Текст книги "Восточный проект"

– Еще два слова предыстории вопроса, можно?

– Да хоть три, – хмыкнул Грязнов.

А Симагин, заметив устремленные на него с откровенной насмешкой взгляды женщин, словно бы засмущался.

– Дело было так. И тут я готов расписаться, что называется, собственной кровью под каждым словом. Я сам принимал телефонные звонки и могу с полной уверенностью сказать, что говорили три разных человека, а не один какой-то шутник. Это – раз. Далее, я сам на место падения…

– «На яму», как выражаются профессионалы, – подсказал Турецкий.

– Ну да, не выезжал. Там была оперативно-следственная бригада, в которой от нашей транспортной милиции был задействован старший оперуполномоченный майор Гуляев. Я не первый день знаю Расула Акимовича и, в принципе, мог бы голову дать на отсечение, что он – честный человек и прекрасный профессионал. Но руководителем бригады был назначен нашим прокурором Семен Харченко, сотрудник прокуратуры края, старший следователь по особо важным делам. Его я лично не знаю, в делах не пересекался, и, хотя работает здесь он давно, только слышал о нем.

– Что именно, если это не секрет? – поинтересовался как бы между прочим Турецкий, но глаза его сузились, и он опустил их, чтобы не сбивать говорившего.

– Да как вам сказать? – бесхитростным тоном, пожимая плечами, продолжал Симагин. – Вы про нашего прокурора, про Романа Владимировича Зинченко, что-нибудь у себя, в Москве, слыхали?

– Вопрос на вопрос? – хмыкнул Турецкий. – Слыхал, и что? Но учтите, я первый спросил! – И он как бы шутливо ткнул указательным пальцем в подполковника.

– Я-то задал вопрос с другой целью, не для того чтобы «перевести стрелку». Просто если вы его уже знаете, мне не придется вдаваться в ненужные подробности. Семен Никитович – уменьшенная, но точная копия своего шефа. Злые языки поговаривают, что они вообще чуть ли не из одной деревни родом, а там же у нас, знаете небось, все поголовно родственники, фамилии только разные. А идет это еще едва ли не со столыпинских реформ, когда крестьян с Украины отправляли в Сибирь для освоения новых земель целыми селами. Извините, я ответил, или надо объяснить более подробно? – Симагин в свою очередь хитро сощурился.

«Не прост мужичок-то», – переглянувшись с Грязновым, подумал Турецкий. Видно, и Вячеслав решил то же самое.

– Будем считать, частично ответили, – кивнул Грязнов. – Но вернемся к вашему Гуляеву. Он что, тоже из этих? Сегодня – одно, а завтра – другое? Какой же он после этого профессионал, позвольте спросить? И кто его определил в бригаду?

– Ну, это самый простой вопрос. Направил туда его я, поскольку моего шефа на месте не было. Он с Митрофановым находился. А «заболел» уже позже, наверное, такую команду от Георгия Александровича получил. Так что ответственность кругом на мне. И соответственно все шишки тоже мои. Нет, я не жалуюсь, Вячеслав Иванович, но так уж вышло.

– Значит, охоты выехать «на яму» у вас у самого не появилось? – словно бы констатировал Грязнов.

– В этой связи сообщаю следующее, – почти официальным тоном заговорил Симагин. – Личным указанием генерала Митрофанова мне предписано постоянно находиться на месте, чтобы отсюда курировать и координировать действия бригады, так как это может потребоваться в любую минуту. Короче говоря, «сидеть» на информации для срочных докладов в Москву, другими словами, мне, как диспетчеру, выезд на место падения самолета был изначально, с первых минут, запрещен. Я же сам после первых известий из Рассвета перезвонил на мобильный телефон Лямкина и проинформировал его максимально подробно, насколько это было возможно. А получил указания уже от самого Митрофанова. Не в буквальном смысле, никто не говорил «нельзя», просто я не имел, да и теперь не имею права покидать свое рабочее место – служебный кабинет. Это не своеобразный арест, а как бы острая служебная необходимость. Надо понимать, на время отсутствия полковника Лямкина. А он, видите ли, отсутствует плотно и появится, по моим прикидкам, не скоро.

