Текст книги "Под чужим солнцем"

Дани

Глава 15

На кухне пахнет кофе и корицей, теплый свет придает ощущение уюта. Меня не было всего неделю, и все же очень приятно вернуться в папину квартиру.

Лидия закрывает дверь. Она смотрит на меня, широко распахнув глаза, и мне становится стыдно. Видимо, мое отсутствие сказалось на ней гораздо сильнее, чем я предполагал. Я не хотел вмешивать ее в мои дела.

– Где ты был?

– Это долгая история.

– Тебя ищет полиция.

Я не знаю, что ей ответить, и отвожу взгляд.

– Поесть найдется? – спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно, словно я просто зашел в гости, как обычно. Я с утра ничего не ел и умираю от голода. Я достаю из холодильника масло и сыр, а из хлебницы – половину буханки.

Сестра так и стоит в дверях, я стараюсь не смотреть на нее. Мне очень хочется все ей объяснить, вот только сделать это нужно правильно. Мысль о том, что я могу снова ее разочаровать, невыносима.

– Ты не можешь вот так просто появляться в дверях! Разве ты не знаешь, что случилось? Черт, ты в розыске!

Я сглатываю, собираюсь с силами. А потом поворачиваюсь:

– Я все тебе расскажу. Очень скоро. Но сначала я хочу поздороваться с папой.

– Он уже лег.

– Пожалуйста, для меня это важно.

От напряжения между нами воздух становится тяжелым. Мне так много нужно ей сказать, но сначала я должен увидеть папу, и я знаю, что Лидия позволит мне это сделать.

– Хорошо, – она вздыхает. – Я поставлю чайник.

Папа переехал в квартиру поменьше, но оставил себе мебель, она стоит точно так же, как и раньше, когда мы были детьми. На потертом зеленом диване видны следы наших детских тел. А вот старое кресло в катышках, оно уже больше не крутится. Даже шторы на окнах те же самые, местами выгоревшие от солнца. Они закрывают нас от любопытных глаз соседей.

Я тихонько прохожу в папину спальню. Он лежит, погрузившись в свою узкую постель. Я беру стул, на котором висит папина одежда, и сажусь рядом. В магнитофоне тихо звучит народная музыка, маленькая лампа на окне синим светом освещает комнату.

– Папа?

Проходит несколько секунд, и он просыпается. Озадаченно оглядывается, и я беру его за руку.

– Это я, Дани. Лежи-лежи, я просто хотел поздороваться с тобой, – говорю я, когда он пытается встать.

Папа устало моргает, потом сосредотачивает на мне взгляд, его лицо светлеет.

– Дани, – говорит он потрескавшимся голосом. – Ты пришел.

– Да, пришел.

– Как здорово! А мама знает, что ты дома?

Я глубоко вздыхаю. Я так надеялся, что он будет достаточно ясно соображать, чтобы я мог по-настоящему с ним попрощаться. Я знаю, что очень рискую, приходя сюда, но, возможно, это мой последний шанс.

– Я уже разговаривал с ней, – говорю я, очень стараясь улыбнуться.

– Хорошо. Она наверняка захочет приготовить тебе что-нибудь вкусненькое. Можешь попросить ее сделать черное ризотто с мидиями? Она пыталась научить Милу и Лидью, но им это неинтересно.

Я глажу его щеку. Она сухая и шершавая, я вздыхаю. Я ведь показывал Лидии, как правильно брить. Нужно сильнее прижимать бритву к коже.

– Все хорошо? – спрашиваю я, пытаясь запомнить его всего, целиком. Его мутный взгляд, его голос, запах лавандового мыла, которое Лидия все время ему покупает.

– Да, а у тебя как дела?

– Очень хорошо, – говорю я, сглатывая комок в горле. – А теперь спи.

Папа кивает и поворачивается на бок.

– Спасибо, что пришел, moj sin. До завтра.

– До завтра, папа.

Лидия ждет меня на кухне. Я знаю, что она злится на меня. И все-таки она достала колбасу и сыр, а посреди стола стоит чайник. Из носика идет пар.

