Текст книги "Иисус. Картины жизни"

Самарянка

Из Иерусалима Иисус отправился на берега Иордана, чтобы быть подле Иоанна и продолжать начатое им, действуя так же, поскольку «время» Иоанна еще не кончилось. «Хотя Сам Иисус не крестил, а ученики Его» (Ин 4:2), Иоанн называл Его Тем, Кто будет крестить Святым Духом, и тогда получалось, что всякий Им крещаемый обретет через такое крещение Святой Дух. Но, во-первых, в то время это было еще невозможно, а, во-вторых, при таком слишком буквальном понимании слов Иоанна предстоящее великое дело Иисуса могло быть истолковано как нечто совершающееся само по себе.

Ничего удивительного не было в том, что к новому Проповеднику из пустыни люди тянулись куда сильнее, нежели к Иоанну, который, впрочем, и сам то и дело указывал на Него. И действительно, народ чувствовал величие Иисуса, но кроме этого, и мы должны это понимать, колоссальное доверие к Себе Он невольно завоевал Сам, как Своей святостью, так и приветливостью к людям, ибо вырос среди простонародья и познал на себе его беды и искушения. Тем более неосновательным становилось место Иисуса на втором плане. Поначалу это смущало лишь учеников Иоанна, но вскоре – а это куда хуже – и фарисеи заметили, что Он более приобретает учеников, нежели Иоанн. Возможно, они даже злорадствовали по его адресу, но их успокаивало то, что он, беспощадно клеймящий их, сам померк в сиянии другого, почитаемого народом куда больше, Того, чья доброжелательность и милосердие позволяли им надеяться на лучшую участь.

И что сделал Спаситель? Он «оставил Иудею и пошел опять в Галилею» (Ин 4:3), поскольку «пророк не имеет чести в своем отечестве» (Ин 4:44). Вся наша идея о так называемом «счастливом времени» основывается на том, как понимать это место в Библии. А коли пророк в своем отечестве ровным счетом ничего не значит, то хотел ли Иисус по этой причине на Свою родину вернуться или ее покинуть? Пророком пренебрегают не там, где он по воле случая родился, а там, где вырос, и посему родиной Иисуса следует называть Галилею – туда Его и повлекло желание стать человеком неприметным, ничем не выделяющимся. По сути, другого варианта у Него не было, если Он не хотел помешать Иоанну в полной мере использовать «его время». Это подтверждают и Евангелия, повествующие о том, что Иисус вышел на открытое служение лишь после заключения Иоанна в темницу и позвал за Собой нескольких учеников, которых явно знал и прежде, и те, оставив сети, последовали за Ним.

Создается впечатление, будто Матфей (4:12–16) вступает в противоречие с Иоанном, называя моментом и причиной возвращения Иисуса в Галилею известие об аресте Крестителя. Но дело тут в особой манере его повествования. Для Матфея внешние события второстепенны, они лишь обрамление важного в духовном отношении содержания, отчего, к примеру, часто истории (о римском сотнике в Капернауме, о бесноватых в стране Гергесинской, о расслабленном и др.) он излагает настолько кратко, что полностью понять их можно лишь с помощью других Евангелий. И, повествуя о жизни Иисуса, он не слишком заботился о хронологии Его внешней жизни, сосредоточившись на ее внутреннем смысле. Он пишет для иудейского читателя, которому жизнь Иисуса в общих чертах хорошо известна, особенно ее внешняя сторона, но именно это обстоятельство и мешает иудею поверить в Него, ибо, по его представлениям, жизнь Мессии не может протекать так прозаично, в полном противоречии с обетованиями. Всякий раз, когда Иисус оказывается в приниженном положении, Матфей сообщает об исторических причинах, почему так получилось, и одновременно ссылается на соответствующее пророчество, из которого следует, что именно так все же и должно было произойти (это «все же» звучит в его многочисленных «да сбудется реченное»).

То же и здесь. «И Он удалился…», что на присущем Матфею кратком языке означает: «Он удалился по следующей причине». Так евангелист оправдывает то, что для большинства иудеев было камнем преткновения (ср. Ин 1:46 и 7:52) и заставляло сомневаться, Мессия ли Иисус. Предпочитая набожной Иудее, для которой Он, Мессия, Сын Давидов, и был предназначен, презренную Галилею, исповедовавшую язычество, Иисус не препятствовал судьбе, постигшей Крестителя в той самой Иудее, – в этом и исполнилось предсказание.

Причины, по которым Спаситель поступил именно так, были, по мнению Матфея, скорее не политического характера, будто Иисус хотел отправиться туда, где Он меньше привлекал бы к Себе внимание местного правителя. Они куда возвышенней: в том, как внезапно и чуть ли не до срока прекратилось служение Иоанна в Иудее, Иисус увидел знак Божий, что Иудея не то уготованное Богом место, где должны раскрыться начатки Его Царства.

А что Иисус удалился в Галилею до взятия Крестителя под стражу, это Матфей опускает как нечто второстепенное, поскольку такой отход еще не означал, что Он избрал для Своей деятельности именно Галилею. Окончательный выбор Иисус сделал, скорее, когда поселился в Капернауме, тем самым до времени отрекшись от Иудеи.

Стало быть, словами: «И, оставив Назарет, пришел и поселился в Капернауме приморском… Да сбудется реченное через пророка Исаию», – Матфей сообщает лишь то, что местом Своей деятельности до выступления на открытое служение после ареста Крестителя Иисус временно избрал Галилею.

Если наше предположение верно и мы правильно поняли евангелиста Иоанна, речь идет о внешне неприметном, но героическом, исключительном поступке Иисуса. Как однажды Моисей в расцвете сил был вынужден против своей воли сорок лет провести в бездействии, судя по всему, абсолютно лишенный возможности предпринять что-либо во благо своего народа, так и Спаситель добровольно, вопреки Своему призванию или, скорее, побуждаемый им, принимает решение на какое-то время уединиться и вести неприметную жизнь. На какое именно время, неизвестно, но, судя по всему, надолго, ведь Иоанн был Его ровесник.

По пути на родину Спаситель встречает самарянку. Что побуждает Его распахнуть перед этой женщиной Свое сердце, остававшееся закрытым для многих уверовавших в Него в Иерусалиме и далеко не сразу открывшееся даже Никодиму? Прежде всего, наверное, простота и бесхитростность ее натуры: женщина мыслит по-детски, в ней не чувствуется мнимой набожности, что могло бы остановить Спасителя. Не нужно полагать, будто к таким «чадам в духе» Он был более снисходительным, чем к Никодиму и ему подобным! Напротив, их образ мыслей был Ему ближе, чем «образованных», ограждающих себя хитросплетением надуманных понятий, к которым Он не сразу мог подступиться. Его мудрость и открытость сродни детским, с их еще не омраченным светом жизни, в то время как на нашем искусственном мышлении уже лежит тень смерти. Ребенок, к примеру, не столь искусен в различении души и тела, чему мы, перешагнув через истину, сверх меры научились от греков. Он далек от того, чтобы презрительно думать о телесном, как бы четко Он ни отделял плоть, то есть земное и греховное, от духа, явления Небесного. Возможно, целомудрие Спасителя и есть то, что отличает Его мышление от нашего; возможно, то пренебрежительное отношение к плотской жизни есть следствие нечистого диалога между телом и душой, позорного для обоих, имя которому сладострастие.

Также и смерть для Спасителя нечто неестественное, Ему нелегко вот так сразу забыть о ней, уверовав в бессмертие души. Нашей уверенности в том, что душа по смерти ни при каких обстоятельствах участи тела не разделяет, у Иисуса нет. «То, что вы, люди, должны умереть, или вернее, что вы не живете, очень прискорбно», – эта мысль проходит через все Евангелие от Иоанна. И в то же время Он говорит: верующий в Меня имеет (именно поэтому, что уверовал, то есть с этого момента) «жизнь вечную» (Ин 6:47). Лютер перевел это более определенно: «вечную жизнь», что вполне допустимо, если только при этом ошибочно не домысливать, что Спаситель подразумевал «после смерти». Это совсем другое. Мысль, будто со смертью для нас возникнет нечто доброе и хорошее, чего прежде не было, чужда Спасителю. «Жизнь вечная», которой мы жили уже во плоти, продолжается и после смерти. Если ее не было, то и через смерть она не возникнет. Но эта «жизнь вечная» вовсе не врожденное свойство души, это жизнь Иисуса, плод духовного обновления, нечто, пронизывающее душу и тело. В чувственном участвует не только тело, но в еще большей степени – душа. Всю нашу жизнь необходимо вознести над чувственным, а для этого ее – всю, без остатка – следует наполнить Божественными импульсами.

Такие мысли возникают при чтении Евангелия от Иоанна, особенно этих мест. Божественный дар, обещанный той женщине в услаждение души и тела, подтверждает здесь свое действие именно на Нем Самом, ибо Он – в начале встречи телесно жаждущий и алчущий – в конце ее утоляет голод и жажду без еды и питья, лишь тем, что Ему было даровано, поручено Отцом – искать и находить заблудших.

Спаситель смотрит на эту жизнерадостную, падкую на удовольствия, ветреную и тем губящую себя и других женщину (то, что она идет за водой в полуденный зной, свидетельствует о ее неорганизованности, несобранности), и видит в глубинах ее души первоисточник смятения – некую потребность, нужду, истинное удовлетворение которой может дать только Сам Бог. Заблудший человек предлагает нечто бессмысленное, неспособное напитать душу, и это вызывает у Спасителя сострадание к ней. Он мысленно сравнивает Свою жажду с ее, Свою отраду с ее. Но у Него есть отрада и для нее, та же отрада, данная Ему в крещении водой во прощение грехов, предназначена и ей: что есть у Него, воспримут и все уверовавшие в Него. «То, чего, сами того не осознавая, жаждут люди, они имеют теперь во Мне – прощение грехов и дар Святого Духа». Жизнь в мире и единении с Отцом – вот единственный источник той отрады, что пронизывает плоть и кровь, исцеляя, освобождая человека и принося ему удовлетворение. И сей дар Божий предназначен людям, Я им владею, Я и есть Дар. Спаситель настолько преисполнен им, что в Своем величии являет Собой тот дар Божий каждому человеку, пожелавшему его принять! «Если бы ты знала дар Божий и Кто говорит тебе: дай мне пить, то ты сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую» (Ин 4:10).

Правда, женщина понимает Спасителя слишком буквально, но Он ее не поправляет, следовательно, Его вовсе не смущает, что она представляет себе этот дар в буквальном смысле. Продолжать беседу с незнакомой женщиной об обещанном ей даре (к тому же понимаемом ею так примитивно) в отсутствие мужа противоречит заповедям Отца, а пренебрегать ими «во имя высших интересов» – такого Он себе и представить не мог. Как часто подобное следование заповедям сразу же раскрывает истинное положение вещей. Не скажи Спаситель «позови мужа», женщина еще долго бы благодушно и с интересом внимала Его наставлениям, нисколько не переживая их в себе, в своей душе. Слова Спасителя тотчас же возвращают женщину к реальности, и у нее возникает великий, самый главный вопрос: «Кто Ты?» Спаситель кратко и убедительно говорит о ее прошлом, ничего не опуская, но и без тени осуждения, нисколько ее не порицая и не упрекая. Этого и не требуется, грех начертан на челе, его достаточно вывести на свет Божий. И женщина предстает пред Господом такой, какая она есть — в свете Божьем. Вот он, решающий момент для всякой души, когда подобные обличительные слова, не общие, а конкретные, касающиеся именно ее, задевают совесть. Вынесет ли она это? Или не обратит внимания на такие жесткие слова? Или же, возмущенная такой якобы «бестактностью», попросту отвернется? Однако эта женщина оправдала Его доверие, и в бесхитростном ответе «Господи! Вижу, что Ты пророк» звучит простое, но явственное покаяние в грехах.

Каким царским, победоносным видится духовному оку Спасителя этот дар Божий людям, нуждающимся в нем, как ни в чем другом. И это видно по тому, как Он прощает женщине, искренне «пришедшей к Свету», все «обличенное Светом» греховное прошлое, ожидая от нее высшего проявления священной воли и понимания и доверительно беседуя с ней, как мало с кем станет беседовать в будущем.

Вода сослужила свою службу, она очистила ее духовную жизнь и открыла в ее сердце дверь к Отцу. Усовестившись, женщина решается на самый крайний шаг, который только мог прийти ей в голову. Сегодня мы это назвали бы переходом в другую веру. Она хочет преклониться перед истиной, которую увидела в Иисусе. Но Иисус, объясняя ошибочность расплывчатой веры самарян и указывая на веру в открывшегося Бога как единственно правильную, возносит ее столь высоко, что вопрос «о месте, где должно поклоняться», кажется уже не столь важным. Тот самый храм, ради которого Он, будучи мальчиком, забывал обо всем на свете, храм, святость которого Он еще совсем недавно так рьяно защищал, сейчас, когда жаждущая спасения душа желает узнать путь, ведущий к Богу, становится для Него чем-то второстепенным. Он говорит ей теперь о Духе Вечном, о храме, в который она может вознестись, поднявшись над земной жизнью души, чтобы обрести там Бога, Отца, который есть Дух. Духу не нужна земля, ему нужны только Бог и Божественное, Он Сам источник жизни. «Бог есть Дух» и первопричина всего, что есть и что будет, единственный источник всякой духовной жизни, и кто Ему в Духе поклоняется, тот не должен и не может искать свет, силу и отраду где-нибудь еще, только непосредственно у Него, в Нем и через Него. Поклоняясь Ему «в духе и истине», мы служим не только себе, но и Ему, ибо и Отец ищет тех, кто Ему поклоняется[47]47
  «И Отец» означает, что мы должны это делать также и ради Него. У Лютера эта фраза звучит несколько иначе: «Отец ищет также тех, кто Ему поклоняется» («и» опущено), отчего может возникнуть неверное понимание, будто Он хочет, чтобы они у Него были «помимо прочих».


[Закрыть]. Иными словами, среди тысяч и тысяч молящихся, но молящихся неискренне, бездуховно и бессмысленно, без веры, Отец ищет тех, которые в своем обращении к Нему подобны детям, просто разговаривающим со своим отцом.

Женщину охватывает священный трепет, и ей становится так отрадно на душе, что внезапно осеняет мысль: так ведь и будет, когда «придет Мессия, то есть Христос». Женщина говорит Ему это с таким искренним доверием, что поражает Его до глубины души, и Он невольно открывает ей Свою сокровеннейшую тайну. То, что Он до времени намеревался тщательнейшим образом утаивать от людей, сообщается ей, поскольку она того заслужила: «Это Я, Который говорю с тобой» (Ин 4:26).

Что же пережила женщина за каких-нибудь четверть часа! Ее вытащили из болота плотских чувств и вознесли в сферы Духа, к Отцу Небесному. И вот перед ней – подобно неожиданному небесному явлению, но только воплощенный – вдруг возникает Тот, к Кому обращались все надежды, – Христос, Спаситель мира! И ей стало тотчас же ясно, что это Он. Она Его почувствовала и узнала, прежде чем умом поняла, что это Христос.

Трогателен и естествен ее порыв, когда забывая все, о чем ей так хотелось расспросить Мессию, и даже то, что Он ведь хочет пить и просил у нее воды, оставляет «водонос свой» и спешит в город, чтобы возвестить великую новость. И то, как она «говорит людям: пойдите, посмотрите Человека, Который сказал мне все, что я сделала: не Он ли Христос», – свидетельствует о происшедшей в ней перемене и о ее трогательной готовности покаяться в грехах. Но стоит ли им идти к Нему, это ведь опасно? А если Он то же самое проделает с нами и назовет каждому содеянное им? Но самаряне все же пошли и просили Его остаться у них. Какими чудесными были те два дня, которые Иисус провел у них! Иначе бы Он так надолго с ними не оставался. Доказательством служит и то, что засвидетельствовали самаряне женщине, подведя итог своего общения с Иисусом: «мы сами слышали и узнали, что Он – истинно Спаситель мира, Христос. Как было с тобой, так было и с нами, так может и должно быть со всем миром. Пережитое нами поражает своим величием и будет иметь значение для всего мира. Если были спасены мы, то будет спасен и весь мир». Вот к какому выводу пришли эти мужи, овеянные Духом Иисуса, к выводу великому, простертому в будущее, смелому, но не слишком. Так и химик, исследуя несколько граммов ртути, переносит свои выводы на всю ртуть, существующую в природе. Почему бы и нам, когда поврежденное естество так громко вопиет о помощи и эта помощь во всем своем могуществе познается на опыте, не прийти постепенно к такому же выводу?

К сожалению, впоследствии переписчики из лучших побуждений исказили данное место (Ин 4:42), вставив слово «Христос», и священный трепет перед Ним не позволил, как часто это бывает, вычеркнуть эту вставку. Но она меняет и ослабляет мысль, заключенную в стихе, и делает ее блеклой. Самарян, скорее всего, мало интересовало, тот ли Он «Христос», на которого больше надеялись иудеи. Они не прибегли к выражениям и понятиям, принятым в древности, не соотнесли с ними Иисуса, а радостно предались впечатлениям, происходившим из настоящего, из самой жизни. «Этот Муж, каким мы Его узнали, и как Он говорил с нами, и есть Тот, Кто нужен миру. Он намеревается и в состоянии спасти мир; и у Него это получится».

Как трогательно повествует Иоанн (4:31 и далее) о том, как повлияло на Спасителя обращение женщины. Во-первых, Он был избавлен от жажды и голода. Отец поручил Ему искать и спасать заблудших, что Он неотступно и делал с усердием, но, как следует из прежних историй, с переменным, подчас весьма скромным успехом. Здесь же Ему было суждено исполнить то поручение во всей полноте, что фактически и стало Его пищей и питьем. Когда мы спасаем чью-то душу, для которой являемся как бы инструментом спасения, это поразительно обогащает наше естество. Во-вторых, из этого частного случае Спаситель сделал грандиозный вывод касательно всеобщего и целого. Плод, внешне казавшийся таким еще незрелым, упал Ему на колени перезревшим. «Пусть внешне кажущееся не повергает вас в уныние», – обращается Он к Своим ученикам. «Не говорите ли вы, что еще четыре месяца, и наступит жатва (то есть у жатвы есть свои сроки и их нужно соблюдать)? А Я говорю вам: возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они побелели и поспели к жатве. Жнущий получает награду и собирает плод и жизнь вечную, так что и сеющий, и жнущий вместе радоваться будут» (Ин 4:35,36). И, продолжая, предостерегает Своих учеников, чтобы они, радуясь хорошему урожаю, никогда не ставили его в заслугу только себе, забывая, сколько потрудились прежде те, кто как бы напрасно сеял.

Царственный

Мы подходим к концу того периода жизни Иисуса, который я назвал «счастливым временем». Если бы эти мною выдуманные и в Евангелиях не встречающиеся слова не были излишне смелы, я озаглавил бы ими все картины, прошедшие перед нами с момента искушения Иисуса. Период этот завершается необычной просьбой, проливающей пророческий свет на то, чем в итоге закончится Его открытое служение. Некий царедворец Ирода, Антипа, приходит из Капернаума в Кану к Иисусу и просит Его отправиться вместе с ним в Иудею, чтобы излечить его смертельно больного сына. Евангелие впервые повествует о подобной просьбе к Иисусу, во всяком случае, в Галилее.

Здесь человеческая беда, наверное, впервые подступает своей физической стороной к Спасителю, вопрошая: а можешь ли Ты помочь и мне? Вопрос важный. Должен ли Спаситель приниматься за подобные дела? Чувствуется, что Он в раздумье. Он оказывается в положении военачальника, которого просят пощадить человеческую жизнь. Нужно ли идти к цели столь длинным кружным путем? «Если Я примусь вас исцелять, поможет ли это вам?» Спаситель здесь для того, чтобы мы через Него и в Нем стали по отношению к Отцу такими же чадами Божьими, как и Он. А исцелившись, станем ли? Близится Новое, Вечное – Царство Божие, и нам надлежит из земного перейти с Его помощью в духовное, Небесное, обрести жизнь вечную. Способствует ли тому счастливая земная жизнь?

Вот что, должно быть, волновало Спасителя. «О, если бы люди и без этих дел уверовали в то, что Дух Божий без промедленья вознесет нас к цели!» – вздохнув, наверное, так подумал Он. Но в то же время, если бы речь шла только о помощи, то без знамений и чудес можно было бы и обойтись. Однако есть еще вера, и тут все это просто необходимо. «Вы не уверуете, если не увидите знамений и чудес», – с грустью сказал Спаситель. Весь успех дела Божьего в послании Иисуса зависел и зависит от нашей веры в Него – ровно настолько Он нам и дан; сколь ни велик Спаситель, Его значение для нас определяется тем, что мы о Нем думаем и насколько в Него верим; чего мы от Иисуса не ожидаем, того для нас у Него как бы нет. Как трудно было Спасителю, куда труднее, чем сегодня кажется, пробудить на Земле веру к Себе. «Я не таков, как вы, и у Меня есть то, чего у вас нет, Я это и есть, и оно – ваше», – если бы Он произнес это вслух, какими дерзкими показались бы Его слова! Спасителя могли бы в любой момент обвинить в самовозношении и присвоении Себе того, чего у Него нет. К тому же люди разочаровались бы в Нем, отшатнулись и в конечном счете стали бы Его люто ненавидеть. Новое воззрение, новое учение или теория, если только это не выходит за рамки прежде рассказанного Библией, даже новое откровение они приняли бы как нечто, с чем можно согласиться. Но какой толк от воззрений и как можно научиться верить в ту великую истину, что Он реальное явление не поддающейся осмыслению любви Бога к миру, что Он, Сын, дарован нам во спасение? Без знамений и чудес люди в это не уверуют. А кто, как ему кажется, верует и без них, у того это превращается в некую теорию, лишенную живых красок, научную систему или научное положение. Ощутить отеческое расположение к нам Бога живого и уверовать в Него – на такое наш ум становится способен, только когда знамения и чудеса каким-то образом заставляют его очнуться от сна обыденной жизни, в которой любимому Богу отведена скромная роль, вплоть до того, что «можно обойтись и без Него».

И тогда Иисус решает помогать людям. Избавление от недугов – дело, конечно, важное, но чудо – это язык, на котором с нами говорит Бог, явление возвышенное и величественное. Царедворец, к примеру, не принял бы весть Спасителя о новой, выходящей за пределы человеческого понимания великой милости Бога и никогда бы не уверовал, откажи ему Иисус в его просьбе. «Для гостей, с которыми вместе пировал, Он превратил воду в вино, а моего сына оставил умирать. Да кто же тогда поверит, что это от Бога?» – вот что, наверное, прозвучало бы в душе царедворца.

И Спаситель, дабы этот человек (и другие) уверовал, вступает в сферу Божественной помощи, избавляющей людей от телесных скорбей. И Он почти не сомневается, что Отец ради такой цели Его услышит. Но идти вместе с тем человеком, как он того желает, Иисус не намеревается. Посещение его дома и исцеление мальчика наделали бы много шума, и к Нему тотчас бы приступили с новыми просьбами подобного рода, чем неминуемо вовлекли бы Его в деятельность, противоречащую Его уединению. И, уповая на Своего Отца, Иисус отвечает: «Пойди, сын твой здоров». Так оно и оказалось. Какой удивительно яркий свет благодати Божьей открылся в Иисусе царедворцу и всему его дому! Не испытавший подобного вряд ли может живо себе такое представить. С этого момента след Иисуса, если не считать Его прихода на праздник в Иерусалим, до взятия Иоанна под стражу теряется. Так что Его намерение уединиться исполнилось.