Текст книги "Наследники"

Суббота

Гвоздь сидел за рулем фургона, растирал для согрева руки. Ну и дерьмовый же холод сегодня, ребята. Просто дерьмовый!

Теперь уже недолго. Через час, может, меньше, если покупатель не собирается слишком долго торговаться, стараясь сбить цену, он окажется богачом в теплой берлоге, потягивая виски со льдом вместо вечной мочи в забегаловке.

Он глубоко затянулся самокруткой с марихуаной, задержал дыхание. Протер запотевшее ветровое стекло, пожалел, что обогреватель в проклятом грузовике не работает. Щелкнул зажигалкой, взглянул на часы. Покупатель сказал, в полдвенадцатого. Почти время.

Всего делов – пустил словечко, мол, если кому-нибудь требуется с большой скидкой куча рождественских игрушек, целиком упакованных и готовых к раздаче, пускай ищет Гвоздя. В ответ сообщили: кореш одного кореша одного кореша заберет одним махом. Лады!

Выпустил дым, оглядел переулок, высматривая свет фар. Тут крутилось множество колес, направляясь к близлежащему Манхэттенскому мосту. Поскорее бы подвалили те самые, чтоб провернуть сделку.

Посредник на этот счет ничего не сказал, но, по мнению Гвоздя, скупщик должен приехать в фургоне. Наверняка. Как иначе увозить барахло?

Даже не думай тиснуть мой фургон, старик. Он похлопал по автоматическому пистолетику 32-го калибра за поясом. Лучше даже не думай ничего подобного, пока не выложишь бабки, не выгрузишь тряпки.

Эй, в рифму вышло.

Отдавай зеленуху и двигай к старухе.

Гвоздь улыбнулся с очередной затяжкой. Жалко, что пришлось расстаться с оркестром. Может, сделали бы с ударником песню или еще чего-нибудь. Было бы клево.

Скучно без «Полно». Черт возьми, лучший в мире ударный панк-ансамбль, старик, Гвоздь там на турецком барабане играл. Ну, во всяком случае, несколько месяцев. Пока не вышибли за прогул.

Хорошее было времечко. Тогда-то его и прозвали Гвоздем. Ну, по правде сказать, не прозвали. Сам стал называться. Играя в «Полно», надо называться как-нибудь вроде Гвоздя. Кому нужен барабанщик по имени Джоуи Де Чилья?

А Гвоздь – имя клевое, как бы с двойным смыслом и прочее.

Хотя даже под прозвищем Гвоздь и с причастностью к «Полно» другой работы не нашлось. Для него, по крайней мере. Вот дерьмо, ведь его же прослушивали, стоило лишь заикнуться про «Полно», все с большим интересом хотели послушать... пока не услышат.

К нам можешь больше не обращаться, старик...

Ну и ладно, сами пошли в задницу.

Высосал до ногтей самокрутку, выкинул окурок в окно. Нечего экономить.

После множества безрезультатных прослушиваний Гвоздь распрощался с музыкальной сценой. У него своя гордость, ребята. Принялся подворовывать, сбывать добычу. Оказалось, что это гораздо доходней любого безымянного ударного ансамбля, который за деньги никогда его не приглашал.

Потом вдруг является Тина, говорит, что беременна, пытается доказать, будто ребенок его. Точно. Правильно. Когда она кидается на все твердое, что стоит, можно верить такому дерьму? Ни за что, пошла в задницу.

Тогда она совсем рехнулась, не захотела делать аборт. Нет. Родит ребенка, станет мамочкой.

Правильно, мамочка Тина. Давай.

Дальше сюрприз за сюрпризом. Рожает. Конечно, ребенок родился совсем никудышный. Пошел слушок, будто у него чертов СПИД, старик. СПИД!

Значит, Тина заразная, вот что Гвоздя потрясло. Проклятье, он ведь тоже мог подхватить, без конца трахаясь с Тиной, ширяясь одними иголками. Не захотел сразу делать анализ с жуткого перепугу, ребята. Как бы даже знать не хотел.

