Текст книги "Заговор генералов"

Зверев с удовольствием отметил, как у Сиротина побагровела шея. Но прямой взгляд все еще не потерял скрытой наглости. Значит, следовало его прижать покруче.

– Ты вот молчишь, Алексей Андреевич, а я невольно начинаю думать: а может, мы с тобой действительно не понимаем друг друга? Как ты заметил, стенограмм наших разговоров я не веду, но кое-что могу напомнить дословно. Например, я тебе что говорил? Утихомирь этих дур. А ты? Докладываешь: одна под поезд бросилась, другую убили и сожгли. А я-то тут при чем? Или следователь, говоришь, тебе не понравился? Так за чем же дело? Уже забыл, как вы все это сами в своем ведомстве решали? – В тоне Зверева теперь звучала уже откровенная насмешка. – Лямина тебе мешает? Принимай меры. У нас больше двух тысяч человек, что я, должен с каждым разбираться лично? У меня что, других забот больше нет? Ты зачем кадрами командовать назначен, а?

Сиротин молчал. Он знал теперь только одно: Зверев хочет перекинуть свою вину на него. Свои просчеты повесить на Сиротина. Не выйдет!… Но и спорить сейчас бесполезно, потому что можно ненароком раскрыть те сведения, которые известны были Сиротину. Опасные сведения. Как говорится, на самый черный день…

– Короче. Ты пришел сказать мне, что тебе прокуратура не нравится? Мне тоже. И что дальше? Сто раз говорил, повторю в последний: являйся ко мне только с готовыми предложениями. И покойников на меня вешать не советую. Иди и думай, что надо делать.

Зверев поднял телефонную трубку и начал пристально ее разглядывать, всем своим видом показывая, что ждет ухода кадровика. Сиротин мысленно послал его по самому изощренному адресу, поднялся и ушел, тихо притворив за собой дверь.

Бывший полковник госбезопасности понимал, что раздражение, даже ярость Зверева проистекают от того смоляного кола, который только что вогнал Анатолию в задницу Марк Костров. Но кому же все-таки отдаются такие дурные приказы, если по каждому «несчастному» случаю сразу же находятся свидетели, прокуратура возбуждает дела?…

Глава 7.

Капитан Воробьев спал крепко, и никакие кошмары ему не снились. Скорее для того, чтобы перестраховаться, поскольку потрепать нервы все же пришлось, да и сон был спокойнее, тяпнул, перед тем как лечь, полный стакан «Довганя» и даже перекосился: такая дрянь, вот и верь рекламе… И поскорее запил персиковым консервированным компотом. Как многие жестокие люди, впрочем, сам для себя он объяснял это жестокостью профессии, Дима Воробьев был и сентиментален, и любил сладкое. И если бы, к примеру, сладкое вино оказывало на него такое же разящее действие, как водка, он бы пил только его.

Наступивший день был отгульным, и, значит, наверняка придется иметь в виду вызов по сотовому. Не выходил из головы и покойник, в отношении которого определенно следовало что-то предпринять, но что конкретно, Воробьев пока не знал. Да и слова того мужика, что прислал на выручку Павел Антонович, сказанные в адрес медсестрички, тоже будто звучали еще в ушах. Действительно, мало ли, как жизнь повернется!…

Вставать было лень, но Воробьев взглянул на часы и тут же вскочил, будто вскинутый пружиной: мать честна, девятый час! У них же где-то в это время пересменка!

Он пока не знал, какие действия будет предпринимать, но быстро привел себя в надлежащую форму и бегом спустился во двор, где у него в новенькой «ракушке» стоял собственный темно-синий «жигуль» – шестерка с мощным, форсированным двигателем. Хороший мастер потрудился, зато и мог теперь на трассе держать Воробьев в среднем сто двадцать. Больница всего в двух шагах, и он не знал, понадобится ли сегодня машина, но решил, что колеса в любом случае не помешают.

У ворот больницы он остановился и позвонил в реанимационное отделение, спросил, не ушла ли Зина. Ответили, что дежурство ее окончилось и она одевается, но внизу, поэтому позвать ее некому. Воробьев вышел из машины и занял пост у выхода из корпуса, боясь ненароком пропустить девицу: видел-то ее всего ничего, в белой шапочке и халате, да еще при неярком освещении – поди теперь узнай!