– Теперь ты должен все мне рассказать.

Я киваю и сажусь. Беру хлеб и щедро намазываю его маслом.

– Во-первых, ты должна знать, что все уладится. Тебе не о чем волноваться.

– Не о чем волноваться? Ты шутишь?

– Во-вторых, – продолжаю я, – не верь тому, что обо мне говорят.

– Что ты имеешь в виду? – говорит она. – Я видела снимок с камеры наблюдения, на котором ты держишь несчастную девушку за руку. Я была в твоей квартире.

– Но все не… – больше я ничего не успеваю сказать, потому что раздается стук в дверь.

– Откройте, полиция, – слышен громкий голос за дверью.

У меня сводит скулы, кровь стучит в висках. Откуда полиция знает, что я здесь? Они выследили меня? Я встаю и лихорадочно пытаюсь придумать способ сбежать, но мы ведь на третьем этаже. Даже если мне удастся выбраться на балкон, спрыгнуть вниз я не смогу. В любом случае полиция уже точно окружила весь дом.

Снова раздается стук в дверь. В этот раз он настолько громкий, что эхом разносится по всей квартире. Я ругаюсь про себя. Лишь бы они не напугали папу. Лидия встречается со мной взглядом, от ее круглых от ужаса глаз все внутри меня сжимается.

– Все совсем не так, как ты думаешь, – говорю я. – Ты должна мне верить. Ничего им не говори. Понимаешь?

Но Лидия не отвечает.

– Лидия, послушай меня. Ничего не говори полиции. Это очень важно. Кивни в знак, что понимаешь меня.

Наконец она глубоко вздыхает и кивает.

– Откройте, иначе мы выбьем дверь, – слышен голос на лестничной клетке.

– Иду, – отвечает Лидия, выходит в коридор и открывает дверь.

В квартиру врываются несколько человек в форме, один из них подходит ко мне.

– Даниель Симович? – спрашивает он, заламывая мне руки за спину.

Я киваю, и он застегивает наручники за моей спиной, а потом обыскивает мои карманы в поисках оружия.

Человек в бежевой одежде что-то говорит Лидии, а потом обращается ко мне:

– Даниель Симович?

Я снова киваю, он продолжает что-то говорить, но я уже не слушаю. Я пытаюсь поймать взгляд сестры, она стоит в углу, сложив руки на груди, и не отрывает взгляд от пола.

Глава 16

Все думают, что человек привыкает к тюрьме, что сложнее всего, когда тебя сажают за решетку в первый раз. Но для меня все наоборот. Сначала ты не понимаешь, каково это на самом деле, когда тебя изолируют от всего. Ты настраиваешься держаться, как очень точно высказался Нельсон Мандела, «быть свободным в своих мыслях», мужественно выдержать все унижения, которые подразумевает ограничение свободы. Холодные стены, твердый матрас, бронированные двери и запах мочи присутствуют только в том случае, если ты позволяешь им присутствовать, так сказала однажды психолог, полная дура.

Некоторые говорят, что пребывание в тюрьме чему-то их научило, даже принесло им пользу, – полная чушь. Клянусь, что абсолютно все сидящие в тюрьмах в этой стране мечтают об одном и том же – поскорее выйти на свободу. Свободно двигаться, заполнить легкие свежим воздухом, делать все, что хочется.

В общем-то, жизнь в ограниченном пространстве – обычное дело. Я всегда жил в маленьких квартирах, работал в кафе, где девяносто процентов времени проводил за стойкой без возможности свободно передвигаться. Но даже если моя квартира маленькая, а быть прикованным к кассе, продавая кофе богатеньким биржевым маклерам, весьма утомительно, это все же мой выбор.