А Тина как будто и не считала больной ни себя, ни ребенка. Капитально чокнулась. Пошла в полный разнос, когда у нее забрали младенца.

И без умолку талдычила, что ребенок его. Похож, говорит, как две капли воды. Однажды на прошлой неделе наконец заставила пойти в лечебницу, где его держат, и посмотреть. Непонятно, что на Гвоздя нашло, может, слишком расслабился от цейлонского героина, только он не пожалел, что пошел. Потому что, слоняясь по заведению, увидел, как в дверь втаскивают кучи рождественских подарков. Заглянул, думая прихватить какую-нибудь мелочь, а увидел целую комнату, забитую игрушками. Ух.

Счастливого мне Рождества.

На третью ночь взял товар.

Самым клевым во всем этом деле оказались сообщения в новостях. Черт побери, старик, вчера вечером только включишь радио или ТВ, сразу слышишь про «кражу рождественских подарков для больных СПИДом детей». Он часами прыгал с канала на канал, с одних новостей на другие, ухмыляясь во всю задницу.

Речь-то шла про него. Про Гвоздя.

Одного не усек, с чего психованные репортеры писают кипятком и вовсю бесятся. Будто это их в самом деле волнует. Дерьмо собачье. Все знают: жутко глупо тратить подарки на ребятишек со СПИДом. Долго они проживут, в самом деле? Не успеют и полюбоваться. Совсем пустая трата, старик.

Дайте Гвоздю с пользой распорядиться барахлом.

До чертиков просто. Всего-то делов...

Он вздрогнул, услыхав позади скрип. Оглянулся на сиденье. Похоже на...

Точно! Черт, какая-то задница открыла заднюю дверцу фургона. Теперь там вспыхнул свет.

Сначала подумал на копов, однако не видел машины с мигалкой. Известно, что при обыске копы обязаны следовать установленным правилам.

Покупатель? Возможно, но вряд ли. Скорей какой-нибудь придурок в ломке товар хочет тиснуть.

Гвоздь вытащил пистолет, вставил обойму. Сейчас по-настоящему быстро покончит с дерьмом.

Выскочил из кабины, бросился к кузову.

– Эй, старик, ты чего, мать твою...

Никого. О6е задние дверцы закрыты. Оглядел в обе стороны переулок, не видно ни души, чтоб их всех разразило.

Неужто показалось? Не такая уж сильная травка. Он же слышал звук. Видел свет.

Лучше взглянуть, все ли цело.

Но как только Гвоздь дотянулся до ручки, правая дверца с силой распахнулась, ударила, начисто сшибла с ног. Он упал на спину, перевернулся, вскочил, выставил перед собой пистолет. Увидел открытую дверцу фургона, а в ней никого.

И тут услыхал низкий голос:

– Хо-хо-хо!

Гвоздь поднял глаза. На крыше фургона торчит толстяк в красном костюме с белой бородой.

Он снова прогудел «хо-хо-хо», а потом закричал:

– Так это ты украл игрушки, которые я припас для малышей, больных СПИДом? Никто безнаказанно не украдет игрушки у Санты!

Ну, старик, ты даешь. Эта задница воображает себя Санта-Клаусом!

Гвоздь поднял пистолет и влепил ему пулю в сердце.

Хренов Санта-Клаус слетел назад с крыши фургона, словно кто-нибудь дернул его за поводок на шее.

Никто безнаказанно не украдет игрушки у Санты?

Да пошел ты! Я украду долбаные игрушки у кого хочешь, сделаю с ними ко всем чертям, что пожелаю!

Гвоздь поспешно обежал фургон. Пора проделать в Санте еще одну дырку...

Там никого не было.

– Что за чертовщина? – вслух спросил он.

Что-то красно-белое выскочило из тени за мусорным ящиком, врезало белым кулаком в лицо.

