Текст книги "Чисто астраханское убийство"

И майор дождался-таки, хотя ближе к утру готов был погрузиться в сон и кончать притворяться. Да и Дарье почему-то не спалось. Она пару раз потихоньку – и как ей это удавалось? – сползала с кровати, стараясь делать это неслышно, при ее-то весе, и ушлепывала на кухню, а потом осторожно возвращалась. Нет, неспроста, видно, беспокойство витало в этом доме.

Володя подумал вдруг, что она ведь только вчера вернулась откуда-то. И никто не знал откуда. И чем занималась там, где была, – тоже. А ведь это именно она дала заведомо ложные показания против Калужкина – с той рыбой, по ее утверждению, что была похищена со стенда Эренгенова, якобы сбитого машиной Антона. Что, кстати, и явилось тогда единственной уликой при обвинении пчеловода в убийстве соседа-калмыка. И эпизод этот, между прочим, по-прежнему фигурировал в обвинительном заключении по уголовному делу Калужкина, – своими ж глазами читал Владимир. Значит, эксперты-криминалисты так и не сказали своего веского слова по поводу сломанной машины, стоявшей на приколе. Либо все рассказанное свидетельницами Грязнову было опять-таки всего лишь слухами, но никак не фактами. А по поводу того калмыка, что, по слухам, жил с Дарьей Двужильной, напрашивался такой вопрос: сама она выступила на следствии со своей инициативой? Или ее заставили? Мог это сделать, между прочим, и капитан Полозков, «отобедавший» затем у нее. Могли и те же «соседи». Выходцы с Кавказа – это давно и хорошо всем известно – не пропускают мимо своего внимания «больших русских женщин». Может, и Дарью они «не пропустили»? В конце концов, у них была причина убрать соседа – усадьба у того большая, а Дадаевы расширялись. Но у капитана-то что за надобность? Ведь получалось, что именно он с самого начала имел зуб против Антона Калужкина – все убийства на него вешал, как на козла отпущения.

И вдруг Володе стало очень жалко эту наверняка вовсе и не беспутную Дарью, а просто одинокую женщину, жизненной энергии которой могли бы позавидовать и совсем молодые станичницы, Дашку, или даже Дашеньку, увы, не видящую для себя никаких перспектив и вынужденную плыть туда, куда несет ее невеселая жизнь…

Она в очередной раз копошилась на кухне, и оттуда проникал в комнату робкий, качающийся свет свечи. Володя хотел окликнуть ее, когда услышал, что кто-то постучал. Но не в дверь, а в окно на кухне, где находилась Дарья. Потому, наверное, там и ждала. То есть ночной гость пришел через сад, а не через калитку. Это было уже интересно.

Володя равномерно, даже с легким присвистом, негромко захрапел, как похрапывает обычно нетрезвый человек. А сквозь прищуренные веки он разглядел Дарью в чем-то темном, накинутом на плечи, которая босиком скользнула в комнату, прикрывая ладонью огонек свечи, мгновение постояла над ним, вглядываясь, а потом так же неслышно выбралась на веранду. С легким скрипом там отворилась дверь в сад, и скрипнули две ступеньки лестницы.

Володя тенью метнулся следом и затаился у выходной двери – она так и осталась открытой, наверное, чтобы хозяйка потом могла без лишнего шума вернуться в дом.

В стороне, в нескольких метрах от веранды, за темными кустами, негромко разговаривали двое: один голос принадлежал Дарье, а второй был гортанным, с резким кавказским акцентом.

– Ну, узнала кто?

– Из Москвы. Директор какой-то. Отдыхающий…

– К себе положила? – с презрением спросил мужчина.

– А ты хотел, чтоб к тебе? – Дарья повысила голос.

– Тихо, женщина! – приказал ночной гость. – Принеси его паспорт, я смотреть буду.

– Еще чего! А если он спросит? – испугалась Дарья. – Вот тебе карточка, тут все написано.

– Не надо мне карточка! – раздраженно перебил мужчина. – Давай сюда, и паспорт неси! Где он держит?

– В куртке своей…

– Неси куртку, сам возьму…

– Ну а как же я, Саид? – испугалась Дарья.