В аресте меня пугают не физические ограничения. Я могу смотреть в одну точку на стене, делать отжимания на одном и том же участке потертого пола, ходить на ежедневную прогулку по одному и тому же крохотному дворику. Нет, хуже всего то, как это влияет на мозг. В первый раз этого не понимаешь. Страх и паранойя подкрадываются очень медленно – а теперь я жду, что они захватят меня сразу. Обычно реальность начинает искажаться уже через пару дней. Все, что ты знаешь об окружающем мире, здесь становится совсем иным. И ты начинаешь сомневаться. Мысли превращаются в густой дым, клубящийся в твоей голове, и внезапно ты перестаешь понимать, где правда, а где фантазия.

Карл Моберг поднимает глаза от кипы бумаг, лежащей перед ним на столе. Он высокий и худой, у него совершенно обычный взгляд, но все-таки в его внешности есть что-то особенное. Кажется, что его лицо сложено из неподходящих друг другу деталей, словно кто-то собрал его, просто чтобы посмеяться. Глаза посажены слишком близко друг к другу, нос направлен влево, а рот непропорционально большой. Но в целом он кажется заинтересованным. Он стучит ногой по полу, словно щенок в ожидании прогулки. Совершенно очевидно, что он рассматривает это дело как свой возможный прорыв. Возможно, он уже воображает себя в студии новостей, повествующего о том, как он добился освобождения обвиняемого по делу о похищении Линнеи. Передо мной предстает картинка: он поправляет свой итальянский галстук, смотрит в камеру и говорит: «Можно сколько угодно крутить это дело в разные стороны, но в конце концов мы победили потому, что у них не было доказательств».

– Вас подозревают в похищении человека, подозрение обоснованно. У полиции есть видео с камеры наблюдения на Центральном вокзале Мальмё, поэтому они имеют право на так называемый предварительный арест, – говорит Моберг и смотрит на меня, желая убедиться, что я понимаю его слова. – На данный момент, похоже, никаких других доказательств у них нет.

Он сильно потеет, снимает пиджак, и на рубашке под мышками расплываются мокрые пятна.

– Итак, Даниель, – говорит он, глядя мне в глаза, – вы можете объяснить, как вы попали на это видео с камеры наблюдения?

Я качаю головой, и это вызывает в нем такое недовольство, что становится просто смешно.

– Чем больше вы мне расскажете, тем лучше я смогу вас защитить. Находиться на вокзале – это не преступление, – добавляет он. – То, что вы оказались рядом с Линнеей Арвидссон, может быть чистым совпадением, а то, что вы дотронулись до ее руки, еще не доказывает вашу вину.

Он уже пытался говорить все это, когда посещал меня в камере, но и тогда я ничего ему не сказал. Уже на предварительном следствии я решил придерживаться стратегии молчания. Я думаю об иронии жизни: люди смотрят сверху вниз на таких, как я, а вот таких, как Моберг, изо всех сил старающихся вытащить из тюрьмы разных негодяев, превозносят за их профессионализм. Они обладают всеми привилегиями этого мира и применяют их для того, чтобы дарить свободу убийцам и насильникам. Стоит повнимательнее приглядеться к моральному компасу нашего общества.

– Так как у них нет ничего, кроме этих снимков, непонятно, почему вы ничего не говорите. Полиция считает, вам есть что скрывать.

Я пожимаю плечами. Моберг сглатывает свое разочарование и делает отметку в блокноте. Мы оба знаем, что у меня есть право сменить адвоката, но зачем? Я абсолютно уверен, что дело до суда не дойдет, у них нет никаких доказательств, так что совсем скоро меня отпустят. Конечно, лучше бы мне не попадать в камеру, но это моя ошибка. Полиция может искать до синяков на руках, но я человек опытный и умею скрывать следы. Через несколько дней я соберу свои пожитки и выйду отсюда, вот этого-то как раз Карл Моберг и не осознает.

Глава 17

Кристиан Валлин кивает кому-то за зеркальным окном и откашливается. Он все так же одет в бежевую одежду и почти сливается со стенами комнаты для допросов, выкрашенными в песочный цвет. Если бы не светлые брови, которые придают необычности его внешности, он мог бы стать прекрасным шпионом. Рядом с ним сидит другой полицейский в гражданском, Юн или Йенс, я не запомнил его имени. В отличие от Валлина он в хорошей спортивной форме, похоже, он из тех, кто любит оружие и проводит свободное время в тире.

