Текст книги "Отмороженный"

Надо полистать газеты тех дней. Мне все больше кажется, что шум по поводу партийных денег был призван отвлечь от денег настоящих. Может, я не прав. Но проверить стоит.

– Итак, на чем мы остановились? – спросил я.

– На том, что тебе следует поговорить с Савранским по поводу беспроцентного кредита для строительства личной дачи, – ответил Слава. – И заодно расспросишь его про Салуцкого. Банкиры не любят говорить о коллегах. Тем более о мертвых…

10

– …Или ничего, или только хорошее, – сказал мне банкир Савранский. – Помните это древнее изречение?

– Боюсь, это будет продолжаться, – сказал я. – И еще больше будет тех, о ком не говорят ничего либо только хорошее.

– Это намек? – поднял кустистые брови Борис Львович. – Запугиваете?

– Пытаюсь вычислить вашего потенциального убийцу.

– Ну что ж, – весело сощурился Савранский. – Поскольку вы меня уже числите трупом, значит, меня это правило не касается. Поговорим о мертвом банкире. С Семой Салуцким меня познакомил уже известный вам помощник министра Сережа Горюнов. Вам это ничего не говорит?

– Ничего, – пожал я плечами. – Кроме как о разносторонности интересов этого молодчика. Распространяются ли они на вооруженные силы, вот вопрос. И если да, то в какой именно области.

– Сема был жалок, – продолжал Борис Львович. – В каком-то пальтишке на рыбьем меху, несмотря на холодный октябрь.

– Девяносто первого! – не преминул я щегольнуть своей осведомленностью. Но он оставил успехи моей эрудиции без внимания.

– Кажется, они были заядлыми картежниками, – продолжал Савранский. – Работали в паре. Но нарвались на более умелых шулеров. И когда вконец разорились, к тому же будучи изрядно побиты, то пришли к выводу, что неплохо бы иметь свой банк. Чтобы играть дальше.

– А вы, позвольте спросить, откуда знаете господина Горюнова? – перебил я Савранского.

Он, по обыкновению, сощурился. Не твое собачье дело, как бы говорил его прищур. Но ответил достаточно вежливо, хотя и сухо:

– Меня познакомил с ним генерал Тягунов, известный вам по вашему расследованию. Вам достаточно этого объяснения? Или следует добавить, что мое знакомство с господином Горюновым вовсе не означает, будто я имею с ним что-то общее?

– Мне достаточно, достаточно… – поднял я руки вверх.

– Кажется, Бертольт Брехт сказал: что значит ограбление банка по сравнению с его основанием? – продолжал Борис Львович. – Вы, кстати, не хотите чаю? Кофе?

Я пожал плечами. Он нажал кнопку на своем громоздком селекторе и снова раскурил громадную сигару, отчего пепел с его жилета осыпался на палас.

– Сонечка, деточка, два кофе – мне и господину сыщику… Нет, не Шерлоку Холмсу, говорил уже, Шерлоку Холмсу ты принесла бы горячий пунш и плед на ноги.

– Она у меня любит детективы, – сказал он мне, отпустив кнопку. – И в каждом вашем коллеге ей чудится герой Конан Дойла. Вы, кстати, не обиделись, когда я сказал, что вы не Шерлок Холмс?

– Ничуть. Мне вполне достаточно того, что я Турецкий.

– Вы хотя бы существуете в реальности, – вздохнул Савранский. – А тот существовал в воображении очень среднего писателя.

– Поди знай, что хуже, – заметил я.

– Так на чем мы остановились? – спросил он.

– На высказывании Брехта, – напомнил я. – Дескать, куда грабителям банков до их основателей.

– Вот именно! – сказал он. – Так вот, не прошло и месяца, как Сема Салуцкий снова заявляется ко мне – одетый в клубный пиджак, с бабочкой, хорошо откормленный – и предлагает сотрудничество. То бишь предлагает кредит. Представляете?

