Текст книги "Ипатия"

Наместник стал медленно возвращаться обратно. Во время погони он не обнажал меча, но его одежда и чепрак[18]18
  Чепрак – матерчатая подстилка под седло поверх потника, являющаяся украшением.


[Закрыть] его коня были испачканы кровью.

Медленно ехал он от дома к дому, минуя улицу за улицей. Здесь уже не оставалось в живых ни одного убийцы. С воплями и просьбами, благодарностями и проклятиями теснились иудеи к своему спасителю. Сотни людей рассказывали ему отдельные эпизоды этой ночи, пока он шаг за шагом продвигался по разоренным улицам. Он не мог говорить. Когда он собирался сказать несколько утешительных слов, гнев душил его. Но иудеи понимали его и так. Иногда он поднимал руку, как бы прося успокоиться, иногда сжимал кулаки.

Наконец, около выхода его встретили представители квартала. Они сообщили с громкими причитаниями все, что знали о размерах бедствия. Только приблизительно можно было подсчитать, сколько мужчин погибло в схватках, сколько женщин и девушек было замучено в домах, и сколько товаров уничтожено в лавках.

– Положитесь на меня и на императора! – Больше Орест не мог ничего сказать.

Затем он приказал провожавшему его отряду вернуться и присоединиться к своему полку. Сам он поехал один через предместье в греческий город.

Около казарм он слез и отдал свою лошадь одному молодому солдату. Но он не пошел в свой дворец. Он не хотел показаться своим черным слугам в том состоянии бессильного гнева, которое все еще время от времени овладевало им и затемняло его сознание. Каждый раз, когда краска ярости окрашивала его бледные, сухие щеки, ему хотелось приказать утопить убийцу Кирилла.

Наместник пытался успокоить себя ночной прогулкой. Твердыми шагами старого военного шел он через городской вал и Портовую площадь. Внезапно он заметил, что строгий приказ, согласно которому каждое судно должно было вывешивать два фонаря на носу и на корме, почти нигде не был выполнен. Это обратило его внимание на общий порядок; он захотел узнать, регулярно ли совершают полицейские свои обходы, закрыты ли кабаки и многое другое. Он проверил под платьем свое оружие и вышел затем через западные ворота Портовой площади в пользовавшийся дурной славой Матросский квартал.

Было два часа ночи, однако, везде были открыты пивные, из которых доносились дикие крики матросов, рабочих и пьяных прислужниц. Один раз заметил Орест на своем пути обход. Унтер-офицер с тремя солдатами остановился перед подозрительным домом и, смеясь, приказал вынести себе кружку пива. Обнаженная девушка отворила дверь и расхохоталась в ответ на циничную шутку. Сквозь открытые двери кабаков наместник увидел группу военных. А между тем солдаты должны были ночевать в казармах и посещение Матросского квартала было категорически запрещено!

Из переулка раздался стон, и наместник свернул на крик. Пьяный грузчик, тяжело дыша, держал за волосы окровавленную девушку и методично бил ее в обнаженную грудь. Заметив военного, он выпрямился и, шатаясь, скрылся в темноте. Девушка размазала кровь по лицу и, всхлипывая, направилась в ближайший кабак. Там, на полу, лежали, сцепившись в пьяной злобе, два матроса. Никто не обращал на них внимания, и густая кровь впитывалась в грязный песок. Яркая луна сгущала тени в узких переулках, в уступах стен, между домами. Оттуда неслись ругательства, стоны, поцелуи.

Орест почувствовал, что горькое сознание собственного бессилия охватывает его все больше. Что стало с древним римским государством! Так обстояло дело с законами. Так же с воинской дисциплиной. Все непокорны, подкупны или просто слабы, всех, от императора до последнего ночного сторожа, можно было соблазнить соответствующей подач кой. Министров, наместников и унтер-офицеров. И кто-то отстаивал этот порядок! И за сохранение его горячился старый чиновник, вместо того, чтобы спокойно улечься после интересного циркового представления и предоставить иудеев их судьбе.