Я оглядываюсь. Комната больше привычных, но потолок, как обычно, низкий, а лампочка нервно помаргивает. Хотя я и знаю, что абсолютно не виноват, где-то в глубине души мне стыдно, что я снова здесь. Весьма неприятное местечко. Здесь ломается чья-то жизнь, здесь человека заставляют вывернуться наизнанку, и кому от этого становится лучше?

Валлин начинает говорить.

– Допрос Даниеля Симовича, подозреваемого в похищении человека, – говорит он, пытаясь поймать мой взгляд. Я по опыту знаю, что смотреть ему в глаза глупо, выбираю себе чернильное пятно на столе и смотрю на него.

Моберг неразборчиво бормочет и делает пометку в блокноте, словно Валлин сказал что-то новое. Но он по крайней мере пытается что-то делать – в отличие от предыдущих адвокатов, таких пассивных, что я вообще сомневался, живые ли они люди.

Каждый раз, когда они упоминают имя Линнеи, мне приходится держаться изо всех сил, чтобы не выдать свою реакцию. Отчасти мне очень хочется рассказать всю правду, объяснить, как все вышло. Что я никогда не хотел, чтобы все зашло настолько далеко, что я совершил ошибку. Но мы живем в ином мире. Я мог бы рассказывать все тысячу раз, но все равно мне никто бы не поверил.

Валлин говорит обо всех случаях, когда я нарушал закон. Он рассказывает о поножовщине, о драке в Сёндерванне и о том вечере, когда меня взяли с кокаином. Он сообщает о моей проблеме с наркотиками и о том, что меня дважды приговаривали к содержанию в закрытой колонии для несовершеннолетних. По большому счету, преступлений не так уж и много, к тому же все они произошли примерно в один и тот же период, но в глазах посторонних я выгляжу монстром.

Я думаю о том, что большинство людей не имеет ни малейшего представления о том, каково быть мной. Каково это, чувствовать на себе взгляды остальных. Знать, что тебя постоянно в чем-то подозревают, тебя сторонятся. В глазах людей я не заслуживаю доверия, я должен оправдывать их предрассудки.

Ингегерд, мама из той приемной семьи, куда меня поместили, когда мне исполнилось тринадцать, говорила, что нужно действовать, чтобы воплотить пророчество о своей судьбе. Тогда я не понимал, что она имеет в виду, а теперь понимаю. Такому, как я, ребенку иммигрантов из трущоб, нужно работать в два раза больше, чтобы встроиться в общество. Нельзя допускать ошибок, ни в коем случае нельзя упускать учебу или нарушать закон. Нужно молчать и радоваться тому, что тебе вообще разрешили жить в этой стране. Так ли удивительно, что многие выбирают иной путь? Что они создают параллельные реальности, где сами становятся королями? Правда в том, что нас формирует та реальность, в которой мы живем. В конце концов человек устает от постоянных притеснений. Ему приходится вставать, бороться, а иначе его душа умрет.

Может показаться, что я оправдываюсь, вовсе нет. Многие из моих поступков – моя вина. И все же мне хочется объясниться. Я не плохой человек, но я принимал неправильные решения. Я был в таких ситуациях, где проще следовать за потоком и не задумываться о последствиях своих поступков. Я один несу ответственность за все сотворенные мной глупости, и я уже был за них наказан.

Валлин достает три фотографии и протягивает их мне. Я уже видел их во время предварительного допроса и знаю, что они сделаны камерой наблюдения на Центральном вокзале в Мальмё. Я пытаюсь не смотреть на них, но они притягивают мой взгляд. Наконец я сдаюсь. Я вижу свое лицо рядом с лицом Линнеи, вижу ее испуганные глаза, вижу, как крепко моя рука сжимает ее руку, и чувствую, как желудочный сок поднимается к горлу. Мне приходится еще сильнее напрячься, чтобы контролировать выражение лица.