Гвоздь слышал, что у людей искры из глаз сыплются, но никогда не верил. А теперь поверил. Явственно хрустнул нос, из глаз посыпались те самые искры от взрыва боли. Он качнулся назад, поскользнулся на каблуке на каком-то дерьме в переулке, понял, что падает на спину. Замолотил руками, стараясь сохранить равновесие, и не сумел, со всего маху рухнул. А когда глянул вверх, над ним склонялся Санта.

– Думаешь остановить Санта-Клауса пулей? Простой пулей? Еще раз подумай, сынок!

Голос не такой низкий и сильный, как минуту назад, но толстяк по-прежнему держится на ногах. Хотя меньше чем в двух футах от глаз Гвоздя зияет пулевое отверстие в красном костюме. Прямо напротив сердца.

Черт! Что тут происходит? Старый раздолбай должен быть мертвым, ребята.

Конечно, если Санта-Клаус не настоящий.

Да ведь это ж с ума сойти.

С другой стороны, вот он, стоит в красном костюме! Глаза сверкают между белой бородой и пушистой оторочкой шапки. Кто бы он ни был, черт побери, – может, действительно Санта-Клаус, – жутко бесится. По-настоящему.

Гвоздь стал было поднимать пистолет, чтоб еще разок выстрелить, но Санта с силой наступил ему на руку.

– Не трудись больше, сынок! Санта-Клауса не убьешь!

Гвоздь привстал, потянулся, пытаясь перехватить оружие свободной рукой, а Санта опять врезал правой, чуть не вышиб мозги, грохнув о тротуар затылком.

Бьет этот самый Санта точно какой-нибудь долбаный мул копытом.

Гвоздь почувствовал, как пистолет вылетел из руки, услышал, как он скрежещет по асфальту. Потом все расплылось в тумане.

И в боли.

Запомнился легкий пинок в живот, после чего он был схвачен за ворот, за пояс и поднят с земли.

– Я заглядывал в список, – продолжал Санта. – Фактически дважды. Там отмечено, что ты ведешь себя дурно, сынок. Очень гадко!

И превратил его в нечто вроде тарана.

Бумс – головой в бампер фургона.

– Знаешь, что бывает с теми, кто хочет обокрасть Санту? Вот что.

Бумс – головой в мусорные контейнеры, выстроившиеся в переулке.

– Если решу сохранить тебе жизнь, всех предупреди: не связывайтесь с Санта-Клаусом!

Гвоздь крутнулся на месте, вляпался физиономией прямо в кирпичную стену вдоль переулка.

Испустил слабый смертный стон, сползая по стене, разбитым яйцом вытекая на землю.

На том дело не кончилось. Далеко. Следующие минут десять Санта возил его по переулку, как половую тряпку, после чего сознание начало покидать Гвоздя.

Отпущенный, наконец, он свалился на треснувший тротуар истерзанным месивом. Дыхание клокотало и пузырилось в окровавленном рту. Челюсть точно сломана. Ребра – при каждом вдохе вонзается десяток кинжалов. Все? Будем надеяться. Гвоздь начал молиться, чтоб кончилось.

Просто оставь в живых. Забирай игрушки, проклятый фургон и иди. Пристегни хренова оленя к бамперу и проваливай вместе с Рудольфом[5]5
  Рудольфом зовут оленя Санта-Клауса.


[Закрыть]. Только больше, пожалуйста, не бей меня.

Как только домолился, руки подхватили его под мышки, подняли.

– Нет, – удалось со стоном выдавить сквозь шатавшиеся зубы, – пожалуйста... больше не надо...

– Раньше надо было думать, сынок. Обокрав беззащитных больных малышей, ты попал в самый черный список Санта-Клауса.

– Виноват, – тихо всхлипнул Гвоздь. Совсем слабо, плаксиво.

– Хорошо. Приятно слышать. К следующему Рождеству учту. Хотя ты осложнил дело, попытавшись убить Санту. Очень дурно. Санта не любит, когда в него стреляют. Просто бесится. До сумасшествия.