Расчет свой выстроил правильно, потому что Зина, едва ступила за порог, сразу же сама его узнала. И обрадовалась.

– Вот повезло! – воскликнула, сбегая по ступенькам. – А я уж решила, что все позабыл ухажер-то случайный! Наобещал, насулил бедной девушке, а сам – ходу! Ну так что, товарищ капитан, и где ваша обещанная машина?

– А зачем она нам? – как бы удивился Воробьев, вступая в игру.

– То есть как?! А кто вчера божился домой отвезти?

– Божился? Это было, помню. Но зачем же везти? Вон он, дом-то мой, видишь? Розовый. Тут пешком быстрее.

– А разве я обещала к тебе? – Девушка лукаво нахмурила бровки.

– Мне так показалось, – печально вздохнул Воробьев. – Вот я и обрадовался… Ночь не спал, все ждал, когда…

– Ну да, не спал! – рассмеялась Зина. – А щеки – красные, как у всех здоровых мужиков, которые никогда не жалуются на бессонницу. Ври больше, ждал он! Ну и что, дождался?

– Хотелось бы… – многозначительно подмигнул Воробьев и, достав из кармана связку ключей, раскрутил ее на пальце. – Значит, девушка согласна?

– Да уж что теперь с вами делать!… Только я, правда, сегодня устала. Ночь вышла беспокойная. Да этот еще…

Очень удачно она сказала. Воробьев все размышлял, как удобнее начать, чтоб не особо выдать свою заинтересованность и в то же время как бы проявить такт, а заодно и перевести дело в нужное ему русло.

– Да, ты знаешь, Зинуля, и у меня из головы все никак не выходит этот мужик… Надо ж, чтоб так не повезло бедолаге.

– А-а, ты про того? Ну там-то картина была ясная. Юра сразу определил перелом основания черепа. И сказал: девяносто девять из ста, что до утра не дотянет. Как в воду глядел.

– Юра – это кто? – с нарочитой ревностью спросил Воробьев.

– Дежурный врач… – Она неожиданно хмыкнула. – Ну, козел! – И, увидев непонимающие глаза Воробьева, добавила, смеясь: – Только это между нами, а то он такой, что и выгонит за милую душу, ладно?… У него вроде как игра такая: если угадал, пошли в процедурную. Девчонки ходят… Да ему много-то и не надо. Больше для форсу.

– И ты тоже? – поморщился Воробьев. – Нравы у вас, однако…

– Ну да, как же, пошла я с ним! Лидку, говорю, забирай и отваливайте, а мне еще хлопот… Отвязался.

– А со мной ты как же? Или влюбилась? – пошутил он.

– Держи карман, влюбилась! Ты – другое дело. Вежливый, за хохол не хватаешь, и вообще…

– Чего вообще?

– Ничего, говорю, мужичок, в порядке. А ты не станешь меня обижать?

– Это как же? – удивился он.

– Ну… кто вас, мужиков, угадает… Думаешь, положительный человек, а в нем вдруг такой бес оказывается! Считают, если ты в медицине, так тебе и черт не брат, все можно…

– Нет, это ты зря. Я себе ничего такого не позволяю. И вообще я к вам, женщинам, отношусь всегда с уважением.

– А почему тогда не женат?

– Откуда знаешь?

– По глазам твоим догадалась. И бабы у тебя давно не было, верно говорю?

– Точно! – усмехнулся Воробьев и подумал: «Ишь какая ты у нас наблюдательная!» Но вслух произнес: – А не женат потому, что хорошей до сих пор не встретил… Но я все о том мужике никак забыть не могу. Представляешь – ни документов, ничего такого, чтоб узнать, кто, откуда, как случилось, что перелом схлопотал. И вот у него как раз может быть семья, родители. Ждут, волнуются, морги обзванивают… А вы хоть сведения даете о покойниках?

– Сообщают, – сразу поскучнела Зина, для которой собственные профессиональные темы были, видно, очень неинтересны. – Доставили, мол, такого-то. И описание – возраст, приметы… Но это в морге. Ну о чем мы говорим!

