Электронная библиотека » Фриц Маутнер » » онлайн чтение - страница 6

Текст книги "Ипатия"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 23:48


Автор книги: Фриц Маутнер


Жанр: Историческая литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Глава IV
НОВЫЙ АРХИЕПИСКОП

Выборы нового архиепископа были назначены на начало сентября. Когда во время одного из своих припадков гнева Феофил умер, казалось естественным, что его преемником станет один из членов какой-нибудь народной партии. Пока старый архиепископ боролся со смертью, в обществе вспоминали его жестокие слова и еще более жестокие поступки. Будучи юношей, во время одной большой предвыборной кампании, он схватился за нож. Достигнув своего высокого положения, Феофил неслыханным доселе образом оскорблял и притеснял враждебные партии, а преследуя свои честолюбивые планы, не щадил ни жизней отдельных лиц, ни благополучия всего города. Этот архиепископ первый в своей беспощадной ненависти ввел такую ожесточенную предвыборную борьбу, первый научил избирателей побеждать противников, как на войне, голодом и оружием. Конечно, честолюбию жителей египетской столицы льстило сознание того, что избранный ими (все равно какими путями) человек становится одним из важнейших лиц в государстве. На церковных соборах александрийский архиепископ имел решающий голос. Почитатели называли его патриархом, и даже его соперники из Рима и Константинополя чувствовали, что должны прислушиваться к его мнению. Большинство считало, что Александрия стала столицей христианского мира, и александрийские епископы могут, как наместники Бога на земле, предписывать всем христианам, как им следует веровать, думать и поступать. Последнее не только давало пищу гордости и высокомерию жителей нильской столицы, но и обещало им в будущем значительные доходы. О пользе всего этого, с точки зрения спасения души, разговоры не поднимались.

Во время приготовлений к выборам большое значение придавали словам наместника, который на одном обеде среди старейших коммерсантов города отметил, что Александрия поддержит свою высокую репутацию, но именно поэтому новый архиепископ должен быть человеком уступок и мира, так как времена кровавых предвыборных схваток миновали, правительство не станет поддерживать фанатика.

Тем самым он намекал на архиерея Тимофея, человека времен Ария, сына раба, пробившегося в верхи, который, хотя и перешел в эпоху кровавого Феофила на сторону господствовавшей партии, но не сделался откровенным перебежчиком, а, напротив, старался тайком поддерживать старых сотоварищей. Трудно было сказать: делал ли он это из боязни их мести или по доброте; достаточно было того, что Тимофей имел большой успех среди бедных выборщиков предместий, а если бы его поддержало и правительство, то большинство было обеспечено.

Правоверная партия казалась настолько испуганной, что ее кандидат вначале совсем не осмеливался выступать. Только за неделю до выборов на всех уличных перекрестках появились объявления, в которых племянник кровавого Феофила, по имени Кирилл, выставлял свою кандидатуру на высокую должность, обещал своей родной Александрии и ее населению, от патриция до последнего бедняка, золотые горы, а в конце повторял, как свои собственные, слова наместника. Он утверждал, что хочет только мира между различными партиями и, как плодов такого мира, – мощи и значимости для Александрии.

Выборы проходили с невиданным волнением. Обе партии выдвигали в своих программах слова императорского наместника, и не было речи о каких-либо существенных разногласиях. Ораторы в различных округах могли бы с одинаковым правом произносить свои речи как за Тимофея, так и за Кирилла. Казалось, дело сводилось к тому, кого из двух наместник сочтет более согласным проводить его программу. Последнее не проявлялось, и сторонники правительства несколько дней находились в неведении. Внезапно стало известно, что Тимофей написал послание к округам, в котором перечислял различные спорные пункты между государством и церковью и вежливо, но твердо требовал их разрешения. Кирилл же, наоборот, был принят наместником и окончательно убедил его в своих благоприятных для правительства взглядах.