– Мне еще никто не предлагал, – ответил я. – Так что невозможно представить. Но откуда у Салуцкого появились деньги?

– Спросите чего полегче. Я все больше подозреваю, что, спрашивая о Салуцком, вы на самом деле эти вопросы обращаете ко мне.

– Вас еще не убили, – напомнил я.

В это время в кабинет вошла давешняя Сонечка с подносом, на котором стояли две чашки кофе. Ее личико опухло от слез. Она поставила поднос на стол, выплеснув при этом из чашек довольно много ароматной жидкости, и склонилась к уху дяди.

– Ты меня разоришь! – с чувством сказал он, доставая мятую ассигнацию. Потом спохватился, узрев в ней российские десять тысяч, достал зеленую банкноту.

– Моя племянница, – сказал он, глядя ей вслед. – Впрочем, я уже вам о ней говорил.

Я кивнул, взял приличия ради чашку, в которой не было почти ничего, кроме кофейной гущи.

– Что бы вы могли сказать о связях Салуцкого? – спросил я. – Про генерала и его помощника я уже слыхал. Быть может, он отмывал чужие деньги?

– Бабки, вы хотите сказать, – улыбнулся мне Савранский, снова сощурившись. – Приятно говорить с человеком, сохранившим, несмотря на профессию, остатки воспитания. Если бы вы сказали: бабки, я спохватился бы, взглянув на часы, и сослался на занятость. Видите ли, Александр… – он заглянул в какую-то бумажку, – Борисович, Салуцкий мертв, но жив его банк, имеющий какую-никакую репутацию в деловом мире. И подрывать ее дальше – не в моих правилах.

– Об этом никто не узнает, – сказал я, с трудом проглотив кофейную гущу.

– Не сомневаюсь, – ответил он. – Но я-то знаю.

– Вас никто не убьет, – заверил я. – Почему-то мне так кажется.

– Наверно, не за что? – пожал он плечами. – И потому я не держу телохранителей, как другие, если вы успели заметить.

– И все же я бы на вашем месте поостерегся. А каков оборот банка «Лютеция», хотя бы примерно, вы можете сказать? И на чем держится его благополучие?

Он развел руками.

– Сия тайна велика есть! – сказал он. – Откуда сегодня берутся большие деньги? Наркотики, оружие, редкоземельные металлы, которые дороже золота. Я делаю свои деньги на финансовых операциях. На чем их делают остальные, могу только догадываться. – И выразительно посмотрел на часы. Те немедленно отозвались бронзовым, исполненным речной свежести, звоном. Итого – три пополудни. Пора закругляться. И так отнял у занятого человека массу времени. Но я и ухом не повел, делая вид, что всецело занят своим кофе. Кстати, Борис Львович к своей чашке так и не притронулся.

– Еще один вопрос с вашего позволения, – сказал я. – Вы ведь очень любите детей, не так ли?

– Если вы о Сонечке, то это мой крест, – вздохнул он.

– Я о вашем сыне. – Это я показал свою осведомленность, почерпнутую из справки МУР, о банкире Савранском.

Он привычно сощурился, прежде чем ответить.

– А что вас, собственно, интересует?

– Ничего особенного. Это ведь не допрос. Это частная беседа, как и было обусловлено…

– Я все понял, – кивнул Савранский. – Марк призывного возраста. И мне, как отцу, не безразлично, где и как ему придется служить. Вы это хотели услышать?

– А как же институт? – удивился я.

– Вам хорошо, у вас девочка, в армии не служить.

Савранский озадачил меня: откуда такая осведомленность? А он продолжал жаловаться на сына:

– Этот шалопай бросил институт, решил заняться журналистикой. Вернее, влюбился в одну девочку, которая учится на журналистском факультете. Она его благословила. И еще сказала, что когда он попадет в Чечню, то должен ей оттуда присылать свои материалы – очерки, наблюдения… Как вы думаете, Александр Борисович, жизнь собственного ребенка стоит миллион долларов?

