Текст книги "Мечи против колдовства. Сага о Фафхрде и Сером Мышелове. Книга 1"

– Ты дала обещание мне, а предпочла Велликса. Так почему бы тебе не предпочесть Хрингорла Велликсу и мне, когда Хрингорл был ближе всех к победе? Почему твой кинжал не помог Велликсу, когда он столь отважно пытался остановить Хрингорла? Почему, увидев меня, ты закричала и не дала мне покончить с Хрингорлом одним бесшумным ударом?

Каждый вопрос Фафхрд как бы подчеркивал, лениво тыкая мечом в сторону Вланы. Дышал он уже легко, усталость покинула его тело, несмотря даже на то, что сам Фафхрд был крайне подавлен.

Влана медленно отняла руки от лица и дважды сглотнула. Затем хрипловато и негромко, но вполне отчетливо заговорила:

– Женщина должна всегда держать все дороги открытыми, неужели ты не понимаешь? Только будучи готовой объединиться с любым мужчиной, отринуть одного ради другого, следуя за гримасами судьбы, она может хоть как-то выравнять огромные преимущества мужчин перед женщинами. Я предпочла тебе Велликса потому, что он гораздо опытнее, и еще потому – хочешь верь, хочешь нет, – что моему спутнику не уготована долгая жизнь, а я хотела, чтобы ты жил. Когда нам пришлось остановиться, я не помогла Велликсу потому, что считала нас обоих обреченными. Когда я поняла, что мы попали в засаду, то очень испугалась, хотя Велликс держался молодцом. А закричала я потому, что не узнала тебя, мне показалось, что передо мною встала сама смерть.

– Что же, похоже, так оно и было, – мягко отозвался Фафхрд, в третий раз оглядывая трупы.

Отвязав лыжи, он потопал ногами, наклонился и, вытащив кинжал из глазницы Хрингорла, обтер его о шубу мертвеца.

Тем временем Влана продолжала:

– А смерти я боюсь даже больше, чем ненавидела Хрингорла. Да, я запросто убежала бы с ним, только бы спастись от смерти.

– На этот раз Хрингорл пустился не по той дороге, – заметил Фафхрд, держа на ладони кинжал.

Клинок был одинаково хорошо уравновешен и для ударов, и для метания.

– Разумеется, – сказала Влана, – теперь я твоя. И рада этому всей душой – опять-таки хочешь верь, хочешь нет. Если, конечно, ты согласен, чтобы я была с тобой. Может, ты все еще думаешь, что я хотела убить тебя?

Фафхрд повернулся, бросил девушке кинжал и сказал:

– Лови!

Влана поймала кинжал, Фафхрд рассмеялся и проговорил:

– Нет, актриса, да к тому же бывшая воровка, конечно, умеет обращаться с кинжалом. И я не думаю, что кинжал случайно угодил Хрингорлу в глаз. Ты еще не отказалась от намерения отомстить Цеху Воров?

– Нет, не отказалась.

– Ужасные существа эти женщины, – сказал Фафхрд. – То есть я имею в виду, что они ничем не лучше мужчин. Есть ли на всем белом свете хоть одна, в жилах у которой течет не ледяная вода?

Он снова рассмеялся, но уже громче, словно понимая, что ответа на этот вопрос не будет. Затем вытер свой меч о шубу Хрингорла, сунул его в ножны, прошел, не глядя на Влану, мимо нее и неподвижных лошадей и принялся растаскивать остатки кустов, которыми была завалена дорога. Кусты сильно смерзлись, их приходилось отдирать друг от друга, прилагая для этого гораздо больше усилий, чем прикладывал, как показалось Фафхрду, несколько раньше Велликс.

Влана не взглянула на него, даже когда он проходил мимо. Она пристально смотрела на склон, по которому змеился лыжный след, выходивший из черного тоннеля на старой дороге. Но ее пустой взгляд был устремлен не на Харракса и Хрея и не на устье тоннеля, а выше.

Тихое позванивание в воздухе не прекращалось.

Раздался хруст льда, и Фафхрд отбросил в сторону последний обледенелый куст.

Он посмотрел вдоль дороги, тянущейся на юг. На юг, к цивилизации, чего бы это теперь ни стоило.