– Ох, нет...

Что-то грубое, длинное скользнуло по щеке Гвоздя, охваченного настоящей паникой. Веревка! Ой, нет, мать твою. Санта хочет его повесить!

Нет, похоже, веревка захлестывается под мышками, а не на шее. Полегчало. Отчасти. Все равно, адски больно стягивает переломанные ребра. Потом Гвоздь был поднят, усажен на хлипкий бампер фургона, привязан.

– Что...

– Тихо, сынок, – оборвал его Санта, понизив тон, утративший всякую доброжелательность. – Не говори больше ни слова.

Гвоздь поднял глаза. Все – Санта, переулок, треклятый мир – расплывалось в тумане... кроме глаз Санты. Он всегда думал, что у Санты глаза голубые, а у этого карие, и с содроганием в душе разглядел в них кипучую ярость.

Санта не просто бесится. По-настоящему чокнутый.

Гвоздь зажмурился, пока Санта что-то цеплял ему на лоб. К тому времени, как в расшибленных в кашу мозгах промелькнуло, что не надо бы позволять Санте – даже такому психованному человекоубийце – привязывать его к фургону спереди, было уже поздно. Он завертелся, пробуя выпутаться, но веревка примотала тело к решетке крест-накрест за плечи и между ногами. Руки-ноги свободны, а все узлы где-то спрятаны за спиной.

С холодной тошнотворной уверенностью Гвоздь понял, что никуда не поедет. Во всяком случае, своим ходом.

Окаменел, слыша, как за спиной, заурчав, ожил старый мотор. Заплакал, когда фургон рванул с места.

Санта хочет разбить его о стену!

Нет. Фургон вывернул из переулка на улицу. Дальше кошмарный путь через Нижний Истсайд, люди таращат глаза, тычут пальцами, некоторые даже смеются... Повернув на Четырнадцатую, фургон начал вилять из ряда в ряд, обгонять светофоры, тормозил с визгом в дюймах – в дюймах! – от задних бамперов и крыльев, снова с ревом мчался вперед.

Все и так плохо, ребята, а когда движение в левых рядах замедлилось, фургон выскочил на встречную полосу и затеял игру в салки с побитым, но отчаянным желтым такси. Гвоздь точно знал, что Санта, мать его, не уступит, и с воплем смертного ужаса в душе догадывался, что таксист тоже. Из-за этого описался. Буквально. Теплая жидкость потекла по левой ноге.

В последнюю секунду такси с дороги исчезло, фургон вернулся в правый ряд, прибавляя скорость.

Хоть бы коп какой-нибудь попался! Гвоздю никогда даже в голову не приходило, что ему когда-нибудь захочется видеть копа у себя на хвосте, а сейчас настала такая минута. Ну и где они все? Почему, когда надо, рядом нет ни единого хренова копа?

Фургон с визгом широко повернул, наверно на Седьмую авеню, хотя точно нельзя сказать, потому что Гвоздь закрыл глаза, проскользнув в волоске от сигналившего автобуса. Потом фургон прыгнул на бровку, распугав прохожих, и замер на тротуаре.

Мотор заглох. Гвоздь скулил, с ужасом ожидая дальнейших запланированных Сантой действий. Но тот ничего не говорил и не делал. Он извернулся, взглянул в ветровое стекло. Санта исчез.

Хотя в одиночестве Гвоздь не остался. Собиралась толпа зевак, выстраивалась полукругом вокруг фургона, разглядывая его, тыча пальцами на окровавленное лицо, на мокрые штаны, на что-то налепленное Сантой на лоб. Кто-то расхохотался. Остальные подхватили.

Гвоздю хотелось умереть.

Наконец он услышал сирены.

Воскресенье

1

– Как дела, Гектор?

Маленький Гектор Лопес взглянул на Алисию с больничной койки. Без улыбки.

– Хорошо, – сказал он.