Тогда страшное беспокойство охватило низшие слои выборщиков. Казалось, что лозунг, под которым можно было бороться за партию бедных и обездоленных, был найден. Племянник Феофила ранее практически не принимал участия в политической борьбе, а его неожиданное преклонение перед византийским всемогуществом обманывало все возлагавшиеся на него надежды. До сих пор его знали как превосходного громогласного проповедника, искусство которого с удовольствием принималось на крестинах, свадьбах и похоронах в знатнейших семействах города. Особенно женщины были в восторге от его зычного раскатистого голоса. Это был статный мужчина, широкое, гладко выбритое лицо которого обнаруживало бы признаки тупой жестокости, если бы это выражение не смягчалось неизменной улыбкой проповедника. Кирилл использовал последние дни, чтобы самому (правда, в сопровождении дюжины сторонников, но все же не без некоторой опасности для своей жизни) агитировать за свое избрание в грязнейших трущобах предместий.

Ораторская ловкость и сила легких часто завоевывали ему внимание. Так же как он присвоил себе программу правительства, так подкреплял он ход своих рассуждений прекраснейшими мыслями евангелий и мятежных писаний вождей различнейших сект, так что, слушая его, можно было подумать, что, подобно новому Мессии, из пустыни явился аскет-монах, чтобы защищать и всесильное государство на земле, и всемогущего Бога на небе от неистовства александрийцев, но, несмотря на все это, верный инстинкт предупреждал избирателей предместий. Никто не верил богатому племяннику Феофила, которому принадлежало несколько доходных домов в самых богатых частях города, и кухни которого славились даже среди богачей; и хотя хорошие намерения правительства признавались всеми, никто не верил человеку, накануне выборов слепо бросившемуся в объятия власти. Иногда Кирилла, к его большому удивлению, осмеивали и провожали ясными и доходчивыми отповедями. В это же время Тимофей, можно сказать, против собственной воли стал единственным кандидатом от бедняков. Ходили слухи, что даже старый, считавшийся мертвым мученик Библий возвратился из Азии или из нового света Атлантики, чтобы в катакомбах проводить агитацию против племянника Феофила и в поддержку Тимофея. Но зато в день выборов каждому христианскому носильщику в александрийских гаванях было известно, что, если выберут Кирилла, хлеб подешевеет. Это обещал сам император.

Таких выборов не бывало раньше даже в Александрии. До полудня народ думал, что у ненавистного Кирилла нет никакой надежды, хотя право выборов у низших слоев населения было весьма ограничено. Но скоро после полудня, от маяка до хижины последнего могильщика, подобно молнии, разнеслось известие, что народ обманут. В последнюю минуту новое толкование закона дало выборное право некоторым, еще не имевшим его, группам чиновников. Иностранцев натурализовали[15]15
  Натурализовать – предоставить права гражданства иностранцу.


[Закрыть]
, язычников крестили целыми толпами, только что прибывших присвоением титулов и должностей превращали в полноправных граждан, и, наконец, Кирилл провел совершенно новую систему беспощадного контроля. Колоннами шли на выборы христианские мастеровые союзы, цехи, чиновники и инвалиды. Напрасно старались рабочие и рабы в последние часы собрать свои ряды, напрасно вечером пытались они силой оружия воспрепятствовать неправильным выборам, добиться входа в присутственные места и одним своим присутствием доказать, что истинное большинство не на стороне Кирилла. Тщетно! Войска были заблаговременно приведены в боевую готовность, и прежде чем сигнал к восстанию, исходивший, казалось, из окрестностей разрушенного Серапеума, достиг отдаленных кварталов – все угрожаемые пункты были заняты солдатами. Несмотря на это, восстание разразилось. Именно в западной части произошли самые сильные столкновения. И в то время как громко кричавшие женщины и дети спешили унести из давки трупы своих кормильцев, в то время как сотни раненых валялись на улицах (одни из них проклинали себя и свою пылкость, другие – попов), в главном городском соборе было объявлено, что святейший Кирилл волей народа избран в архиепископы александрийские.

В это же время, когда город был приведен в крайнее возмущение выборной борьбой, совсем незаметно произошло одно событие, показавшееся заинтересованным кругам гораздо более важным, чем спор об архиепископском престоле: прекрасная Ипатия окончила безмолвный траур по своему отцу и, кроме лекций о Птоломеевской системе мира, объявила публичный курс: «Религиозное движение и критика христианства».