– Сейчас, Зинулечка, – заторопился, придав лицу виноватый вид, капитан. – Понимаешь, я в некотором роде ну как бы причастен… Вот и подумал, может, этим, которые у вас в морге, санитарам, сообщить бы, что если кто позвонит или станет интересоваться, ну, в общем, спрашивать об этом мужике, то чтоб и мне узнать. Я бы и телефон свой оставил. Не для родственников, конечно, им до меня никакого дела, естественно. А санитар бы, или кто там у вас главный, звякнул бы мне, глядишь, и я бы помог чем…

– На кой тебе вся эта тряхомудия? Других забот, что ли, не хватает?… Ну, если хочешь… Пиши свой номер, пойду отнесу. Или давай вместе пойдем.

– Да нет, чего я… – засмущался Воробьев. – Ты среди них свой человек, а я – посторонний. Да еще милиционер. Подумают еще Бог знает что! А так, думаю, вроде последнее доброе дело человеку сделаем, а? И запиши мне заодно, как им туда звонить и кому.

– Уговорил, речистый, – улыбнулась она, взяла листок с телефонным номером, – тогда стой тут и никуда без меня не уходи. И учти, за это – оплата отдельная.

– Это в каком смысле? – вроде бы не понял Воробьев.

– А вот вернусь – объясню! – засмеялась она, убегая.

Чего тут было объяснять!… Раз деньги берет, значит, профессионалка. В больнице работает, а там у них строго, проверки регулярные, поэтому и опасности нет. Но чтоб профессионалка с ментом пошла, как говорится, почти по собственной инициативе, такого что-то не мог припомнить Воробьев. Если уж ему и приходилось «снимать» подобных девиц, то об оплате их труда даже и разговор никогда не заходил. Или это она так, в шутку?…

Она вскоре вернулась, кивнула, что все в порядке, и сказала:

– Ну, больше у нас нет проблем? Можно идти?

– А зачем же ходить, такие красивые ножки утомлять, когда мы и на колесах можем?

– Ах ты хитрюга! – обрадовалась она. – А сам что говорил?…

Через минуту, сидя в машине, она откинула с головы меховой капюшон, движением головы раскидала по воротнику пальто неожиданно густые каштановые волосы и искоса посмотрела на Воробьева.

– А ведь я тебе нравлюсь, точно?

– Еще как! – подмигнул Воробьев. – Давай сейчас подскочим к универсаму и кой-чего наберем. Чтоб потом уже не выскакивать.

– Эй, молодой человек! – воскликнула она. – А ты чего такого напридумывал себе? Ну-ка быстренько делись планами, а то я с тобой никуда не поеду!

– Какие у нас с тобой могут быть планы! Я приглашаю тебя в гости. Бардака у меня, ой, извини, – хмыкнул он, – я в том смысле, что холостяцкого беспорядка не терплю. Знаешь, носки в борще или мышь в чайнике… Нет, у меня чисто. И погулять, и отдохнуть можно. И я очень хочу, чтобы ты согласилась. Давай устроим праздник.

– Что я могу сказать? – весело вздохнула Зина. – Ты так здорово уговариваешь, что устоять, честное слово, просто невозможно. А вот еще объясни: почему, если живешь в том доме, все-таки на машине приехал?

– А вдруг бы ты отказалась? Вот и повез бы к тебе домой, – печально вздохнул он.

– Далеко бы пришлось… Я в Софрино живу.

– Это по Ярославке? Господи, даль-то какая!

– А чего? Полста верст, час с хвостиком. И дежурство не каждый день. Вот теперь могу целых два дня гулять, отсыпаться. Ну так как теперь, повез бы?

– Запросто… только до меня ближе.

– Молодец. Хороший кавалер, – с удовольствием отметила она. Ее симпатичная мордашка сияла от заманчивого предложения этого несомненно милого, но уж больно застенчивого милиционера. Она подумала, что застенчивость – это не страшно, не самое худшее качество у мужчин, легко поправимое, было бы только желание. А желание у него действительно было – это она увидела в его глазах, которые так и прикипели к ее крепенькой и соблазнительной ножке, что будто невзначай выглянула из-под распахнувшегося на коленке пальто. Зина удостоверилась, что он созрел, и машинальным движением – оп! – поддернула выше и без того короткую юбку. Ну-ка, а сейчас как?…

– Зина, – с укором, хрипловатым голосом заметил Воробьев, – если ты не прекратишь немедленно меня заводить, мы не тронемся с места. И ни в какой магазин не поедем, и ни в какой дом.