Без дальнейших приключений Орест вышел из Матросского квартала и по бесконечной Императорской улице повернул на северо-восток. Эта похожая на бульвар улица была оживлена. Усталые проститутки заговаривали с наместником, и в кучках прожигателей жизни обсуждался сегодняшний погром. Большинство казалось довольным, но архиепископа обзывали далеко не лестно. Медленно дошел наместник до конца Церковной улицы и собирался вернуться домой. Внезапно он остановился перед дворцом архиепископа. Маленькие окна были не освещены. Однако в темном доме чувствовалась напряженная жизнь. Непрерывно темные фигуры пересекали улицу и исчезали в дверях, другие быстро покидали дворец и скрывались в темноте ночи.

С новой яростью вспыхнул гнев в наместнике, и после короткого колебания он перешагнул порог, закутался плотнее в свой плащ, беспрепятственно прошел в широкий портал и поспешно, как один из бесчисленных монахов, поднялся на первый этаж. Не остановившись в первой приемной, где человек десять дожидались очереди, наместник прошел в следующую, где Гиеракс принимал доклады о жертвах этой ночи. Орест хотел пройти мимо, но здесь его узнали. Узнал Гиеракс. С низким поклоном Гиеракс уступил ему дорогу, бормоча что-то о высокой чести, о том, что владыка уже спит, но что о посещении наместника ему будет немедленно доложено.

Однако Орест услышал голос архиепископа, раздававшийся в соседней комнате. Он оттолкнул архиепископского поверенного, отодвинул тяжелый персидский ковер и очутился в ярко освещенной рабочей комнате главного церковного предводителя.

Заложив руки за спину, Кирилл ходил по комнате, диктуя двум писцам одновременно донесение о событиях этой ночи. Три или четыре монаха, забрызганные кровью и грязью, стояли в глубине комнаты. Кирилл произнес: «… с факелами в руках иудейская чернь напала на богомольцев, собравшихся в Александровской церкви…», потом он повернулся и оказался лицом к лицу с наместником. Его испуг, если он действительно испугался, длился меньше секунды. Затем жестокое лицо приняло насмешливое, почти веселое выражение. Он выпрямился, сделал приветливый жест и спокойно сказал:

– Вы видите, господа, важное посещение. Попрошу вас оставить меня наедине с его светлостью. Но не расходитесь. Через полчаса я буду продолжать диктовку. Архиерей Гиеракс будет продолжать собирать сведения. Соседнюю комнату я попрошу также освободить. Его светлость, вероятно, не желает быть подслушанным.

Они остались вдвоем. Орест бросил шляпу и плащ на ближайший стол, подошел к архиепископу и тихо сказал:

– Знаете ли вы, что меня распирает желание устроить короткий процесс и казнить вас за устройство этой бойни?

– Охотно вам верю, князь. Но это было бы бестактно. Ведь с тем же основанием я могу подать знак своим монахам, и вы никогда не выйдете из этого дома.

– Я не боюсь ничего. Я солдат!

– А я монах!

Орест яростно бросился в кресло. Кирилл снова заложил руки за спину и продолжал свою прогулку по комнате.

– К чему резкие слова, князь, – сказал он через мгновение. – Мы оба достаточно опытны, чтобы надеяться решить нашу вражду словами. Без сомнения, ваша светлость могли бы осадить мой дворец и приказать убить меня. Сознаюсь, я не подумал об этой возможности. И я был прав, так как вы этого не сделали и не сделаете. А если бы так случилось, что вышло бы из этого? Революция александрийских христиан, в которой вы простились бы с жизнью. Ваша светлость не в чести среди простого народа.

– Оставим эти разговоры о важностях, – сказал Орест. – Император не может смотреть спокойно, как избивают тысячи лучших его граждан и разрушают сотни домов. Кровь этой ночи всецело на вашей совести, владыка!