– Безусловно, – сказал я. – Особенно когда этот миллион есть.

– Сейчас вы мне скажете, что за него пойдут служить другие! – раздраженно воскликнул он. – У тех других есть свои родители, скажу я вам. И если все помалкивают, глядя на то, что там творится, – это не значит, что судьба моего сына для меня столь же безразлична!

– А как же сын генерала Тягунова? – спросил я. – Все-таки папа – замминистра. А парень в Чечне.

– Это настоящая семейная драма, – махнул рукой Борис Львович. – Даже не спрашивайте… Вы интеллигентный, порядочный человек, у вас работа такая, я все понимаю, но есть же предел. Я имею в виду изболевшееся отцовское сердце. Я неплохо знаю эту семью, уж поверьте, это достойные люди, хоть и в разводе, жена ночи не спит, плачет, не зная, где сын, что с ним. Ведь ни весточки не прислал, представляете? А как пропал, так бедные родители отчаялись, не знают, что и думать. Чеченцы, кстати, предлагали за выкуп его отдать. Но оказалось, речь шла совсем о другом парне.

– Однако это не мешает Геннадию Матвеевичу строить дачу, – заметил я.

– Да оставьте его в покое с этой дачей, – с досадой сказал банкир. – Он ее пальцем не коснулся. Строительство началось давно, когда с Пашей, сыном, все было в порядке, когда он учился здесь на высших курсах, был лучшим из лучших, за что ему дали капитана. Вот тогда у него с отцом и произошла размолвка. Тоже, как вы, стал укорять… Мол, офицерам жить негде, а ты хоромы возводишь. Семья должна быть на первом плане, вот чего мы никак не уразумеем. Семья – высшая ценность! А не родной коллектив, который вывел меня в люди. Отец говорит ему в шутку, конечно, у тебя жена вон какая, наверное, внуков будет полно. Куда я их вывезу? Вы не видели, кстати, бывшую уже супругу Паши Тягунова? Хотя бы на фотографии?

– Не пришлось как-то, – ответил я.

– А я, увидев ее впервые, потерял всякий интерес к журналам «Плейбой» и тому подобным!

– А раньше интересовались? – полюбопытствовал я.

– Ну я все-таки – мужчина, – расправил он плечи. – И еще кое-чего о себе понимаю. В наше время мы много чего с вами не посмотрели, много чего пропустили. Вот и приходится наверстывать.

Он поднялся из-за стола и проводил меня до двери.

– Всегда к вашим услугам, – он учтиво склонил голову. Я снова ощутил его потное рукопожатие. – По любому вопросу… – И прижал руки к сердцу.

11

Пресс-секретарь вице-премьера Федор Земляков был обаятелен и лучезарен. Женщины-журналистки окружили его и не отпускали, продолжая задавать вопросы уже не по существу. После надутых и чрезвычайно серьезных по отношению к себе и своей миссии чиновников правительства новый пресс-секретарь был просто душка. Он еще моргал и вздрагивал от вспышек блицев, терялся, когда пригожие девицы с блокнотами и диктофонами нахально расспрашивали его о личной жизни и прежнем месте работы.

Женат, двое детей, очаровательные такие девочки, а работал в комсомольском аппарате, потом в органах… Нет, в газете никогда не работал. И в кино никогда не снимался, несмотря на предложения модных режиссеров. Предпочитает шатенок. Но если блондинка окажется на высоте… Он смущенно улыбался, а журналистки, среди которых блондинок было большинство, радостно смеялись.

Такой молодой и непосредственный – просто прелесть!

Пресс-секретарь так и вышел из «Белого дома» в их окружении. Они проводили его до самого автомобиля, продолжая спрашивать уже Бог знает о чем.

Возле машины он повернулся к ним лицом, спиной – к гостинице «Мир». В перекрестье прицела была видна лишь верхняя часть его спины и головы, непокрытая, несмотря на непогоду, голова с модной стрижкой. Оставалось дождаться, для верности, когда утихнет порыв ветра.