Астрономический курс посещался хорошо. Кроме студентов-специалистов приходило бесчисленное множестве студентов других факультетов и даже некоторые профессора, и все удивлялись остроте логики, с которой молодая ученая нападала на величайшего из александрийцев. Но публичный курс, назначенный на воскресенья с девяти до одиннадцати утра, собрал столько слушателей, что в первый же день чтение из обычной аудитории Ипатии пришлось перенести в большой актовый зал на портовой улице.

Четверо молодых афинских ученых в назначенное время снова нашли друг друга. Троил и Александр нисколько не интересовались выборами, хотя отец и советовал последнему предоставить себя в распоряжение правительства. Синезий, как сын патриция, равнодушно голосовал за Кирилла. Вольф, очевидно, принимал более горячее участие в выборах. По крайней мере, на следующий день он появился в университете с пластырем на левой щеке и с перевязанной правой рукой. Но он со смехом отвечал на расспросы, обещая через несколько дней снова быть в состоянии спустить с лестницы всякого, кто захочет помешать лекциям Ипатии. Свою первую публичную лекцию, для проведения которой вследствие наплыва слушателей Ипатия была вынуждена переменить место, она читала в воскресенье за три дня до выборов.

Несмотря на то, что четыре друга пришли до начала «академической четверти часа», они смогли получить себе место только в дверях. Отсюда им было прекрасно видно, что рядом с девушкой стояли молодые люди, присланные сюда с явно враждебными намерениями. Они отпускали достаточно громкие шутки в адрес прекрасного профессора, пытались связывать с ее именем некоторые непристойные истории и в течение всей лекции не прекращали обычного студенческого зубоскальства. Когда из внимания к сотням оставленных за дверью студентов чтение было перенесено в большой актовый зал, и столпившиеся слушатели по коридорам и дворам Академии ринулись в новое помещение, четыре друга изъявили желание стать личной охраной благородной и прекрасной женщины. Под предводительством Александра, которому один из слуг за хорошую плату открыл обычно неотпиравшуюся дверь, они первыми вошли в новый зал и с радостным торжеством заняли среднюю скамью первого ряда, как раз перед кафедрой. Им не пришлось раскаяться. Когда Ипатия после небольшого поклона заняла свое место, Синезий от изумления забыл сесть, Вольф пробормотал непонятное немецкое слово, а Александр и Троил удивленно переглянулись. Еще до начала лекции Троил написал на клочке папируса: «Наконец нашлось нечто, в чем я не сомневаюсь: Ипатия прекрасна». Александр кинул записку обратно, приписав внизу: «Песнь Соломона, глава четвертая, стих двенадцатый».

Простое черное креповое платье мягкими волнами ниспадало с плеч до самых пят. Оно не было модным и не было устаревшим, не было старательно выбрано и не было небрежным, казалось, что прекрасная преподавательница должна быть одета именно так, а не иначе. Великолепную массу своих черных волос, среди которой над левым виском блестела тонкая седая прядь, она едва собрала в упругий узел; но тот, кто видел его в профиль, спрашивал себя, как заструились бы эти потоки вниз по щекам и плечам вплоть до пояса, если бы властная рука не удержала их сзади. Но и без ореола черных локонов спокойный овал лица светился каким-то неземным сиянием. Ее бледные щеки постепенно розовели, и что-то вроде легкой тени улыбки появилось на лице, когда громадный зал стал наполняться слушателями. Ипатия улыбнулась смущенно и радостно, как ребенок в день рождения. У нее был прямой нос и благородный, тонко очерченный и расписанный на висках голубыми жилками лоб, но неподражаемое выражение всему ее лицу придавали большие черные глаза, сначала так беспомощно и радостно-застенчиво поднявшиеся на толпу студентов, а во время лекции смотревшие безжизненно, как глаза статуи, и в то же время сверкавшие внутренним пламенем, проникающим сквозь стены. Глубокий мягкий голос говорившей отвлекал от всяких посторонних мыслей, которые могли бы зародиться у некоторых студентов при первом взгляде на прекрасную преподавательницу.

В большом зале несколько студентов с задних рядов попытались мешать, но при помощи четырех друзей они были энергично призваны к порядку, и Ипатия могла спокойно читать свою двухчасовую лекцию. На первый раз это было почти сухое введение.