– А как же с сегодняшней встречей? – с иронией спросил Турецкий. – Отпустили, что ли, для сопровождения?

– Никто, естественно, не отпускал, но сочли резонным, если московскую следственную бригаду будут встречать представители уголовного розыска и транспортной милиции, уже задействованные в расследовании. Но с недвусмысленным указанием: никаких относящихся к делу разговоров с вами не вести, однако обо всем, что говорилось, подробно докладывать. А «разбор полетов» со мной еще впереди. Крайнев поди уже доложил по команде, что я подозрительно кружусь вокруг вас, проявляя, стало быть, ненужную активность. Значит, с минуты на минуту последует начальственный окрик, и мне будет указано место, где я обязан находиться. Может, пока без оргвыводов, а возможно, и с соответствующими выводами. У нас это скоро делается.

– Боитесь? – улыбнулся Грязнов.

– Даже если бы это было и так, – тоже улыбнулся подполковник, – в присутствии двух таких интересных женщин я бы ни за что не сознался.

– Ладно, – сказал Грязнов, – мы вас не выдадим.

И все засмеялись – даже с заметным облегчением. Точки были, во всяком случае, расставлены.

– Перейдем к делу, – Вячеслав Иванович заговорил уже серьезно. – Саня, я предлагаю выслушать Бориса Егоровича, с чего начал бы он, если бы… А затем наметим конкретный план собственных действий. Не возражаешь?

– Ты опередил меня ровно на один вопрос, – ответил Турецкий. – Добавлю только, что надо сразу распределить наши силы – это во-первых, и, во-вторых, уточнить, на кого из местных коллег мы можем полностью рассчитывать. У меня по ходу разговора возникли кое-какие соображения, но – позже. Борис Егорович, прошу. Так на чем тут ваши прокололись?

– Следственная работа с «отказниками», я имею в виду тех мужиков из Рассвета, проделана грубо. Это лишний раз указывает на то, что именно таких свидетельств и опасались те, кому была крайне невыгодна огласка истинной подоплеки происшествия. Значит, я бы начал еще раз именно с них, со свидетелей. Хотя не исключаю, что с ними придется очень трудно. Им либо хорошо заплатили за отказ от первоначальных показаний, либо так же хорошо припугнули. И то и другое в наших условиях вполне реальная вещь. Далее. Я бы немедленно, пока, думаю, еще не уничтожены следы преступления, съездил бы, как вы говорите, «на яму». Расул говорил мне, но сугубо в доверительном плане, что там лично для него сразу возникла масса совершенно необъяснимых вопросов. Однако все ответы на них взвалил, так сказать, на свои могучие плечи Семен Харченко.

– Действительно могучие? – с явным интересом переспросила Галя Романова и засмущалась некоторой двусмысленности своего интереса, поскольку все посмотрели на нее и засмеялись. – Нет, ну что вы?

И это вызвало еще больший смех.

– Галка, ты не о том думаешь, – лучась от удовольствия, воскликнул Грязнов. – Вот Володьке настучу!

– Ладно, успокоились, – поднял руку Турецкий. – Вопрос верный, я понял, о чем Галя спрашивает. Подоплека такая: мог ли этот следователь воздействовать на свидетелей? Ты об этом, Галя?

– Ну конечно, – словно обиделась она. – А вы сразу… бог весть что…

– Действительно, – серьезно ответил подполковник Романовой. – Образно говоря, типичный сибиряк, в классическом его исполнении. Рост, плечи, облик – все в его пользу.

– Кроме? – спросил Турецкий.