В том, что его продержат, задавая вопросы, еще пару минут, снайпер не сомневался. Он затаил дыхание, плавно подвел спусковой крючок винтовки к той грани, которая отделяет бытие от небытия.

Потом так же плавно дожал крючок до конца. Приклад знакомо толкнул в плечо. Перекрестье, как обычно, чуть дернулось вверх, а цель, как всегда, медленно осела, исчезая из поля зрения.

Окружающие сначала не поняли, что произошло. У кого-то нашелся нашатырь, кто-то стал растирать ему виски, приговаривая: «Ну как девица на своем первом балу. Достали мы его, девоньки…» И тут же кто-то вскрикнул, увидев кровь на пальцах, когда убитого попытались приподнять.

Так или примерно так увиделась мне картина происшедшего.

Пуля, как и в случае с банкиром Салуцким, вошла под основание черепа. При этом жертва не успевает даже почувствовать боли, ее лицо остается спокойным. Как будто человек теряет сознание. И его даже какое-то время пытаются привести в чувство. На этом стрелявший выигрывает несколько драгоценных минут.

Хотя, возможно, это мои домыслы, и не более того.

Как и в случае с Салуцким, выстрел был произведен издалека и вряд ли его кто слышал.

Да, я был уверен, что стрелял тот же киллер. Понятно, что следовало бы дождаться результата баллистической экспертизы. Допросить всех, кто что-то видел или слышал. Но я с некоторых пор больше доверяю своей интуиции.

Раз за разом я просматривал видеоролики, снятые на месте убийства. Снимали, конечно, с другой целью. Три камеры работали на свои программы. Теперь они работали на меня.

Когда я сказал Косте Меркулову о своей догадке, он первым делом задался вопросом: а что эти жертвы связывает? На первый взгляд – ничего.

– Учти, – сказал я ему. – Пока эти связи не обнаружатся, будут новые убийства.

– Типун тебе на язык! – рявкнул Меркулов. – Значит, берешься?

– Один я не справлюсь.

– Считай, что Грязнов с его МУРом у тебя, – кивнул Меркулов, что-то записывая. – С его министром я договорюсь.

– Они там в МВД за Славу с некоторых пор держатся. Как неверная жена за рога разбогатевшего супруга, – сказал я.

– Общественный резонанс, – развел он руками. – Министры тоже смотрят телевизор. Их референты и советники, полагаю, раз за разом. И каждый представляет себя на месте убитого. Так что Слава уже в твоей команде. Еще кто тебе нужен?

– Следователь Коля Могилинец, он постоянный член моей следственной группы. Да и, пожалуй, ты, – сказал я. – И еще бы парочку таких, как ты. Работы хватит всем.

– Насчет Могилинца договорились, он у тебя. А я и так у тебя в кармане, – кивнул он, снова что-то записывая. – С некоторых пор. Хотя из кабинета почти не выхожу. Все?

– Есть в городской с месячным стажем службы Фрязин Володя. Он начинал дело об убийстве банкира Салуцкого. Смышленый малый, но нуждается в чутком руководстве. Я беру его в свою группу. Пока достаточно… Ну и бюро судмедэкспертизы и криминалистическая лаборатория – само собой. Чтобы мои задания выполнялись по первому требованию. Бросали все и занимались только моими материалами. Для начала мне завтра же нужно заключение баллистической экспертизы. И пусть сравнят баллистику по всем похожим случаям. Не исключаю, что это одна винтовка, один стрелок.

– В гостинице был? – спросил Меркулов.

– Пока нет. Там работают дежурный следователь и муровцы Грязнова. Я обещал прийти к окончанию осмотра.

– И рукой мастера сделать завершающий штрих, – кивнул Костя, продолжая что-то записывать. – Отклоняешься ты от предписаний процессуального закона: следователь должен производить осмотр места происшествия по своему делу.

– Это ты верно сказал. А что ты там все время пишешь? – поинтересовался я. – Память подводит?