– А ты завтра уедешь. Надо в Воронеж. Ему скажешь, чтоб съезжал, нечего у тебя ему делать, слышала, женщина?

– Да слышала, – раздраженно ответила Дарья. – Не знаю, как я ему скажу…

– Хочешь, я сам скажу? Так скажу, что его потом за прогоном найдут?

– Да побойся ты Бога, Саид! Совсем уже озверели!

– Молчи, женщина, иди, делай, что я сказал…

Это было уже слишком. Володя быстро проскользнул в комнату, а потом, тяжело шлепая голыми ступнями и протяжно зевая, будто спросонок, резко опрокинул стул и громко спросил нетрезвым голосом:

– Хозяйка! А где тут свет включается? Ноги ж поломать можно! Ни хрена не вижу! Дарья Степановна! Ну, твою мать… Где ж дверь-то? – Он сердито пнул упавший стул, который отлетел в сторону, и прислушался.

Немедленно грузно заскрипели ступени, и с веранды торопливо вошла Дарья. Смущенно призналась:

– Сама бегала… Погоди, постой на месте, сейчас свет зажгу!

Щелкнул выключатель, и в комнате стало светло. Володя щурился от яркого света и покачивался. А Дарья кинулась поднимать стул, хихикая при этом, будто в чем-то провинилась перед постояльцем. Странно, что она изображала сейчас почти незнакомую женщину, наверное, тот кавказец стоял где-то рядом и подслушивал разговор.

– А где тут у вас, я забыл?.. – смутным голосом со сна спросил Владимир и, подойдя к вешалке, где висела его куртка с бумажником и паспортом, снял и накинул на плечи – от греха. А еще, чтобы избавить Дарью от очень крупных неприятностей. – Прохладно чего-то стало, – объяснил он свои действия с курткой, ежась и глядя на веранду.

– А ты далеко не отходи, милок, если по малой нужде, – скованным тоном предложила она. – Темно ж еще на дворе, кто тебя увидит? – И хихикнула. Нехорошо так, неискренно. Вечером голос был другим.

– Ладно, – согласился Владимир и, пошатываясь, направился на веранду.

Но прежде чем шагнуть на ступеньку, еще раз качнулся, а на самом деле прислушался. Если тот человек оставался в саду, за кустами, он попытается завладеть курткой – в лучшем случае. А потом Дарья сошлется на то, что на постояльца напал какой-нибудь бродяга, забравшийся в сад. Ну, и как ее судить за это? А в худшем – может просто убить и оттащить тело за прогон, на кладбище. Ищите потом, кто убил проезжего человека?

Значит, что? Надо доигрывать. В голове возник план. Да и глаза быстро привыкали к постепенно рассеивающейся темноте, а слух уловил шевеленье в кустах напротив, хотя никакого ветра не было. Очень тихая ночь.

«Гендиректор Иванов» медленно, продолжая изображать нетрезвого человека и напевая хриплым голосом «миллион, миллион алых роз…», медленно спустился по ступенькам и повернул за угол, где была тень. Любой другой, который вышел бы по малой нужде, повернулся бы лицом к стене. Что он и сделал, но лишь на миг. И тотчас развернулся, сбрасывая с плеч куртку. На него летел в прыжке человек, норовя напасть со спины. Обычная бандитская тактика.

Кавказец, вероятно, хорошо видел своего «клиента» – глаза-то его успели привыкнуть к темноте, – и потому он ничего не боялся. Но когда в прыжке подлетел к спине постояльца, его вдруг встретил ослепительно резкий, зубодробительный удар в лицо. И кавказский человек упал почти без вскрика, просто хрюкнул и свалился плашмя.

Володя нагнулся над ним, тот лежал молча, и в руке его сверкнуло лезвие длинного ножа. Значит, все-таки убийство…

Нокаут был профессиональный, как учил еще тренер в спецшколе. Владимир прислушался: этот ведь мог оказаться тут не один. Но никакого шевеления вокруг больше не было слышно. Тогда Климушин поднял с земли свою куртку и надел ее. А потом ухватил тело за шиворот и потащил за собой, поднимаясь по лестнице на веранду. У замершей от ужаса Дарьи отвисла челюсть, и сама она неожиданно сгорбилась, превратившись чуть ли не в старуху. Но Володя этого «не заметил». Молча протащил неподвижное тело на середину комнаты, швырнул его на пол и с усмешкой взглянул на хозяйку, так и не отошедшую от ступора.