Эта дорога тоже представляла собою тоннель между заснеженными соснами.

В лунном свете было видно, что тоннель был заткан паутиной ледяных кристаллов, которым, казалось, нет конца; звенящие гроздья тянулись от сучка к сучку, от ветки к ветке, уходя в ледяную глубину между деревьями.

Фафхрд вспомнил слова матери: «Существует ведовской холод, который может достать тебя в любом уголке Невона. Туда, где лед побывал хоть раз, его с помощью колдовства можно наслать снова. Твой отец теперь горько сожалеет…»

Фафхрд подумал о гигантском пауке, плетущем свою ледяную сеть вокруг поляны.

Ему вспомнилось лицо Моры и рядом лицо его жены – там, над пропастью, у начала большого прыжка.

Интересно, подумал Фафхрд, какие заклинания пущены в ход сейчас в женском шатре и участвует ли в них Мара? Хотелось бы надеяться, что нет.

Вдруг послышался тихий вскрик Вланы:

– Женщины и впрямь ужасны! Смотри, смотри!

В этот миг лошадь Хрингорла заржала и, гулко топая копытами, понеслась вверх по старой дороге.

Секундой позже лошади Велликса попятились и тоже заржали.

Фафхрд похлопал ближайшую лошадь по холке, посмотрел на словно бы прилипшую к лицу Вланы маленькую белую треугольную маску с расширившимися от ужаса глазами и проследил за направлением ее взгляда.

На склоне, ведущем к старой дороге, торчали с полдюжины размытых призрачных фигур, каждая высотою в дерево. С виду они напоминали женщин в надвинутых на лоб капюшонах. Фафхрд не отрывал от них взгляда, а они становились все плотнее и плотнее.

В ужасе он присел на корточки. При этом мешочек оказался у него между животом и бедрами. Фафхрд ощутил слабое тепло.

Мгновенно вскочив на ноги, он бросился к саням и сорвал с их задка брезент. Затем схватил восемь оставшихся ракет и начал втыкать их хвостами в снег, направляя в громадные, все густеющие ледяные фигуры.

Затем он выхватил из мешка горшочек с угольями, развязал его, сдул серую золу, сдвинул краснеющие угли на одну сторону и стал поспешно подносить горшок к запалам ракет.

Под громкое шипение запалов он вскочил в сани.

Влана не шелохнулась, когда он пролетел мимо нее. Но зато зазвенела. Казалось, она надела на себя прозрачное покрывало из кристаллов льда, которое не давало ей двинуться с места. Лунный свет недвижно отражался от ледяного покрывала. Фафхрд понял, что Влана закована льдом.

Он схватил поводья. Они обожгли ему пальцы, словно стылое железо. Фафхрд не мог ими даже пошевелить. Ледяная паутина уже оплела и лошадей. Они слились с нею – большие статуи лошадей, заключенные в еще больший кристалл. Одна лошадь стояла на всех четырех ногах, другая застыла, поднявшись на дыбы. Стены ледяной ловушки понемногу смыкались. «Существует ведовской холод, который может достать тебя…»

Взревела первая ракета, за ней еще одна. Фафхрд почувствовал их тепло, затем услышал громкий звон, когда они угодили в стоящие на склоне цели.

Поводья пришли в движение, хлестнули лошадей по спине. Казалось, раздался звон разбитого стекла, и животные тронулись с места. Фафхрд, набычившись и держа в одной руке поводья, другой схватил Влану и втащил ее в сани. Ее ледяная накидка рассыпалась с громким звоном. Четыре, пять…

Звон не прекращался, пока лошади тащили сани сквозь ледяную паутину. Кристаллики дождем лились на голову Фафхрда и скатывались с нее. Звяканье стало тише. Семь, восемь…

Ледяные оковы опали. Застучали копыта. Поднялся ледяной северный ветер, положив конец тихим дням. Небо зарозовело зарей. Сзади оно было чуть красноватым от подожженных ракетами сосновых ветвей. Фафхрду почудилось, что северный ветер принес с собою ревущее пламя.

Он закричал во все горло:

– Гнампф-Нар, Млург-Нар, великий Кварч-Нар – мы вас увидим! Увидим все города Лесной страны! Всю Землю Восьми Городов!