– Поедем вместе, – оторвался он наконец от своей писанины. – Я помогу тебе в беседе с людьми из «конторы». «Большой брат» непременно сунет свой нос в это дело.

Через полчаса мы уже входили в здание гостиницы «Мир». Врио начальника МУРа Грязнов был уже там. С озабоченным видом препирался с каким-то плечистым штатским. Наверняка из службы охраны президента. Наверное, те уже выявили тенденцию – сначала поубивают пресс-секретарей, а потом окажется в опасности объект их охраны.

– Никто из персонала ни черта не видел, не слышал, – сказал Слава Грязнов после того, как Костя представился присутствующим. Да, собственно, он был в генеральской форме госсоветника юстиции второго класса. За версту видно: большой начальник!

– Покажи мне их, – сказал я Славе. – Можно где-нибудь переговорить, чтобы посторонние не совали свои длинные носы в нашу работу?

– Александр Борисович Турецкий! – торжественно провозгласил и одновременно представил меня Костя в ответ на недоумение представителей «конторы», вызванное моей наглостью. – Тот самый, да-да, вы не ошиблись…

В свою очередь мужики из ФСБ представились, назвали свои фамилии и должности.

После этого вопросов уже не возникало. Ребята с Лубянки пусть с неохотой, но отдали мне на растерзание портье, дежурившего в тот вечер, а также дежурных по этажам, начиная с пятого. Хотя, на мой взгляд, выстрелить вполне могли и со второго.

– А швейцар? – спросил я. – Кто-то же стоял у вас в дверях в тот день.

– Он болен, – сказала одна из дежурных. – Сидит дома с температурой.

– Тогда вы мне тоже не нужны, – сказал я. – Вас допросит мой помощник Фрязин. Конечно, вы ничего не видели, я ничуть не сомневаюсь… Ведь в это время шли сериалы, не так ли? А киллеры их не смотрят. Профессия не позволяет. А вот вы, – я указал на портье, немолодого уже человека, сохранившего выправку и достоинство во всем своем облике, – вы мне нужны. Вас я допрошу сам. Подождите меня там, – я махнул рукой в сторону лифта.

Потом обратился к парням из ФСБ, как меньший брат к «братьям старшим». Хотя, с чего вдруг они старшие? С тех пор как убрали памятник «основателю», заслонявшему им вид на окружающий мир, они, вопреки законам оптики, не стали видеть лучше.

– У меня и к вам будет парочка вопросов… – обратился я к старшему из них, генерал-майору Черкасову.

Он молча указал в сторону двери за спиной дежурного администратора, где чекисты разбили свой временный штаб.

В этой небольшой комнатке сидели молодые люди в штатском. Встретили они меня довольно дружелюбно.

– Преступник стрелял, когда уже было достаточно темно, – сказал я. – Как по-вашему, он воспользовался инфракрасным прицелом? Я почему спрашиваю – на мой взгляд, вещь весьма громоздкая, чтобы оставаться незамеченной, когда ее тащишь в лифт или по лестнице.

– В этом не было необходимости, – сказал генерал-майор Черкасов. – Убитого окружали телеоператоры, их переносные юпитеры освещали его со всех сторон.

– Все так, – согласился я. – Но ведь стрелявший поджидал жертву. Он не мог знать, что увлеченные дамочки кинутся со своими камерами сопровождать его до самой машины. Во всяком случае, на его месте я на это не стал бы рассчитывать.

Чекисты переглянулись. Похоже, им не пришло это в голову. Ночной прицел – вещь довольно громоздкая. Плюс винтовка, пусть даже разобранная. В чемодане, конечно, можно уместить. Но больно тяжел такой чемодан. Под его тяжестью можно изогнуться. А это всем будет заметно.