– Это почему же? – изумилась она и повернулась к нему всем телом, распахивая при этом пальто, чтоб он увидел ее всю – от круглых, полных бедер до высоких острых грудей, туго обтянутых шелковистой тканью.

– А потому, – в буквальном смысле пожирая ее глазами, нервным голосом сообщил он, – что я сейчас плюну на весь мир, схвачу тебя и… и никто меня не осудит, – на тяжелом выдохе закончил он.

Она расхохоталась и запахнула полы пальто.

– Все, едем, эксперимент закончен!

– Какой еще эксперимент? – ничего не понял он.

– А! – отмахнулась она, но, уступая его настойчивому взгляду, хитро улыбнулась: – Это я хотела проверить, кто тебе больше нужен – я или просто с бабой переспать.

– Ну? Проверила?

– Ага. Я нужна.

– А как догадалась?

– Если б просто бабы не хватало, ты б с ходу засандалил мне, – с грубоватой прямолинейностью объясняла она. – А ты разговор завел. Значит, умеешь терпеть, дожидаться. Понял теперь?

– Интересное дело! – Воробьев даже смутился слегка. – Ну а как бы я мог… прямо тут?!

– Ох, мужики! Всему вас учить надо! Да рванул бы сразу, ну хоть вон в тот тупичок, и кинул бы к себе на колени… Ведь у тебя даже стекла на машине подходящие – снаружи не видать. Но ты – молодец, не бойся, от тебя не уйдет, поехали…

Воробьеву понравилось, что девочка оказалась без претензий. Сама пошла в душ, чтобы смыть с себя, как она заявила, тошнотворный запах больницы. Потом позвала к себе Воробьева, предусмотрительно скинувшего уже все лишнее. А закончили они первый акт своего тесного знакомства уже на кухонном диванчике, куда, мокрые, перебрались из-под душа. Всем она оказалась хороша, а главное, сложена так, что у Воробьева ни на миг не пропадало желание. Держать такую в любовницах – лучше не придумаешь: чистенько, профессионально и вкусно.

Они никуда не торопились – ели, пили, занимались любовью. Зина очень охотно прикладывалась к рюмочке сладкой «Хванчкары», обретая все большую свободу в любовных действиях. Воробьев только удивлялся: бессонная ночь, стрессовая обстановка, а теперь такая бешеная трата энергии – откуда в ней столько силы?! Или все эти больничные ситуации давно уже вошли в привычку и организм сам выставляет против них защитную реакцию? Вот только бы язычок ей подкоротить, снять бы эту уличную вульгарность. Но, с другой стороны, убери из ее речи ласкательные выкрики-матерки – и пропадет кайф, возбуждение будет не то…

И еще одно обстоятельство не беспокоило, нет, а скорее поскребывало душу: эта ее фраза о деньгах, о плате. Не в них, конечно, дело, и баксы имелись, и отечественные, от которых еще пока никто не отказывался. Но сама мысль о том, что за то наслаждение, которое он получает, так же как и она, и это видно, надо платить, словно в магазине, – и как? почасово, оптом? – была неприятной.

Наконец он, кажется, нашел форму для своего вопроса. Когда они в очередной раз, сбившись даже с шуточного счета, откинулись друг от друга, Воробьев, словно бы между прочим, спросил:

– Ну и на какую сумму мы сегодня с тобой?…

– Ты о чем? – лениво поинтересовалась она.

– Так сама ж говорила: это за отдельную плату, а то…

– Дурак ты, Митька, – равнодушно отозвалась Зина и уже потянулась было к нему, как вдруг резко отстранилась, села и посмотрела в упор. – Ну вот, взял и испортил. Ты или совсем шуток не понимаешь, или очень злой человек. Занимаешься любовью, а мысли – черт знает о чем.