Фафхрд обнял Влану, она уютно пристроилась у него под мышкой и подхватила:

– Сархеенмар! Илтхмар! Ланкмар! Все южные города! Квармалл! Горборикс! Многобашенный Тизилинилит! Восходящая земля!

Фафхрду почудилось, что на светлеющем горизонте показались миражи всех этих неведомых мест и городов.

– Дорога, любовь, приключения, мир! – заорал он, прижимая к себе Влану правой рукой, а левой нахлестывая лошадей.

На секунду он подумал: его воображение разгорелось, как каньон, который они покинули, – так почему на сердце у него такой холод?

3
Грааль скверны

Три вещи насторожили ученика чародея: во-первых, глубокие отпечатки подков на лесной тропе, которые он почувствовал сквозь башмаки еще до того, как наклонился и нащупал их пальцами в темноте; во-вторых, жутковатое гудение пчелы, почему-то оказавшейся ночью не в улье, и, наконец, слабый и приятный запах горелого. Мышонок бросился вперед, уверенно огибая деревья и перескакивая через скрюченные корни: ему это удавалось благодаря хорошей памяти, а также тому, что он умел, как летучая мышь, улавливать отражение даже едва слышных звуков. Серые штаны в обтяжку, туника и развевающийся плащ с остроконечным клобуком делали этого хрупкого юнца, исхудавшего от вечного аскетизма, похожим на летящую тень.

Возбуждение, которое после удачного завершения своих долгих поисков испытывал Мышонок, с триумфом возвращаясь к своему учителю Главасу Ро, мгновенно улетучилось и уступило место страху. Неужто кто-то причинил зло великому чародею, его наставнику? «Мой Серый Мышонок все еще на полпути между белой магией и черной» – так однажды сказал Главас Ро… Нет, просто невозможно представить, чтобы этому человеку, кладезю мудрости и духовной мощи, кто-то мог причинить зло! Великий чародей (Мышелов с некоторой истеричностью настаивал на слове «великий», тогда как для всех вокруг Главас Ро был рядовым кудесником, ничем не лучше какого-нибудь мингола-некроманта с его пятнистой ясновидящей собакой или нищего фокусника-квармаллийца)… великий чародей, равно как его жилище, был защищен сильным колдовством, преодолеть которое не под силу любому непосвященному, даже (сердце Мышонка на секунду замерло) – даже владельцу этих лесов герцогу Джанарлу, ненавидевшему магию вообще и белую в особенности.

Между тем запах горелого становился все сильнее, а низкий дом Главаса Ро был построен из смолистых пород дерева.

Мышонок выбросил из головы даже девичье лицо – лицо Иврианы, дочери герцога Джанарла, которая тайно училась у Главаса Ро, впитывая, если можно так выразиться, молоко белой магии бок о бок с Мышонком. Молодые люди называли друг друга в разговорах между собой Мышонком и Мышкой, но под туникой Мышонок хранил зеленую перчатку, похищенную им у Иврианы перед выходом в дальнюю дорогу, словно он был закованным в броню и вооруженным до зубов рыцарем, а не безоружным начинающим чародеем.

Когда Мышонок достиг поляны на вершине холма, у него перехватило дыхание, но вовсе не от усталости.

День едва занимался, но Мышонок смог различить истоптанный подковами сад с волшебными травами, опрокинутый соломенный улей и громадное пятно сажи на ровной поверхности гранитной глыбы, защищавшей утлое жилище волшебника.

Но даже не будь этого неверного света, Мышонок увидел бы обглоданные пламенем балки и опоры, среди которых кое-где еще тлели уголья да горели зеленоватым огнем какие-то строптивые волшебные снадобья. Он почуял бы драгоценные ароматы тлеющих зелий и бальзамов, смешанные с до ужаса аппетитным кухонным чадом обгорелого мяса.

Мышелов, на миг съежившись, всем телом рванулся к пепелищу, словно взявшая след гончая.

Чародей лежал сразу за искореженной дверью. Ему самому досталось не меньше, чем дому, скелет обуглился, бесценные соки и нежные субстанции его организма, вскипев, разрушились навсегда или струею брызнули в небо, в ледяной ад, скрытый за луною.

Отовсюду слышалось тихое печальное гудение, словно лишившиеся крова пчелы оплакивали своего хозяина.