– Дверь-то закрой, – сказал спокойно и совершенно трезвым голосом Володя. – И окна занавесь. Ну, чего стоишь, непонятно? – В его голосе послышалась холодная жесткость, и Дарья словно очнулась и кинулась на веранду запирать дверь и задергивать занавески.

Пока она как-то бестолково суетилась с отрешенным выражением на лице, Володя с профессиональной ловкостью вытащил из брюк лежащего ремень и, перевернув того разбитым лицом вниз, крепко стянул его руки сзади ремнем. Для человека, будь он в сознании, эта операция была бы достаточно болезненной. А нож бандита, держа за кончик лезвия, аккуратно завернул в газетную полосу, которая в свернутом виде лежала на окне: мух, что ли, бить? Разворачивая ее, обратил внимание на название печатного органа – «Саратовские новости». Неужели читает на сон грядущий?..

Когда Дарья робко остановилась в дверях, Володя поставил два стула напротив друг друга и показал ей:

– Иди-ка сюда, садись. Поговорить надо, если не хочешь очень больших неприятностей… Дашенька…

Специально так назвал ее, показывая этим, что он вроде бы и не очень сердится, и чтоб она подумала, а вдруг пронесет. Но то, что «не пронесет», уж это Володя знал точно. И спасти ее могло только чистосердечное, по всем статьям, признание. В конце концов, этот хрен с разбитой мордой вполне мог бы сойти и за бродягу, разбойничающего ночами по чужим дворам. И такой аргумент давал бы женщине надежду на то, что ее лично наказание минует. Пусть так думает, во всяком случае, если это развяжет ей язык. И если она действительно не злостная преступница, а жертва всех этих «соседей». Не годится Дарья в серьезные преступницы. Здесь же, вероятно, и надо искать возможную причину ее признательных показаний относительно той злополучной эренгеновской вяленой рыбы, что была обнаружена у Калужкина…

Вообще-то сейчас было бы очень уместным присутствие здесь Вячеслава Ивановича. Но тот наверняка спит – под утро сон самый сладкий. А кто не спит? Тот, у кого совесть нечиста… С этого тезиса, с совести, и начал разговор Климушин. При этом не очень и настаивая на том, что имеет в виду конкретную совесть именно Дарьи.

– Ну и народ тут у вас! В сортир спокойно нельзя выйти… Никакой уже совести… Чего ему надо было от меня? Ты не знаешь его… Дашенька? – мягко спросил он, но уставился ей в глаза так пристально, что истолковать его взгляд в свою пользу женщине было трудно. В том случае, если у нее с совестью и в самом деле было не в порядке.

Дарья потерянно молчала, будто горько сожалела о том, что так прекрасно начавшаяся история ее отношений с Володей вдруг горько оборвалась, причем по ее собственной вине.

– Понятно, – сказал он. – Можешь не отвечать, знаешь. Он – из этих твоих «соседей», что ли? Из тех, которые тоннами возят, да? Ну, чего молчишь?

И она только кивнула. Нет, он-то прекрасно понимал, что любое ее признание грозит ей самой жестокой расправой. Значит, следовало объяснить так, чтобы она поверила, что он вовсе не желает ей зла, а хочет просто разобраться в крайне тяжелой ситуации.

– Послушай, Даша… Он скоро придет в себя, и я из него душу вытрясу. Зачем тебе надо, чтобы он на тебя свалил свою вину? Это ж ведь ему нужен был мой паспорт, а не тебе, верно? А зачем? Объясни, и я от тебя отстану. Только не говори мне, что он – твой ревнивый любовник, который накинулся на меня в темноте с ножом, – он кивнул на стол в сторону газетного свертка, – чтобы отстоять твою, понимаешь ли, поруганную мной честь. Любовники такими не бывают. Зато бывают те, которые совершают противозаконные действия, другими словами – уголовные преступления и боятся разоблачения. Он – из охраны Дадаева? Кто там главный – Ахмет?