Ее слова, сказанные убежденно и откровенно, больно кольнули Воробьева своей обидной справедливостью. Он попробовал сейчас же все перевести в шутку, но, видно, действительно «достал» эту своенравную девчонку. Как будто сам себе накаркал – она вдруг словно сломалась. Стала вялой, закапризничала, мол, спать хочет, хватит упражнений, и так уже все стерто и болит. В речи появились сварливые интонации и поперла уличная грубость. Самым лучшим вариантом в данной ситуации было, конечно, решение сменить пластинку.

Он поднялся, накинул халат, сказал Зине:

– Ты права, а то я в самом деле – дорвался, как оголодавший. Я тебе сейчас принесу подушку, одеяло, а ты поспи. Отдыхай…

А когда вернулся, она уже крепко спала. Он подсунул ей под голову подушку, укрыл одеялом – никакого движения. Не выдержал и залез к ней поближе, обнял и, удивившись вновь охватившему почти бешеному желанию, кинул ее себе на грудь. Похоже, ее разбудил собственный крик. Воробьев вдруг увидел над собой огромные, расширенные в изумлении ее черные зрачки и едва не задохнулся от болезненного, перекрывшего дыхание поцелуя. Она, словно потеряв над собой всякий контроль, извивалась на нем, расцарапывая ногтями до крови, крича и не видя перед собой ничего. Потом задрожала, забилась в конвульсиях и замерла. Открыла глаза, посмотрела как на незнакомого и спокойно заявила:

– Точно. Залетела, ах, твою мать… – боком сползла, перевернулась на спину и закончила: – Ну и ладно. Поглядим… Иди, а? Дай поспать.

Эта новая интонация прямо-таки поразила Воробьева: заговорила, будто хозяйка. Этого еще недоставало! Ну что ж, давай, давай… И следующая мысль, которая вдруг проклюнулась в голове, совсем не удивила его: как бы поудобнее выставить ее?… Вот поспит, и надо будет подбросить ее на Ярославский вокзал. Придумать себе какое-нибудь срочное дело. И правда, не везти ж эту весьма талантливую и столь же неуравновешенную девицу на край света – к чертям на кулички?…

То, что казалось непреодолимым для Ларисы Аркадьевны Ляминой, главного специалиста крупнейшей библиотеки страны и дочери вице-премьера России, для следователя Парфенова было делом техники. Телефонный звонок в дежурную часть ГУВД города Москвы, и перед Игорем появился список всех официально зафиксированных жертв прошедших суток. Среди тех, чьи личности были установлены, Валерия Ильича Комарова не оказалось. Уже слава Богу, поскольку, как утверждала Лариса, Валерий был совершенно трезв, имел при себе, естественно, права и министерское удостоверение и ехал в собственном зеленом «Москвиче» четыреста двенадцатой модели. Что касается «Москвича», то в дорожно-транспортных происшествиях за последние сутки ни один зеленый автомобиль этой марки не фигурировал. Возле дома на Русаковской улице машины тоже не оказалось. Мать Комарова по просьбе Ларисы спускалась во двор, проверяла. Значит, он мог куда-то уехать, причем неожиданно, иначе бы Лариса знала о его планах. Но он твердо уверял ее, что отправляется домой. Никакой логики! Был еще вариант: проверить среди неопознанных трупов. Таких к утру набралось почти с десяток, но это в основном замерзшие бомжи или последней стадии алкоголики. Тридцатилетнего крупного мужчины – сто восемьдесят росту – в серых брюках, сине-белой теплой ковбойке и серой же с меховой подстежкой куртке среди них не было. Слабое, конечно, утешение, но все же.

Парфенов, как мог, постарался успокоить Ларису и хотел уже перейти к своему делу, ради которого он, собственно, и приезжал в библиотеку. Он стал расспрашивать о Елене Георгиевне Красницкой и всем том, что ее окружало. Но Лариса, как ни старалась, ничего путного, оказывается, вспомнить о ней не могла. Нет, могла бы, конечно, но… не сейчас, не в этом состоянии…