Воспоминания нахлынули на объятого ужасом Мышонка: эти сморщенные губы еще недавно выводили нежные песнопения, эти обугленные пальцы указывали на звезды или гладили какого-нибудь лесного зверька.

Задрожав всем телом, Мышонок достал из кожаного кошеля, висевшего у пояса, плоский зеленый камень, на одной стороне которого были вырезаны загадочные иероглифы, а на другой – членистое чудовище в прочном панцире, что-то вроде громадного муравья, величественно ступавшего среди разбегавшихся человеческих фигурок. Этот камень и был целью поиска, в который отправил его Главас Ро. Ради этого камня Мышонок переправлялся на плоту через озера Молльбы, пересекал подножия Голодных гор, прячась от набегов рыжебородых пиратов, надувал тупоголовых рыбаков, льстил и строил куры пожилой, скверно пахнувшей ведьме, ограбил святыню племени и скрылся от гончих, пущенных по его следу. Мышонок добыл зеленый камень, не пролив при этом ни капли крови, а это означало, что он перешел в следующий класс. Он хмуро посмотрел на древний камень и, совладав с дрожью, осторожно положил его на почерневшую ладонь своего учителя. Наклоняясь, Мышонок вдруг обнаружил, что ступни его ног накалились, а башмаки начали тлеть по краям, однако это не заставило его ускорить шаг, когда он двинулся прочь.

Стало немного светлее, и Мышонок уже мог различать такие мелочи, как небольшой муравейник у порога. Наставник изучал черных насекомых не менее внимательно, чем их родственниц пчел. В муравейнике глубоко отпечаталась подошва с полукружием гвоздиков, однако какое-то движение там все же было. Приглядевшись, Мышонок увидел крошечного обожженного муравья-воина, озабоченно тащившего куда-то песчинку. Он вспомнил изображенное на зеленом камне чудовище и пожал плечами: мысль эта ни к чему не вела.

Среди роя печально гудящих пчел Мышонок двинулся в ту сторону, где между деревьями был виден просвет, и вскоре уже стоял, опершись рукою о суковатый пень, у самого косогора. В лесистой долине внизу змеился молочный туман, повторявший извивы реки. Воздух казался тяжелым от рассеивающейся тьмы. Восходящее солнце окрасило правый край горизонта в красный цвет. Мышонок знал, что дальше находится снова лес, а за ним – бесконечные нивы и болота Ланкмара, за которыми лежит сам древний центр мира, город Ланкмар, которого Мышонок никогда не видел, но сюзерен которого теоретически правил и в здешних местах.

А совсем рядом, на красном фоне утреннего неба, вырисовывались иззубренные башни – это была крепость герцога Джанарла. На похожем на маску лице Мышонка появилось выражение настороженности. Он вспомнил об отпечатке подошвы с гвоздями, об истоптанной земле, о следах копыт, ведущих вниз по склону. Все указывало на то, что зверство учинил ненавидящий волшебников герцог Джанарл, если бы не одно обстоятельство: считая своего учителя непревзойденным чародеем, Мышонок никак не мог взять в толк, как герцогу удалось свести на нет колдовство, достаточно сильное, чтобы оглушить самого крепкого лесоруба, – колдовство, много лет охранявшее жилище Главаса Ро.

Мышонок наклонил голову и увидел на пружинистой траве… зеленую перчатку. Он схватил ее, вытащил из-под туники другую – покрытую пятнами и кое-где вылинявшую от пота – и сравнил их. Перчатки были из одной пары.

Мышонок оскалился и перевел взгляд на крепость вдали. Затем отковырнул от дерева, за которое держался, большой кусок корявой коры и по самое плечо запустил руку в открывшееся дупло. Пока он медленно, напряженно и машинально проделывал все эти манипуляции, в голове у него всплыли слова, которые однажды произнес с улыбкой Главас Ро за трапезой, состоявшей из сваренной на воде овсянки.

