Текст книги "Отмороженный"

16

На другое утро после охоты с последующим застольем генерал Тягунов проснулся не в лучшем расположении духа. Головка бо-бо, во рту стройбат ночевал. По стене важно шествовал, почесываясь, длинный рыжий таракан. Черт знает что! Охота – дело хорошее, но после подведения итогов. Нельзя начинать с того, чем следует заканчивать. Попробуй теперь укажи на существующие недостатки. Не так поймут. Начнут интриговать. Чего доброго, отошлют в столицу рапорт об аморальном поведении инспекторов Генштаба. И что это за малый все время крутился под ногами и не знал, как угодить? Вернее, знал. И даже очень хорошо знал.

Генерал посмотрел на часы. Девять ноль-ноль. Уже должен прибыть полковник Романов и сопроводить комиссию в огневой городок на стрельбы. Мол, вчера было все снегом занесено, сегодня должны бы расчистить.

Ну-ну… Одевшись, Геннадий Матвеевич вышел в коридор гостиницы. Подчиненные уже стояли там. Он хмуро, ни на кого не глядя, поздоровался.

– Запаздывает, однако, полковник Романов, – сказал кто-то.

– Возраст! – откликнулся другой. – К тому же жена молодая. Любит утром понежиться. А сам у стенки спит… Пока перелезет, вот минут десять добавь.

Все натужно рассмеялись бессмертному солдатскому анекдоту. Надо же как-то убивать время…

Тем временем Сережа Горюнов убивал время по-другому. Он подъехал к КПП на командирском «газике» и потребовал, чтобы открыли ворота. Дневальный замешкался. Сережа выскочил из машины, свежий, подтянутый, хорошо выбритый, в неизменном полушубке, и вдруг встретился взглядом с небритым сухим брюнетом, стоящим без шапки по другую сторону ворот. Сережа почувствовал, как у него похолодело внутри, под ложечкой, – по усам он узнал своего «ангела-хранителя».

– Здорово, земляк! – приветствовал брюнет хриплым голосом. – Не узнаешь, дорогой?

– Что значит – не узнаешь! – растерянно воскликнул Сережа, оглянувшись на неопрятного дневального, прислушивающегося к их разговору. – Свистунов! Почему посторонние возле части?

– Да я им уже сказал… – лениво произнес дежурный по КПП. – А они отойдут, потом снова приходят.

Только сейчас Горюнов заметил еще одного, с непокрытой головой, прикуривающего у какого-то солдатика возле дверей КПП.

– Служишь теперь, да? – усмехнулся «ангел-хранитель». – Молодец! На самолет не сел, думал, не найдем тебя?

– Сейчас же убрать от ворот посторонних! – повысил голос Горюнов. – Вы слышали, что я сказал?

Дежурный прапорщик сумрачно посмотрел на всесильного писаря строевой части, с которым прежде служил в одной роте и которому вроде бы не должен подчиняться. Но лучше не связываться… Хотя интересно знать, что еще скажет этот чеченец, или кто он там… Никогда еще в полку не видели своего благодетеля столь растерянным.

Он неохотно вышел за ворота.

– Ну все, все… Вы же сказали, что знакомую ждете. Идите отсюда, нечего вам тут делать.

– Ай, некрасиво, а? – покачал головой «ангел-хранитель» и поцокал языком. – Такой красивый, такой важный, да? А друзей не хочешь узнавать. Все забыл? Тогда я тебе напомню.

И погрозил Сереже пальцем.

Теснимый дежурным, он отошел на несколько метров от ворот, что-то сказал своему напарнику по-своему, и оба, решив, что расстояние до ворот стало достаточно безопасным, присели на корточки, чего-то поджидая.

– Меня Руслан зовут! – крикнул «ангел-хранитель» издали. – Я говорил, под землей тебя сыщем? Или думал, искать не буду, раз самолет разбился?

– Поехали, – нервно сказал Горюнов водителю, заслушавшемуся столь диковинными речами. Никто еще так не разговаривал с Горюновым. Наоборот, все говорили с ним только ласково и просительно. Особенно начальник.