Она опять кивнула, не поднимая глаз.

– Да приди наконец в себя, – грубовато пошутил Володя. – У тебя погреб есть?

Она посмотрела удивленно. И снова кивнула.

– Ну, тогда открывай, посажу его туда, пусть полежит и отдохнет, а мы посмотрим, что будет дальше. За свою безопасность не бойся, это уже мои проблемы…

Обыскав «тело», Климушин, кроме своей визитной карточки, никаких документов у этого Саида не обнаружил, тут – не Москва, чтобы таскать при себе, в порядке спасения от милиции, не только паспорт, но и свидетельство о регистрации. Да и ушел-то он не так уж и далеко от дома.

Еще не пришедшего в сознание, но вполне живого, судя по прерывистому дыханию, Саида Володя опустил в неглубокий погреб, вырытый в земле под половицами кухни. Там, на деревянных полочках, стояли банки с соленьями, а в углу – бочка с чем-то. На всякий случай обрывком веревки Володя связал узнику и ноги. А потом уложил на пол лицом вниз, закрыл крышку и задернул дорожку на полу. В погребе нормальная температура, не замерзнет. Да и находиться ему там недолго. До середины дня, полагал Володя…

А теперь можно было поговорить и без свидетеля. Вдруг бы тот пришел в себя да услышал, о чем разговаривает с Дарьей «директор московской фирмы». Или подмосковной – один черт. Володе-то было наплевать, а женщине перед этой сволотой наверняка придется еще держать ответ, никто ж не поверит тому, что она не предупредила заранее своего постояльца. Вот и станет крайней. А мстить «эти» умеют. И даже очень любят – это ж у них родовой обычай, который нарушать нельзя.

Климушкин взглянул на часы: странное дело, не так и много времени, как показалось поначалу, прошло с момента его прибытия сюда. Просто весь долгий вечер у него с Дарьей ушел на всякие «страсти-мордасти», на любовные игры и прочее, а сами по себе они, как известно, способны даже затормозить время, – такое уж свойство у этих замечательных проявлений человеческих чувств и желаний.

– Садись, Даша, и давай-ка поговорим с тобой по душам, что ли… Я не хочу, чтобы у тебя были очень большие неприятности. Но если ты будешь молчать, сама понимаешь, я не смогу тебя спасти. А выдавать тебя и валить на твою голову эти неприятности я не собираюсь, он же сам на меня с ножом напал, а я просто дал сдачи. Ведь так было? – Он внимательно посмотрел на нее, даже голову пальцами за подбородок поднял, чтобы глаза увидеть. – Ну а потом уже я сам и душу из него вытряс. Можешь быть уверенной, что он мне много чего расскажет. И про тебя, кстати, тоже. И про любовника твоего, калмыка. Или про то, как и по чьему приказу ты вдруг «узнала» рыбу калмыка в доме у Калужкина. Или, возможно, про то, как капитан Полозков требовал от тебя дать показания против Антона. После сытного обеда здесь, в этом доме, надо понимать, так? Это ведь он потребовал таких признаний? Или Ахмет? А может, этот Саид? Кто из них конкретно?

– Капитан с ними говорил…

– Ах, вон как! Значит, одна шайка-лейка?.. Слушай, а ты фамилию Ахмета не знаешь случайно? Даша, мне это очень надо. И в этом, кстати, твое спасение… Ты что думаешь, я этого Саида зря в погреб засунул? Нет, милая. Затем, чтобы он ни слова не услышал из нашего разговора. И тебя не продал. А лично у меня нет никакого смысла закладывать тебя, особенно после того, что у нас с тобой сегодня уже было. Мужчина должен быть благодарен женщине, если она доставляет ему наслаждение по собственной охоте и еще с большим удовольствием. А не под угрозой такого вот ножа, так ведь? – Он снова кивнул на стол, где рядом с визитной карточкой лежал нож Саида с прочным, длинным и узким лезвием – баранов колоть. И людей.