Она перевела его в стационар в пятницу из-за неудержимой рвоты, но со вчерашнего дня организм удерживал жидкость. Выглядит лучше. Хотя все еще лихорадка. Анализ спинной жидкости дал на первый взгляд отрицательный результат, а культура еще не готова. То же самое с мочой и кровью. Алисия надеялась обнаружить простую желудочно-кишечную инфекцию, только сильно тревожилась из-за практического отсутствия у него лимфоцитных клеток. Надо на всякий случай ввести внутривенно гамма-глобулин.

– Как себя чувствуешь?

– Тут болит, – пожаловался мальчик, показывая на вытянутую левую руку с введенной в локтевую вену иглой трубки.

– Как только тебе станет лучше, сразу вытащим.

– Сегодня? – просиял Гектор.

– Возможно. Пусть сначала пройдет лихорадка.

– Ох.

Алисия обратилась к Джин Соренсон, сестре, сопровождавшей ее сегодня на обходе. Крупной блондинке едва стукнуло двадцать пять, а это уже закаленный ветеран войны со СПИДом.

– Приходит к нему кто-нибудь? – тихо спросила она.

Соренсон пожала плечами:

– Мне об этом ничего не известно. Приемная мать звонила... однажды.

– Ну хорошо. А кто с Гектором в эту смену играет?

– Мы еще никого не назначили.

Алисия сдержала раздражение.

– Мы, кажется, договаривались, что у всех моих детей в каждую смену будет партнер, – ровным тоном проговорила она.

– Не успели, доктор Клейтон, – взволнованно объяснила Соренсон. – Тут такая была суета, кроме того, мы подумали, Гектор через пару дней выйдет, поэтому...

– Я хочу, чтобы у них был товарищ по играм даже на один день. У нас на эту тему был уже разговор, Соренсон.

– Знаю, – смиренно признала сестра.

– Но видно, не понимаете. Вам известно, как взрослым тоскливо в больнице, а представьте себе ребенка, прикованного к постели в палате, где чужие люди его раздевают и разувают, колют иглами, диктуют, когда надо есть, когда идти в ванную. Многие дети могут хотя бы рассчитывать, что придет мама, папа, родные, чуть-чуть успокоят. Кроме моих. Им не на кого опереться. У них вместо системы поддержки черная дыра. Можете вообразить?

Соренсон отрицательно тряхнула головой:

– Я старалась, да только...

– Верно. Не можете. Поверьте мне. Это ужасно.

Алисия понимала. Через несколько недель после поступления в колледж попала в больницу с обезвоживанием после вирусного гастроэнтерита, очень похожего на случай с Гектором. Пролежав всего два дня, чувствовала себя жутко. Ни приятеля, ни близких друзей, никто ее не навещал, никто о ней даже не спрашивал, и будь она проклята, если позвонит домой. Незабываемое ощущение полной беспомощности и одиночества.

– Поэтому к больным детям в каждую смену приблизительно каждый час обязательно должен кто-нибудь подходить, разговаривать, улыбаться, брать за руку, чтобы они могли на него рассчитывать, просто не чувствовать страшного одиночества. Это почти так же важно, как лекарства, которыми мы их накачиваем.

– Я все сделаю, – заверила Соренсон.

– Хорошо. Только делайте не для меня, а для них. – Она отвернулась, погладила колючую голову Гектора: – Эй, парень! Жутко колючий!

Теперь добилась улыбки.

– Угу, ежик... – Малыш кашлянул, попытался продолжить и снова закашлялся.

– Тихонечко, Гектор, – сказала Алисия.

Усадила его, расстегнула на спине больничный халатик. Прижимая к грудной клетке головку стетоскопа, услышала тихий целлофановый скрип, предвестник пневмонии. Ничего больше, кроме отдельного хрипа.

Заглянула в больничную карту Гектора. Рентгеновский снимок груди отрицательный. Назначила повторный, плюс посев мокроты, культуры и прочее.

Взглянула на костлявое тельце. Очень нехороший кашель.