Она поставила своей задачей, как сказала сама, применить способности, выработанные при изучении математических дисциплин, к разрешению высших задач, а именно: к рассмотрению нового миросозерцания. Христианство, как кажется, рассчитывает покорить культурное человечество. Настало время для философов рассмотреть основания этой религии; имеют ли священные книги христиан действительно высшее происхождение, нежели обыкновенные книги, а если согласиться и с этим и со всеми чудесными историями, то согласуется ли жизнь христиан с учением их священного писания. Она намеревалась рассмотреть это. В этой своей работе Ипатия имела великого предшественника в лице несчастного императора Юлиана, который с громадным знанием и несравненным остроумием разоблачал чудесные истории и догматические теории епископов. Однако после неожиданной смерти великого императора его труды подверглись уничтожению. Тогдашний александрийский епископ приказал сжечь все работы Юлиана, как будто огонь может уничтожить истину.

Свою лекцию Ипатия закончила вдохновенными словами, полными надежды на возрождение Юлиановых истин.

«Бедный учитель нашей Академии не в состоянии даже воссоздать планы, посредством которых император Юлиан хотел передать потомству наследство греческого гения. Государство уже начинает рушиться и нет никого, кто бы защитил его границы. С севера и с востока расхищают варвары государственное наследство. Но его дух, дух великого императора, не должен погибнуть. И даже бедный преподаватель нашей Академии имеет право поставить целью своей жизни поиск Юлиановой критики так называемого Нового завета, обнародование ее и продолжение, по мере сил и возможности. Эту работу возложила на себя я и не ожидаю награды иной, чем была награда императора Юлиана».

Само собой разумеется, что некоторые студенты, а среди них и знакомая нам четверка, проводили молодую женщину, которой могла угрожать какая-либо опасность, на протяжении тех нескольких сот шагов, отделявших ее от дома. Почтительно, на приличном расстоянии, но достаточно близко, чтобы помешать оскорблению, продвигались они вслед за Ипатией.

Так же прошла и вторая лекция в воскресенье после выборов.

Именно в этот день новый архиепископ произнес свою первую проповедь в соборе. И он был немало оскорблен недостаточной численностью прихожан. Правда, чиновничество было представлено почти полностью, знатнейшие семейства занимали свои обычные места, а сзади теснились лишь старухи и члены рабочих союзов. Гремя своим прекрасным голосом под церковными сводами, Кирилл не мог не подумать, что, кроме этих старух, никто не пришел на его проповедь по собственной воле. Недовольный, окончил он свои наставления, недовольный, он принял в алтаре поздравления клира. «Это должно было быть иначе», было единственной мыслью, которую в разных формах высказывал он чиновникам и духовенству. Когда со своей пышной свитой хотел он отправиться из портала собора через портовую площадь к своему дворцу, дорогу ему пересек поток молодых людей высшего общества, которые, оживленно разговаривая, выходили из здания Академии. На вопросительный взгляд архиепископа его секретарь Гиеракс ответил, что это – слушатели язычницы Ипатии, оскверняющей воскресенья своей критикой христианства и имеющей успех, неслыханный на протяжении всей истории человеческой мысли. В этот момент, когда два заговорившихся студента даже толкнули Кирилла, на пороге аудитории появилась сама Ипатия, прямая, строгая и гордая, как на кафедре, покрывшая прекрасную голову длинной черной шелковой накидкой. Неподалеку от нее шло около тридцати студентов, внимательно, но молчаливо, как личная охрана. Из нескольких сотен ртов вылетело короткое «ура», и, с легким поклоном, Ипатия, сопровождаемая своей стражей, завернула за угол академической постройки.

Архиепископ Кирилл остановился, как бы желая смиренно пропустить поток молодежи. Но его гладкое лицо покрылось желтоватой краской, и секретарь прошептал своему соседу:

– Да! Еще ее критику он, может быть, ей и простил бы, но такого успеха – никогда!

Глава V
НАМЕСТНИК ЦЕЗАРЯ И БОГА

После выборов архиепископа прекрасная Александрия стала ареной всевозможных битв, разыгравшихся то на городских улицах, то в письмах и донесениях, направлявшихся из областной столицы в Константинополь и в обоих случаях одинаково горячо интересовавших все население, два первых лица города, наместник и архиепископ, спорили о том, кому править Александрией.

