Текст книги "Секрет книжного шкафа"

– Пытаюсь, – вздыхает Ребекка. – Но пока еще не могу вернуться домой.

– Почему не можешь?

– Здесь много всего нужно устроить. Я пыталась дозвониться до тебя, но ты не отвечал, и я уже сообщила Биргитте, что задержусь здесь на пару дней.

– Хорошо. Но ты ведь вернешься к следующей пятнице, когда мы ужинаем у Лундинов? Там будет все правление – ты знаешь, как важно, чтобы мы пришли вместе, иначе на статус партнера можно не рассчитывать.

– Конечно, – заверяет, успокаивая его, Ребекка. – К тому времени вернусь обязательно. Как, кстати, вчера прошло?

Йуар выдыхает с присвистом.

– Хорошо, – произносит он наконец. – По крайней мере, мне так кажется. Сегодня буду представлять обстоятельства дела.

– Удачи!

– Тебе тоже.

Ребекка убирает мобильник, а Скарлетт, остановившись, трется головой о ее колено. Тогда девушка осторожно касается пальцами кошачьей шеи и чешет за ухом. Она вспоминает, сколько воды утекло с тех пор, как они с Йуаром стали парой. Переехав в Стокгольм, Ребекка чувствовала себя одинокой и неприкаянной, пока не встретила этого парня. Его учеба на юрфаке подходила к концу, он уже подрабатывал адвокатом и не жил, как другие студенты, на рыбных консервах и лапше. Начиная ухаживать, Йуар приглашал ее в роскошные рестораны, дарил элегантные подарки и возил в туры выходного дня – выросшую в спартанских условиях Ребекку такой экстравагантный стиль жизни сразил наповал. Уже тогда со всей очевидностью парень мечтал по-крупному и очень скоро включил ее в свои жизненные планы.

Не прошло и двух недель, как они съехались; Ребекке нравилось делить свою жизнь с человеком, у которого все под контролем, – это давало ощущение стабильности. Она знала, что ее внутренний компас барахлит, но Йуар ловко помогал выбирать правильное направление и обуздывать эмоции. Обретя структуру и точки опоры, чувства Ребекки, раньше привычно кидавшие ее, словно на американских горках, из радостной эйфории в мрачную безысходность, постепенно выровнялись. Пять лет спустя, когда Йуар, преклонив колено, преподнес ей кольцо с бриллиантом изумрудной огранки и сделал предложение, Ребекке казалось, что она обрела счастье, о котором только можно мечтать.

«Может, и не надо было мне приезжать в Сконе», – думает она, глядя на будто голый без кольца палец. В последние полгода что-то в их с Йуаром отношениях изменилось. Ребекка не понимает, что именно, но они все больше отдаляются. А ведь раньше им было так весело вместе. Они могли лежать ночами без сна, болтая о жизни, обсуждая планы на будущее и подбадривая друг друга в том, чего хотели достичь. Но в последние месяцы общие устремления уже не приносят прежнюю радость, и каждый раз, когда они стараются провести время вместе – за ужином или прогулкой, – часто повисает тишина. Единственное, что они могут обсуждать, – это работа.

Ребекка с осторожностью проводит руками по спинке Скарлетт и гладит ее по шерсти, пока кошка не начинает урчать. Йуар – ее семья, он сделал для нее невероятно много. Его сдержанность, скорее всего, связана с большой нагрузкой на работе. В длительных отношениях нельзя ожидать постоянной влюбленности, надо надеяться, что они вновь обретут друг друга, как только на работе станет поспокойнее.

Она знает все это и все равно расстраивается, что в истории с бабушкой жених остался безучастным. Если бы не бабушка, ничего путного из Ребекки не вышло бы, но и слишком долго она здесь, конечно, оставаться не может. При небольшом везении через несколько дней Анна вернется домой. Ребекка может прожить здесь самое позднее до середины следующей недели, потом пора будет возвращаться к обычной жизни.