2

Ох, нет, обмерла Алисия, завернув за угол и видя перед Центром полицейские машины. Что там еще стряслось?

В одной руке несла из больничного кафетерия пончик и кофе, в другой – пухлую воскресную «Таймс». Остаток воскресного утра обычно проводила в Центре. Дети приходили на процедуры, как в любой другой день, только было спокойнее, чем на неделе, – во-первых, далеко не такое количество телефонных звонков, – можно использовать это время для бумажной работы.

А еще собиралась сегодня продумать следующий шаг в саге о завещании и о предположительно собственном доме, который ей никто не хочет отдавать.

И вот...

Прямо в дверях чуть не столкнулась с копами, белым и чернокожим, которые о чем-то говорили с Реймондом. С Реймондом. Который, конечно, всецело предан Центру, но практически никогда не является по воскресеньям.

– Ах, Алисия! – воскликнул он. – Вот вы где! Ну не чудо ли?

– Что за чудо?

– Разве вам никто ничего не сказал? Игрушки! Игрушки нашли!

Алисии вдруг захотелось заплакать, обнять полисменов. Она посмотрела на них, Реймонд ее представил.

– Нашли? Уже? Действительно чудо! – Больше чем чудо, просто фантастика.

– Можно, пожалуй, сказать, что нашли, – промямлил чернокожий коп, почесывая коротко стриженную голову. На именной карточке значилось «Помас». – Нашли, просто открыв дверцы фургона, стоявшего на тротуаре перед вашим подъездом.

– Минутку, – не поняла она. – Чуточку отмотаем назад. Какого фургона?

– Крытого грузовика, – растолковывал Реймонд. – Полного игрушек. По мнению полиции, на нем их и вывезли. Кто-то вчера вечером загнал его на тротуар и оставил.

– Кто, не догадываетесь? – поинтересовалась Алисия, точно зная ответ.

Белый коп – Шварц по карточке – усмехнулся:

– Согласно привязанному к бамперу парню, самолично Санта-Клаус.

– К чему привязанному?

Последовал рассказ про парня, которого обнаружили привязанным спереди к полному игрушек фургону. Кто-то «вытряхнул из него потроха», по выражению офицера Помаса, присобачил на лоб резиновые оленьи рога. Рогоносец сознался в краже, поклялся, будто его наказал Санта-Клаус, даже признал, что стрелял в Санта-Клауса, утверждая, что попал ему в самое сердце, да так и не убил.

– Конечно, разве Санту убьешь, – с ухмылкой заметил офицер Шварц.

– Явный наркоман, смахивает на параноика, не знаешь, чему верить, – добавил офицер Помас. – Сейчас отдали его передвижке из Бельвю под наблюдение.

– Какой передвижке?

– Ну, знаете, мобильной психиатрической бригаде. Рано или поздно услышим истинную историю.

– И надеюсь, посадите.

– Разумеется, – подтвердил Помас. – Без вопросов. Хотя ему уже хуже, чем в камере, – усмехнулся он. – Гораздо хуже.

– Угу, – подтвердил офицер Шварц. – Кто-то над ним по-настоящему хорошо поработал, прежде чем сюда подкинуть. Парень чуть ли не с радостью пошел под арест.

После их ухода Алисия с Реймондом отправились в подсобку осматривать подарки. Кроме слегка помятой бумаги, нескольких прорванных углов, почти все в том же состоянии, что и до кражи. Она велела Реймонду найти слесаря – плевать на воскресенье, – чтобы намертво заблокировал дверь, пусть даже на засов.

Потом ушла к себе в кабинет, прихлебывая уже чуть теплый кофе, размышляя о неприметном мужчине по имени Джек – «просто Джек» – Нидермейер.

В пятницу днем он сказал: «Посмотрим, что можно сделать». Через тридцать шесть часов подарки вернулись, вор в тюрьме.

Тот, кто на такое способен, возможно, решит для нее и другую проблему.

Алисия отыскала в директории компьютера номер и принялась набирать.