– С тем же основанием утверждаю я, князь, что Александрией плохо управляют, что правительство разжигает ненависть к иудеям и не в силах затем справиться с чернью. Так сообщаю я в Константинополь.

– Доказано, что вражда к иудеям проповедовалась в церквях!

– Наш долг – обличать заблуждение неверующих. К убийству и воровству не призывал ни один священник. Чернь неправильно поняла нас.

– Старая песенка!

– Хотите, чтобы я был откровенен? Ваша светлость – солдат, я – монах; но в то же время мы – государственные люди, политики, а не глупые писаки. Нельзя накачать в жилы иудеев выпущенную у них кровь, а что касается нескольких разгромленных лавок, то, правда же, дело не в них. Сделанного не воротишь. А вашей светлости известно, как относятся в Константинополе к совершившимся фактам. Там поохают, прибавят к истории мятежной Александрии еще несколько страниц и, в конце концов, попросят нас не ухудшать положения своими пререканиями. Право же, константинопольским заправилам нет дела до нескольких убитых иудеев. Вашей светлости это известно не хуже меня. Не сможем ли мы исполнить желание двора, и ввиду выдающихся обстоятельств сделать что-нибудь сообща?

Перед лицом этой беспощадной силы наместник почувствовал, как пропадает его воля и даже гнев. Пренебрежительным движением он разрешил архиепископу продолжать. Кирилл разгладил длинные полы своей черной одежды и сел против наместника на край стола.

– Итак, поговорим. Весь ваш спор происходит от того, что ваша светлость считает себя по праву законным правителем Египетской провинции, а я полагаю, что положение дел даровало мне некоторую долю самостоятельности. Прошу вас помнить, что я говорю не о фактах, а о наших взглядах на них. Ваша светлость являетесь, безусловно, полным представителем императора в Египте, и в качестве такового обладаете всеми его правами. Это ясно! Вопрос лишь в том, является ли император теперь таким же повелителем страны, как раньше? Я сомневаюсь. Вы знаете, что в своих дворцах на берегах Золотого Рога император всемогущ. Он может целовать самых хорошеньких танцовщиц, может платить за лучшие блюда и награждать себя титулами, какие только взбредут ему на ум. Он даже может издавать законы, конечно, если почувствует охоту к такому скучному занятию! Но будут ли выполняться эти законы? В Британии, в Галлии, в западной Африке, везде, где не владычит церковь, восстают против него мятежные царьки, а если случится, что какой-нибудь римский полководец случайно одержит там победу, то на следующий день он сам начинает предписывать императору свои законы. В Испании, в Германии, в Италии ваш цезарь – пустая тень. Германские медведи пьют крепкое вино из белых черепов или золотых чаш и называют это своей новой религией. А в восточной половине государства, где еще нет собственных царьков, сила его величества выражается в том, что каждый может делать, что хочет. Будете ли вы спорить с этим?

Орест подумал о впечатлениях сегодняшней ночи. Он молчал. Кирилл продолжал дальше:

– Вашей светлости придется отдать мне справедливость. Одна из величайших революций в истории совершилась незаметно. С ужасающим грохотом несколько столетий тому назад были уничтожены цари и «на вечные времена» основана республика. Это была новая форма, которую через несколько столетий похоронили императоры. Эта идея про держалась целых четыре века, несмотря на то, что на трон всходили временами не только сумасшедшие, но и настоящие философы. Как это вы еще не успели заметить, что время империи прошло, прошло, говорю я. Теперь миром правит новая форма. Правда, мир еще сам не знает этого. Правит церковь! Император – только утопия. А вы являетесь наместником его величества императора!

Орест вскочил и хотел заговорить. Кирилл дружески положил руку ему на плечо и сказал:

– Ваша светлость, это не поможет, к миру мы придем только благодаря откровенности. Ваша светлость собирались убить меня. За это я говорю вам правду.