Ну, все анкетные данные можно взять в кадрах. Она была работник старый, опытный. Пришла в «ленинку» в начале шестидесятых, после окончания библиотечного института – было такое учебное заведение где-то под Москвой, кажется, в Химках, которое больше напоминало женский монастырь, только с обратным знаком, словом, веселое такое учреждение – и больше уже место работы не меняла. Только росла, достигнув в конце жизни должности заведующей сектором. Более чем завидная карьера. Если правильно понимать иронию. Характер – сложный. Правдолюбка – и этим все сказано. В последние год-два постоянно конфликтовала с начальством, а Зверев и иже с ним только и ждали, когда можно будет без особых усилий выкинуть ее на пенсию. Не дождались. А может, и сами постарались ускорить решение проблемы. Теперь уже, после странного самоубийства начальника охраны Калошина, явного убийства Марины Штерн, гибель Красницкой никак не представляется случайной. Какой там, скажите на милость, газ?! А украденные картины?…

Отец Елены Георгиевны, она рассказывала, обожал передвижников. Впрочем, те, кто был у власти, другого искусства просто и не имели права ценить. Вот и была у него вполне приличная коллекция, в которой присутствовали Серов и Левитан, несколько этюдов Шишкина, Саврасова, Сурикова, репинские рисунки. А еще три больших полотна Айвазовского. Эти – просто музейная редкость. Однако ничего более конкретного об исчезнувших полотнах Лариса припомнить не могла. Видела однажды и мельком. Может, еще кто-нибудь знает? Хотя вряд ли: Елена Георгиевна была человеком малообщительным. В силу вышеупомянутых качеств характера.

В общем, ничего определенного, такого, что можно было бы внести в протокол, узнать Парфенову не удалось. К тому же Лариса не могла никак успокоиться. Или не хотела, кто знает…

Кончилось тем, что она уговорила-таки Игоря попробовать поискать еще. На отцовского приятеля из Министерства внутренних дел она попросту махнула рукой: что можно ожидать от генерала? Ну, даст он команду, пойдет она ниже, ниже, а исполнять будут такие же, как этот Игорь. Но Игорь хоть видит, ради кого старается. Молодой еще парень, и заметно, что Лариса ему понравилась. Старается быть серьезным, а сам краснеет, когда смотрит в глаза.

И тут Парфенова вдруг осенило: если этот Валерий действительно отправился домой, то несчастье могло произойти с ним на трассе между Миусской площадью и Сокольниками. Игорь немедленно положил перед собой служебную карту города и стал методично обзванивать все находившиеся вблизи возможной трассы отделы милиции.

Последний находился на Гастелло, сразу за универмагом «Сокольники». После короткого разговора с дежурным Игорь посмотрел на глядящую на него напряженным взглядом Ларису и, печально поджав губы, кивнул.

Подумал как-то отстраненно, что уж лучше бы ему не участвовать в этом поиске, шло бы все своим чередом. А теперь, словно повинуясь жесткой решимости Ларисы, он покорно поднялся, понимая, что отпускать ее одну просто нельзя.

Дежурный сказал, что вчера был доставлен в отдел похожий на разыскиваемого человек, причем, как записано в протоколе, в бессознательном состоянии… тяжелая степень опьянения и плюс черепно-мозговая травма. Пострадавший был немедленно отправлен «скорой помощью» в больницу. Ни документов, ничего другого, что могло бы идентифицировать его личность, при нем не обнаружено. Врач «скорой» определил перелом основания черепа и отправил пострадавшего в реанимацию. Вот и все сведения. Это на утро. Те, которые попали в сводку. А уже днем из больницы сообщили, что пострадавший умер и находится в морге. Диагноз тот же. Если имеются у покойного родственники, необходимо провести опознание.

Игорь, которому не раз приходилось присутствовать при подобных церемониях, отлично понимал, что предстоит Ларисе, но, к сожалению, ничем не мог облегчить ее участи. А ведь придется не просто сказать: «Да, это он, Валерий Ильич Комаров», но и засвидетельствовать свои показания в протоколе. А это все – абсолютно лишние страдания, избежать которых, увы, невозможно. Справится? Должна. По всему видно, сильная женщина…

Телефон, о существовании которого Воробьев, если честно, просто забыл, расслабившись окончательно, вдруг зазвонил громко и требовательно. Девица продолжала дрыхнуть, даже не пошевелившись. Воробьев пошел в прихожую, снял трубку. Голос был незнакомый.

– Это ты, что ль, интересовался покойником?