Глава 10

Сентябрь 1943 года

Каждый раз, когда они встречаются, время будто перестает существовать. Лýка учит ее итальянскому, и они обсуждают все подряд, растворяясь в задушевных беседах, пока Анна не осознает, что два часа пролетели и ей пора торопиться домой. Особенно ее увлекают рассказы Лýки об итальянской кулинарии. Он без устали может говорить о разных блюдах, так дотошно описывая какой-нибудь соус, что Анна начинает чувствовать его вкус. Она с энтузиазмом записывает все рецепты в свой дневник. Ее удивляет, насколько интересной оказалась компания Лýки. Конечно, ей тут особенно не из кого выбирать, но все равно, она и представить себе не могла, что у них может быть столько общего. Встречи с Лýкой внезапно стали для Анны яркими моментами в ее достаточно скудной на события сельской жизни.

Часы в прихожей уже пробили девять, и Анна торопится в свою спальню, чтобы мать не заметила ее позднего возвращения, как вдруг видит, что дверь в кабинет отца открыта. Больше недели отец отсутствовал, и теперь, не успев подумать, Анна врывается к нему.

За письменным столом восседает директор Вальтер Экблад. Вся его фигура, отбрасывающая длинную тень на ковер, внушает уважение. Он сидит спиной к двери, устремив взгляд в темнеющий за окном сад и плотно прижав к щеке телефонную трубку.

Отцу стоило бы рассказать о Лýке, думает дочь. В отличие от матери, которая с подозрением относится к любому незнакомцу, он всегда интересовался иностранцами, и рассказы Лýки об Италии точно бы оценил.

Анна уже представляет себе, как Лýку пригласили к ним на ужин в столовую за празднично накрытый стол. Как итальянец, одетый в свою лучшую рубаху, развлекает ее родителей увлекательными историями, хвалит угощения и произносит тосты на итальянском. Конечно, оказать Лýке подобный прием – немыслимо, но подобная картинка все равно повышает девушке настроение.

Пальцы поглаживают дверной косяк. Древесина кажется приятной на ощупь. Анна задумывается, как бы отреагировал отец, узнай он, сколько времени его дочь проводит с Лýкой. Если рассказать ему правду, объяснить, какой счастливой она чувствует себя всякий раз, когда итальянец находится рядом, возможно, есть небольшая вероятность, что отец поймет ее.

– Так вот, – бормочет он в трубку, – у нас возникла одна проблема. Надо найти управу на Сегерстедта [9]9
  Торгни Сегерстедт (1876–1945) – шведский историк религии и журналист, антифашист, с 1917 года возглавлял редакцию газеты Göteborgs Handels– och Sjöfartstidning.


[Закрыть]. Он никак не заткнется со своими текстами против Германии. Его опять пытались подвергнуть цензуре, но он, похоже, не сдается. Даже к королю не прислушивается. Просто продолжает беззастенчиво пользоваться шведской свободой печати для своей пропаганды. Ах, вот оно что? То есть ограничить наши поставки, – вздыхает отец. – Неужели они не понимают, что экономика всей Швеции держится на торговле с Германией? Да у нас ничего бы без нее не было.

Анна начинает волноваться и вспоминает, что рассказывал ей Лýка. Отец всегда четко дает понять, что не осуждает Германию за развязывание войны. И, кстати, Великобритания первой объявила войну, а не наоборот, замечает он. К тому же именно из Германии Швеция получает многие товары первой необходимости. По его словам, немцам надо сказать спасибо за уголь, а то нечем было бы топить.

А вот дочери становится не по себе всякий раз, когда она слышит речи Гитлера. Анну бросает в дрожь от его резкого голоса на повышенных тонах. Но при этом она знает, что Швеция, несмотря на свой нейтральный статус, отчасти поддерживает немецкого лидера. Девушка своими глазами видела, как от железнодорожного вокзала в Хельсингборге отходят набитые солдатами немецкие поезда. Сив писала, что позеленела от зависти после рассказа об одетых в форму молодцах, оравших песни на немецком и раздававших воздушные поцелуи молоденьким женщинам на перроне. И пусть договор о транзите уже аннулирован, в газетах по-прежнему пишут о нерушимой линии правительства, которое не собирается принимать решения под давлением западных держав. Неужели они придерживались бы той же линии, если немцы, как утверждает Лýка, чинили бы всяческие зверства?