Более образованная часть населения (как язычники, так и христиане) стояла на стороне уполномоченного императора. Деды теперешних граждан были свидетелями незначительного положения и скромного образа жизни первых александрийских епископов. Это были простые защитники христианской бедноты, честные, бесстрашные и прямодушные люди, ведущие дела своих притесняемых единоверцев, произносившие проповеди в пользу благотворительности или общинной кассы, отдававшие отчет в своих расходах, не имевшие, наконец, как беднейшие среди бедных, ничего своего, кроме нагого тела, которое они ежедневно готовы были отдать своим преследователям во имя будущего небесного царства. Городской знати вовсе не нравилось, что эти голодающие представители народа постепенно превращались в гордых и богатых попов, которые, не думая об облегчении нужд бедных и бесприютных, занялись оспариванием положения императорского наместника. Как было сказано выше, александрийское общество в душе было на стороне наместника Ореста, но – так или иначе – оно было христианским, и в конце концов в каждом конфликте приходилось обращаться к представителю церкви.

По сравнению с сорокалетним Кириллом, преимущества оказались не на стороне шестидесятилетнего наместника Ореста. Новый архиепископ, местный уроженец, был деятелен и фанатичен. Орест не был египтянином. Он происходил из знатнейшего и богатейшего коринфского семейства, быстро сделал карьеру в нескольких прибрежных городах Малой Азии, а затем в военном министерстве Константинополя и, наконец, в сравнительно молодом возрасте, стал провинциальным управителем, а затем и пожизненным наместником всего Египта. Он любил страну, в свободные часы предавался археологическим изысканиям и не усердствовал чрезмерно в работе. Текущие дела решали его чиновники, а он аккуратно подписывал все, что подавалось на подпись. В течение двадцати лет правления он ни разу не был особенно озабочен судьбами своей провинции. Он сумел лучше большинства своих предшественников блюсти правосудие, а в кротости и человечности превзойти всех. Главное было то, что в Константинополе им были довольны и ни разу не предлагали просить отставки вследствие «расстроенного состояния здоровья». Он знал двор и столицу. Там считалось лучшей та провинция, о которой меньше всего говорили, и его гордостью было сделать Египет лучшей провинцией римского государства. К тому же Орест отлично понимал, что кесарево надо отдавать кесарю. Непрерывное существование римского государства было для него само собой разумеющимся основанием, на котором покоилась его жизнь и наличие неисчислимых миллионов. Император мог быть безумным убийцей или человеколюбивым философом, – для Ореста это ничего не меняло в существе государства. Упадет ли в одном случае несколько сот голов, или столько же сот людей в другом случае будут награждены за свои добродетели, ему было совершенно безразлично. Это ничего не меняло в идее государства, а главное – в том могучем государственном механизме, в котором он – наместник Египта – являлся далеко не последней частью. Все могло идти вкривь и вкось, за четыреста лет царствования не было дня, чтобы в каком-нибудь уголке неизмеримого государства не было войны или революции, могущество и величие Рима продолжало невредимо и неизменно править над всей цивилизованной частью мира. Священное римское государство давало возможность всем своим гражданам, – а прежде всего избранному греческому народу, – исполнять назначение человека: умеренно наслаждаться жизнью, не забывая себя, служить государству и заниматься искусством и наукой.

Конечно, семейство Ореста уже в течение двух поколений было христианским. Только в продолжение краткого Царствования Юлиана приносило оно жертвы старым богам. Орест был христианином так же, как по праздничным дням он надевал свой мундир. Он причислял христианство просто к числу своих обязанностей, безразличных обязанностей правительства. Он охотно не пошел бы в воскресенье в церковь, если бы там, в его удобной ложе не дремалось еще спокойней, чем в рабочем кабинете. В его служебном помещении ему все-таки могли помешать, а в церкви во время проповеди это было запрещено законом.

Предыдущий архиепископ с его кровавыми преследованиями инакомыслящих был противен гуманному чиновнику. Но в конце концов это были внутренние дела церкви, в которые государственный человек никогда не желал вмешиваться. Если у этих христианских партий такие несговорчивые боги, то пускай себе они борются друг с другом.