– Ну что же, Кирилл, – сказал, наконец, Орест, – в том, что вы говорите, много правды, и я знаю, что старое государство гибнет и что никто из нас не верит в него. Но оно неоднократно переживало такие эпохи упадка. Придет деятельный цезарь, явится мудрый первый министр, и наша старая империя возродит былую мощь.

– Ваша светлость говорите так, но не верите во все это, как, впрочем, вы сами и сказали. Нет, старое государство гибнет потому, что погибла идея. Новая идея – это власть церкви, и мы победим, ибо мы служим новой идее. Так много говорится о новой вере! Мы верим исключительно в нашу силу.

– А если это все и так, Кирилл, зачем говорите вы мне все это, и чего вы от меня хотите?

Кирилл взял одно из кресел и уселся поудобнее.

– Милый Орест, я не только хочу жить с вами в мире, но я хотел бы, чтобы вы служили мне. Чтобы возвыситься, новая власть церкви должна была заключить союз с чернью. Или, вернее, чернь возвысилась, и церковь поэтому стала во главе ее. Все равно, без этой сволочи не обойтись. Но мы нуждаемся в чиновничестве, нам нужны такие люди, как вы, Орест. Вы привыкли служить. Сейчас вы служите слабому, беспомощному, изнеженному императору. Разве не приятнее будет служить церкви? Ведь вы христианин?

– Оставьте в покое религию. Ему же придется мне повиноваться. Соборам, на которых председательствуют придворные кастраты, называющие себя церковью? Или грязным монахам с гор? Или, может быть, вам?

Кирилл откинулся в своем кресле и закрыл глаза. Затем он сказал:

– Единственному, тому, который станет повелителем церкви. Повелителю мира.

Затем, вскочив, он быстрыми шагами подошел к окну, выходившему на темный двор. И как бы говоря сам с собой, он продолжал:

– Римское государство стояло твердо, пока все его слуги, начиная с императора, верили в его вечность, заботились об его вечности и каждый, как бы ни было мало его дело, готов был отдать за него жизнь. Это делаем теперь мы, слуги церкви. Я хочу денег, власти, мести! Но этого всего я хочу не для себя, а для архиепископов Александрии! Вы должны видеть меня, каков я есть! В мире может быть несколько императоров. Во главе церкви может стать только один! Патриарх Константинопольский считает им себя, но придворный угодник императрицы не годится для этого! Епископ Рима может быть им, но я не допущу этого. Рим владычествовал достаточно долго, долой Рим! От нас, из Египта, из Александрии вышло новое учение, у нас же должна остаться власть. Моисей вынес Ветхий завет из области наших жрецов. В Египет бежала мать Бога с нашим Спасителем! В Египте родился символ веры, которому поклоняется теперь мир. В Европе считают уже гением того, кто ломает себе голову над египетскими загадками. Они тупы, бесцветны, как их кожа, и непостоянные, как их ветер. Они поклонялись героям, пока мы не подарили им единого Бога. Все, что поддерживает церковь, родилось под нашим пламенным солнцем. Августин и Антоний были африканцами, великий Афанасий – александрийцем. Нам принадлежит мир! Мне!!!

– Вы, кажется, очень доверяете мне, Кирилл. Скажете ли вы все это перед собором?

– Конечно, если я буду уверен в большинстве.

– А какое место предоставит ваша милость мне в этом новом здании?

– Первое, Орест! Вы солдат и наместник императора, владыка церкви будет памятником Бога на земле. Разве вам не улыбается мысль стать солдатом наместника Бога?

– Титул хорош, но титулы не соблазняют меня. Я радуюсь только одному, милый Кирилл, что вы обращаете столько внимания на человека, которого считаете побежденным. Не заботьтесь больше обо мне!