Вот если носильщик понесет, то в гостинице такого класса он будет незаметен, даже под тяжестью нескольких чемоданов. На него не обратят внимания. Но вряд ли ему доверят нести такую поклажу. Он же вполне может запомнить господина, доверившего ему эту ношу. Значит, киллеру пришлось тащить самому. Значит, он был очень сильным человеком, если удалось не показать вида, как тяжело нести…

Так или примерно так рассуждал я, спрашивая о ночном прицеле.

– Пока что это все мои домыслы, – сказал я. – Но мне хотелось бы знать, сколько весит такая винтовка, предположительно Драгунова, с таким прицелом плюс глушитель?

– Если наша конструкция, то довольно много, – сказал Черкасов. – Если западногерманская, – он до сих пор не мог привыкнуть, что нет уже двух Германий, – то намного меньше.

– Остановимся на нашей, – сказал я. – Вы сами понесли бы этот чемодан или отдали носильщику? Учтите при этом, что вы – лощеный господин, не носивший ничего тяжелее «дипломата» с ценными бумагами. Такова ваша роль.

Парни из ФСБ смотрели мне в рот. Обучали их, ясное дело, другому. И получше, чем нас. И на свою беду, они были отличниками боевой и политической подготовки. Поэтому искусство перевоплощения для них было недостижимо. И потому представить себя кем-то другим было выше их возможностей.

– Благодарю, – сказал я, чуть поклонившись. – Если позволите, я хотел бы переговорить с портье гостиницы.

И вышел из комнаты, чувствуя, как они смотрят вслед. Очень полезно произвести впечатление на этих ребят. В другой раз пригодится, когда снова столкнемся нос к носу.

С портье, фамилия его была Бычков, мы вошли в кабину лифта. Всем другим было предложено воспользоваться другим лифтом. Или, на худой конец, лестницей.

– Вы не заметили господина, хорошо одетого и потому мало чем отличающегося от прочих ваших гостей, несшего довольно тяжелый чемодан? – спросил я.

– Не припомню, – пожал он плечами. – Такой бы бросился в глаза.

– Вот именно, – сказал я.

Судя по углу пулевого отверстия, выстрел мог быть произведен, начиная с пятого этажа. С него мы и начали.

Дежурная по этому этажу шла впереди нас, открывая номера с окнами на «Белый дом». Почти все комнаты были пусты. Кто здесь живет, спрашивал я, давно ли въехал.

Я понимал, что зря трачу время. Убийца вполне мог открыть отмычкой любой из номеров, точно зная, что хозяин будет отсутствовать. Скажем, спустился в ресторан. Или, скорее всего, проследит, как тот уедет к валютной проститутке. На ночь.

Но кто в этом добровольно признается? Клиент – никогда. А вот путана – вполне. Особенно если хорошо попросить.

Можно, конечно, стрелять в торце этажа, с балкона, но это опасно. Могут заметить, несмотря на прикованность к сериалу, хотя бы во время показа рекламы.

Из номера – самое милое дело. Лично я бы стрелял именно с пятого этажа. Так ближе, так виднее. Прицел действительно можно сменить на обыкновенный, оптический, едва заметив, кто сопровождает объект, со всеми телекамерами, юпитерами и фотовспышками. Для профессионала операция по смене прицела – секунды. И пока бедный малый красовался возле своей машины, отвечая на вопросы обступивших журналисток, вполне можно было все успеть.

Итак, картина ясна. Дежурная и горничные смотрят «Санта-Барбару», хозяин номера снимает на ночь проститутку и уезжает к ней, дабы не засветиться, убийца все это видит, он давно все просчитал, включая время пресс-конференции, и поскольку все, так или иначе, шло по его плану, очутился в комфортном номере гостиницы и стал дожидаться выхода объекта из «Белого дома».

Еще он должен был знать, где находится машина с водителем в ожидании патрона. Значит, давно за ним следит? Как давно? Сколько дней или недель?

И еще – имеется ли в этом случае последовательность убийств? И кто следующий? Кстати, чем больше «следующих», тем яснее становится закономерность.