Валлин задает вопросы о моей встрече с Линнеей. Он движется осторожно, пытаясь меня разговорить. Возможно, есть какое-то благоразумное объяснение? Возможно, все это лишь недопонимание? Линнея сказала что-то такое, из-за чего я разозлился, вспылил и совершил необдуманный поступок? Я всего этого не планировал, все произошло в состоянии аффекта.

Я качаю головой, не заглатываю наживку. Я знаю, что объяснять бесполезно, я выучил свой жестокий урок. Они никогда не станут слушать то, что я могу им рассказать, никогда мне не поверят. Такие, как я, считаются виновными до тех пор, пока не доказано обратное. Презумпция виновности.

Валлин по-прежнему говорит спокойно, но я замечаю, что он ерзает на стуле. Он начинает злиться. В вопросах проскальзывают обвинения, и Юн, я решил звать его так, говорит, что для меня будет лучше начать сотрудничать. Что у них есть свидетель, утверждающий, что я преследовал Линнею неделями, что я снова и снова звал ее на свидание и не принимал ответа «нет».

Скажу честно, мне очень неприятно слышать, как они делают из меня жуткого типа, маньяка, пристающего к женщинам. А потом Валлин говорит нечто такое, что больно ранит меня.

– Даниель, Линнея еще жива?

Слова вонзаются в меня, и я не знаю, как на них реагировать. Я делаю глубокий вдох, пытаюсь заполнить воздухом все легкие и сжимаю под столом кулаки.

– Если она жива, Даниель, очень важно найти ЕЕ как можно быстрее. Только ты можешь спасти Линнее жизнь!

Комок в груди становится все больше. Как ужасно слышать от него эти слова. Мне очень хочется все им рассказать, мне хочется жить в мире, где я не выгляжу монстром. Где я обычный человек, имеющий право на ошибку. Имеющий право на прощение.

В холодном свете электрической лампочки танцуют пылинки. Я слежу за ними взглядом, смотрю, как они кружатся передо мной словно снежинки.

– Времени мало, – говорит Валлин. – Давай, Даниель, помоги нам. Ради семьи Линнеи, – продолжает он очень проникновенно. – Подумай о них!

Я встречаюсь с ним взглядом, быстро смотрю в его светлые глаза. Я вижу отчаяние, пронизывающее его блеклые черты. Ненависть. И я думаю о том, что он не имеет ни малейшего понятия о происходящем на самом деле. О том, кто я такой, через что мне пришлось пройти. Если бы он хотя бы попытался меня понять, все бы стало гораздо проще.

Глава 18

– Эй, Сумо. Иди сюда!

Крилле стоял на самой вершине холма и звал меня к себе. Я колебался, у меня были заняты руки – я набрал в роще веточек.

– Ты слышишь меня?

Остальные перестали играть и посмотрели на меня. Я понял, что выбора у меня нет. Я медленно поднялся по склону. Крилле выглядел довольным, он что-то сказал мальчику, стоявшему рядом с ним, и тот зашел ему за спину, а Крилле сложил руки на груди.

– Сколько ты весишь, Сумо?

Я остановился, не вполне понимая, что мне делать. Вообще-то мне хотелось развернуться и уйти, но я не решался.

– Иди-ка сюда, – сказал Крилле, его голос стал мягче.

Он протянул мне руку, словно хотел помочь подняться. С каждым шагом забираться на холм становилось все сложнее, но я продолжал. Стремился наверх вопреки яростным протестам тела. Мне оставалось до вершины всего несколько метров, и тут Крилле расхохотался:

– Молодец, Сумо!

Я чувствовал, что остальные смотрели на меня, их взгляды прожигали мне кожу. Крилле звал меня так с первого класса. Сначала я не понимал, что это значит, но потом догадался. Мама говорила, что мне не стоит обращать на него внимания, что Крилле просто не может вести себя нормально. Что мне нужно пережить вот этот последний год в начальной школе и держать кулачки за то, что мы не попадем в один класс в следующем году.