И христианский губернатор клялся Зевсом, что в этих попах сидит черт, распаляющий их друг против друга. Раньше было совсем по-другому: когда римские императрицы зарабатывали насморк, они приказывали попам своих религий, одному за другим, читать их молитвы и, наконец, – до следующей лихорадки – принимались верить в того Бога, после молитвы к которому могли целоваться со своими любовниками. Это доброе старое время!

По этой причине Орест был весьма неприятно задет, когда новый архиепископ, так чистосердечно перед выборами обещавший прочный союз, вдруг внезапно, как только из столицы пришло его утверждение, оказался честолюбивее и заносчивее своего грубого предшественника.

Прежде всего новый архиепископ на основании каких-то, никому, однако, недоступных документов, отобрал для себя ложу наместника в соборе, а ему предоставил место напротив, которое было и уже, и темнее. В первый раз в жизни Орест изменил своему правилу – не спорить из-за высшего места. Он написал официальную жалобу своему начальству и в любезных светских письмах доверился наиболее влиятельным дамам двора. Но ничего не помогло, ему пришлось уступить свою ложу. Лично он легко примирился бы с этой переменой, так как на новом месте можно было дремать с гораздо большим удобством, чем в прежней высокой и светлой ложе. Но теперь в нем был затронут чиновник, первый представитель цезаря, и он не мог понять, как легко поступились в столице иерархическим честолюбием. Он по-прежнему видел в цезаре высшего епископа всего государства и не мог понять, почему попы одного Бога должны быть важнее, чем жрецы трехсот остальных. Однако в Константинополе были, очевидно, другого мнения, легко идя на уступки в формальных спорах с представителями новой веры, и Орест был слишком хорошим чиновником, чтобы в конце концов не подчиниться, хотя бы и супротив своих убеждений.

Легче было ему уступить в другом вопросе, поднятом благочестивым Кириллом также немедленно после своего назначения, – в иудейском вопросе. Иудеи помогли основать Александрию. Они пользовались как протекцией Александра Великого, так и защитой египетских царей, образовывая как по численности, так еще больше по богатству и гражданскому рвению весьма значительную часть населения. С тех пор как появилась новая вера бедняков и несчастных, сразу завладевшая чернью и постепенно подчинившая себе консервативных и знатных представителей старой местной религии, – свободомыслящие, образованные и, во всех отношениях, старательные иудеи Александрии образовали собственно торговую группу. Город имел в них лучших плательщиков податей, государство – самых преданных подданных. Иудеев нельзя было считать, как раньше, чуждой расой. В то время, как египтяне до сих пор не были похожи на своих греческих правителей ни одеждой, ни языком, ни цветом кожи, – иудеи чаще всего отличались от греков только большей остротой ума. Легкие следы Востока сохранялись, быть может, в их одежде, овале лица и произношении, но эти маленькие детали нисколько не мешали хорошим отношениям. Рассказывали даже, что это пикантное смешение часто будило интерес дочерей французских графов и немецких герцогов, и обратно – пламенноокие дочери иудейских коммерсантов нередко уступали ухаживаниям офицеров провинциальной армии. Это замечательное положение дел нарушалось только тогда, когда доброму александрийскому народу, по случаю горя или радости, приходила в голову мысль разгромить какую-нибудь иудейскую лавочку. В простом народе национальная ненависть к иудеям тлела с незапамятных времен. На этой народной ненависти и стал играть Кирилл в первой же своей проповеди, когда он увещал верных не осквернять воскресного покоя. Известно, что как раз по воскресеньям еретические лекции отвлекают молодых людей от церкви. Если богатые иудейские олухи охотно следуют нелепой моде – это нисколько не удивляет архиепископа. Но когда сотни юношей из наиболее уважаемых христианских семейств начинают таким образом служить Антихристу – то этим на бесконечные времена отодвигается наступление царства божия и обманываются надежды многих миллионов днем и ночью молящихся, чтобы отверзлись могилы, и живые приобщились к красоте небесного Царства. Эти слова незаметно способствовали травле иудеев, начавшейся после этого, более или менее открыто, во всех церквях Александрии. Последствия не замедлили сказаться, и скоро у начальника полиции, а потом у Ореста, оказалось вдоволь работы, направленной на сохранение порядка в городе. Хотя попы постоянно утверждали, что их интересует только спасение душ верующих, последние постоянно понимали их по-своему, и не проходило воскресенья, чтобы полиции или войскам не приходилось прекращать или предотвращать погром в иудейском квартале.