Вопросов уйма! Ответов пока нет. Одни предположения и догадки. А вдруг все не так? Интуиция интуицией, а факты фактами. Против них не попрешь.

Так рассуждал я, поднимаясь вместе с портье с этажа на этаж. И понимая, что только зря теряю время. Если убийца собирался уйти незамеченным, то ему нужна была дорога до выхода как можно короче.

Кончится сериал, все придет в движение, будут хлопать двери, выглядывать люди…

– Какой сериал вы смотрели в тот вечер? – спросил я у дежурной восьмого этажа. – Ну самый интересный, который всегда обсуждаете?

Она застенчиво улыбнулась, почувствовав в моем вопросе некую снисходительность.

– «Новая жертва».

– А не «Санта-Барбара»? – удивился я.

– «Санта-Барбара» начинается полдевятого, – продолжала она смущенно улыбаться, – а «Новая жертва» заканчивается в начале восьмого. Вас ведь это интересует?

Прокол. Это называется проколом, Александр Борисович! Ну конечно, все произошло именно около семи вечера. Надо было не полениться и заглянуть в программу передач, как это сделал убийца.

Итак, у него оставалось не больше пяти минут после того, как он сделал выстрел. Ахи и охи на месте гибели пресс-атташе начались на три минуты позже. Значит, у него было примерно восемь минут.

Быстро идущего человека с чемоданом все заметят, даже если не все его надолго запомнят. К тому же лифты могут быть заняты. Все начнут спускаться вниз, на ужин. И тесниться с ними вместе – никакого резона.

Итак, это произошло все-таки на пятом этаже, тут надо отдать должное «старшим братьям». С пятого за восемь минут вполне можно успеть спуститься.

– Вы сами-то смотрите эти сериалы? – спросил я Бычкова, вспомнив громадный телевизор в вестибюле, такой же видел и у Горюнова.

– Так, одним глазом, – сказал он. – Народ собирается, смотрит, мне не все видно, но, в общем, я в курсе событий.

– Значит, могли пропустить… – вздохнул я.

Мы спускались на нижний этаж. Кабина бесшумно скользила вниз. Я посмотрел на часы. Три-четыре минуты, не больше. Потом можно не торопясь выйти.

– Но если бы кто-то выходил с чемоданом…

– Я бы заметил, – прервал он меня.

Я посмотрел ему в глаза. Не факт, конечно, но похоже на то – заметил бы.

– А если бы чемодан нес ваш сотрудник?

Тут Бычков замялся. Тоже понятно. Замечается лишь то, что выпадает из стеореотипа. Носильщик, бой, несущий чемодан за гостем, – вполне обыденная картина.

– Разве тот, кто уходит с вещами, не должен подойти к вашей стойке? – спросил я на всякий случай.

– Не обязан, – ответил он.

Верно. В советских гостиницах, я имею в виду прошлые времена, такой гость не сделал бы и шага к выходу. Его бы остановили бдительные администраторы со швейцаром.

А тут – гуляй, ребята! Иди куда хошь, неси что хошь. Полное доверие к клиенту. Тем паче – иностранному. А таких здесь большинство.

Зайдя за стойку, я записал показания Бычкова.

Внизу меня ждал сюрприз. Только что я вспомнил о помощнике министра Горюнове, а он тут как тут. Вернее, я вспомнил о его громадном телевизоре. А он объявился сам. Будто я послал ему телепатический сигнал.

– Что-нибудь случилось? – спросил я, поздоровавшись.

– Какой ужас, – вздохнул он. Глаза его блуждали, как если бы несчастье произошло при нем и только что. – Он тоже был моим знакомым, – выпалил он, – как и Салуцкий!

Я с интересом посмотрел на него. Похоже, он начинал мандражировать. Когда я познакомился с ним впервые, он показался мне более самоуверенным и хладнокровным при всей своей раскованности.

Сейчас от всего этого не осталось и следа. Похоже, он прибежал ко мне искать защиты. Похоже, он тоже стал задумываться над роковым вопросом: кто следующий?