– Я тороплюсь, ваше сопротивление задерживает меня. Я мог бы принудить вас к уходу, но с вашим преемником придется все начинать сначала. Я еще не стар. Я сам хочу достигнуть кое-чего. Я смогу бороться с Римом и Константинополем, если стану неограниченным повелителем Египта.

– Право, Кирилл, вы мне начинаете нравиться!

– Вы знаете, Египет – житница всего мира. Рим со своим епископом подохнет с голоду без нашего хлеба. Предоставьте мне назначать цены, и вы увидите, что получится!

– Хорошенькое занятие! Разве церковь спекулирует?

– Затем не мешайте в мелочах, которыми я покорю Александрию. Отдайте мне иудеев!

– Об иудеях еще можно будет поговорить. Они привыкли выплачивать военные убытки своих повелителей.

– Вы соглашаетесь? Предоставьте мне иудеев и – и Академию!

Орест встал.

– Ипатию?

– Ипатию и других.

Орест вздохнул и сказал:

– Ваша милость открыли мне глаза. Быть может, ваша милость правы, и все пойдет так, как вы говорили, а за план покорить Рим примите мои комплименты; вы – действительно государственный человек. Но одно, ваша милость, изволили забыть. Вы беретесь за новое дело, и у ваших солдат нет еще старых знамен, нет еще старой чести. Возможно, что как раз поэтому вы победите. Революции выигрывают бесчестными солдатами. Мне же, начальнику обреченного на смерть отряда, остается, в конце концов, только честь. Вы правы: государственному человеку не должно быть дела до горести иудеев и хорошенькой женщины-философа. Но мне остается моя честь, и потому я накажу убийц иудеев и буду охранять Ипатию!

– Ваша светлость внезапно полюбили иудеев! Но для них ваша помощь несколько запоздала – и мне жаль розовой крови прелестной Ипатии.

Орест поднял кулак и сказал:

– Берегитесь, Кирилл! Вы строите церкви на костях своих мучеников. Не создавайте нам мучениц!

– Ваша светлость причисляет себя к язычникам?

Орест взял шляпу и плащ. Кирилл позвонил и сказал вбежавшим монахам:

– Двух слуг с факелами его светлости!

В слабом свете утра наместник в сопровождении двух монахов зашагал к своему дворцу.

Глава IX
ПИРАМИДА ХЕОПСА

В порыве первого гнева наместник решил противопоставить архиепископу законы и мощь государства. Он созвал свой совет, но результатом многочисленного совещания было решение не применять к предводителю церкви никаких открытых мер строгости, а добиваться победы дипломатическим путем.

Орест прекрасно сознавал, что беззастенчивый Кирилл всегда победит его на этом пути. Он надеялся только на перемену в настроениях правительства, или даже на перемену его самого. Сто лет императоры и императрицы кокетничали с христианством. Это, однако, не мешало тому, что христиан то ласкали, то казнили, а церкви то воздвигались, то сравнивались с землей. Конечно, на Востоке, по крайней мере, последнего чаще не делали. Но разве из этого следовало заключать, что это любопытное движение сможет изменить судьбы государства? Безумие! Рим и римские дамы не были педантичны. Они постоянно изменяли всем своим двенадцати богам, хотя среди них находился весьма изобретательный на превращения Юпитер и многоопытный Геракл. Уже и тогда римские дамы охотно молились какому-нибудь таинственному восточному Божеству. Одно время там был в моде быкоголовый Серапис, потом азиатский Бог солнца, затем божья матерь – Кибела. А теперь мода была на крест, и на другую божью матерь. Но и это не останется, и это пройдет.

Наместник должен был тем временем как можно меньше обращать внимания на законы. Приходилось учиться у Кирилла и вести борьбу всеми средствами; кто знает, может быть, ему удастся столкнуть Кирилла в его собственную яму! Не он, так следующий наместник, наверное, сделает это со следующим епископом.