– Ну да, можно сказать, кроме того самого. Правда, верность хозяину всегда, во все века в России высоко ценилась, это вам должно быть хорошо известно, – многозначительно развел руками Симагин. – Кстати, я не сказал вам: там, на месте, был еще один важный свидетель, который также отказался в дальнейшем от своих показаний. Это местный участковый, некто Данин. Он первым облазил еще горевшие обломки, некоторые трупы обнаружил и, кроме того, вытащил к самой дороге еще живого тогда пассажира. Который, как вам известно, умер через три дня в больнице. Не приходя в сознание. Но у меня есть подозрения, что ему помогли. Хотя доказательств никаких. Я там не был. А расследований также никто не проводил.

– «На яму» эксперты выезжали?

– Александр Борисович, да я сам бригаду послал!

– И надо полагать, их заключение по горячим следам дает основание сделать выводы об ошибке экипажа?

– Теперь – да.

– Что с телами погибших?

– Их собирались отправлять в Москву, когда от вас пришло указание оставить на месте. Это обстоятельство вызвало, скорее, не недоумение, а определенную тревогу. Предлагалось даже сжечь тела тут, а родственникам выдать урны. Думаю, дело в том, что вы быстро прилетели. И еще позволю себе один факт. Расул сказал мне, что видел во лбу покойного министра след от смертельного огнестрельного ранения. На это ему указал участковый инспектор Данин, и он же показал на отверстия в обшивке самолета, напоминавшие такие, что оставляет пулеметная очередь. И эти факты еще больше напрягли ситуацию. Видимо, поэтому в уголовном деле они не фигурируют. Я полагаю, что с этими уликами, оставленными преступниками, возиться не стали, их попытались уничтожить. Если смогли.

– Анастасия Сергеевна, – Турецкий повернулся к Масловской, внимательно слушавшей весь разговор, но не проронившей ни слова и только курившей без перерыва тоненькие «дамские» сигареты, – я полагаю, открывается широкий простор для вашей деятельности. А чтоб вам не мешали, я прошу тебя, Слава, обеспечить помощь и охрану от всякого рода приставал, которые появятся немедленно, едва они увидят нашу Настю.

– Ничего, – гася очередную сигарету в пепельнице, услужливо предоставленную ей официантом в порядке исключения, заметила Масловская, – их разочарование будет неожиданным.

В ресторане вообще-то было запрещено курить, но перед такой обаятельной дамой, перед генеральскими мундирами устоять было нельзя, да и притока народа, как уже замечено, еще не наблюдалось.

Грязнов с Турецким бегло переглянулись, пряча улыбки: у Насти, что было им хорошо известно, настоящий мужской характер – жесткий и требовательный. И голос она имела достаточно громкий, чтобы, не вдаваясь в лишние объяснения, заставить человека делать только то, что ей в данную минуту нужно. И чтоб никакой самодеятельности. Она бы никогда, например, не стала генеральшей, но вот генералом – однозначно. И при всем этом – пленительное изящество движений, покоряющая женственность, мягкость. Те же, кто снисходительно протягивали к ней руки, обманутые кажущейся доступностью, а таких находилось немало, очень скоро убеждались в глубокой собственной неразумности.

– Значит, с этим вопросом ясно, – как бы подвел итог Турецкий. – Теперь по поводу повторных экспертиз. У вас тут, Борис Егорович, в принципе, имеются достойные кадры экспертов-криминалистов?

И сказано это было заметно напряженным тоном, на что Симагин с ходу отреагировал:

– Не раздражайтесь, Александр Борисович, в принципе – есть. Но… если уже одни результаты экспертизы, можно сказать, прилюдно похерили, то что остается делать остальным специалистам? Получается, речь теперь можно вести лишь о независимой экспертизе, какую, я думаю, будет по своей линии проводить Анастасия Сергеевна. Кстати, по поводу медицины. Всем известно, и это было фактически официально заявлено, что судебно-медицинская экспертиза была проведена. А где ее результаты? Где экспертные акты? В деле их нет, я их не видел, хотя формально руковожу бригадой. Может, их видел Митрофанов? Смуров? Прохоров, наконец? Или наши руководители краевых силовых структур? Напрашивается вывод, что ее просто не делали. Ограничились внешним осмотром трупов и на том покончили.

