Текст книги "Девочки. Дневник матери"

Фрида Вигдорова
Девочки. Дневник матери

© Вигдорова Ф.А., наследники, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Ю. Гиппенрейтер. Предисловие

Книга «Девочки. Дневник матери» – это документальные записи матери, талантливой журналистки и писателя Фриды Вигдоровой, о своих дочках.

Из записей мы узнаем в том числе о трудной жизни семьи в эвакуации во время Великой Отечественной войны. Детям не хватало еды, кусок белого хлеба с маслом был мечтой и даже снился ребенку. Немного молока и яблоко могли доставаться только младшей. Дети часто болели. В семье, как и во всей стране, царила поддержка и взаимопомощь.

Молодая мать внимательно наблюдает за дочками, записывает и радуется каждому новому слову, первым шагам, детским вопросам и трогательным рассуждениям. Вместе с тем, как это часто случается с молодыми родителями, пытается их усиленно воспитывать, иногда перебирая палку, впадая в педагогическую жесткость. Перечитывая потом дневник, она сокрушается и замечает: «Господи, какой я была дурой тогда, глухой дурой! Ее надо было только любить и жалеть, а я ее воспитывала».

Из записей видно, как родителям приходится встретиться с многими типичными трудностями: упрямством, сопротивлением ребенка, ревностью, борьбой за внимание матери, озорством. Обнаруживаются целые периоды негативизма. Позже – волнующие проблемы оценок, учителей, отношений со сверстниками.

Одновременно обращает на себя внимание неизменная атмосфера заботы, человечности, серьезного отношения к нравственным вопросам и переживаниям, к разговорам с детьми.

Многие заметки очаровывают, читаются как маленькие новеллы. Книгу можно читать с любого места. Несомненно, Дневник поможет каждому родителю более внимательно и душевно относиться к своим детям, видеть за отдельными эпизодами сложности их развития, и внутренний мир их переживаний.

А. Раскина. История этой книги

Моя мать, Фрида Абрамовна Вигдорова (1915–1965), была педагогом, журналистом, писателем, автором книг «Мой класс» (1949) о первых шагах молодой учительницы, трилогии «Дорога в жизнь. Это мой дом. Черниговка» (1954–1959) о детском доме и дилогии «Семейное счастье. Любимая улица» (1962–1964), где с одним из героев она поделилась собственной журналистской судьбой. Тема воспитания детей, подростков была главной (но не единственной) темой ее книг и статей. При жизни Ф.А. вышло несколько сборников ее статей и в 1969 г. был издан сборник ее лучших статей «Кем вы ему приходитесь?» После этого статьи Ф.А., в отличие от ее книг, до последнего времени не переиздавались. В 2017 г. в издательстве «АСТ» вышел сборник Ф.А. «Право записывать», в который вошли несколько её статей, множество блокнотных записей, глава из неоконченной книги «Учитель», а также запись суда над Бродским («Судилище»), по которой, в основном, нынешнее поколение и знает Вигдорову-публициста. Эта запись 1964 г. двух судов над Бродским (на обоих судах Ф.А. была с начала до конца) распространялась в Самиздате, попала за границу, побудила к действию целую армию защитников Бродского и в конце концов помогла молодому поэту, приговоренному за «тунеядство» к 5 годам подневольного труда в северной деревне, вернуться в Ленинград через полтора года.

Запись эта была опубликована в России впервые в 1988 г. («Огонек» № 49) с предисловием Л.К. Чуковской, теперь ее можно найти на множестве интернетских сайтов, и редкая статья или книга о Бродском обходится без того, чтоб ее процитировать. Часто эту запись ошибочно называют стенограммой. Фрида Абрамовна стенографии не знала. Ее искусство было в другом. Всю свою жизнь она вела журналистские блокноты, где она часто делала записи по памяти (это было в домагнитофонную эру), бывало, что блокнот приходилось убирать подальше, чтоб не спугнуть собеседника или чтобы он не «работал» на корреспондента, – а уж потом, по горячим следам, записывать. Потому-то ей удалось многое из суда над Бродским воспроизвести по памяти после того, как судья запретила ей записывать: журналистская хватка помогла. Конечно, тут дело не только в том, чтоб запомнить, одной памяти мало. Писатели, читавшие журналистские записи Ф.А., высоко оценивали их литературную сторону. Л.К. Чуковская в послесловии к одной из книг Ф.А. пишет о них: «То, что сделаны они на лету, не помешало им: они вполне точны и вполне завершены. И достоверность, точность, которая составляет их прелесть и силу, – не стенографическая, а самая драгоценная на свете: художническая».

Среди блокнотов с записями Ф.А. особняком стоят ее материнские дневники, которые она вела о моей старшей сестре Гале и обо мне.

Галя родилась в 1937 г. Тогда Ф.А. и начала вести дневник – в общей тетради, – а кончила его вести в 1955 г. Всего общих тетрадей – восемь. Есть еще девятая тетрадка, где Ф.А. сделала несколько записей постфактум: не про все она могла писать в дооттепельные годы. Дневники эти она давала читать друзьям. Корней Иванович Чуковский упоминает их в «От двух до пяти» и кое-что оттуда цитирует. Ф.А. с 50-х годов хотела опубликовать в том или ином виде эти записи. Подготовила полудокументальную выжимку из них под названием «Маша и Катя» для третьего тома альманаха «Литературная Москва», но, как известно, том этот зарубили, и он не вышел.

Так дневнички и остались неопубликованными. Ф.А. говорила Л.К. Чуковской: «Лидия Корнеевна, дневнички – вам!» – имея в виду, что если она сама не успеет, то подготовить их к публикации она поручает Лидии Корнеевне. Ф.А. умерла 7 августа 1965 г., и вскоре Л.К. взялась за подготовку. В 1967 г. издательство «Просвещение» заключило с нами договор, и уже в апреле 1968 г. Л.К. работу закончила, назвала дневнички «Девочки (дневник матери)» и сдала в издательство. Интересно следующее. Как я уже отмечала, Ф.А. не могла ВСЕ, что говорилось дома, доверить бумаге в сталинские, да и первые послесталинские годы. Но даже и того, что она позволяла себе записывать (особенно постфактум), Л.К. все-таки целиком не могла в 1968 г. предложить издательству, какие-то записи пришлось опустить. Хотя ничего «антисоветского» в дневничках не было. И вот даже такая рукопись не была принята издательством к печати. Сдав ее в издательство 12 апреля 1968 г., Л.К. записала в своем дневнике: «У меня надежды на выход этой книги, да еще в этом, темнейшем, изд-стве, да еще сейчас – нету никакой. Уж очень она очаровательная, домашняя, талантливая. Но я свой долг выполнила». Вскоре Л.К. прислали письмо, в котором говорилось, что «ввиду реорганизации изд-ва «Просвещение» рукопись к печати не может быть принята», и на этом дело кончилось. Скорее всего сыграло роль и то, что обе: и Ф.А., и Л.К. – были «неблагонадежными» с точки зрения властей. Ф.А. попала в опалу еще в 1964 г. – за распространение записи судов над Бродским, а Л.К. в 1966 г. из-за ее открытого письма Шолохову (см., например, http://www.chukfamily.ru/Lidia/Publ/sholohov.htm).

Так с тех пор рукопись и не была напечатана – до 2010 года.

Причудливыми путями приходит книга к читателю. Сотрудник журнала «Семья и школа» Сергей Иванович Сивоконь (увы, ныне уже покойный), знавший моих родителей и в свое время писавший о них, в 2009 г. принес почитать своим сослуживцам воспоминания Лидии Чуковской «Памяти Фриды». Из этих воспоминаний стало известно, что существует рукопись материнских дневников Фриды Абрамовны. Главный редактор журнала Петр Ильич Гелазония обратился ко мне с просьбой дать ему почитать эти дневники. Текст, подготовленный Л.К. Чуковской, уже давно был у меня в компьютере, и я его послала Петру Ильичу. «…Рукопись получил. Полон благодарности. Внимательное чтение еще предстоит, но лишь просмотрев текст, увидел, какое это богатство», – написал он мне. Я подготовила рукопись к печати: начала публикацию записью Ф.А. о начале войны, вставила записи, которые Л.К. вынуждена была опустить, отредактировала примечания, добавила множество новых, исправила некоторые нестыковки, дала биографическую справку, отобрала фотографии (из тех, что Ф.А. наклеивала в дневник), и в таком виде в течение 17 месяцев – с августа 2010 г. по декабрь 2011 г. – журнал «Семья и школа» печатал эти дневники.

П.И. Гелазония умер, когда оставалось всего четыре номера до конца публикации. Я бесконечно благодарна Петру Ильичу, который не только предложил мне напечатать мамины дневники в этом замечательном журнале, но и на протяжении многих месяцев был для меня таким редактором, о котором можно только мечтать.

Сегодня материнские дневники Ф. Вигдоровой публикует издательство «АСТ». Путь от девяти общих тетрадей до книги оказался длиной в полвека.

В 2015 г. ушла от нас дочь Лидии Корнеевны, замечательный литературовед и историк литературы, хранительница архивов матери и деда – К.И. Чуковского, Елена Цезаревна Чуковская, которая была для меня неоценимым советчиком и источником самой разнообразной, часто уникальной, информации на всем протяжении моей работы над публикацией дневников. Потеря эта невосполнима.

В заключение я хочу от всего сердца поблагодарить Елену Исааковну Вигдорову, филолога и педагога, которой в той же степени, что и мне, дорого литературное наследие Ф.А. и с которой мы уже много лет работаем бок о бок над тем, чтобы оно стало доступно читателю.

Особая благодарность – другу нашей семьи, художнику Эрику Первухину, без чьей самоотверженной помощи мы не смогли бы подготовить к публикации фотографии и рисунки из нашего семейного архива.

Некоторые биографические сведения о героях этой книги

Отец Фриды Абрамовны Абрам Григорьевич Вигдоров (1885–1960) был педагогом, мать Софья Борисовна (1889–1968) – фельдшерицей. Брат Ф.А. Исаак Абрамович Вигдоров (1919–1968) был военным летчиком и прошел всю войну. Ф.А. росла в дружном и гостеприимном доме. Семнадцати лет Ф.А. уехала учительницей в Магнитогорск. В середине 30-х она вернулась в Москву вместе с Александром Иосифовичем Кулаковским (тоже учителем). Вскоре они поженились, и в 1937 г. у них родилась дочь Галя; в том же году они оба кончили педагогический институт. Тогда же Ф.А. начала свою журналистскую деятельность. Перед войной молодая семья распалась, но родители Гали остались друзьями. А.И. Кулаковский погиб на фронте 7 марта 1942 г. С его матерью Валентиной Николаевной Черемшанской («бабушкой Валей») Ф.А. сохранила самые теплые отношения до конца своей жизни.

В самом начале войны Ф.А. вышла замуж за писателя Александра Борисовича Раскина. В эвакуацию в Ташкент она поехала с семьей, уже ожидая второго ребенка. Саша родилась в 1942 г. В эвакуации Ф.А. работала специальным корреспондентом «Правды».

А.Б. Раскин (1914–1971) – автор нескольких книг литературных пародий и эпиграмм (до войны – совместно с М. Слободским). Среди послевоенных книг упомянем «Очерки и почерки» (1959 и 1962), а также книгу рассказов для детей «Как папа был маленьким» (1961–1965), которая часто переиздается и в наши дни. По пьесе А. Раскина и М. Слободского «Звезда экрана» режиссером Г. Александровым был поставлен фильм «Весна» (1947 г.).

Галина Александровна Кулаковская (в замужестве Киселева) (1937–1974) преподавала в школе физику. Две ее дочери живут в Москве.

Александра Александровна Раскина (р. 1942) – по образованию лингвист. В 1991 г. с мужем математиком А.Д. Вентцелем и дочерью уехала в США. В настоящее время живет в Новом Орлеане и преподает русский язык и литературу в университете Тулейн.

Девочки

23 октября 41.

22 июня застало Галю в Выборге, откуда Валентина Николаевна вывезла ее с большим трудом. В Ленинграде ее ожидала я, попавшая в Ленинград случайно, по дороге из Петрозаводска в Москву.

1 июля нам удалось с Галей выехать в Москву, затем мы ненадолго отправили Галю в Солнцево к родным. Там она бегала босиком, в трусиках и панамке – загорелая, румяная, круглолицая. 7 июля беднягу отправили в Васильсурск[1]1
  Галю, которой в это время было 4 года 3 месяца, отправили в Васильсурск с детским садом газеты «Правда».


[Закрыть], откуда приходили лучезарные письма, что не помешало ей переболеть скарлатиной. В середине августа я поехала за ней в Васильсурск и нашла ее – худую, бледную, остриженную. Мы молча обнялись, у меня закапали слезы.

– Мама плачет, мама обиделась, – закричали дети. Галя повернулась к ним и серьезно ответила:

– Это от радости.

Потом она стала ходить за мной по пятам, пугаясь, если я на время отлучалась, ночью протягивая руку, чтоб удостовериться – тут ли я.

В Горьком, где Галя заболела свинкой, нам пришлось прожить три дня. Я была вынуждена оставлять Галку на несколько часов одну: я бегала на рынок, на вокзал за билетами. Дочка сидела в кровати – тихая, смирная, играя с куклами.

Буквы – несмотря на то что их с ней никто не повторял, – помнит и читает легкие слова – мама, папа, Шура, суп и т. д.

С грехом пополам добрались мы до Москвы. Тут Галя выдержала карантин и 1 октября отправилась с Зоей[2]2
  Зоя Александровна Беркенгейм – школьная подруга Фриды Абрамовны.


[Закрыть] в Ташкент к бабушке Соне. Больше ничего пока о ней не знаю.

30 ноября 41. Ташкент.

После Васильсурска изголодавшаяся Галка ела с аппетитом, который ей никогда не был присущ. О еде она говорила почти со страстью, свой день она начинала словами:

– Мама, дай мне кашечку с маслицем, с сахарком.

И в голосе – упоение, восторг, нежность. В Ташкенте, переболев воспалением почечных лоханок, Галя заболела корью. Вызванный на дом врач, выслушав дочку, с удивлением воскликнул: – Ну, и тощáя же она у вас.

И действительно – очень худа стала.

* * *

– Галя, тебе от папы-Шуры письмо!

Галя, радостно: Я так и знала! В чае была чаинка и все сказали: будет письмо! Вот оно и пришло!

На днях спросила задумчиво:

– А папа Шура меня любит?

– Конечно.

– А я думала, он меня забыл…

Все болеет. Совсем ослабела.

Под Галкину диктовку отправлена Шуре открытка следующего содержания:

«Милый папа Шура, я хочу, чтоб ты из армии опять пришел домой. Я по тебе скучаю. Когда ты приедешь, привези мне чего-нибудь».

4 декабря 41.

Перед отъездом в Ташкент вдруг спросила:

– А как родятся дети и откуда они появляются?

– Зачем тебе это знать?

– Как же, я приеду в Ташкент, меня там спросят, а я не сумею ответить.

Потихоньку эту острую тему удалось замять.

* * *

На днях, когда температура отпустила ее немножко, брала по одной свои книжки и читала их все наизусть, без запинки, подряд – Михалкова, Маршака, Чуковского, Барто и другие.

Сегодня очень мучается из-за уха.

5 декабря 41.

Чувствует себя прескверно, болят уши, t° – 39,6, но разговаривает, рассуждает, шутит:

– Гоголевская улица это, наверное, та, на которой продается гоголь-моголь? – И хитро улыбается.

7 декабря 41.

– Я всех люблю. Не люблю только Гитрера и Бармалея!

– Я тебя, мама, люблю, я жить без тебя не могу. И ты без меня не можешь, да?

* * *

Вымыв руки одеколоном:

– Какая я нюхлая, пахлая!

Если б она умела хорошо читать, ее можно было бы заподозрить в плагиате[3]3
  См. К. Чуковский «От двух до пяти». Девочка говорит: «Я вся такая духлая, я такая пахлая!»


[Закрыть].

* * *

– Ты знаешь, мама, почему я положила голову к тебе на колени? Чтоб ты не плакала.

16 декабря 41.

Письмо папе Шуре: «Дорогой папа, ты спрашивал, как я ем. Я ем очень хорошо. Ушки у меня не растут, как они могут расти, когда они так болят. Я поживаю хорошо. (Он ведь спрашивал, как я поживаю.) Может, попадет в чай чаинка, и я еще получу много писем. Ну, чего еще писать? Чтоб привез заводную игрушку».

21 декабря 41.

Началась полоса безудержного кокетства:

– Что это мне надевают черный сарафан, черный галстук, черный передник – тут нет вкуса!

Или, смотря в зеркало, самодовольно заявляет:

– Нос действительно картошкой, зато есть ямочка на щеке и глаза хорошие!

Или:

– Вырасту большая, буду красить губы, как тетя Катя.

– Зачем?

– Чтоб красивее было. И глазки накрашу, и щечки, и спинку, и животик.

– А живот-то зачем? Не видно ведь?

– Разденусь – увидят.

* * *

У тебя глазок ласковый и блестит.

19 февраля 42.

Ни секунды не сидит на месте. Даже сидя на стуле во время еды – все время ерзает, покачивается.

На днях перевязала себе ноги (связала их) и прыгала вокруг стола до тех пор, пока не упала. Заплакала не от боли, а потому что кругом засмеялись.

Шутку понимает, но насмешки не терпит. Упрямая. Плохо слушается домашних. Меня слушает, но, может быть, потому, что я бываю на Паркентской[4]4
  В первое время по приезде в Ташкент Галя жила отдельно от матери, у бабушки и дедушки на Паркентской улице.


[Закрыть] больше в качестве гостьи. Бредит детским садом, мечтает о нем – видимо, очень скучает без сверстников.

* * *

На днях сказала Ивану Федоровичу, соседу, сурово:

– Я не хочу с тобой здороваться, зачем ты на меня кричал?

– Я шутил.

– Не люблю я таких шуток.

* * *

Галя читает в книге «Приключения Нильса»: «Жьил был на свете мальчик Нильс».

– Не «жьил», а «жил», – поправляю я.

– Тогда после «ж» должно стоять «ы», – говорит Галя.

Замечание тонкое, указывающее на наследственную лингвистическую одаренность. Это у нее от отца.

* * *

В Фергану[5]5
  В Фергану Ф.А. послали в командировку от газеты. По дороге ее, беременную (!), столкнули с поезда. К счастью, и она, и ребенок остались невредимы.


[Закрыть] мне писали мама и Шура[6]6
  А.Б. Раскин.


[Закрыть].

Из Шуриного письма от 1 янв.:

«Галка прослышала, что новый год как-то «встречают». Это ее очень заинтересовало.

– А ты будешь встречать? – А как встречают? – и т. д.

Я купил ей елочных игрушек и домашнюю игру, пленившую меня названием «Наши мамы». Игра простая – карточки с мамами: мамы – инженер, учительница, повар и т. д. плюс карточки с орудиями производства: глобус, мясорубка и прочее. Каждой маме надо найти ее орудие. Галка очень увлеклась игрой и быстро ориентировалась. Даже мама-трактористка усвоена. Мы играли весь вечер. Я отучаю ее целоваться, признаваться в страстной любви и брать соль руками. Поражает запас слов. Взрослые обороты речи:

– У тебя новые очки, или это были запасные?

– Я всех люблю, даже тебя (сегодня – себя).

– У меня было осложнение среднего уха.

Играя в «мам», осознала, что у всех людей есть профессии.

Ты – учительница и журналист. Я – литератор (пишу книжки). Мама Соня[7]7
  Галя называла родителей Ф.А. не дедушка и бабушка, а папа Аба и мама Соня.


[Закрыть] – фельдшерица. Очень заинтересовалась. Хорошая девочка. Но упряма – дико и целуется, как пулемет».

22 февраля 42.

«Однажды в студеную зимнюю пору», – читает с выражением Галя, выделяет прямую речь – несомненно хорошо понимает читаемое. И вдруг, произнося слова:

«да два человека всего мужиков-то: отец мой да я», объяснила:

– Это лошадь говорит.

Все ужаснулись и наперебой стали толковать, что она ошибается: разве лошадь может разговаривать? Разве лошадь может сказать о себе «мужиков нас двое» – ведь лошадь не человек?

На это Галя нерешительно возразила:

– Но лошадь ведь тоже – мужчина.

16 марта 42.

Галиной маме исполнилось 27 л.

– Мама, кто такой ветеринар?

– Доктор, который лечит животных: телят, поросят, собак…

– И он тоже ходит на четырех лапах?

26 марта 42. Гале исполнилось 5 лет.

В день своего пятилетия встала очень рано и обнаружила рядом с постелью кукольную кроватку с подушками, простыней, одеялом. Выбежав в соседнюю комнату, увидела на столе чайный сервиз и чашку с конфетами и изюмом – подарок Екатерины Семеновны и Ивана Ивановича.

От возбуждения не могла завтракать, разглядывала подарки и ждала меня.

После полудня вышла на крыльцо, села на стул и, положив нога на ногу, задумалась.

В таком именно состоянии застали ее мы. Увидев нас, она вскочила, против обыкновения не улыбнулась, не поздоровалась, а воскликнула каким-то сомнамбулическим голосом: – Я сегодня именинница! – после чего получила грабли, лопату, прыгалку и прочее. Вера принесла пряничного зайца:

– Посмотри, – кричала Галя восторженно. – Заяц с у́сами!

За обедом выпила рюмку вина, разрумянилась и несколько пьяным голосом стала напевать какой-то мотив. Пыталась вновь и вновь рассказывать об игрушках, полученных в подарок, и в заключение угостила всех своим изюмом.

Затем сердечно прощалась с немногочисленными гостями, а целуя меня – расплакалась. Тем день рождения в эвакуации и закончился.

28 марта 42.

Вчера ходили в баню – две мамы и Галка. Все было хорошо. Но вот, перед лицом уходящего трамвая, Галя вдруг повернулась и побежала назад – поцеловать меня на прощание. Трамвай между тем ушел. Никто не оценил Галиного душевного порыва, и обе мамы страшно раскричались.

Следующий трамвай был переполнен, и сесть не удалось. Третий трамвай был переполнен, и сесть не удалось. С четвертым случилось то же самое.

С каждым уходящим трамваем мамы свирепели и кричали на Галю все громче. Галя молчала, ни слова в ответ не выронила и все старалась глядеть в сторону. И только один раз не выдержала и, прижавшись ко мне, всхлипнула разок-другой. И снова умолкла.

29 марта 42.

– Мама, можно я пойду к знакомой девочке?

– Я пришла к тебе, а ты уходишь – как же так?

– А ты вспомни – когда ты была маленькая, тебе разве интересно было все время сидеть со взрослыми?

31 марта 42.

Проходим мимо слепого нищего:

– Что ж ему никто не подает? Даже мы! Мы ведь не жадные? Или денег у тебя нет?

16 апреля 42.

– Почему у тебя толстенький животик?

– Там твой братишка.

Буря восторгов. Никаких дополнительных вопросов, кроме одного:

– Когда он появится?

– Только, – добавляю я, – это наш с тобой секрет. Ни у кого об этом не расспрашивай, никому не рассказывай, где он. Хорошо?

– Хорошо.

В трамвае едет маленький мальчик. Галя смотрит на него задумчиво и говорит:

– И у меня скоро будет маленький братишка.

– А где твоя мама возьмет его? – спрашивает глупая трамвайная пассажирка.

У мамы Сони холодеет сердце, она с ужасом ждет громогласного, на весь вагон, объяснения. Но Галя твердо помнит мою просьбу: отвернувшись, она сухо и строго отвечает:

– Уж где-нибудь достанет. Купит, вероятно.

* * *

– Мама, а ты тут после моего ухода не плачешь?

* * *

– Ты, мама, не только хорошая… Ты моя любимая.

18 апреля 42.

Приходя ко мне в гости, ведет себя заговорщически: лукаво поглядывая, фамильярно, но осторожно похлопывает по животу, словно желая сказать:

– Никто ничего не знает, только мы с тобой, да?

23 апреля 42.

Мечтательно:

– Сливочное масло… которое я так люблю… которое так дорого стоит… которое так редко покупают…

29 апреля 42.

На днях я смастерила Гале тетрадку. Галя уселась и стала по образцу выписывать палочки, кружочки. Писала усердно, высовывая по временам язык, ежеминутно спрашивая:

– Так? Хорошо?

Много бегает. На месте сидит с трудом. Все порывается умчаться, попрыгать, перескочить через какую-нибудь яму, арык.

1 мая 1942.

– А когда родится ребенок – как я узнаю: мальчик он или девочка? По лицу?

* * *

Оказалась очень нерадивой: тетрадку забросила, но не забыла оправдаться:

– Кто же летом занимается? Вот зимой…

* * *

– Галя, кто на свете самый милый?

Не задумываясь:

– Мама Фрида и папа Шура[8]8
  Александр Иосифович Кулаковский.


[Закрыть].

И, строго глядя на собеседницу, громко и с некоторым раздражением, словно с ней не соглашались, несколько раз добавила:

– И папа Шура. И папа Шура. Самые милые – мама и папа Шура.

4 мая 42.

Генриета Яковлевна установила полную Галину политическую безграмотность.

9 мая 42.

– Мама, а где же щенок?

– Спать лег.

– Ты откуда знаешь?

– Слышала, как хозяева говорили…

– Ты что же, подслушивала? Ты разве не читала в «Почемучке»[9]9
  «Что я видел» Б. Житкова.


[Закрыть], что подслушивать нехорошо?

12 мая 42.

Мама Соня принесла Гале конфету.

– Галя, чего тебе сейчас хочется больше всего? – спрашивает она, уверенная в том, что желание будет носить ярко-гастрономический характер.

– Чего мне сейчас больше всего хочется? – повторяет Галя задумчиво. – Больше всего мне хочется поехать в Москву и повидать папу Шуру.

29 мая 42. Ташкент.

16 мая у Гали родилась сестричка Сашенька – 49 см, 7 1/₂ фунтов (3 кг). Черноглазая и черноволосая.

Из письма Александра Борисовича в больницу:

«Я на Паркентской. Галя сидит рядом со мной. Уже мы вымыли с ней руки и поговорили о сестричке. Ее очень удивляет, что тебя и Сашу нельзя сейчас же увидеть. Я объяснил, что ты устала, отдыхаешь. Почему она плакала, узнав о Саше, объяснить не может. Несколько раз начинала и… смеется. Я не настаивал. Говорит очень спокойно и доброжелательно. Вообще, настроение самое благодушное. Хочет назвать сестричку Марусей или Катей. Но не настаивает. Суп не хотела есть. Но потом ела «за маму и Сашеньку». Сейчас она настаивает, чтоб этот факт был отмечен в письме. «И за Сашеньку», – говорит она. «Но это имя мне все-таки не нравится. Я буду звать Катей».

25 июня 42.

Галя плачет по каждому поводу и без повода. Уронила хлеб с маслом – плачет. Оступилась – упасть не упала, только оступилась – плачет. Не сразу ответили ей на вопрос – в слезы. Обидчива. Зина сказала ей:

– Осторожнее, Галочка, не замажь мне платье своим пирожком.

Галя пулей вылетела из комнаты и, очутившись у себя, расплакалась.

Нетерпелива. Начала обводить чернилами письмо к папе Шуре[10]10
  К этому времени Галиного папы уже не было в живых, но родные еще об этом не знали.


[Закрыть]. Обвела полторы строчки и капризным тоном:

– Не хочу больше, устала.

К сестричке относится хорошо, с нежностью. Только вчера вечером, выведенная из терпения беспрерывным Сашиным криком, сказала полушутя:

– Оставь-ка эту плаксу, умой меня и уложи спать.

16 июня Саша весила 3.800.

Воспитывают ее плохо: по ночам носят на руках, днем – укачивают.

4 августа 42.

Саша примерно с двух с половиной месяцев спит по ночам. Уснет в 11, просыпается в 6 утра. Перед сном получает разведенный мел – на кончике ножа в ложке теплой воды.

Вскоре после рождения Сашеньки Галя переселилась с Паркентской к нам, в свою новую семью. Здесь ее воспитывают по новой методе. Сущность этой методы заключается в системе замечаний, главную роль в которых играет отрицательная частица «не».

Звучит это примерно так:

– Галя, не садись на постель.

– Галя, не трогай Сашу грязными руками.

– Галя, не кричи, Галя, не капризничай и т. д.

Все справедливо, но, вероятно, утомительно. Иногда вдруг все эти замечания приобретают форму вопросительную. Тогда получается следующее:

– Галя, зачем ты садишься на постель?

– Галя, зачем ты трогаешь Сашу грязными руками, зачем кричишь, зачем капризничаешь?

При ближайшем рассмотрении, вместо довольно покладистой и послушной девочки Галя оказалась упрямицей и скандалисткой.

– Вымой руки!

– Не хочу! – следует угрюмый ответ.

– Не садись на кровать!

– А я хочу! – отвечает девица, правда, несколько нерешительно.

В первое время разговаривала одними повелительными предложениями. Ни к кому не обращаясь, забыв о «пожалуйста», заявляла:

– Воды! или: – Пить! или: – С луком! Без лука! Яб-локо!

Теперь эта безапелляционная форма исчезла, но остались другие, сходные: «Все равно не буду!», «Хочу!» или, напротив того: – «Не хочу!»

За обедом происходят отвратительные сцены, безобразная торговля:

– Дай яблоко, тогда буду есть лапшу.

или:

– Супу все равно есть не стану!

или:

– Убери морковку! Пенку! Помидоры!

Больные нервы? Избалованность? Плохой характер? И то, и другое, и третье?

* * *

– Ты мыла руки мылом?

– Да.

Иду к умывальнику, убеждаюсь, что мыла ей не достать.

– Зачем сказала неправду?

– Я пошутила.

* * *

– Галя, если так будешь себя вести, перестану тебя любить.

Галя, мстительно:

– А я все равно буду тебя любить.

* * *

– Мама, кого ты больше любишь – меня или Сашеньку?

– Мама, с кем тебе интереснее – со мной или с Сашенькой?

* * *

– Люблю больше всех маму, а жалею больше всех Сашеньку.

* * *

Всякие нотации и прочувствованные разговоры выслушивает с равнодушным, отсутствующим выражением лица. После выговора может немедленно спросить:

– А ты дашь мне пряник?

Весьма обидно, написав сотню статей о воспитании ребят, споткнуться на собственном младенце.

* * *

Увидела, как Шура, лаская Сашу, поцеловал ее в ухо. Когда Шура ушел, сказала мне:

– Мам, поцелуй меня в ухо.

5 августа 42.

Растрогать ее нелегко:

– Галя, я очень устала и проголодалась. Пойду поем, а ты побудь с Сашенькой.

– Ну-у-у… Лучше я посижу в тупичке на скамеечке.

Но сама часто подходит к Саше, с нежностью трогает ручки, ножки, целует, разговаривает, а иногда, укачивая, тонким голосом поет колыбельную:

– Придет серенький волчок, тебя схватит за бочок……чем и будит по утрам Шуру…

* * *

– Мама, Саша улыбается вслух…

* * *

– Галя, какую книгу читала вам Ольга Львовна?[11]11
  Мать А.Б. Раскина.


[Закрыть]

– Она нам не читала. Она сама себе читала свою старшую книгу.

* * *

Плакать по пустякам перестала. Особенно после того, как перестали бросаться к ней, сломя голову, при каждом ее вопле.

Кроме того, была ей рассказана история с пастухом и волком.

9 августа 42.

Просьба посидеть с Сашей едва не имела трагических последствий: Галя, укачивая Сашу, перевернула коляску. Испугалась, закричала, заплакала, но как только выяснилось, что Саша цела и невредима, пришла в себя, улеглась спать и больше этим эпизодом не интересовалась.

– Как же тебе не стыдно, даже не спрашиваешь, как себя чувствует Саша?

– А что… Она ведь не расшиблась!

И смеется еще…

* * *

За буйное непослушание было решено Галю наказать. Но как? Не разговаривать с ней? Но это ее не тронет – она почти не бывает дома, прибегает только поесть, ни я, ни кто другой с ней никаких интересных для нее разговоров не ведет. Так что выходит: лишение небольшое. Придумали: будет спать одна, без меня.

Галя выслушала это решение с завидным спокойствием, легла спать, а утром сообщила:

– Очень хорошо спала. Свободно так. А тебе свободно без меня было?

Слушается, однако, лучше.

Старается оттенить свои хорошие поступки и намерения.

– Мама, я съела все корки.

– Мама, дай, пожалуйста, нож, я отрежу от своего яблока половину и дам Лике.

– Мама, я выполоскала Сашенькин подгузник и повесила сушить.

– Мама, тетя Оля дала мне морковку, а я сказала: «Спасибо!»

Но хорошие отношения у нас с ней не налаживаются: она нагрубила Шуре, обещала мне извиниться перед ним и не извиняется. Сначала, было, на мой вопрос – извинилась ли – ответила:

– Да, я сказала: больше не буду…

– А Шура что?

– А Шура сказал: хорошо.

Оказалось: неправда.

– Ты что же врешь? Пойди извинись.

– Я стесняюсь.

И наконец:

– Надо извиниться, ты обещала.

– Ничего я тебе не обещала.

Раньше, совсем недавно, обижалась на каждое резкое слово. А теперь – Шура с ней не разговаривает, я разговариваю сухо, Ольга Львовна – иногда раздражительно, а у Гали в глазах только упрямство, да и насмешка, пожалуй. И ожидание: «Ну, а дальше что будет?»

* * *

– Мама, Лика говорит, что Шура мой папа. Я ей объяснила, что он Шура, а не папа.

11 августа 42.

В целях самооправдания говорит вещи просто чудовищные:

Ольга Львовна:

– Ты понимаешь, что Сашенька из-за тебя могла бы умереть, не было бы Сашеньки – понимаешь?

– Ну, что ж, мне бы тогда достались все ее распашонки… (!!!)

* * *

Я уж рада бы довести Галю до слез. Но – никак не прошибу.

17 августа 42.

Прошибить слезу удалось арбузом.

Принес арбуз Шура. Шура с Галей не разговаривает. Галя извинения у Шуры не просит. А арбуз, опять-таки, принес Шура. Следовательно – арбуза Гале не полагается.

Рыдания. Слезы.

– Дай арбуза! Я давно арбуза не ела! Хочу арбуза!

Извиняться, однако, не стала.

На другой день просила тоном безнадежным, но уже без страдания в голосе:

– Ну, дай мне арбуза, дай…

Почти примирилась с тем, что арбуза не получит. Даже рассказывала какой-то старушке в тупике:

– А у нас арбуз есть…

Новый взрыв отчаяния был вызван приходом мамы Сони. В расчете на ее мягкое сердце Галя кричала, плакала, требовала арбуза. Не получила. Но и не извинилась.