– Боюсь я, – наконец, хриплым, неузнаваемым голосом произнесла она то, что ее мучило. – Они мне не простят. Я ведь их траву продавала. Они посадят меня, у них это запросто, милиция купленная…

– Ну, не вся, положим.

– Да какой – не вся?! – почти возмутилась она. – Если б ты знал!..

– Я и знаю, – усмехнулся он. – Иначе зачем бы я был здесь, у тебя?

– Так ты… вы? – в который уже раз испугалась она.

– А что в этом странного, Даша? Сама подумай, действительно, ну зачем москвичу ехать за полторы тысяч верст киселя хлебать? Ты права, отдохнуть можно было и гораздо ближе. Да только я не за отдыхом прибыл, а разобраться, кому здесь так важно Антона угробить? И за что? Усадьба его господам Дадаевым приглянулась? Так уже двое из них – в гробу. Очередь за младшим. И кто сядет на его место? Ахмет? Там еще какие-то женщины есть. Может, жена, сестры, дочери? Ну… думай, девушка. – Он улыбнулся, чтобы разрядить атмосферу. – Так как его фамилия, этого Ахмета? Слышала ж ведь наверняка?

– Фамилии свои они ни разу не называли, – и с мрачной решимостью добавила: – Но он – чечен. И Саид – тоже из ихних, он у Ахмета в подчинении. Посылки раздает, в командировки отправляет. И не я одна это делаю, полстаницы ему служит…

– Какие посылки? – спросил Володя, хотя давно понял, о чем идет речь и о каких, в частности, командировках. Курьеры…

– Ну, какие… С травой… Чтоб отвозить их клиентам.

– Это – в Астрахань, Саратов, Воронеж и другие города?

Она снова со страхом посмотрела на него: он же, оказывается, все знал?

– Ты тех людей, которым отвозила посылки, запомнила? Знаешь?

– Ну, помню… – неохотно созналась она.

– Вот и молодчина. Попозже, утром, подробно расскажешь мне, где они живут и как их зовут. И такая твоя чистосердечная помощь обязательно зачтется, иначе сидеть тебе, Дашенька, до скончания века. Бывший твой уголовник раньше выйдет, а ты совсем сгниешь в тюрьме. Они ж на тебя всю свою вину повесят и крайней сделают. О себе подумай: ты – молодая, здоровая, симпатичная женщина, все при тебе, страсти-то вон сколько! И в душе, и в теле! Можешь не только любовников, но и жениха хорошего подцепить. Даже старики, и те к тебе льнут, вроде того калмыка покойного… – Володя коротко засмеялся, но она дернулась, будто от удара, и с гневом посмотрела на него.

– И ты где-то уже наслушаться успел?! Не любовник был мне Руслан! Он мне рыбу приносил, самогон брал. А я ему еще и белье стирала – вот и вся наша любовь… Бабьи языки проклятые…

– Ну хорошо, не будем про Руслана. А рыбу-то его ты как узнала?

– Да чего узнавать-то? Полозков велел идти с ним, посмотреть и сказать. А не то, обещал… Да все вы одинаковые, лишь бы подол заголить…

– А я думал, что ты была рада…

– Будешь тут рада… – со злобой проворчала она. – Один, думала, нашелся, и тот – мент, чтоб вам всем подохнуть, что ли…

– Значит, ты сама виновата, я не хотел тебя огорчать. А что в милиции служу, это одного меня касается. И этого Саида не я к тебе привел. И визитную карточку свою не я ему передал, понятно? Вот и подумай над этим! Вспомни лучше их фамилии, ты ж не могла не слышать где-то. Они наверняка мелькали в разговорах. А мне их фамилии – вот как нужны! – Володя чиркнул себя большим пальцем по горлу. – Ты имей в виду, если мы их посадим, тебе больше бояться будет некого. Мы все равно их посадим, но только раньше они тебя убьют. Я ж теперь не смогу сидеть все время рядом с тобой и защищать от их ножей. Все равно попытаются убить, так как будут считать, что это ты их выдала, а не сами они нарвались на кулак оперативника. Подумай, Дашенька, тебе есть прямой смысл говорить правду, в этом твое единственное спасение… Я говорю очень серьезно, мне будет жаль, если с тобой случится беда.