«Мышонок, – говорил маг, и на его короткой седой бороде плясали отсветы пламени, – когда ты уставишься на что-нибудь и примешься раздувать ноздри, ты становишься слишком похож на кота, чтобы я мог поверить, что ты когда-нибудь станешь сторожевым псом истины. Ты довольно прилежный ученик, но втайне предпочитаешь волшебной палочке меч. Тебя гораздо сильнее искушают жаркие губы черной магии, чем тонкие целомудренные пальцы белой, даже несмотря на то, что последняя привлекла к себе хорошенькую мышку, – нет, не надо спорить! Тебя сильнее привлекают обманчивые извивы левого пути, чем прямизна правого. Боюсь, что в конце концов ты из мышонка превратишься в мышелова. И не в белого, а серого – впрочем, это все лучше, чем в черного. А теперь ступай, вымой миски и подыши с часок на молоденькую травку от лихорадки, сегодня ночью что-то прохладно, да не забудь поласковее поговорить с боярышником».

Пришедшие на память слова стали тише, но еще звучали, когда Мышонок извлек из дупла покрывшийся зеленым мхом кожаный пояс с болтающимися на нем заплесневелыми ножнами, из которых, в свою очередь, достал за обвитую кожаным ремешком рукоятку длинный и тонкий бронзовый меч, весь в налетах патины. Мышонок подставил зеленоватое лезвие с коричневыми кромками под красный луч восходящего солнца и широко раскрыл глаза с сузившимися зрачками.

Далеко в долине послышался высокий и чистый звук рога, сзывающего людей на охоту.

Мышонок вскочил и побежал вниз по косогору, держась следов копыт; он бежал широко, но немного скованно, словно пьяный, застегивая на ходу замшелый пояс с мечом.

* * *

Черная четвероногая тень промелькнула через испещренную солнечными пятнами прогалину, подминая невысокие деревца своей мощной грудью и топча их узкими раздвоенными копытами. Позади слышались звуки рога и хриплые мужские голоса. Добежав до дальнего края прогалины, кабан обернулся. Он едва держался на ногах, дыхание со свистом вырывалось у него из ноздрей. Тусклые глазки животного остановились на выскочившем из леса всаднике. Он повернулся к нему, и по какой-то причуде освещения шкура его сделалась совсем черной. И тут зверь бросился в атаку. Но прежде чем его страшные, загнутые кверху клыки встретились с живой плотью, копье с массивным наконечником ударилось ему в лопатку, согнулось, словно лук, и отскочило, разбрызгивая по траве кровь.

На прогалине появились одетые в зеленое и коричневое егеря: одни окружили упавшего кабана частоколом копий, другие поспешили к всаднику, одетому в богатый желто-коричневый наряд. Всадник рассмеялся, бросил одному из егерей копье с залитым кровью наконечником и взял у другого отделанную серебром кожаную флягу с вином.

На прогалине появился второй всадник, и маленькие желтоватые глазки герцога, спрятанные под кустистыми бровями, потемнели. Он отхлебнул вина и утер губы рукавом. Егеря осторожно смыкали стену из копий вокруг кабана, который лежал неподвижно, чуть приподняв голову над землей, и лишь глазки его бегали из стороны в сторону да светло-алая кровь толчками брызгала из лопатки. Стена копий уже готова была сомкнуться, но тут Джанарл дал знак егерям остановиться.

– Ивриана! – хрипло обратился он к вновь прибывшей. – Тебе дважды предоставлялась возможность расправиться со зверем, но ты все увиливаешь. Твоя покойница-мать, будь она проклята, уже успела бы разрезать на мелкие кусочки и отведать сырое кабанье сердце.

Дочь с несчастным видом уставилась на отца. Одета она была так же, как и егеря, и сидела в седле по-мужски; на боку у нее болтался меч, в руке было зажато копье, и от этого она казалась совсем девчонкой, узколицей и тонкорукой.

– Тряпка ты, заячья душонка, влюбленная в колдуна! – продолжал Джанарл. – Твоя омерзительная мамаша встретила бы кабана, стоя на земле, и смеялась бы, если б его кровь брызнула ей в лицо. Послушай, этому кабану уже крышка, поранить тебя он не может. Заколи его копьем, немедленно! Я тебе приказываю!

Разорвав стену из копий, егеря расступились, давая девушке подойти к зверю. Они хихикали ей прямо в лицо, а герцог лишь одобрительно ухмылялся. Прикусив нижнюю губу, девушка колебалась; со страхом и восторгом смотрела она на зверя, который, все так же чуть приподняв голову, уставился на нее.

