вот к чему мы пришли. Ты «ненавидишь». Вот в чем дело, Лизл, – в злобе. Она мучает тебя. Она кипит в тебе.

– Это не так.

– Нет, так. Ты очень надежно запрятала ее под своей безмятежной оболочкой и даже сама не знаешь, что она там кипит. А я знаю.

– Да неужели? – Всезнайство психолога-аспиранта начинало ее раздражать. – Откуда?

– Из недавнего опыта, – пояснил он, – полученного часа полтора назад.

Она взглянула на его грудь. Повреждения, которые она нанесла, – царапины, рубцы, синяки, – почти полностью исчезли. Лизл провела пальцами по гладкой коже.

– Как...

– Я быстро исцеляюсь, – небрежно ответил он, натягивая футболку.

– Но я тебя ранила! – Она подавила рыдание. – Господи Иисусе! Прости меня!

– Все в порядке. Ничего страшного. Забудь об этом.

– Как можно об этом забыть?

Она испугалась самой себя.

Возможно, Раф прав. Теперь, подумав, она обвиняет родителей, умудрившихся опорочить все, что ее интересовало, и лишить уважения к себе. А Брайан – Бог свидетель, у нее хватит причин ненавидеть своего бывшего мужа.