Женщина задумалась. Она, конечно, много знала, и это могло помочь расследованию, но страх словно сковывал ее мышцы. Естественно, и сильно подействовало на нее и «открытие», что Володя совсем не тот, кем казался еще недавно. Вон сколько сразу разочарований!..

Так, за неспешным разговором – торопиться среди ночи все равно было некуда – шло время. Владимир говорил, убеждая женщину, что спасение ее – только в чистой правде. Он даже нашел у себя в сумке лист бумаги и стал терпеливо записывать те адреса и фамилии в городах, которые помнила Дарья.

«Вот она, причина всех причин, – сказал себе Владимир и посмотрел на часы: шел уже четвертый час утра, на дворе рассветало. – Наркота проклятая, в ней и весь конфликт. Недаром, значит, шли разговоры о том, что братья Дадаевы держат в своих руках широкую сеть торговцев наркотиками, а местные «правоохранители», да и астраханские борцы с незаконной торговлей наркотиками негласно, а то и напрямую курируют этот процесс. Но самое печальное заключалось в том, что никакого открытия не произошло: все об этом «догадываются», но никто никого, кроме самых мелких сошек, еще ни разу не хватал за руку. В крайнем случае, возьмут вот такую Дарью и вышибут ей мозги, чтоб про всех и про все забыла. И фамилии, и адреса. Вот и думай теперь, майор Климушин, требовать от нее свидетельских показаний или поостеречься, пожалеть эту сломленную окончательно женщину? А ведь какая была счастливая…

Владимир посмотрел на улицу, вздохнул и достал из кармана куртки мобильник. Подумав немного, набрал-таки номер Грязнова. Ждать пришлось недолго. Вячеслав Иванович крякнул и выдохнул в трубку со смешинкой в голосе:

– Кому не спится в ночь глухую?

Хотел было ответить Климушин известной присказкой в рифму, но не стал шутить в серьезной ситуации.

– Извините, Вячеслав Иванович. Но уже утро, а у меня в погребе пленник.

– Это ты, Володя? Что, уже нашел? И где взял? – как о чем-то незначительном поинтересовался совсем не сонным голосом Грязнов.

– Да нашел, еле сам ушел, догнали б, еще дали… – со смешинкой ответил оперативник. – Вышел по нужде, а он с ножиком в руке на спину мне запрыгнуть решил. Отдыхает теперь. Саидом его зовут, дружок Ахмета, так надо понимать. Еще раз извините, что беспокою, но нужен совет на случай, если эти ребята поймут, наконец, что их боевичок бородатый засыпался. Вы его наверняка уже видели.

– Ладно, тут недалеко, – ответил Грязнов. – Я сейчас подойду…

– А вам надо светиться?..

– Так они ж уже знают, кто я такой, я Рахиму по полной схеме представился. Мол, ищу тех, кто его братьев завалил. Так что проблем не вижу. Я ж ведь всегда могу ему вопрос задать, откуда эти бородатые и чем они занимаются, кроме того, что по ночам на людей нападают, верно?

– Вполне логично.

– Вот и я говорю.

– Может, я встречу?

– Не беспокойся, я не заблужусь, да меня, вон, и Дусенька проводит… Проводишь? – Владимир услышал, как он обратился к своей хозяйке.

– А как же! – ответила та и засмеялась: – Вон, кочергу возьми! Она тяжелая, железная…

– Видишь, заботятся! – засмеялся Грязнов, чем разрядил и обстановку, и несколько тревожное все-таки и даже немного гнетущее настроение Климушина.

– Ну вот, Даша, приди, наконец, в себя, сейчас хороший человек подойдет, поговорим, и тебе полегче станет, – сказал Владимир, и Дарья отрешенно кивнула, никому она, видать, уже не верила…

Грязнов с Евдокией подошли минут через двадцать. Ну, понятно, надо было одеться, поскольку даже тени сна на их лицах Владимир не заметил, – он кое-что уже понял с первых минут знакомства с ними прошлым утром. Вот и дай им бог, как говорится.