– Всади в него копье! – повторил Джанарл и поспешно отхлебнул из фляги. – Давай, а не то я отстегаю тебя хлыстом прямо сейчас.

Девушка тронула каблуками бока лошади и, согнувшись и нацелив копье в кабана, легким галопом поскакала к нему. Однако в последний момент копье вильнуло и угодило острием в землю. Кабан не шелохнулся. Егеря сипло загоготали.

Джанарл побагровел от гнева и неожиданно схватил дочь за руку.

– Твоя окаянная мамаша перереза́ла мужчинам глотки глазом не моргнув. Ты немедленно всадишь копье в эту тварь или попляшешь у меня снова – как прошлой ночью, когда я заставил тебя выдать заклятие колдуна и сказать, где отыскать его курятник. – Он нагнулся к ней и проговорил почти шепотом: – Знаешь, котеночек, я давно уже подозреваю, что твоя мать при всей ее лютости, как и ты, была влюблена в колдуна – правда, ее, наверно, приворожили – и что ты – отродье этого сгоревшего чародея.

Глаза девушки округлились, она попыталась вырваться, но отец притянул ее к себе:

– Не бойся, котеночек, дурь-то я из тебя вышибу, хоть так, хоть этак. А для начала заколи-ка этого кабанчика.

Девушка словно окаменела. Ее белое лицо напоминало маску ужаса.

Герцог замахнулся, однако ударить дочь не успел.

В том месте прогалины, где кабан повернулся, чтобы ринуться в последнюю атаку, появился худощавый юноша, одетый во все серое. Словно человек, находящийся под действием какого-то зелья или впавший в транс, он шел прямо на Джанарла. Трое егерей, стоявшие рядом с герцогом, вытащили мечи и лениво двинулись ему навстречу.

Лицо юноши было бледным и напряженным, на лбу, под чуть сдвинутым назад клобуком, виднелись капли пота. Не спуская глаз с герцога, он прищурился, как будто смотрел на слепящее солнце.

Губы юноши широко раздвинулись, обнажив белые зубы.

– Убийца Главаса Ро! Погубитель волшебников!

В ту же секунду бронзовый меч вылетел из замшелых ножен. Два егеря бросились к парню, один из них, увидев зеленоватый клинок, закричал:

– Осторожно! Яд!

Держа меч, словно это был молот, юноша обрушил на него страшный удар, но егерь с легкостью его парировал, так что клинок просвистел у него над головой, а юноша потерял равновесие и чуть не упал. Шагнув вперед, егерь молниеносно ударил по клинку парня около рукоятки, желая обезоружить его, и бой, еще не начавшись, казалось, уже завершился – но не совсем. Туман внезапно исчез из глаз у юноши, он ощерился, как кот, с новой силой сжав в руке меч, сделал быстрый выпад, крутанул кистью, и меч вылетел у изумленного егеря из руки. Юноша сделал еще один выпад, целясь в сердце его сотоварища, и тому удалось уклониться от удара, только упав на спину.

Джанарл напряженно привстал на стременах и пробормотал: «Щенок показывает клыки», но тут третий егерь, зайдя сзади, хватил юношу рукоятью меча по затылку. Тот выронил меч, покачнулся и стал оседать, но первый егерь, схватив его за ворот туники, толкнул на своих товарищей. Решив позабавиться, те взяли его в толчки и принялись бить наотмашь по лицу и телу спрятанными в ножны кинжалами, а когда юноша рухнул на землю, продолжали пинать его ногами и терзать, словно свора собак.

Джанарл сидел неподвижно и наблюдал за дочерью. Когда юноша появился на поляне, от герцога не ускользнул испуг девушки – она явно знала парня. Теперь она сидела, подавшись вперед, губы ее подергивались. Дважды герцог хотел было заговорить с нею, но передумывал. Лошадь Иврианы неспокойно перебирала ногами и ржала. В конце концов девушка съежилась в седле, едва сдерживая рыдания. Джанарл удовлетворенно хмыкнул и приказал:

– Ну, пока хватит! Тащите его сюда.

Двое егерей подхватили едва живого парня, серая одежда которого была испещрена красными пятнами.