Тем временем спор о погроме развивался все живее и не оставалось сомнения, что правительство со дня на день сдает свои позиции. Наместник вывесил объявление, в котором говорилось, что иудеи находятся под охраной оружия, а архиепископ в особом послании к епископу Рима высказал свое неудовольствие убийствами и грабежами. Но ни то ни другое не удержало зажиточных иудеев от поспешного бегства из города Александра Великого в поисках новой родины. Очевидно, охрана государства и письма архиепископа не удовлетворили их. Наместник занял иудейский квартал войсками и приказал продолжать торговлю и ремесла по-прежнему. Но последние не желали этого. Обладатели разгромленных лавок как можно скорее обращали все, что могли, в деньги и убегали. На уцелевших улицах ежедневно происходили распродажи, и ежедневно отправлялись караваны на восток и корабли на север с купцами и наиболее ценными товарами. Военные отряды должны были особенно следить за ночной безопасностью квартала, но каждую ночь там совершались грабежи, убийства и насилия. Причастность архиепископа к последнему доказать было невозможно. Орудовала чернь, которая считала иудейский квартал свободным и пользовалась этой свободой, как умела. Если напившаяся компания матросов не была в состоянии заплатить по счету, она отправлялась в иудейский квартал и располагалась в каком-нибудь пустом доме, а иногда и выкидывала обитателей из населенного. Потом из ближайших лавок вытаскивали мебель, еду и питье. А так как в это время хозяев в лавках обычно не оказывалось, то никто не заботился об уплате.

Конечно, патрули непрерывно проходили по улицам. Но характерно, никогда не находили они следов беспорядка, ни разу не пришлось им прибегать к оружию. И отчаявшись, иудеи рассказывали, что солдаты насмехались над погромами, сами ловили женщин, брали из громившихся лавок то, что им было больше всего по вкусу. По ночам иудеи не отваживались выходить на улицу, боясь одинаково и грабителей, и сторожей.

Орест хотел собрать доказательства против архиепископа и его подчиненных, но, как выяснилось, ничего нельзя было найти. После той ночи, когда мастеровые союзов и монахи предводительствовали чернью, эти благочестивые люди сделались «защитниками» порядка. Они много времени проводили в иудейском квартале, помогая его жителям ликвидировать их имущество. От этого паника только увеличивалась, так как они неустанно напоминали своим жертвам, что ввиду приближения масленицы, а потом и пасхи, им следует торопиться. К праздникам из Фиваиды и диких гор в город соберутся монахи и отшельники, – непримиримые враги Израиля, рядом с которыми ни один иудей не сможет быть спокоен за свою жизнь. Эти слухи не были лишены основания. Во всяком случае, чернь прониклась ими вполне, с удовольствием предвкушала предстоящий, решительный и последний погром, и прилагала все усилия к тому, чтобы на долю диких отшельников пришлось как можно меньше работы. Но монахи и мастеровые были неуловимы, так как их предостережения были хорошо замаскированы и не лишены основания.

Таким образом, наместник понял, что несмотря на его высокую защиту, иудейский квартал быстро уничтожается и скоро превратится в пустыню. Он сменил батальоны, а по том и полки, которым вверялась охрана улиц. Ничто не помогало. Офицеры пожимали плечами; солдаты разделяли чувства благочестивых граждан. Так же бессилен был наместник против хлебных спекулянтов, которые после исчезновения с биржи всех иудеев вздули цену на пшеницу, прекратив в то же время всякий вывоз. Если со старыми, хорошо известными фирмами наместник мог бы договориться, то с людьми, которые теперь вели игру, нельзя было ни увидеться, ни поговорить. Орест знал, что эта спекуляция была подготовлена Кириллом, чтобы создать затруднения для Рима и его епископа. Он чувствовал, что в этом деле Кирилл был заодно с Константинополем и двором. Но эти большие политические выпады тревожили его меньше, чем последствия, которыми это подорожание грозило самой Александрии. Появились предсказания близкой голодной смерти. Нил не увлажнит страны в этом году, ужасные события, ужасные времена наступят скоро!