– Но мы можем положиться на ваших криминалистов? – спросил Грязнов. – Неужели и этих вызывать из Москвы?

– Как говорится, для чистоты эксперимента… я бы вызвал.

– Слава, – поморщился Турецкий, – с этим тоже понятно. Надо, наверное, Мануйлова вызвать и нашего Сережу.

– Да уж, за этих можно быть спокойными. Тогда, если ты не возражаешь, мы бы с Галкой съездили в этот самый Рассвет, познакомились с народом, самолет бы поглядели. Настеньку можем по дороге забросить в клинику, ну и дать там соответствующие указания, чтоб оставить и ей небольшой люфт для демонстрации твердости своего характера. Как, Настя, ты не против?

– Я работать прилетела. Остальное меня мало волнует. Пусть они волнуются. Но если что, будьте на связи, хотя я не думаю…

– Ну а уж ты, Саня, представительствуй тут изо всех сил, отвлекай от нас внимание. А в Москву по поводу экспертов я сейчас же позвоню, чтоб они уже завтра были здесь. Теперь, как быть с транспортом?

– Я бы так поступил, – сказал Турецкий. – Прямо сейчас взял бы для вас прокатную машину. Здесь контора недалеко.

– Зачем? Вы можете в этой гостинице заказать, через сервис. Подадут прямо к подъезду, – объяснил Симагин. – Уж этот вопрос у нас в гостиничном сервисе хорошо отработан. По идее, если бы вы настаивали, я мог бы отдать вам свою машину, хотя мое прямое начальство будет точно против, но, в конце концов, наплевать… Только взять придется вам ее вместе с водителем. А в нем я не уверен, может быть помехой.

– Нет, этого не нужно. Прокатная вполне устраивает. Значит, закажем какой-нибудь подержанный джип, потом завезем Настю, дадим цеу местному медперсоналу и отправимся в Рассвет, – удовлетворенно закончил Грязнов и тут же вспомнил то, о чем думал, но забыл сказать Турецкому. Он отвел его чуть в сторону и шепотом сказал: – А ту информацию о родственных связях Смурова и Митрофанова я таки проверил. Тютелька в тютельку. Их жены – родные сестры. Но ты еще больше удивишься, когда я тебе скажу, что нынешняя супруга Смурова в недавнем прошлом была женой Сальникова. Они развелись несколько лет назад. Ничего себе узелок?

– Да это уже не узелок, Славка, – задумчиво произнес Турецкий, – а целый клубок… «друзей». Ладно, за информацию спасибо, надо обдумать… А я, с вашего разрешения, Борис Егорович, еще ненадолго вас поэксплуатирую, ладно? – вернулся к прежнему разговору Турецкий. – Завезите меня к Зинченко, в прокуратуру, а я там, у него, и возьму транспорт для себя и о помещении для работы бригады договорюсь. После чего начну наносить некоторые визиты. С губернатором познакомлюсь. Но вас уже трогать не буду. Ну а уж вы сами решите, стоит ли работать в нашей бригаде или лучше пока делать вид, что вы руководите прежней. Я имею все полномочия включить вас одного, скажем, в состав нашей бригады. Это не шутка, я всерьез говорю. Но тут нам всем надо хорошо подумать по поводу вашей кандидатуры, как бы ненароком вам биографию не сломать. А ты, Слава, реши насчет того человека, про которого мы с тобой в Москве говорили. Ну и плюс наши ребята подъедут, когда там закончат. И успеют ли еще закончить раньше нас – тоже вопрос. Дополнения, возражения есть? Нет? Тогда приступаем. Борис Егорович, вы сами понимаете…

– Могли бы и не говорить, Александр Борисович, – нисколько не обиделся Симагин.