– Ты трус, – проговорил Джанарл. – От этой забавы ты не умрешь. Ребята просто немного обработали тебя перед другой забавой. Но я забыл, что ты – хитрый колдунишка, который бормочет свои заклинания и проклятия в темноте, за спинами у людей, трусливый негодяй, который гладит всяких зверушек и вообще разводит в лесах сладенькие сантименты. Тьфу, гадость! Меня тошнит от этого! А между тем ты пытаешься сбить с пути истинного мою дочь и… Да слушай же, колдунишка несчастный!

С этими словами герцог нагнулся и дернул за волосы болтающуюся голову юноши. Тот закатил глаза и судорожно дернулся: егеря от неожиданности не сумели его удержать, и Джанарл чуть было не выпал из седла.

Внезапно послышался громкий треск сучьев и топот копыт. Кто-то закричал:

– Осторожней, хозяин! О боги, да помогите кто-нибудь герцогу!

Поднявшийся на ноги раненый кабан летел к кучке людей во весь опор, целясь в лошадь Джанарла.

Схватившись за оружие, егеря бросились врассыпную.

Лошадь Джанарла попятилась и чуть не выбросила из седла своего всадника. Кабан пролетел мимо, словно черная ночь в красных сполохах. Еще немного, и Джанарл рухнул бы ему на спину. Кабан резко развернулся и снова бросился в атаку; три копья вонзились в землю рядом с ним. Джанарл попытался выпрямиться в седле, но зацепился ногой за стремя, и лошадь, дернув, повалила его.

Кабан приближался, но тут раздался топот копыт. Мимо Джанарла пролетела лошадь, и направленное уверенною рукою копье глубоко вонзилось зверю в лопатку. Черный кабан дернулся, попытался ударить клыком по копью, завалился набок и замер.

Ивриана выпустила из рук древко копья. Ее пальцы дрожали крупной дрожью. Девушка тяжело осела в седле и другой рукой схватилась за луку.

Джанарл поднялся на ноги, посмотрел на дочь, на кабана, затем обвел взглядом всю прогалину.

Ученик Главаса Ро исчез.

* * *

– Север – в юг, а лево – вправо, стань пустынею, дубрава, сон, повсюду ставь заставы, помогайте, лес и травы.

Опухшими губами Мышонок бормотал заклинание; казалось, он обращался к земле, на которой лежал. Сложив пальцы в кабалистический знак, он достал из крошечного мешочка щепоть зеленого порошка и бросил его в воздух движением кисти, которое заставило его поморщиться.

– Пес, от волка ты рожден, враг бичу и сворке он. Чти единорога, конь, он свободен, как огонь. Помогайте, ночь и сонь!

Договорив заклинание, Мышонок затих; боль в истерзанном теле стала не такой мучительной. Он лежал и прислушивался к чуть различимым звукам погони.

Прямо перед его лицом оказался пучок травы. Мышонок смотрел, как трудолюбивый муравей карабкается по стебельку, падает и снова лезет вверх. На какую-то секунду он почувствовал сродство между собой и крошечным насекомым. Потом вспомнил черного кабана, чья неожиданная атака дала ему возможность скрыться, и на миг почему-то связал его с муравьем.

Ему пришли на память пираты, угрожавшие его жизни, когда он странствовал по западу. Однако их веселая жестокость в корне отличалась от намеренного зверства герцогских егерей, которое явно доставляло им удовольствие.

Постепенно в Мышонке стали закипать гнев и ненависть. Перед его мысленным взором предстали боги Главаса Ро, их обычно бесстрастные лица стали белыми и насмешливыми. Он слышал слова древних заклинаний, но теперь они наполнились новым смыслом. Вскоре видения смешались в круговерть ухмыляющихся рож и жестоких рук. Где-то в глубине – бледное виноватое лицо девушки. Мечи, палки, бичи. Все кружится и кружится. А в центре, как ступица колеса, на котором людям ломают кости, мощная фигура герцога.

Разве могло справиться учение Главаса Ро с этим колесом? Оно прокатилось и раздавило его. Чем была белая магия для Джанарла и его егерей? Ничего не стоящим пергаментом, который легко можно загадить. Втоптать волшебные камни в грязь. Превратить в кашу мудрейшие мысли своими железными мозгами.