Итак, народ и правительство оказались накануне старого египетского карнавала, сопровождавшегося обычно довольно заурядными беспорядками.

Непосредственно перед праздниками, в довершение несчастий, появилось пастырское послание архиепископа. Оно не только было вывешено у всех церковных дверей Александрии (что само по себе не могло произвести большого эффекта), но и прочитано со всех амвонов. Послание прежде всего обрушивалось на еретиков, которые не соглашались признать соборных постановлений до последней точки над «i». В буквальном смысле слова! Проклятые остатки арианцев, которые, по мнению Кирилла, все еще не были уничтожены и сохранялись под именем назареев повсюду, и даже в его провинции, сравнивались с дикими зверями, и их уничтожение ожидалось уже не от людей, а от отрядов пламенных ангельских воинов. Затем в послании говорилось об угрожавшем стране голоде, как об уже установленном факте. Пророчество подкреплялось выдержками из Библии и ссылками на сны благочестивых людей. Не называя имен, архиепископ прозрачно намекнул, что продавшие Христа, враги Бога, – стали теперь врагами всего человечества. Наконец, он требовал от всех добрых христиан не только молитвами, но и земным оружием уничтожить бич римского государства. Выражения были достаточно неопределенны. В Константинополе и в Риме можно было понять их так, что архиепископ Александрийский проповедует поход против еретических и варварских германцев, заполнивших Италию и угрожавших нанести удар мировому господству цезарей. Патриотическое пастырское послание! Но александрийская чернь не думала о Риме и германцах и все поняла по-своему. Бичом всех провинций, а особенно Египта, были иудеи и последние греческие софисты, и тот, кто поражал их мечом, получал благословение церкви в настоящем и хорошее место на небе в будущем.

Не только иудеи дрожали в ожидании карнавала, но и изысканное греческое общество старого города старалось исчезнуть с арены грядущих беспорядков. У кого была вилла в Зефирионе или в каком-нибудь еще более отдаленном месте побережья, те уезжали туда. Многие чиновники взяли отпуск, а Академия объявила перерыв в занятиях.

Александр Иосифсон, семья которого бежала в Италию, первый посоветовал удалить Ипатию на время карнавала из опасного места. Синезий предложил Кирены или какой-нибудь маленький городок своего Пентаполиса. Он даже послал в гавань свою весельную барку и предложил ее для бегства. Но Ипатия наотрез отказалась отправиться в путешествие. Поездка может затянуться, а она хочет продолжать свои лекции немедленно после каникул.

Тогда, вечером, накануне праздника, Троил выступил с предложением осуществить давно задуманную поездку к пирамидам. Ипатия согласилась, когда Вольф сказал, что никогда не видел знаменитых пирамид и с удовольствием посмотрит их в таком обществе. Решили отправиться на следующее утро как можно раньше. Кроме матросов на судне должны были собраться четыре друга, Ипатия со своей феллашкой и молодая служанка. После долгих просьб получил разрешение ехать вместе со всеми маленький темнокожий погонщик ослов, который только недавно вступил в свою должность и причислял себя к составу Академии с тех пор, как Ипатия воспользовалась однажды его ослом.

Так как судно и без того было подготовлено для знатных пассажиров, то одной ночи было вполне довольно, чтобы сделать последние приготовления для поездки по Нилу со всем комфортом, который Троил считал необходимым для Ипатии и для себя. С восходом солнца барка должна была встать у начала Нильского канала.

Был, однако, уже девятый час, когда вся компания завершила упаковку необходимых вещей и на двух повозках направилась к пристани. Путешествие началось весело, как настоящий студенческий пикник. Если Ипатия уже на александрийских улицах смотрела так оживленно, как же засверкают ее удивительные глаза на нильских волнах перед колоссальными памятниками!

Однако, когда повозки пересекали площадь, они должны были остановиться, так как посредине проходили две процессии масок, направлявшихся к месту встречи.