– А кто говорит?

– Санитар, какая разница? Так ты просил сообщить, да?

– Ну я.

– Так вот, сейчас звонили из милиции, едут проводить опознание. Нашлись родственники, понял?

– Понял.

– Ну вот, с тебя бутылка.

– Принесу. Пока.

– Э-э! Только гляди, чтоб без обмана. А Зинка у тебя, что ль?

Воробьев даже растерялся.

– Ну…

– Чего ну? Она способная. Лады, подходи, Василия спросишь. Это буду я.

Воробьев положил трубку и задумался: что делать? Зинка эта чертова нужна ему была сейчас, как зайцу стоп-сигнал. Но как ее наладить отсюда? По-хорошему – без базара не обойдется. А по-плохому? Тоже нельзя, вон она, стерва, даже санитару сказала, куда трахаться отправилась. Надо же! А может, они там все с ней понемножечку? Действительно способная…

Воробьев вышел на кухню и закрыл за собой дверь. Что-то надо все равно придумать, а пока следует позвонить Павлу Антоновичу, доложить обстановку. Не нравилось это Воробьеву, но что оставалось делать…

Он взял сотовый телефон и нажал кнопку кода. После нескольких гудков откликнулся диспетчер.

– Мне бы Самого, Воробьев на связи.

– Обожди. – И тут же раздались короткие гудки.

Но не прошло и минуты, как зазвонил сотовый.

– Ну, чем порадуешь, птичка ты моя? Ты – дома?

Воробьев негромко, поглядывая на дверь, изложил суть происходящего.

– С голосом-то что у тебя, милок? Или посторонние имеются? Так ты соображай, что делаешь. Ну-ка, выйди погулять, а я минут через пяток сообщу тебе, что про тебя думаю.

И – короткие гудки.

Девица спала как убитая. Даже ногой не шевельнула, пока Воробьев быстро одевался, небрежно передвигая при этом стулья, стуча ботинками. Ну, за нее-то можно было не бояться. Он на всякий случай, полагая, что очередное задание Хозяина может быть нелегким, черкнул записку и положил на видное место: «Зина, меня вызвали по срочному делу. Ты отдыхай, вернусь, поговорим. Дима». Вот пусть теперь думает, о чем разговор пойдет. Бабы – народ любопытный, нипочем не откажутся от удовольствия узнать: а чего будет дальше?

Сидя в машине в ожидании нового звонка, Воробьев стал думать, не сделали ли они с Криворучко какой-нибудь явной ошибки, не допустили ли просчета, за который Хозяин может крепко взгреть… Зеленый «Москвич» со всеми документами его бывшего владельца Серый угнал еще вчера вечером к себе в деревню, под Можайск. А чего? Хорошая оказалась машина, хоть и не новая. Зачем же добру пропадать? А у него там и гараж имеется, и всякий нужный инструментарий, и скоро станет машинка как новенькая и другой масти.

Где, когда и каким образом подобрали пострадавшего, тоже договорились четко – можно проводить следственный эксперимент с выездом на место, хоть с обоими, хоть порознь. Ну а все остальное – эмоции, их трактуй, как пожелаешь, но, кроме того, что на поверхности, ничего иного не высосешь.

Хозяин позвонил и, выяснив, где на сей раз находится капитан, сделал ему короткий, но злой выговор. Потом спросил, кто этот посторонний, и, узнав про медсестричку, неожиданно хмыкнул и вроде как успокоился.

– Девка хоть ничего? – спросил совсем уже мирно.

– Как мотор, – обрадовался Воробьев перемене темы.

– Ты смотри не укати на этом моторе в места отдаленные и неприспособленные для вашего брата. А сейчас двигай в больницу и выполняй свое обещание. Особо не светись. Жду известий.

Этот жуткий запах формалина, который вызывал рвотные спазмы, Ларисе был, видимо, противопоказан. Потому что едва она вдохнула воздух служебного помещения морга, у нее мгновенно закружилась голова, и Парфенов, подхвативший ее под руку, был вынужден буквально силой вывести ее на воздух. Лариса смотрела виновато и ничего не могла произнести. Тогда Игорь оставил ее у входа, а сам пошел внутрь, чтобы дать указание все приготовить для опознания, а уж потом…

К нему подошел мужчина средних лет в потертой дубленке и кепочке – такое вот нехарактерное сочетание, – представился начальником отдела уголовного розыска Ивасюткиным. Игорь протянул ему свое удостоверение.