На уроках Крилле носился по классу как ураган. Сметал с парт пеналы, колотил по стульям, разрывал на тысячи мелких кусочков математические таблицы и швырял эти кусочки в лицо нашей учительницы Лены.

Я подумал о Лене. О ее мягких светлых волосах, запахе малины. Иногда она пыталась быть строгой, но у нее не получалось. Ей никак не удавалось заставить Крилле сидеть спокойно, и, когда она наконец сдавалась и выгоняла его из класса, он врывался в раздевалку, сбрасывал наши куртки и плевал нам в ботинки.

Крилле надвинулся на меня. Он был по меньшей мере на голову выше, руки у него были длинные и жилистые.

– Шалаш хочешь построить?

Я покачал головой, но снизу раздались смешки и хихиканье. Это его взбодрило, так что он продолжил:

– Тогда тебе нужны ветки подлиннее, а то ты туда не поместишься, – он сильно ударил меня по руке, и все, что я собрал, упало на землю. Что-то во мне вспыхнуло. Я почувствовал внутри огонь, меня так бесил этот Крилле. Моя жизнь стала бы намного лучше, если бы его не было на свете.

Я знал, что драться нельзя. Мама постоянно это повторяла, насилием ничего не решишь, но, когда Крилле отвернулся, я сделал шаг назад и напрягся. Я больше не мог выносить его издевательств.

– Сумо не хочет с нами разговаривать! – крикнул Крилле парням внизу.

И в этот момент я побежал на него и услышал свой собственный рык. На полной скорости я врезался в него ровно в тот момент, когда он обернулся. Мы оба упали на землю и стали кататься в грязи так, что вокруг полетели клубы пыли. Я никогда раньше не дрался, колотил кулаками по воздуху, пытаясь угодить Крилле в лицо, но успел сделать это всего один раз, а потом он оттолкнул меня в сторону.

Пару секунд я лежал на нем сверху. Адреналин пульсировал во мне, я видел кровь на губах Крилле и думал о том, что теперь-то он навсегда заткнется, но потом мы перевернулись, и сверху оказался он. Его тело было тяжелым, он крепко прижал меня ногами к земле. Как бы я ни сопротивлялся, выбраться мне не удавалось.

Глаза Крилле горели, он вытирал кровь, капавшую на подбородок. Взгляд его затуманился, казалось, что он сошел с ума. Он замахнулся и изо всех сил ударил меня в глаз. Потом засмеялся и замахнулся еще раз. В этот раз он ударил еще сильнее и попал в нос. Удары продолжали сыпаться, у меня звенело в ушах. Я не знал, как долго это продолжалось, только слышал пыхтение Крилле надо мной и видел вспышки молнии каждый раз, когда он попадал мне в лицо. Это продолжалось до тех пор, пока дежурный учитель что-то не закричал. Голос звучал довольно далеко, но Крилле остановился и поднялся. Он пнул ногой землю так, что ее кусочки попали мне на лицо, и смачно сплюнул, вязкая слюна упала прямо возле меня.

– В следующий раз я тебя убью, – прошептал он.

Я остался лежать на земле, прижав ноги к животу, пытаясь дышать. Болела голова, но, несмотря на поражение, мне не было грустно. Скорее наоборот. Я впервые пошел против кого-то, внутри меня разливалось очень приятное ощущение.

Прошло несколько минут, я смог нормально дышать и поднялся на четвереньки. Я протер глаза и увидел новенького из нашего класса. Он сидел на корточках и собирал мои веточки. Он был маленьким и худеньким, носил круглые очки. Со временем Крилле примется и за него.

– Вот, – сказал он, протягивая мне ветки.

– Не надо.

– Надо, они классные.

Он сложил веточки в аккуратную стопку, подошел ко мне и помог мне подняться.

– Я видел, что сделал Крилле.

– Он такой, – сказал я, пытаясь, чтобы мои слова прозвучали так, словно ничего особенного не случилось.

– Тебе больно?

Я покачал головой.

– Если хочешь, я помогу тебе с ветками.

Я немного подумал, а потом кивнул.