Но была и другая магия. Та, пользоваться которой запрещал Главас Ро – порой с улыбкой, но всегда твердо. Магия, о которой Мышонок узнал лишь из недомолвок и предостережений. Магия, возникшая из смерти и ненависти, боли и гниения, магия ядов и ночных вскриков, сочившаяся из черных межзвездных пространств и – как правильно сказал сам Джанарл – бросавшая из темноты проклятия в спину людям.

Мышелову казалось, что все приобретенные им прежде знания о крошечных существах, звездах, добром колдовстве и правилах обходительности природы – все это сгорело в каком-то внезапном огненном вихре. И черный пепел ожил, зашевелился, и из него потянулся сонм ночных теней, похожих на те, что сгорели, но изуродованных. Крадущихся, прячущихся, трусливо убегающих теней. Бессердечных, исполненных ненависти и ужаса, но красивых, словно черные пауки, раскачивающиеся в своих геометрически правильных тенетах.

Протрубить над ними в охотничий рог? Напустить их на Джанарла?

Глубоко в мозгу Мышонка злобный голос зашептал: «Герцог должен умереть. Герцог должен умереть». И Мышонок понял, что будет всегда слышать этот голос, пока не сбудется то, чего он требует.

Он с трудом поднялся на ноги, ощущая в сломанных ребрах пронизывающую боль и удивляясь, как ему удалось убежать так далеко. Стиснув зубы, он поплелся через поляну, а когда добрался до деревьев на другом краю, боль заставила его упасть на четвереньки. Он прополз еще немного и потерял сознание.

* * *

К вечеру третьего после охоты дня Ивриана, выскользнув из своей комнаты в башне, велела глупо ухмыляющемуся конюху привести ее лошадь и, миновав долину, перейдя через реку и взобравшись на противоположную сторону холма, оказалась у скалы, за которой когда-то был дом Главаса Ро. От представшего глазам девушки разора ее напряженное бледное лицо стало еще несчастнее. Спешившись, она подошла к пожарищу, трясясь при мысли о том, что наткнется на труп Главаса Ро. Но его нигде не было. Она обратила внимание, что пепел весь разворошен, словно кто-то искал в нем уцелевшие от огня предметы. Над пепелищем стояла тишина.

Внимание девушки привлек холмик на краю поляны, и она подошла к нему. Это была свежая могила, вместо надгробной плиты на ней лежал небольшой плоский зеленоватый камень с вырезанными на нем странными изображениями и обрамленный серыми голышами.

Внезапно донесшийся из леса шорох заставил Ивриану вздрогнуть: она поняла, что очень напугана, но до сих пор из-за сильного горя не ощущала страха. Она посмотрела в сторону леса и вскрикнула: из просвета между листьями на нее смотрело чье-то лицо. Дикое лицо, измазанное грязью и зеленью травы, в засохших кровоподтеках, с начавшейся пробиваться бородкой. И тут она узнала его.

– Мышонок! – неуверенно окликнула девушка.

Голос, который ей ответил, она узнала с трудом.

– Итак, ты вернулась, дабы насладиться разрушением, виною которому – твое предательство.

– Нет, Мышонок, да нет же! – воскликнула Ивриана. – Я этого не хотела, можешь мне поверить!

– Ты лжешь! Это ведь люди твоего отца убили его и сожгли дом.

– Но я не думала, что они осмелятся!

– Не думала, что осмелятся, – словно это тебя извиняет. Ты так боишься своего отца, что готова выдать ему что угодно. Ты живешь одним страхом.

– Не всегда, Мышонок. В конце концов я же убила кабана.

– Тем хуже – ты убила зверя, посланного богами на погибель твоему отцу.

– Но на самом деле я не убивала кабана. Я только хвасталась, когда говорила об этом, думала, что тебе понравится моя смелость. Я не помню, как его убивала. Ум мой что-то затмило. Мне кажется, моя покойная мать вошла в меня и направила мою руку с копьем.

– Ты бросаешься из одной лжи в другую! Я скажу точнее: ты живешь только страхом, за исключением тех случаев, когда отец кнутом заставляет тебя быть смелой. Мне следовало подумать об этом раньше и предупредить Главаса Ро относительно тебя. Но я-то думал, что ты не такая.