– Цветочек мой, – внезапно обращается к ней Вальтер, и Анна замечает, что отец обернулся и положил трубку. Поднявшись, он подходит к ней с распростертыми объятиями, и она обнимает его.

– Я скучала по тебе, – бормочет дочь в могучих объятиях отца.

– Я тоже, – отвечает Вальтер. – Но я привез тебе подарочек.

Он кивает на сервировочный столик, где стоит горшок с белыми георгинами. Подойдя к растению, Анна рассматривает крупные цветы, по форме напоминающие кувшинки.

– В саду у Вибергов заприметил их и попросил взять с собой, для тебя.

– Вот как? – говорит Анна. – Спасибо.

– Я рассказывал тебе, – продолжает отец, – что, когда ты родилась, мы хотели назвать тебя Георгиной?

– Да, всего тысячу раз, не больше.

Вальтер смеется:

– Твое личико напоминало розовый георгин. Идеально круглое, и черты лица – будто резные. Георгины – самые красивые из всех цветов, но их нужно беречь от ночных заморозков.

– Тогда отец может не беспокоиться: вечерами все еще тепло.

– Правда? А я как раз сижу и думаю, чем это ты занимаешься в такой поздний час?

Анна волнуется. Вот она, возможность рассказать о Лýке.

– У меня новое знакомство, – говорит она, чувствуя, как трепещет сердце. – И теперь я учу итальянский.

– Ну, это же просто великолепно! – отвечает Вальтер, беря дочь за руки. – Скажи что-нибудь!

Анна задумывается на секунду:

– Dolce far niente. Это означает что-то типа «сладостное ничегонеделание».

– Хорошую ты себе подружку нашла! – восклицает отец. – Я и сам не прочь с такой познакомиться!

Девушка открывает рот, чтобы поправить его, но осекается.

– Если мне и нужно чему научиться, так это наслаждаться покоем, – продолжает он. – Было бы у меня побольше времени, с удовольствием возился бы в саду и огороде. В этом году я, похоже, ни единой луковицы посадить не успею. Смотри-ка, я рад, что ты, несмотря ни на что, тут освоилась. Я знаю, что ты очень расстроилась, когда мы не позволили тебе вернуться в Стокгольм, но пойми, мы только хотели защитить тебя.

Анна кивает, соглашаясь. На самом деле ей, конечно, хочется протестовать, но она понимает, что это бессмысленно. Сейчас, во время беседы один на один с отцом, в голове настойчиво всплывают некоторые из тем, которые они обсуждали с Лýкой.

– Отец, – говорит Анна, делая глубокий вдох. – Я хочу задать тебе один вопрос.

– Вперед, не стесняйся.

– Я слышала кое-что ужасное о немцах и хочу спросить, много ли ты знаешь о том, что происходит в Европе?

– Анна, – обращается он к дочери, и темная тень падает на его лицо. – В Европе идет война. Там происходит много ужасного.

– Понятно. Но ты продаешь Гитлеру железную руду. Тебя не волнует, как они ее используют?

– Это моя работа, – отвечает Вальтер, пожимая плечами. – А что, было бы лучше продавать ее русским, устроившим террор против собственного народа?

– А разве немцы не устроили террор? Я слышала, что они преследуют евреев.

Отец откашливается. Щеки зарделись румянцем, лоб прорезала глубокая морщина.

– Мои знакомые говорят, что они просто переселяют людей, чтобы освободить больше пространства для немецкого населения, и только. Возможно, это звучит жестоко, но евреи – отдельный народ, а немцам самим территории не хватает, так что они не могут еще и евреев землями обеспечить.

– Отец, ты уверен, что это вся правда?

– Что ты имеешь в виду?

Анна нервно переступает с ноги на ногу:

– По слухам, они помещают людей в лагеря, где их убивают.

– Сколько раз я просил тебя не читать газет? – вздыхает он. – Неужели ты и правда веришь, что журналистам известно больше, чем нам? Они все как один – коммунисты, а распространение дезинформации – между прочим, одна из форм ведения войны. Именно поэтому правительство внесло поправки в указ о свободе печати.

– А что, если это правда?

Вальтер возвращается к письменному столу.