– Так дела вроде нет? – небрежно поинтересовался сыщик.

– К сожалению, пока вообще ничего нет, кроме трупа, – вздохнул Парфенов. – И сплошных сомнений.

– А в чем сомнения? Подобрали алкаша…

– Значит, вы все-таки в курсе?

– Так будешь в курсе, когда из министерства звонят, чуть ли не от самого замминистра!… А тут эти. – Он кивнул на санитара и пожилую женщину, перекладывавших труп на «каталку». – «Приходите, приказано провести опознание». А кто он будет-то?

– Вы про покойного?

– Так других тут опознавать нет нужды! – Похоже, сыщику было отчего-то весело.

– А если это не несчастный случай, как утверждают некоторые, а убийство, что тогда? – вопросом на вопрос ответил Парфенов.

– Нет, оно конечно, если есть сомнения… – протянул сыщик. – Ну а эта дамочка, она кто ему приходится?

– Говорит, невеста, – сухо ответил Игорь. – Мать – совсем старая, может сердце не выдержать. Понятых надо бы…

– Это мы сейчас, – с готовностью откликнулся сыщик и ушел.

Наконец все было готово. Санитар накрыл покойного белой простыней и вышел наружу. Кивнув Парфенову, стоявшему рядом с женщиной, показал через плечо большим пальцем. А тут и Ивасютин подошел с двумя сотрудниками больницы. Они отправились в морг, а санитар подошел к Воробьеву, сидевшему неподалеку на лавочке. Опустился рядом, закурил, взял у Воробьева газетный сверток, в котором без особого труда можно было угадать бутылку, сунул его в глубокий карман халата.

– Ну а сам чего?

– Не люблю глядеть на покойников, – поморщился Воробьев.

– Это бывает, – согласился санитар и поднялся.

– Вскрытие-то было? – как бы между прочим поинтересовался Воробьев. – Причину смерти установили?

– А там ничего вскрывать не надо, и так все видно. Забирать-то когда будете?

– Это уж, извини, не по моей части. Как родственники решат.

Санитар равнодушно махнул рукой и ушел к себе. Воробьев продолжал сидеть, рассчитывая на продолжение. Сейчас эти уйдут, и Василий все расскажет. Какой смысл лезть на рожон?…

Вышли наконец. Дамочка, как называл Ларису сыщик, бессильно держала голову на плече у Игоря. «Кабы не обстановка, влюбленная парочка, да и только», – усмехнулся Воробьев. Сыщик Ивасютин был явно озабочен. Они молча постояли, давая Ларисе возможность прийти в себя, и затем решительно направились к главному корпусу. Вот теперь пришла пора забеспокоиться и Воробьеву.

Василий уже успел влить в себя нужную дозу, и глаза его косили. Труп убрали в холодильную камеру, но в атмосфере будто все еще сохранялся запах смерти.

– Вот же гадство! – возмущался санитар. – То им не сделали, это у них не так!… А я им не нанимался. Вот шеф придет, пусть копается…

– Какой шеф?

– Да Грибов. Завморгом. Патологоанатом. Ну что, дернешь за крестничка-то своего? – Василий нетвердым пальцем ткнул в бутылку.

– Не-е, сам, сам… – И, прижав ладонь ко рту и носу, чтобы избавиться от поганого запаха, Воробьев торопливо вышел на улицу. Значит, будут все-таки делать вскрытие, понял он. Но тот мужик, что прибыл от Хозяина, твердо гарантировал, что следов яда, или как он там называл его – нейролептика, кажется, в крови не найдут. И все равно что-то непонятное беспокоило Воробьева. Но вот что – он никак не мог понять, хотя, возможно, причина была на поверхности. Знать бы только…

Ничего умнее не придумал капитан, как снова позвонить Хозяину. Уж лучше бы потерпел, потому что тот вдруг сорвался и обложил Воробьева таким забористым матом, что у капитана в штанах стало влажно от предательского пота, стекавшего со спины.