Первая группа представляла римское государство. Впереди на белом верблюде ехал монах, изображавший церковь. Он вел на привязи ослика, на котором задом наперед сидела смешная фигура, изображавшая цезаря, – карлик, вооруженный с ног до головы, но в ночном колпаке. Левая рука держала розгу и была привязана за спину. В правой руке была рукоять меча, а сам клинок монах на верблюде держал у себя на коленях. Затем следовали карикатуры на отдельные виды оружия и полки римской армии. Кроме фигуры цезаря, наибольшее удовольствие доставила зрителям сатира на северные германские полки, изображавшая двух солдат в медвежьих шкурах, которые вместо пения издавали нечленораздельный рев. Это было центральное место процессии.

Повозка могла бы проехать, но Ипатия сама захотела посмотреть вторую группу. Уже издали была видна стоявшая на фантастически разукрашенной повозке высокая белая фигура, и Троил, хорошо знакомый с местными обычаями, догадался, что это было изображение Нильской невесты. Ежегодно из пакли и тряпок изготавливали колоссальную куклу, одетую в женское платье, возили с насмешками и издевательствами по улицам и вечером сбрасывали в Нильский канал. Старые легенды говорили, что однажды Нил отказался оплодотворять страну, если ежегодно ему не будут приносить в жертву живую, прекрасную девушку. Как бы там ни было, теперь река удовлетворялась куклой и непристойными словами. Но ежегодно в эту ночь чернью овладевало что-то вроде дикого воспоминания о древнем кровавом жертвоприношении, и осторожные родители остерегались в это время показывать народу своих молодых дочерей.

Повозка проехала в сопровождении сотни танцовщиц, одетых нимфами. На телеге рядом с куклой стояла дюжина мужчин с масками на лицах в одежде старых египетских жрецов. Они поднимали сверкающие ножи и время от времени вонзали их в фигуру. Чернь торжествовала.

Александр первым догадался, что задумали устроители праздника. Это было достойно монаха! Нильская невеста представляла собой карикатуру на Ипатию. Белое платье, гладкое до пояса и ниспадавшее многочислеными складками от талии до пят, было сделано отлично. Еще яснее была прическа, так как только одна Ипатия во всей Александрии укладывала так свои черные волосы. Маска на лице была сделана плохо, но зато художник изыскал возможность подчеркнуть недостающее сходство. В левой руке кукла держала большой лист, на котором стояло: «Император Юлиан», а в правой – большой тростниковый прут, употреблявшийся в низших классах школы.

Выдумка имела успех. Намек на Ипатию возбудил общую веселость. Повозка медленно проехала мимо.

Когда Троил понял значение Нильской невесты этого года, он пробормотал проклятье. Ипатия спросила, в чем дело, но Вольф оценил ситуацию и вмешался с каким-то замечанием. Ипатия не должна была знать, чем ей угрожают. Однако Синезий, успевший на другой повозке объяснить служанкам смысл происшедшего, жестом дал понять Ипатии, какой «чести» она удостоилась. Вольф хотел отвлечь ее внимание, но она сказала смеясь:

– Пускай они меня топят, раз это будет в моем отсутствии! Оставьте шутам их шутки.

– Каким шутам? – спросил Троил грубо. Александр предупредил ее ответ, воскликнул с восторгом:

– Если бы все могли это слышать! Это Сократесса!!!

– И чтобы сходство было полнее, она нашла себе Ксантиппа, – заметил Троил.

Ипатия не слышала перебранки. Дорога была свободна, и возница торопился въехать в тихие улицы. Только теперь чернь узнала Ипатию. Со всех сторон полетели насмешливые и циничные замечания. Все равно ее найдут сегодня ночью! Но это говорилось без злобы, и никто не остановил повозок. Все же приключение было не из приятных, и Ипатия благодарила своих спутников за совет уехать на время из Александрии.