– Ну, и считайте, что я ничего не сказал. Даже и не подумал. А если ваше начальство станет домогаться, что не исключено, я думаю, вы можете им всем отвечать однозначно: никаких общих встреч не будет. На основании выданных ему высшей инстанцией полномочий Турецкий решил разговаривать с каждым отдельно и только в официальном порядке, под протокол. То есть фактически намерен самым подробным образом допросить всех имеющих, пусть и косвенное, отношение к авиакатастрофе, не обращая внимания на чины и должности. И в первую очередь тех, кто был в аэропорту в тот вечер, готовя встречу министру. Вот и пусть покрутятся, поежатся в ожидании. А мы торопиться не будем, дадим им время договориться между собой, если еще не успели. Тотальная ложь имеет один существенный недостаток, как я заметил из собственной практики. Невозможно договориться врать всем одинаково по любому вопросу, без исключения. Поэтому достаточно проявиться хотя бы малюсенькому отклонению по существу вопроса, как тут же начинает срабатывать эффект горной лавины, которая, в свою очередь, не может быть управляемой.

– И вы уже знаете, на чем их можно взять? – усомнился Симагин.

– А интуиция зачем нам Богом дана, уважаемый Борис Егорович? Или вы полагаете, что это от лукавого?

– Вот ее я не имел в виду.

– А зря… У меня сложилось впечатление, что у вас тут все как-то уж больно круто завязано, стянуто в какой-то тугой узел. Причем не естественный, а припахивающий искусственностью, фальшью, что ли. Знаете, у фокусников есть подобные загадки для зрителей. Веревка вся так закручена, запутана, в такие узлы затянута, что иному неискушенному кажется, будто ее никогда не распутать. Ну, типа того мифического Гордиева узла, который можно лишь мечом разрубить. А на самом деле надо просто отыскать почти незаметный кончик и несильно потянуть за него. И узел сам распадется. Не видали таких фокусов?

– Не приходилось. Но, во всяком случае, о чем-то подобном слышал.

– Вот и хорошо. Значит, побудете пока зрителем.

– Да я вот решил…

– Не торопитесь. Вечерком, если у вас не появится каких-нибудь неожиданных осложнений, можем встретиться. А пока предлагаю небольшую игру. Молчание в машине будет выглядеть слишком подозрительно. Поэтому я вам стану, если не возражаете, задавать вопросы относительно тех лиц, которые могли быть здесь, у вас, не заинтересованы в тщательном проведении расследования, а вы мне характеризуйте их. Но – с точностью до наоборот. Если он – жулик, говорите: честняга, каких свет не видывал. И так далее, понятно?

– А что, это может получиться забавно.

– Ага, и стукачу вашему крыть будет нечем.

5

Александр Борисович сидел напротив краевого прокурора Зинченко на обыкновенном стуле для посетителей. Сам же хозяин просторного, облицованного дорогими резными деревянными панелями, кабинета вальяжно расположился в своем широком кресле, сложив сцепленные пухлые пальцы перед собой, на груди, а если быть совсем точным, то на животе, составляющем вместе с грудью единое выпуклое целое, обтянутое синим сукном мундира. Он только встал, протягивая руку вошедшему Турецкому, даже не выйдя ради приличия из-за стола. И весь его вид точно соответствовал той краткой характеристике, которую только что дал, сидя в машине, Симагин. Турецкий прекрасно знал Зинченко, стараясь без острой служебной необходимости с ним не контактировать, и удивлялся точности наблюдений Бориса Егоровича: «Мягкий, совестливый, тонкий в обращении с подчиненными, безукоризненно честный и, наконец, компанейский человек. Можно сказать, душа в каждой компании, особенно среди тех, кто чином или должностью ниже его. С губернатором не ладит из принципиальных соображений. Словом, открытый человек».

А теперь оставалось только вместо каждого плюса поставить знак минус, и четкий портрет вельможного провинциального чиновника готов.

Интересно, о чем думал водитель Жора, у которого так и топорщились уши-локаторы, слушая такую характеристику?