– Ну, показывай, где он? – сказал Грязнов, входя с тяжелой кочергой в руке и улыбаясь. А Дуся похлопала Дашу по плечу и кивком показала на веранду. Та поднялась и молча, тяжело переваливаясь, вышла за соседкой.

«И где же ее вчерашняя легкость?» – с сожалением подумал Климушин и с укором покачал головой: можно было подумать, что он сам шел сюда с одними добрыми намерениями. Вот и оказалась Дарья меж двух жерновов, а ведь как славно начиналось!.. Но как бы там ни было, а дело в данный момент важнее всего.

Владимир собрался лезть в погреб за пленником. Сейчас этот бородатый наверняка начнет «не понимать» русского языка. Но слово «спецназ» он поймет сразу и без перевода, особенно если услышит, что эти ребята прошли огонь чеченской войны и потеряли там много своих товарищей. Как в таких случаях объясняют ситуацию? Пленник, переданный охране для доставки в следственный изолятор, предпринял дерзкую попытку побега и был застрелен на месте. Они все, конечно, большие герои, эти бывшие боевики, пока дело не коснется их собственных задниц, и вот тут они смолкают. А о происшествии составляется протокол, и дело закрывается. И, кстати, подсказывать специалистам, как это надо проделать, нет никакой нужды. Вот все это пленник услышит и заговорит, жить каждому охота. Фамилии нужны, фамилии. Тогда и дело сдвинется с мертвой точки, другими словами – из глубокого дупла, куда его сознательно загнали местные «правоохранители».

Есть и другой вариант. И его также обсудили Грязнов с Климушиным, прежде чем откинули дорожку над крышкой погреба. Можно с утра пораньше заглянуть к Дадаевым и сообщить им «приятную весть», что их человек задержан при попытке убийства сотрудника милиции. А затем потребовать предъявить и его документы, и всех остальных, кто окажется в доме. А установив фамилии, можно будет немедленно пробить их в базе данных министерства внутренних дел.

Ну а если те откажутся и заявят, что Саид им незнаком, придется предупредить, что он будет немедленно передан отделению спецназа, который с минуты на минуту прилетит на вертолете, и уж этим-то ребятам преступник все расскажет и во всем сознается.

Что они сделают? Начнут выкручиваться, врать, объяснять ситуацию с отсутствием документов дружной потерей всех паспортов, называть вымышленные фамилии. Они ж тоже не дураки и понимают, что установить их личности большого труда не составит. Фотография каждого из них немедленно пойдет в базу данных, и умный компьютер без труда опознает и установит, кто есть кто. Ну а тогда уж придется держать ответ по всей форме. И, вероятно, за многие грехи.

Но можно ведь и не доходить до таких крайностей! А для этого надо будет переговорить с Рахимом наедине, причем не в его доме, где, вполне возможно, установлена система прослушивания. И предупредить его о суровой ответственности, а также намекнуть, что в гибели его братьев подозреваются именно эти самые его чеченцы, и так далее. То есть развесить у него по ушам хорошую лапшу. В конце концов, кому, как не майору милиции Климушину, например, знать о том, что в деле об убийстве Эдуарда Дадаева четко прослеживается «чеченский след»? Потом можно будет и опровергнуть эту версию ввиду вновь открывшихся обстоятельств. Но это – потом, а пока нужно заронить подозрение к тому же Ахмету по той причине, что он, как охранник, или телохранитель, оказался неспособным выполнять свою прямую работу. Что значит – он шел впереди Энвера? А сзади кто охранять должен был? Тем более что и выстрел раздался именно сзади, как показал проведенный на месте убийства следственный эксперимент, о чем подробно сказано в обвинительном заключении. Другими словами, Ахмет обнаружил абсолютную профессиональную непригодность и может подозреваться в подготовке убийства Энвера, а также и в прямом участии в его совершении ввиду преступного неисполнения Ахметом своей охранной деятельности, приведшей к гибели Дадаева.