– Мне надо работать, – говорит он, и Анна чувствует, как что-то екнуло в груди. Ссориться с отцом не хочется.

– Прости за глупость.

– Ничего страшного, – бормочет отец, отводя взгляд. – Ты молода, и не твоя вина, что не знаешь, как устроен мир.

Анна остается стоять посреди кабинета, пока отец перелистывает страницы записной книжки. Она жалеет, что стала его расспрашивать, и очень хотела бы забрать свои слова обратно. Молчание сумерками повисает между ними, и Анна отчаянно старается придумать, как ей вернуть внимание отца.

– К нам на ужин собирается семья Рунстрём, – говорит она в конце концов и видит, как озаряется его лицо.

– Да, мать говорила. К их визиту тебе пошьют платье, правильно?

– Точно, – кивает Анна.

– Прекрасная идея. Аксель – хороший человек, он понимает все сложности мироустройства. – Вальтер поднимает глаза и смотрит на нее. – Я знаю, что найти свой путь в молодости бывает непросто, но не забывай, что у тебя есть мы с матерью, и наша задача – помочь тебе определиться. Мы желаем тебе только добра.

– Знаю.

– Хорошо, – отвечает он. – Все наладится, вот увидишь. Война скоро закончится, и жизнь вернется в нормальное русло. Но Анна, пока этого не произошло, я хочу кое о чем тебя попросить.

– Да, конечно.

– Будь осторожна. Не всем людям можно доверять.

Когда отец вновь садится за письменный стол, стул покачивается под его тяжестью. Он поднимает трубку телефона, и Анна понимает, что разговор окончен. В течение нескольких секунд девушке кажется, будто она прилипла к полу. Ей так много надо рассказать отцу, так на многое хочется открыть ему глаза: он ведь совсем не знает, что она за человек; отцу невдомек, что дочь способна понять и понимает значительно больше, чем ему кажется. Но как только Вальтер сует палец в диск телефонного аппарата и начинает вращать его, Анна покидает отцовский кабинет и спешит в свою спальню. Родители всегда старались ограничить ее доступ к новостям, да и друзья, за исключением периода, когда разразилась война, особенно не стремились обсуждать то, что происходило в мире. Сив начала было собирать средства в пользу детей из охваченной войной Финляндии, увидев однажды на Центральном вокзале Стокгольма целый поезд с младенцами, у которых на шее висели записки с адресами, но потом осознала трудоемкость этого дела и завершила проект. Когда Анна пыталась расспрашивать взрослых из своего окружения о том, что происходит вокруг – будь то немецкое вторжение, осада Сталинграда или бои в Северной Африке, – никто, казалось, не мог ответить ничего путного. Магистр Руслюнд – любимый преподаватель Анны, учивший ее латыни, – лишь коротко обозначил, что некомпетентен в вопросах внешней политики, а их домработница в Стокгольме – фрёкен Юнссон – залилась краской, воскликнув, что такие вопросы на кухне не обсуждаются.

Единственным источником информации, доступным Анне помимо газет, было радио. Оказываясь дома в одиночестве, она украдкой пробиралась через гостиную в салон и включала радиоприемник. Если повезет, успевала послушать программу «Эхо» или выпуск новостей информационного агентства «ТТ», пока не придет мать, и это помогало девушке в общих чертах быть в курсе военной кампании. Но о лагерях смерти она ничего не слышала.

Анна прикусывает губу. А вдруг Лýка ошибается? Быть может, он вовсе и не знает, что происходит в Германии, быть может, это лишь злонамеренные слухи, выдуманные, чтобы испортить Гитлеру репутацию? Хотя, с другой стороны, зачем ему выдумывать? Лýке нет резона лгать: в отличие от отца, ложь не принесет ему выгоду.

В горле нарастет ком, и Анна упрямо пытается сглотнуть его. Не хочется верить, что отец лжет. Может, его ввели в заблуждение? Или его компаньоны и не нацисты вовсе? И с Гитлером ничего общего не имеют? А как иначе? Получается, отец осознанно ведет бизнес с людьми, которые убивают и мучают других?

Внезапно Анну обдает холодом. Будто ледяной ветер промчался мимо, заморозив ее. Она ежится и ускоряет шаг. Скорее всего, Лýка не прав. Неужели он не понимает, в какое неловкое положение ставит ее, рассказывая неофициальные версии происходящего?

Подумав так, девушка начинает себя накручивать. Раз уж надо убедить родителей, что она готова нести ответственность за свои собственные решения, нельзя предстать в их глазах доверчивой и плохо осведомленной. При следующей встрече с Лýкой Анна не упустит случая сказать ему, чтобы держал свою пропаганду при себе.

Глава 11

Апрель 2007 года

Ребекка моментально просыпается от громкого хлопка. Не понимая, что происходит, резко садится в постели, роняя подушку на пол. Она спокойно проспала вторую ночь в доме бабушки, но теперь кто-то ужасающе шумит.

Раздается еще один хлопок. Ребекка протирает глаза. Звук похож на выстрел из винтовки. Кому, скажите на милость, могло понадобиться проснуться и стрелять без четверти пять утра?

Выстрелы не прекращаются, поэтому приходится подняться и выйти на крыльцо. На поле лежит густой туман – различимы только контуры деревьев и строений, но, когда раздается новый выстрел, становится ясно, что стреляют из-за хутора Герды.

Одевшись, Ребекка решительным шагом идет по гравийной дорожке. Арвида она находит в сарае. Несмотря на ранний час, он вовсю доит коров – громко жужжит доильный аппарат.

– Прошу прощения! – громко окликает она.

Сначала сосед ничего не замечает, но, увидев Ребекку, закатывает глаза.

– Что случилось?

– Это ты стрелял на поле несколько минут назад?

– А тебе какое дело?

Ребекка скрещивает руки:

– Ты меня разбудил.

– Жаль, конечно, но в деревне приходится рано вставать и много работать, а то разоришься.

– Я уверена, что работаю уж по крайней мере не меньше тебя.

– Кем работаешь-то? Каким-нибудь дизайнером интерьеров?

Ребекка с удивлением смотрит на него:

– Я работаю в одной из крупнейших аудиторских компаний Швеции. И впервые за много лет взяла отпуск.

– Везет тебе. У меня ни разу не было отпуска.

Сжав руки в кулаки, чтобы не закричать, она почувствовала, как ногти впиваются в кожу. Ну почему он так сильно действует ей на нервы?

– Честно говоря, я считаю, что нельзя стрелять из оружия там, где живут люди.

Арвид жестом предлагает ей отойти в сторону, потом обходит корову, которая громко мычит, пока он закрепляет доильный аппарат.

– Вот так, хорошая моя, – говорит он, поглаживая корову по спине.

– Ты слышишь, что я говорю?

– Да, – отвечает Арвид. – Просто я пытаюсь понять, почему тебе именно со мной так хочется поругаться. Ты же ведь даже не знаешь, кто стрелял.

– Я слышала: выстрелы доносились отсюда. А еще видела оружейный ящик в твоей прихожей.

– Когда это ты была в моей прихожей?

– Ящик случайно попался мне на глаза, когда я стучалась в дверь, – объясняет Ребекка, убирая за ухо выбившуюся прядь волос.

Арвид опускается перед ней на пол.

– Это был не я, – бормочет он, опустив подбородок. – Это Эгон. Он стреляет кабанов на поле за сараем. Мне тоже это не нравится. Коровы пугаются, я просил его больше так не делать, но он меня не слушает.

– Не слушает, говоришь? Тогда мне придется поговорить с ним.

– Конечно! Желаю удачи! – говорит Арвид, и уголок его рта приподнимается в кривой ухмылке. – Он послушает экономиста из Стокгольма, это точно. Кстати, раз уж ты все равно к нему наведаешься, попроси заодно и кур запирать.

Выйдя из сарая, Ребекка направляется к дому Эгона. Щеки горят румянцем от раздражения. Она приложит усилия, чтобы показать Арвиду, как многого можно добиться обычной вежливостью.

Выкрашенный в красный цвет дом размерами похож на бабушкин, под прямым углом от дома стоит небольшой сарай, к которому пристроен загон для кур. «Раз у него оборудовано специальное место для птицы, почему бы ее там не запереть?» – рассуждает про себя Ребекка и стучится в дверь. Проходит пару секунд, потом раздается голос:

– Что надо?