– Как тебя зовут?

– Йокке.

* * *

Мы с Йокке провели оставшееся время в маленькой рощице за качелями. Здесь всегда находился кто-то из дежурных учителей, так что Крилле был нам не страшен.

Мы построили из веточек маленький домик и исчезли в мире фантазий. Мы играли так, как я не играл раньше ни с кем из одноклассников. Йокке был не похож на остальных, ему было плевать на то, что другие считали наши игры детскими. Когда ему было пора уходить, он спросил меня, не хочу ли я его проводить. У меня никогда еще не было настоящего друга, даже просто кого-нибудь, с кем можно было бы поиграть после школы, так что я радостно согласился.

Йокке жил в большом доме, я поднялся с ним по лестнице, открыл выкрашенную в зеленый цвет деревянную дверь со стеклянными вставками. Половицы в доме были молочно-белого цвета, они поскрипывали под нашими шагами. В коридоре стояла широкая скамья, покрытая овчиной, над ней висели два ряда желтых крючков для курток. Я огляделся. Все в доме Йокке казалось мне прекрасным. На стенах висели большие яркие картины – летние пейзажи, написанные маслом. Сквозь большие окна сияло солнце. Мама что-то пекла на кухне. Духовка потрескивала, по всему дому разносился запах кардамона.

– О, ты привел друга! Как здорово! Как тебя зовут?

– Даниель, – сказал я застенчиво.

– Добро пожаловать, Даниель. Меня зовут Диана, – она так широко улыбнулась, что показались ее белые зубы. – Есть хотите?

– Можно мы возьмем булочки в мою комнату? – предложил Йокке.

– Хорошо, я принесу вам их, как только они будут готовы.

Я не мог поверить своим собственным глазам. Свежевыпеченные булочки в своей комнате – видимо, я попал в рай. Еще больше я удивился, когда мы поднялись наверх и я увидел, где живет Йокке. У него было целых две комнаты, в одной стоял письменный стол, шкаф и большая кровать, а во второй – пинбол, игрушки, телевизор и диван.

Мы сели на диван, Йокке включил свою новенькую Playstation 3 и протянул мне геймпад. У него было много спортивных игр: NFL, NHL, FIFA и даже Gran Turismo, которую я так хотел попробовать.

Мама Йокке постучалась в открытую дверь и внесла в комнату поднос. Она поставила на стол перед нами целую тарелку посыпанных сахаром булочек, от которых сумасшедше пахло, а еще кувшин молока и два стакана.

Мы играли несколько часов, и мне еще никогда не было так весело. Мы с Йокке смеялись над одними и теми же моментами, и, когда он выиграл, он сказал, что это просто потому, что он больше тренировался. Когда подошло время ужина, его мама настояла на том, чтобы я позвонил домой и спросил, можно ли мне поесть у них. Папа Йокке, Матс, еще не вернулся домой, так что за столом были только мы трое. Я еще никогда не пробовал домашние фрикадельки и несколько раз просил добавки, но вместо того чтобы рассердиться, Диана только улыбалась.

– Ешь сколько хочешь, – сказала она. – Я так рада, что у Йокке появился друг.

Она спрашивала меня о маме и папе, и я очень подробно отвечал ей, рассказал, что моя семья приехала из Хорватии, где у дедушки был самый прекрасный ресторан в Загребе, и что папа хочет открыть свой ресторан в Мальмё. Я рассказал, что мама работает уборщицей, а папа – на фабрике, чтобы собрать достаточно денег, и что как только мы накопим денег, сразу же купим такой же дом.

– Как здорово! Наверное, у вас дома много вкусной еды! – сказала Диана.

Я кивнул, хотя папа почти никогда нам не готовил. Я был так рад, что мы с Йокке подружились, что необдуманно пригласил их к нам домой на настоящий хорватский ужин. Я представил себе, как обе наши семьи соберутся за накрытым столом. Мама и Диана в красивых платьях, от них пахнет цветочными духами, а наши отцы шутят и чокаются друг с другом.