Медленно и негромко, придавая каждому своему слову одному ему понятную значительность, Зинченко «знакомил» приезжего со сложившейся ситуацией в расследовании достаточно рутинного, увы, происшествия. Правда, закончилось оно трагически, а ведь не будь этого, собственно, и говорить было бы не о чем, кроме как о беспечной халатности тех служб, которые готовили самолет к дальнему рейсу, а также обслуживали его.

У Зинченко на погонах было по две генеральских звезды, а у Турецкого только по одной. И уже одно это обстоятельство позволяло краевому прокурору говорить с посетителем словно бы «через губу». Но, будучи опытным и не раз битым чинушей, исключительно в провинциальных условиях чувствующим себя богом-олимпийцем, он почему-то, тем не менее, не брал во внимание тот факт, что Турецкий – не только государственный советник третьего ранга, но еще и первый помощник генерального прокурора. А такой расклад менял диспозицию не в пользу прокурора края, каким бы необъятным в географическом смысле тот ни был. И, видимо, упускал бюрократическим своим умом еще одну деталь: над ним был еще и зам генерального прокурора по федеральному округу. А с «трехзвездным» Федюниным – это знали они оба, и Зинченко, и Турецкий, – спорить о чем-либо вообще было бесполезно. Почему ж забылось-то? Может быть, самое время напомнить?

Александру Борисовичу, в принципе, было, мягко выражаясь, наплевать на то, о чем думает в связи с авиакатастрофой краевой прокурор, он сидит в кресле, ему докладывают. А когда он слышит не то, что требуется, он, естественно, серчает. Обычная провинциальная картина. Но ведь речь началась не с общих и, кстати, весьма поверхностных положений, касавшихся расследования, а с чисто технической стороны дела. Турецкий начал не с вопроса «что вы по этому поводу думаете?», а с вежливой просьбы предоставить его бригаде в помещении краевой прокуратуры как минимум две удобные комнаты с сейфами и телефонами, а также в личное пользование руководителю бригады автотранспорт – на все время следственных действий в крае.

Вероятно, вот эта последняя часть фразы и задела ущемленное самолюбие прокурора. Он ответил, предварительно подумав, что с этими вопросами, наверное, можно будет найти взаимно приемлемое решение, а вот что касается собственно расследования, то оно фактически завершается, остаются малосущественные детали. И после этого развернул перед невольным слушателем картину собственного видения событий.

Турецкий слушал вполуха, прекрасно понимая, что ничего нового Зинченко не скажет. Однако время уходило зря. И он сделал нетерпеливое движение, чем привел прокурора в некоторое замешательство – тот конечно же не привык, чтобы его перебивали. Возникла неловкая короткая пауза, которой немедленно и воспользовался Александр Борисович:

– Значит, надо полагать, мы с вами обо всем договорились, Роман Владимирович? Я сегодня же передам генералу Грязнову и остальным сотрудникам, что они уже могут необходимые документы, в частности все без исключения материалы, которые успела собрать ваша оперативно-следственная бригада во главе с подполковником Симагиным, – так? – получить и немедленно приступить к изучению. Это хорошо, это оперативно.

Турецкий с любопытством взглянул на Зинченко, у которого на лице было написано откровенное непонимание того, о чем идет речь. Он-то излагал совершенно иное! Так о чем же речь?

– Да, и еще. Будьте добры, окажите такую любезность, дайте команду в «дежурку», чтобы там заранее приготовили ключи от комнат и от сейфов. А что касается наших с вами контактов, то я обещаю, что не буду без дела отрывать вас от решения ваших проблем. Ну а в случае необходимости я же всегда могу позвонить Федору Карловичу, – он имел в виду федерального прокурора – который полностью в курсе наших дел и забот.

Тут Турецкий крепко рассчитывал на Костю Меркулова, который обещал, что в трудную минуту Федюнин поможет бригаде, уж им ли не знать повадки Зинченко! Да и само упоминание федерального прокурора пришлось очень к месту, маленько сбило спесь с Зинченко.