Орест был вполне доволен иудеями и собственно даже любил их, охотно посмеиваясь в то же время над их маленькими слабостями и с удовольствием слушая за столом их старые анекдоты. Поэтому он открыто вступился за угнетаемых и имел удовольствие получить из Константинополя предписание не допускать особенно жестоких притеснений. Выступить прямо против призывов ненависти ему не позволили: это чисто церковное дело, в которое правительству не следует вмешиваться; приходится также считаться с особенностями каждой провинции. Да, наконец, иудеи привыкли к этим маленьким экзекуциям и без них не были бы такими отличными гражданами… Наместник удовольствовался этим, позволял священникам выкрикивать зажигательные речи и преследовать бедняков, неправильно понимавших своих проповедников. Он известил только своего министра, что при таком порядке назревает конфликт, который, при удобном случае, может перерасти в кровавую схватку.

Гораздо ближе затронул наместника третий вопрос, одновременно поднятый архиепископом. Древняя Академия должна быть полностью передана церкви; следовало уничтожить последних язычников, преподававших в ней свою древнюю мудрость, и разогнать молодежь, желавшую учиться для того, чтобы использовать потом свои знания на пользу радикальным сектам и политическому либерализму. Имен не называлось, но всей Александрии было ясно, что эта борьба велась исключительно с прекрасной Ипатией и ее «Критикой христианства». Кроме нее, в Академии преподавало трое-четверо не христиан, старых специалистов, никак не применявших своих религиозных воззрений. Ипатия одна сознательно боролась с наступлением церковного засилья и, как сама она, всей своей гордой осанкой и изумительными глазами, казалось, протестовала против новой церкви, враждебной красоте, так при каждом случае старалась она учить греков любви к миру, поэтам, природе, любви к подвигам человеческого разума. Поэтому в ее аудиторию продолжали стекаться все еще оставшиеся в городе безбожные радостные греческие сердца. Со дня первого выступления Ипатии чернь была настроена против нее отчасти стараниями духовенства, но главное – усилиями отшельников, ожидавших царства божия, предававшихся бичеваниям и посту, а потому после черта ничего не ненавидевших так сильно, как греческих богов, поэтов и философов, которые все происходили от дьявола. Однако бешенство монахов не могло проникнуть в Академию. Только среди далеких обитателей, столпников и других святых, а также в окрестностях Александрии, в грязных предместьях христианской черни, зарождалась постепенно легенда о том, что в замке сатаны – в Александрийской Академии – обитает самый главный дьявол в образе дивно прекрасной женщины, вампира в женском облике, который по ночам пьет кровь благороднейших юношей страны и отвращает их от истинного Бога, вампира, которого в сумерках можно видеть в старых постройках времен фараонов, в виде молодой женщины, совершающей мерзкий блуд с крылатыми чудовищами. В нильских монастырях говорили, что первые рассказы об этой дьявольской женщине вышли из кельи благочестивого мужа Исидора, искушаемого по ночам дьяволом как в прекрасных, так и в отвратительных формах, покрывавшего поэтому тело свое тысячью ран и неспособного солгать перед символом креста.

От таких нападок архиепископ и его духовенство держались в стороне. Имя Ипатии называлось редко. Но постепенно знатнейшие семейства города узнали, что миру между церковью и государством, а также наместником и архиепископом, не препятствует никто, кроме одной женщины, правда, прекрасной преподавательницы, но все-таки едва ли стоящей того, чтобы из-за нее страдали материальные интересы города. Когда надо было подправить гавань, а архиепископ не желал уступить ничтожного клочка на территории собора – в этом была виновата Ипатия. Если не могло состояться соглашение между двумя родственными христианскими сектами, то этому мешала Ипатия. И, наконец, то там, то здесь начинали думать, что приказ запирать все трактиры в десять часов вечера, приказ, который был выхлопотан архиепископом прямо из Константинополя, происходил из-за недовольства языческими лекциями Ипатии. В городе не переставали считать прекрасную Ипатию одной из александрийских достопримечательностей, но никто не имел бы ничего против, если бы прекрасный профессор принял приглашение проехаться в Константинополь.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации