Текст книги "Иисус. Картины жизни"

Счастливые дни

И как бы выходя со Спасителем из мрачной пещеры на яркий солнечный свет, мы вновь возвращаемся вместе с Ним к людям. С чего Он начнет? Может быть, продолжит дело Иоанна, возглавив его? Но этого Он не делает. Священная история не знает такого, чтобы последующий пророк сменял предыдущего еще при жизни (к примеру, Иисус Навин – Моисея, Елисей – Илию) или приступал к самостоятельному служению параллельно с ним. Всегда лишь один из них выступал рабом Божьим, которого предпочел и осенил Своим доверием Всевышний. И хотя Иоанн во всеуслышание объявил, что Идущий за ним сильнее его, а он всего только Его предтеча, Иисус соблюдал установившийся священный порядок, хотя и не строго, что объяснялось исключительностью данного случая. Он не подчинялся Иоанну, а просто встал рядом с ним, держась в той или иной мере в тени, отступив на второй план и оставив за ним в открытом служении первую роль. От Своей же роли, назначенной Ему Его особенным призванием, Он до времени воздерживался.

Какое-то время – назовем его праздничными днями – Он был ничем не занят, поскольку применительно к Нему недостойно употреблять такие слова, как «досуг», «каникулы» и т. п. Сейчас Ему надлежало просто быть, позволяя собственной личности незаметно и свободно, еще не следуя велениям борьбы за Свое дело, раскрываться в свете Своего призвания.

Апостол Иоанн, восполнивший в своем Евангелии то, о чем не рассказали три первых евангелиста, повествует о времени, предшествующем вступлению Иисуса на открытое служение. Было оно по-своему праздничным и для самого повествователя, ибо именно тогда ему воссиял свет и явилась жизнь. «В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Ин 1:4). Это видно хотя бы по тому, с какой тщательностью, будто ведя дневник, он прорисовывал отдельные детали, поразительно верно, как никто другой, передает апостол человеческие черты Спасителя. Тут и Его нескрываемая радость при встрече с благородными юношами, и Его искренняя похвала им, открыто высказанная, что видящий все в мрачном свете книжник непременно назвал бы непедагогичным и – с другой стороны – опрометчивым, Его простецкая житейская манера разговаривать с матерью отрывочными фразами (что ее нисколько не удивляет). И в то же время жесткое, мужественное поведение в храме. Все это вместе создает настолько яркую и красочную картину, что мы, позволив себе непредвзято прочитать эти строки, просто поражаемся: кажется, что это описание жизни обычного человека. Когда мы, люди далеко не святые, пытаемся представить себе человека истинно святого, то в созданном нашим воображением образе нет ни жизненной теплоты, ни свежести. Его поступки безупречно правильны и рассудочны, так что создается впечатление, будто ими руководит не отзывчивое сердце, а холодный расчет. Но в Нем, в Ком «слово стало плотью», святость проявляется естественно и свободно, она благородна, полна сердечной теплоты и правдива. Мы видим перед собой человека, который живет, и в котором жизни куда больше, чем во всех нас.

Если Матфей и Марк как бы подтверждают, что Иисус, вышедший, по их свидетельству, на открытое служение лишь после взятия Крестителя под стражу, жил какое-то время уединенно, то Лука самим ходом своего повествования этому противоречит (Лк 4:14 и далее). Но, как известно, он часто без соответствующей ремарки изрядно забегает вперед, выстраивая к тому же повествование не в хронологической последовательности, а руководствуясь иными соображениями, что явно наблюдается и здесь.

Отныне мы видим Спасителя внутренне уверовавшим в Свое призвание, публично засвидетельствованное Иоанном, спокойно идущим Своим путем, отнюдь не боязливо, но осторожно, более опасаясь выйти на служение прежде назначенного Ему часа. Он выжидает, как бы руководствуясь словами, сказанными Самуилом Саулу: «Когда эти знамения сбудутся с тобою, тогда делай, что может рука твоя, ибо с тобою Бог» (1 Цар 10:7). Шаг за шагом Он идет туда, куда Его зовут обстоятельства: к Иоанну; на свадебный пир в Капернаум, на праздник Пасхи в Иерусалим, на берега Иордана и, наконец, туда, откуда Он к нам пришел.

У Иоанна

Его место прежде всего там, где вновь свершалась Священная история, где властвовал раб Божий, где собирались все те, кто жаждал лучшего, горнего и к нему стремился. Здесь в толпе беспрерывно сменяющихся людей, не выделяясь среди прочих и поначалу никем не узнанный, и «бродил» Иисус в ожидании событий, которым должно произойти. Здесь Спасителю предстояло обрести тех, без кого Ему было в предстоящем деле не обойтись – мужей, готовых по-детски доверчиво, без тени сомнения искренне откликнуться на Его призыв и способных полностью Его понять. Что стало бы со Спасителем, если бы Его никто не понял! И те, кого Иисус здесь нашел – как накануне Своей смерти Он с благодарностью признается им (Ин 16:6 и далее), – были особым даром Его Отца. Он нашел их, хотя и не искал. Его искали.

Теперь мы подходим к точному отчету Иоанна чуть ли не о каждом дне той недели, которая стала поворотным моментом в его жизни, отделявшим первую ее половину, когда он был учеником Крестителя, от второй, в которой стал учеником Иисуса.

Допустим (чисто произвольно), что посланные священники и левиты (Ин 1: 19–51) пришли к Иоанну в воскресенье (в первый будничный день, начинающий неделю). К ним Иоанн обращается со словами об Иисусе – ему кажется, что Он совсем близко, хотя Его еще не видно. Все 40 дней, пока Иисус пребывал в пустыне, Иоанн недоумевал: где же Он? И вот на следующий день, стало быть, в понедельник, Иоанн видит Его вдалеке и рассказывает своим ученикам, что ему о Нем известно. Сколько сострадания, благоговения, благодарности в его словах: «Вот агнец Божий, Который берет на Себя грех мира»! (Ин 1:29) Он явно хочет с непоколебимой уверенностью, как бы официально, засвидетельствовать перед учениками, что Иисус и есть Тот, о Чьем приходе он постоянно говорил в своих проповедях, и насколько превзошел Он Своим появлением все его самые смелые ожидания.

На следующее утро двое галилейских юношей решились стать учениками «агнца Божьего» (имя, отнюдь не обещающее спокойной жизни). В среду Иоанн видит вдалеке Иисуса и указывает на Него. Скрытое величие истории проявляется в том, что Креститель не осмеливается выйти Ему навстречу и приветствовать, но и Он не приближается к нему. Удивительно тонко описано, как эти юноши молча отходят от своего прежнего учителя и молча ходят по пятам за Иисусом, не решаясь заговорить с Ним, ожидая, когда Он обратит на них внимание. Короткого разговора оказывается достаточно, чтобы между ними возник союз, который станет достоянием вечности.

Вечер они провели у Иисуса в тихой беседе. Горячему сердцу не требуется много слов, чтобы понять и быть понятому. Вся мощь первого впечатления, разумеется, обогащенного опытом долгой жизни, отразилась в словах апостола, написанных им на склоне лет (Ин 1:1; Ин 1:4) о том, что было от начала. Эти простые и удивительно понятные, осиянные священным светом слова раскрывают нам, что тогда так поразило его. «Вот это и есть изначальное. Такими были бы и мы, таким бы стал мир, но все вышло иначе, наша история пошла не по тому пути. В Иоанне человечество как бы вдруг вспомнило о своем «начале» – таком ослепительно прекрасном, подобном свету начинающегося дня. И это изначальное — Слово – «было у Бога, и Слово было Бог»[45]45
  Фраза «И Слово было Бог» (то есть как бы пребывало в Нем в покое), скорее всего, дословный перевод. В другом месте (Ин 1:18) Иоанн характеризует отношение Иисуса к Богу как живое движение.


[Закрыть]. Оно пребывало в недре Отчем, к Нему были обращены все Его помыслы и устремленья, в этом и заключалась Его суть. Потому и происходит это без всякой борьбы, колебаний, не как следствие некоего выбора, а непринужденно, искренне, «от начала». Невозможно яснее выразить сокровеннейший принцип духовной жизни, любовь к Богу, преисполненность и ведомость Им как прародиной духа, а все последующее – как Ему неприсущее, побочное, прокравшееся позже в этот мир, – выразить яснее, чем этими словами, лучащимися светом и теплом, и в то же время по-детски бесхитростными и простыми. В них – радостный, удивительно прозрачный и блаженный свет величия Того, Кто есть начало, альфа, а потому неизбежна и омега – конец. «В Нем была жизнь, – говорит он далее, – и жизнь была свет человеков». Сегодня мы живем в «свете» смерти. Сегодня нечистоплотность и бесцеремонность считаются признаками гениальности, а ложь, алчность и обман – ума; массовый убийца – звезда первой величины на небосводе мировой истории, и сделало его «великим» именно хладнокровное уничтожение бесчисленного множества людей. Невинность, кротость, сострадание, смирение – это все от детской наивности и недалекости. Радоваться собственной смерти, как и смерти других, в фальшивом блеске ненависти, гордыни, подлости – вот что такое сегодня «свет человеков», говорил, должно быть, себе Иоанн, но теперь я вижу, что когда-то было иначе: жизнь была светом человеков.

Следующие картины рассказывают нам так живо, что подробного освещения не требуется, как эти юноши, ставшие «ловцами человеков», приводят к Иисусу свою первую «добычу» – Симона, приветливо встреченного Иисусом; как Иисус сам зовет робкого Филиппа последовать за Ним; как Филипп сообщает критически настроенному Нафанаилу, испытавшему, наверное, за свою жизнь немало разочарований, о своем великом, радостном открытии и в ответ на скептическую эрудированность последнего (вводящую ничего не подозревающего Филиппа в заблуждение, поскольку Иисус происходил из дома Давидова и родился в Вифлееме) говорит ему всего лишь слова, услышанные от Него: «Пойди и посмотри», будто они и есть самое главное из усвоенного ими (это и было самым существенным из того, что они познали на собственном опыте). На этом Нафанаиле я все же остановлюсь подробнее. «Вот настоящий Израильтянин», то есть человек, действительно живущий надеждой, которая не затуманивается и тем более не питается корыстными тайными желаниями, «в нем нет лукавства», и он истинно надеется на Божественное. Трогательно читать, как Нафанаил воспринимает эту характеристику, данную ему Иисусом, находя ее меткой и верной, но тем более считает своим долгом сомневаться в подлинности Иисуса. А вдруг те слова всего лишь плохо скрытая лесть? «Ты почему знаешь меня?» «Прежде, нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя». Святой Дух, пребывающий в Спасителе, проник в душу этого человека и ощутил всю тоску, вложенную им в молитву. Но что, надо думать, испытал тогда Нафанаил, когда он в самый священный и, как ему казалось, сокровеннейший момент своей жизни вдруг узнал, что его благороднейшие, самые потаенные чувства открылись Другому – и Кому! То было подобно вспышке молнии, посланной из вечного Царства Небесного, первое предвкушение того, что значит быть рядом с Отцом, к Которому он однажды придет.

Нафанаил узнает в нем Того, по Кому он тосковал под смоковницей. И Он его услышал! То, как называет Он Иисуса, обнаруживает в нем настоящего израильтянина, хорошо знающего Библию. «Ты – Сын Божий, Ты – Царь Израилев». Последние слова нужно понимать не с высот исполнения обетования Божьего, а имея в виду дохристианское израильское мышление и соотнося сказанное со словами Бога, обращенными к Давиду и касающимися его потомков: «Я буду ему Отцом, и он будет Мне сыном» (2 Цар 7:14), – мышление, которое предполагает в нем именно того, кто изначально не есть сын Божий. Но этим и так уже сказано предостаточно. Учеников порой осеняет догадка, чей Сын Иисус, но это в их понимании выходит за рамки возможного, отчего и не перерастает в ясное, твердое убеждение до тех пор, пока Иисус однажды не засвидетельствует это сам (Мф 16:17).

К тому времени у Иисуса было уже пять, а то и шесть учеников, что примечательно и может служить доводом против нашего представления о том времени как о «праздничном», коль скоро Он именно тогда собирает вокруг Себя учеников. Спаситель любил людей, Он хотел быть и жить вместе с ними. Менее всего Ему было присуще монологическое христианство, набожность, замыкающаяся сама на себя и сводящаяся как бы к постоянному прощупыванию собственного пульса. Спаситель хотел жить во множестве людей.

Брачный пир в Кане

Так у Спасителя вместо прежней, обычной семьи образуется семья духовная, удивительным образом удаленная и свободная от всего земного. Она, подобно Крестителю, опиралась на Божественное и имела своей целью великое священное движение вперед, хотя еще и смутно представляемое, но явно ожидающее народ Израиля, и порукой тому была личность Иисуса. Прошедшие суровую школу Иоанна, они к такому удалению от земного были уже подготовлены, и имя, данное их учителем Иисусу, – «Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира», – требовало полного отречения от всех мирских благ. Но куда сильнее воздействие, чем этот «подготовительный курс» у Иоанна, оказало на учеников небесное сияние личности Иисуса. Он излучал свободу от всего земного, и в ней не было ничего рабского, боязливого, от чего не избавился Иоанн. Нет, то была свобода, которой обладает Царь, Победитель, несущий новый порядок вещей, Царство Небесное. Иоанново проклятье мира признавало в этом мире Того, Кто сильнее, перед Кем отступают все. Таковым и был Иисус, намеревавшийся завоевать мир, это отличие Его от их первого учителя было совершенно очевидным.

Трудно представить изумление сторонящихся мира Его учеников (в большинстве своем бывших учеников Иоанна), когда они услышали от Него: «Мы идем на брачный пир!» Это был последний день (по нашему самовольному предположению – пятница) той достопамятной недели – дата, для апостола Павла незабываемая – по причине столь стремительного поворота в их образе жизни и мышлении. Не является ли свадьба вершиной и средоточием естественной человеческой жизни, где прошлое двух семей, протягивая друг другу руки, образует общее будущее, торжеством, воздающим честь и благодарность наичистейшему земному счастью – семейному.

Из всех подлинно человеческих черт, свойственных Иисусу, отчетливее всего проявившихся в те «счастливые дни», оказалось, пожалуй, необычное смущение, охватившее Его на той (явно не самой бедной) свадьбе, когда стало заканчиваться вино. Возможно, хозяева не предполагали, что Иисуса будут сопровождать столько человек, или от учеников Иоанна ожидали чуть ли не полного воздержания от вина, во всяком случае, все происходило не так, как мы ожидали бы, а именно: столь явственное величие Иисуса должно было побудить гостей пить вино маленькими глотками. Вышло совсем иначе. На празднестве царила освященная присутствием Иисуса теплая, дружеская атмосфера. «Могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених?» (Мк 2:19)

От материнского ока не укрылся смущенный вид угощающих. У нее, наверное, уже давно вошло в привычку во всех больших и малых бедах, при всех жизненных затруднениях получать поддержку от Иисуса – советом или делом. Возможно, она даже почувствовала, что именно Он и является непрямой, косвенной причиной возникшей неловкой ситуации. Ответ Иисуса на тихо сказанное Ему замечание матери звучит категорично, но в дословном переводе он мягче, не как у Лютера: «Что Мне и Тебе (то есть нам обоим), Жена?» Ничего пренебрежительного и тем более противоположного по смыслу титулу матери в слове «жена» нет. Оно лишь призвано подчеркнуть ее иной пол, отчего и специально поставлено в конце фразы, а не в ее начале – тогда оно звучало бы как обращение к ней. Прибавляя его, Он лишь поясняет прежде сказанное: «У нас разные обязанности, ты ведь женщина. Это женское дело – заботиться о том, что подавать на стол». В Его категоричном тоне есть два оттенка: первый отражает манеру общения в простых семьях, когда избегают подчеркнутой слащавости, говорят только по существу, называя вещи своими именами, отчего в словах чувствуются деловитая сердечная теплота и миролюбие; второй же свидетельствует о раздражении и страхе перед Богом, которого нельзя искушать, боязнь Самому поддаться искушению и без особой надобности, чрезмерно проявить Свою исключительность, Божественность. То была «мудрость, сходящая свыше» (Иак 3:17), которая «во-первых, чиста», далека от намерения выставлять себя напоказ и любыми средствами добиваться своего. И ничего удивительного, что Он отнесся к словам матери настороженно (вспомним наставление истинному левиту, данное Моисеем: «который говорит об отце своем и матери своей: я на них не смотрю» (Втор 33:9 и далее).

Мать Его ответом не обескуражена, она велит служителям делать то, что скажет Он им, и оказывается права. Все происходит так, как это, к примеру, бывает в разумных семьях, когда желания двоих, слившись воедино, рождают единственно правильный поступок. Женщина, долго не раздумывая, принимает решение, за которое ей не отвечать! Она подает мужчине идею, тот противится ей, желая оставаться независимым в своих действиях: а как же иначе, ведь ответствен за них он, его долг и задача – выработать свое твердое мнение. Посему он бывает часто резок в своих ответах, выражая таким образом свое неприятие. Но женщине это знакомо, и ее расчет оказывается верным, мужчина делает это, причем куда лучше и совершеннее, чем она себе представляла.

«Еще не пришел час Мой» – в этих словах все тот же страх преждевременно использовать Свои высшие силы. Но как поступить Ему сейчас? Может, под каким-нибудь предлогом встать и уйти, избавившись таким образом от смущения? Нет, так нельзя, жизнь превыше трапезы, Он и Его ученики этой компании куда важнее вина.

Первое, что приходило на ум, – увидеть в этом стечении обстоятельств особый знак и этим воспользоваться. Он мог бы сказать: «Итак, мы приятно провели время, отдав должное обычаю, а теперь настроимся на духовный лад».

Гости вели непринужденную беседу, и она сама собой получалась весьма «назидательной», но далекой от какой-либо определенной цели. А что, если ей намеренно придать нужный назидательный характер? И лучшего повода, чем опустевшие сосуды, тут не найти.

Спаситель ясно осознавал в Себе решительное, неукротимое стремление вступить в непримиримейшую борьбу с утехами этого мира, в том числе и с такими невинными, и Своим умением и даже силой, чуть ли не принудительно, заставить людей встать на путь духовности. Над этим миром, каков он сейчас, обрело власть нечто, которое не от Отца и противоречит нашему благородному Я. Эта злая власть простирается и на наши колена, и на то, что ими движет. И то стремление было добронамеренной попыткой ей противостоять. Но так выступить против нее Спаситель не мог, не хотел и не имел права. Он ее не признавал – ни когда она приступала к нему с искушениями, ни даже когда чуть ли не приходилось отдавать ей должное, вступив в войну с ней, как в вышеописанном случае. Еда и питье, вкушаемые на пиру, были вовсе не от той власти, а были дарами Творца, Его Небесного Отца, и Он не хотел допустить, чтобы это благорасположение Создателя и Отца к Своим чадам было сведено на нет. Своим статусом Сына, Чада Божьего Иисус дорожил и не хотел его уронить, поддавшись тому решительному стремлению, тем более что оно всегда связано с принуждением и ведет к внутренней неправде. Он знал, как такой искусственный, неестественный настрой лишает душу правды, губит ее сокровеннейшую жизнь, не давая ей возможности расти и изменяться. В этой неловкой ситуации на пиру Он почувствовал «Свой час», чтобы для Своих друзей проломить в потолке темницы, возведенной той мировой властью, брешь, через которую с Небес к ним прольется свет благодати из страны правды от Самого Бога; чтобы дать им ощутить, для какой прекрасной жизни создан человек, показать им, как то, что принадлежит всем и что они обретут в будущем, уже стало реальностью в Нем и через Него, Спасителя.

К самой помощи людям отношение у Него было особое. Он хотел быть ее свидетелем, а не Самому вызывать ее к жизни. «Мой Отец видит, что произошло по Моей вине, и Мой долг – помочь им». Он лишь велит служителям наполнить сосуды водой, остальное предоставляет Отцу, иначе говоря, тем ангелам, о которых Он сказал Нафанаилу: «Отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому». Восхищение служителей удивительным гостем и то, как рьяно они принялись исполнять Его приказание, и послужили причиной, почему они нанесли воды явно больше, чем имел в виду Спаситель, и у жениха с невестой остались яркие, священные воспоминания об этом дне.

Какой блаженный священный трепет, должно быть, охватил собравшихся, когда они принялись нашептывать друг другу, откуда это новое вино, оно – подарок Самого Отца Небесного! Вряд ли гости осмелились говорить об этом вслух, но какими глазами они смотрели на Иисуса, предчувствуя, что от Него можно ожидать любой помощи. Разумеется, никому и в голову не приходило, что Спаситель станет потакать чувственным удовольствиям. Получилось совсем наоборот: под священное покровительство было взято именно чувственное наслаждение, дарованное людям по доброте Божьей в пище. Отныне Он стал для них постоянным напоминанием о том священном часе и о Творце, Боге Всемилостивом, о Том, Кто есть, был и будет среди них.

«Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу Свою», – повествует Иоанн (2:11). Для кого растение, словно нежная любящая мать, отправляя свои семена в путешествие, дает им с собой в дорогу вкусную оболочку (как у винограда, груши, вишни)? Самим семенам она ни к чему, для них приятная на вкус оболочка – бессмысленное расточительство. Живущим на Земле и питающимся этими плодами было бы достаточно содержащихся в них веществ. Эта тысячеголосая музыка приятного вкуса, доносящаяся из плодов растительного мира, есть пронизывающий все Творение язык благорасположения Творца к Своим чадам. Она – сила Божья, излитая в Творение. И в том, что эти силы столь охотно служили Спасителю, Иоанн увидел Его славу, увидел, что Он, по Своему сокровеннейшему первозданному естеству (1:3), и есть то самое начало всех этих Божественных сил. «И мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца», то есть видели, как дает ее невидимый Отец, и дает ее лишь Своему единственному Единородному Сыну, Которого Он ни в чем не обделил в пользу прочих братьев. Природа, Творение отнюдь не старший брат Спасителя, унаследовавший вещественное и оставивший младшему другую сторону Божественного бытия. Бог как Отец наделил Спасителя всей славой. И мы должны ощутить, что Тот, Чья благодать во всей ее полноте проявляется в Нем, и есть Творец, Вседержитель.