«Похоже, в этой деревне многим не хватает воспитания», – думает она, наклоняясь к кухонному окну, расположенному рядом.

– Здравствуйте! Меня зовут Ребекка, я внучка Анны – той, что живет в Бьёркбаккене.

Первые лучи утреннего солнца отражаются от оконного стекла, ослепляя ее, но девушка успевает заметить, как внутри кто-то шевельнулся, и скоро до нее доносится невнятное: «Заходи».

Эгон сидит у кухонного стола и пьет кофе. Он одет в потертый махровый халат синего цвета, седые волосы стоят дыбом, грязные очки кособоко сидят на переносице. Несмотря на яркий солнечный свет за окном, в помещении царит полумрак, и Ребекка замечает, что ни одна из ламп не горит.

– Здравствуйте, меня зовут Ребекка, – повторяет она.

– Я слышал.

– Можно мне присесть?

Эгон пожимает плечами, и Ребекка выдвигает стул, приютивший, как оказалось, кипу старых газет и рекламных листовок.

– Ладно, я постою, – говорит она. – Я пришла сюда с одной просьбой.

– Вот как?

Девушка пытается изобразить улыбку, но под суровым пристальным взглядом Эгона это непросто.

– Некоторое время назад я слышала выстрелы. Это вы стреляли?

Отхлебнув глоток кофе, хозяин кивает в сторону прислоненной к плите винтовки.

– А можно ли стрелять в районе, где живут люди? – осторожно спрашивает Ребекка. – Вдруг попадете в кого-нибудь?

– Я хорошо вижу, куда стреляю, – фыркает Эгон.

– Разве не лучше охотиться в лесу?

– А я и не охочусь! – восклицает старик, наморщив нос. – Просто кабанов отпугиваю.

– Вот как? – удивляется Ребекка. Она никаких кабанов не видела. – Они вам мешают?

– Они выкапывают мои посадки картофеля. Стоит только посадить заново – они тут как тут. А защитная охота разрешена, между прочим, круглый год.

– А нельзя их как-то по-другому остановить?

– Мне другие способы неизвестны, – говорит Эгон, выковыривая крупинку сахара между зубами. – Ты что-то еще хотела?

Ребекка уныло оглядывается по сторонам. Бабушкин дом был, конечно, захламлен, когда она приехала, но с этим он и сравниться не мог. Повсюду раскиданы вещи, мойка завалена грязной посудой, на кухонной столешнице – пирамида из пустых коробок из-под молока, рискующая в любой момент рухнуть.

– Почему здесь так темно?

– Не твое дело.

– Прошу прощения, просто хотела поинтересоваться.

Эгон продолжает пристально смотреть на нее.

– Уже ухожу. Хотела еще рассказать, что бабушка в больнице. Она упала и сломала руку, но надеюсь, что скоро вернется домой.

– Вот как? Печально.

Повернувшись к старику спиной, Ребекка надевает ботинки и уже тянется к ручке двери, когда Эгон откашливается.

– Лампочки перегорели, а новые мне не вкрутить.

– Извините, не расслышала.

– Не дотянуться, – вздыхает он, показывая на плафон под потолком. – Я легко теряю равновесие и не могу высоко забираться.

– Могу помочь, если хотите.

– Да ладно, меня полумрак не смущает, я все равно почти ничего не вижу.

«Тогда, наверное, тебе вовсе не стоило бегать по полю с заряженной боевыми патронами винтовкой», – подумала Ребекка, но тут же прикусила себе язык и вместо этого произнесла:

– Ну конечно же здесь нужен свет! Где у вас запасные лампочки?

Спустя десять минут Ребекка заменила все перегоревшие лампочки в доме и, довольная собой, огляделась вокруг.

– Теперь здесь осталось немного убраться, – улыбается она.

– Нет уж, голубушка, я не позволю тебе притрагиваться к моим вещам.

– Не беспокойтесь, ни к чему не притронусь, – уверяет его Ребекка, подняв руки.

– Да уж, не вздумай, – бормочет себе под нос Эгон, двигая через стол белую баночку с таблетками. – Раз уж начала помогать, можешь открыть мне лекарство для сердца? Там, похоже, крышку заклинило.