Этот вариант Вячеслав Иванович продумал еще вчера, после разговора с Рахимом. И понял, что на этом факте можно крупно сыграть. Мол, не конкуренты из Астрахани виноваты в гибели братьев Дадаевых, а пробравшиеся в твою семью чеченцы, у которых определенно имеются свои собственные интересы в бизнесе и Эдуарда, и Энвера. А что тут может быть непонятного? Уберут еще и Рахима, затем свалят очередное убийство еще на какого-нибудь постороннего человека – в этих обманах и подлогах они большие спецы. А затем заберут себе все, что создано неустанным трудом братьев. Кстати, заберут вместе с женщинами, им ведь нужны рабыни! А эти чеченцы – наверняка скрывающиеся от правосудия боевики, на чьих руках уже немало крови, потому и новые убийства – для них дело привычное. И даже является предметом особой ваххабитской гордости.

Неизвестно, мол, какими способностями обладали старшие его братья, но, судя по их крупным успехам и в политике, и бизнесе, они несомненно были людьми деловыми, хваткими и умными. И в нарушениях закона замечены не были. Вот он – хороший аргумент для младшего брата, который, по наблюдениям Грязнова, особым умом не блистал, и все его хитрости легко разгадывались. Его теперь и испугать не трудно. Вячеслав Иванович уже высказал такую мысль ему прямо в лицо. Можно теперь и повторить, с еще большей уверенностью. Каждый хитрец всегда считает себя самым хитрым и мудрым – отличная ловушка для «горячих людей». У них темперамент и подозрительность часто сильнее доводов разума. Словом, надо постараться вбить между ним и Ахметом жесткий клин недоверия, основанный якобы на логике следственных действий, не подлежащих сомнению. Что, в конечном счете, и поможет привести к разрыву их отношений…

Климушин, выслушав аргументы Грязнова, готов был согласиться. Только как бы это проделать половчее? Наверняка ведь эта братия уже беспокоится о своем товарище. Или подельнике, один черт. Значит, нужно сейчас с пристрастием допросить Саида, а потом снова загнать его в погреб. Будто его здесь не было и нет. А для страховки оставить в доме обеих женщин. Дуся сумеет убедить Дарью в том, что у той есть лишь один реальный выход и спасение. Женщинам страхами оперировать легче, чем мужчинам. А мужчинам выйти наружу и взять дом под охрану, неровен час, подельники захотят проверить, почему не возвращается Саид? Вот тут и следует быть наготове: сгодятся и боевые искусства Владимира, и кочерга Вячеслава Ивановича…

– Ну, доставай его, Володя, – предложил Грязнов. – Пора поговорить начистоту и без компромиссов.

Саид только начал приходить в себя, что-то бормотал, очевидно, по-чеченски и пытался злобно вращать глазами, – это он так запугивать пытался. Но встретил он не встречную озлобленность во взглядах своих врагов, а откровенную насмешку. Ох как трудно пережить это «гордому человеку»!

– А хорошо ты его и уделал, и спеленал, – похвалил Климушина Грязнов. – Можно было бы и покрепче. Чтоб запищал, как щенок шелудивый. Как думаешь, он понимает, о чем мы говорим?

– Да хрен его знает. Нам-то какая разница? Русский-то язык ему наверняка известен, раз тут живет. – Володя ни словом не обмолвился, что уже слышал его разговор с Дарьей. – А сейчас я его прижму, он и запоет соловьем, никуда не денется. Знаешь, есть отменный способ языки развязывать. – Климушин носком ботинка показал на пах пленника. – Ты каблуком наступаешь, а он плачет, причем натуральными слезами. Я таких, как он, не раз делал уже. Ни один не выдерживал… – Климушин рассмеялся, искоса поглядывая на Саида, у которого на лбу выступила испарина: прекрасно понимал, сукин сын, что ему сейчас предстоит пережить. – Так чего, спросим или я лучше сразу начну?

Грязнов озадаченно почесал макушку.

– А давай-ка я спрошу, как его зовут? Не ответит, ты и приступишь…

Вячеслав Иванович, опираясь на кочергу, присел у головы Саида, а Владимир занес над его пахом носок ботинка. Разговор обещал быть интересным. Да и ночь эта тревожная уже кончалась, поэтому и торопиться было некуда…