– Так что, – не делая передышки, продолжил Турецкий, – я больше не буду мешать вам, Роман Владимирович, благодарю вас, вы и без того уделили мне достаточно внимания. А теперь по поводу машины. Чем я могу воспользоваться? Водитель мне не нужен, я сам давно за рулем, больше двух десятков лет. Права всегда ношу с собой. И тогда прямо от вас я отправлюсь к Прохорову. Да, извините, надо же ему позвонить, просто из вежливости, а потом, я не знаю, как проехать к его резиденции. Я могу воспользоваться вашим телефоном?

– Да, конечно, – не понимая, видно, почему он поддается такому нахальству, ответил прокурор. И вдруг его словно осенило: – Могу даже облегчить вашу задачу, нате вам прямую линию.

И Зинченко нажал одну из клавиш на селекторе. Послышались гудки, и Турецкий сообразил, что хитрый прокурор, словно бы нечаянно, включил громкую связь. Взять теперь телефонную трубку и вести разговор с губернатором без постороннего слушателя, было бы не очень ловко. Ну ничего, сам напросился…

– Слушаю, Рома, чего тебе? – раздался густой бас Прохорова, увидевшего, кто ему звонит.

– Это вас, Василий Игнатьевич, беспокоит помощник генерального прокурора Турецкий Александр Борисович. Звоню вам из кабинета Зинченко, чтобы выяснить, когда сегодня вам удобно будет назначить мне, так сказать, аудиенцию? Меня специально об этом предупредили, еще в аэропорту.

– Сегодня? – недовольно засопел губернатор. – А что так спешно? Горит, что ли? Или у вас других дел нет?

Александр Борисович уловил мелькнувшую ухмылку на мясистом лице прокурора.

– Именно. Надо не столько обсудить, сколько договориться о времени, когда нам с вами будет удобно провести допрос.

– Допрос?! – Губернатор подумал, что ослышался.

– Вы правильно расслышали, – спокойно ответил Турецкий, глядя на прокурора, глаза которого сузились и застыли в ожидании, как у хищника, узревшего желанную добычу, и добавил со смешком: – Только, ради бога, не пугайтесь. Это необходимая формальность, которой подвергнутся все встречавшие покойного министра в «Надеждино». Включая Митрофанова, Смурова, Горбенко и прочих. Просто у нас в терминологии есть не очень приятные выражения, а на самом деле – это обыкновенная, рутинная процедура. Да вот, я смотрю, и Роман Владимирович готов подтвердить. Роман Владимирович, не желаете сказать пару слов?

– Да, собственно… Да, процедура… В принципе, она вполне формальная, если иметь в виду…

– Но необходимая, – быстро закончил за Зинченко Турецкий. – Я считаю абсолютно неправильным начинать важнейшее расследование в этом городе, не встретившись и не переговорив предварительно с главой губернии. Я уж не говорю об обычной профессиональной этике. Вряд ли кто-нибудь поймет нас с вами и в Москве, я имею в виду Администрацию президента. Да ко всему прочему, это наша обычная практика, ничего экстраординарного тут нет, уверяю вас. Ну так как у вас со временем? Дело в том, что уже начиная с завтрашнего дня я буду чрезмерно занят и вряд ли смогу с ходу выбрать назначенное вами время. А сегодня вроде уже рабочий день кончается, и мне кажется, мы вполне могли бы уединиться, чтобы никто вам не мешал, на часок, максимум. Кстати, я здесь, в вашем краю, не впервые, но где находится резиденция, куда и получил уже от вашего имени приглашение, не знаю. Но, может быть, Роман Владимирович мне объяснит, как доехать? С ним мы уже договорились о транспорте и помещении для работы.

– Ну, раз вы уже все там обговорили, можно и увидеться. А с москвичами вы не хотите сперва?

– Я предпочитаю начинать с головы, Василий Игнатьевич.

– Ну, с головы так с головы, – уже добродушно заключил Прохоров. – Если не нарушаю ваших планов, подъезжайте часикам к шести. Роман объяснит куда. Рома, слышишь?

– Слышу, Василий Игнатьевич. Объясню.