– Не вопрос. Уверены, что больше ни с чем помощь не требуется?

Старик отрицательно качает головой, а Ребекка замечает рамку с фотографией, стоящую за коробкой с сухими завтраками. С карточки на нее смотрит тот же Эгон, только значительно моложе и с аккуратно причесанными волосами, а рядом с ним – радостная женщина в зеленом платье.

– Моя Пиа, – говорит старик бесцветным голосом. – Она умерла три года назад.

– Очень грустно.

Эгон кивает, но тут же вздрагивает, услышав громкое кудахтанье за окном.

– Это ваши куры по окрестностям бегают?

– Да, – вздыхает он. – Им всегда удается выбраться из загона. С этой птицей хлопот невпроворот, но я рад, по крайней мере, что у меня есть свежие яйца.

– Понимаю. Не будете возражать, если я взгляну на ограду?

– Как хочешь.

Ребекка выходит на маленькую, покрытую гравием площадку. В загоне гуляют, копаясь в земле, две курицы. Девушка осматривает дверь и, не обнаружив бреши, обходит большую клетку по периметру. В конце концов находит угол, где сетка отошла от столба. С такой поломкой она справится за пару минут.

Продолжая обход участка Эгона, Ребекка видит картофельное поле. Земля разрыта, тут и там валяется надкусанная семенная картошка. Если это кабаны похозяйничали, она отчасти начинает понимать, почему Эгон хочет их подстрелить.

Ребекка окидывает взглядом периметр участка. Хозяйство огорожено, но забор в нескольких местах поврежден. Подойдя к дыре покрупнее, ощупывает толстые зеленые прутья. Слишком много работы, чтобы браться за такое в одиночку, но с небольшой помощью решаемо, думает она, поглядывая украдкой на дом Арвида.

Одолжив у Эгона ящик с инструментом, Ребекка крепко прибивает сетку к столбу загона для кур и возвращается в кухню.

– Загон починила, – радостно сообщает она. – Вижу, что у вас вокруг участка забор. Если мы починим его и кабаны не смогут сюда пробраться, обещаете больше не стрелять?

– Кто это – вы? Ты с бабулей, что ли?

– Хотела соседа вашего спросить, Арвида.

– У него нет времени, – махнув рукой, возражает Эгон. – Этот дурачок наивно полагает, что фермой еще можно управлять, как раньше. Но теперь, чтобы зарабатывать себе на жизнь сельским хозяйством, надо ставить все на промышленные рельсы.

– Вот как? А я думала, что сельское хозяйство – беспроигрышный вариант. Ведь люди всегда хотят есть, правда?

– Да, можно было бы так подумать, – усмехается старик. – Но настоящие профессии теряют смысл. Везде одни машины. Вот подожди, еще немного, и они завоюют весь мир. – Эгон делает паузу и поправляет очки на переносице. – Хотя твою работу они вряд ли отберут. Чем ты, кстати сказать, занимаешься?

– Я экономист.

– Вот незадача, – бормочет старик себе под нос. – Такая работа уж точно роботу по силам. А я был рабочим на производстве. Проработал на одном и том же заводе сорок два года, пока производство не автоматизировали. Хотя на прощание мне вручили памятный подарок, – рассказывает Эгон и достает отливающий серебром штопор с эмблемой предприятия. – Так много людей сократили, что денег на позолоченные часы для всех не хватило.

Ребекка не находит что сказать в ответ.

– Жаль, – замечает она.

– Да ладно, я не жалуюсь. Вон, картошка есть – не голодаю, – отвечает старик, подмигивая Ребекке.

Убрав ящик с инструментом, девушка забирает коробку с перегоревшими лампочками. Она задумывается, насколько лучше жилось бы обоим, если бы Арвид и Эгон помогали друг другу. Когда живешь вот так, в полном одиночестве, без посторонней помощи справиться непросто.

– Я поговорю с Арвидом, – говорит она.

– Он ни за что не согласится. Мы не очень-то с ним ладим.

– Но стоит, по крайней мере, попытаться, – продолжает Ребекка, выдавив из себя улыбку.