Губернатор отключился, а Зинченко вопросительно уставился на Турецкого. Не знал, с чего начать? Эти его безмолвные пантомимы уже начинали надоедать.

– О машине, – напомнил Турецкий, поднимаясь и глядя на часы.

Прокурор неохотно снова нажал на селектор, видимо, секретарше. Подождал, пока она наконец включилась.

– Марина, позвони в гараж, пусть выделят помощнику генерального прокурора – вспомнил наконец! – мою «Волгу», ту, что стоит в резерве. Сопровождающий не нужен.

– Шофер – тоже, – подсказал Турецкий, и Зинченко послушно повторил:

– Шофер – тоже…

Резиденция была что надо. Трехэтажный коттедж в стиле «новой русской» архитектуры, то есть облицованный красной заморской керамической плиткой, с прибалтийской черепицей на изломанных скатах крыши, с мавританскими окнами и угловыми башенками, зачем-то украшенными рыцарской символикой, стоял на обширной поляне посреди настоящей тайги. Высокие кедры окружали этот сравнительно небольшой замок со всех сторон. Несколько в отдалении, среди зелени, прятались еще какие-то краснокирпичные, а также побеленные строения – хозяйственные службы. И вся территория резиденции была окружена двухметровой оградой из бетонных плит, какими огораживают секретные военные объекты. Железные, крашенные зеленью ворота растворились сами, наверное, с пульта охраны последовала команда, когда Турецкий, выйдя из машины, нажал кнопку звонка. Его даже не спросили, кто он и зачем приехал. Значит, уже ждали.

Произнеся это про себя во множественном числе, Александр Борисович даже и не предполагал, насколько оказался прав. Его действительно ждал не один губернатор, а целой компанией – Прохоров, Смуров и Митрофанов. Такая вот, понимаешь ли, троица, которая, возможно посовещавшись, решила, что троим легче будет «отбрехиваться», а при нужде и поставить Турецкого на место, если он станет угрожать, будто может им – это им-то! – учинять какие-то допросы. Нет, этот деятель из прокуратуры явно зарвался, какими бы полномочиями он ни обладал. Именно эта злорадная самоуверенность и была написана на их лицах, когда Турецкий вошел в сопровождении здоровенного охранника в большой холл на первом этаже.

Непонятно, чем это можно объяснить, но Александр Борисович, еще только подъезжая к резиденции, был почему-то уверен, что нечто подобное и должно случиться. Уж слишком легко губернатор согласился на встречу. Попутно и выплыла в памяти характеристика Симагина.

Прохоров «мягок, вежлив, обходителен, по-своему прямолинеен – что на уме, то и на языке, абсолютно лишен честолюбия и снобизма, обожает своих избирателей не только в год выборов, а каждодневно, постоянно заботясь о нуждах населения, прост в общении с сильными мира сего, не любит загадывать наперед…». Ну и прочее в том же духе. Словом, прекрасный портрет настоящего, земляного, что называется, от сохи самодура, возможно, сильного своими коммерческими связями, важными партнерами и их серьезной финансовой поддержкой. При этом не лишен, однако, определенных дипломатических навыков и владеет конъюнктурой. Иначе не нравился бы кое-кому в кремлевской команде. Но, кажется, с последним проектом, который летел защищать и отстаивать сюда министр Сальников, у Прохорова вышла промашка. Либо собственные амбиции взяли верх. Амбиции, клановые интересы, региональный патриотизм. Но гибель министра вряд ли соответствовала его приоритетам. Хотя, с другой стороны, не принимая никакого личного участия в устранении неугодного чиновника, Прохоров вполне мог дать свою отмашку: делайте, мол, что хотите, знать ничего не желаю, но препятствие на пути моей собственной экономической политики устраните. А уж как вы это станете делать, меня не касается. И тогда такая позиция, в общем-то, полностью соответствует нарисованному Симагиным портрету главы края. Нет, скорее, хозяина края. Его же, кажется, медведем зовут, и не за принадлежность к известной партии, а за конкретные свойства характера.