Что уж тут говорить о рядовом и сержантском составе…

– Ну что рот разинул, спрашиваю! – рявкнул Сережа. – Едем! Нас ждут!

И «газик» промчался мимо кавказцев, по-прежнему сидевших на корточках, обдав их снежной пылью.

«Почему они не в кепках? – думал Сережа. – Странно, тогда было тепло, а они носили кепки. А сейчас на морозе – без головного убора».

Это была неотвязная, тупая мысль, которая сначала заслонила все остальное.

Значит, попался? А что они могут? Что? В военную прокуратуру пойдут? Да никогда! Но теперь за пределы части хоть не высовывайся. Они теперь не отстанут. Но как нашли? И откуда знают, что он не разбился вместе с самолетом? Впрочем, они могли знать, что милиция его искала. И должна была найти там, в накопителе. Раз там не нашли, значит, его не было и в самолете. Улучил момент, посмотрел, что они ему дали, и решил с этим сбежать. А когда узнал о гибели воздушного лайнера, успокоился – теперь в полной безопасности.

Так оно и было.

Единственное, на что он никак не мог решиться, – вывезти бриллианты. Уже несколько раз Сережа летал в Москву, но не брал их с собой. Хотел проверить – не ищут ли его. Кажется, не искали. Но всегда – или это казалось – работники милиции внимательно посматривали на него, будто припоминая: не видели ли кого-то похожего в оперативках. А в последний раз – обыскали. Он даже покрылся холодным потом.

Ведь в тот, последний раз он уже решился было взять их с собой. Но в последний момент передумал.

Он уговаривал себя, что это блажь, слабость – милиция ищет наркотики. Несколько раз мимо него проводили собаку, которая шла, рассеянно помахивая хвостом. Однажды на его глазах собака вдруг вырвала дамскую сумочку у какой-то модно одетой девушки. Никто бы не подумал ничего такого, глядя на нее. Всего-то оказалось – на один укол или понюх. А вот увели куда-то и в самолете ее уже не видели.

И его отыскали. Эти похуже милиции. Будут вынюхивать и выслеживать. И не отстанут, пока свое не получат.

Но сейчас не об этом должна болеть голова. В «дипломате» у Сережи готовые материалы инспекторской проверки во всем объеме.

Хотя к ней, проверке, еще даже не приступали. Тут важно быть наглым. Можно даже перейти со всей непринужденностью на «ты», поскольку только вчера пил со всеми на брудершафт. Так было с несостоявшимся тестем, проректором консерватории. Вне себя от бешенства был проректор во время того разговора на экзамене по сольфеджио.

Эти, на трезвую голову, тоже не позволят никакого панибратства. Плевать. Он, Сережа, знает про них все. И даже больше, чем они про себя.

Клерки из Генштаба доложили вовремя. Кое-кому из них перепадали снадобья из голов марала. Ведь столько вокруг соблазнов!

Даже здесь, в цитадели сурового, овеянного славой, сугубо мужского ремесла появилось множество всякого рода секретарш с их длинными ногами в широко разрекламированных колготках, с их знанием английского и компьютера, с их умением в отличие от тяжеловесных генеральш обольстить и развлечь.

И вот уже эти клерки носятся в поисках шампанского, презервативов, шоколадных наборов. И живительных снадобий из упомянутых выше оленьих рогов.

Все знает Сережа про тех, к кому он сейчас спешит в гостиницу с отчетом о работе, к которой они даже не приступали.

И вот он уже в этой пропахшей карболкой и жидкостью против тараканов гостинице, благоухающей подобным образом всякий раз, когда приезжает высокое начальство. И взбегает наверх, в лучшие номера, в коих прежде останавливались лишь подружки секретарей обкомов да заезжие гастролеры из областной филармонии.

Сейчас, сейчас они увидят его в погонах прапорщика. Вот будет сюрприз! Вот будет шок! И этим надо воспользоваться, пока противник, в данном случае комиссия Генштаба, в полном замешательстве.

Подобной сценой заканчивается «Ревизор» Гоголя. А у нас все с этого только начинается. Но ничего. То ли еще будет.

Они смотрят на Сережу, отвалив нижние челюсти чуть не до самого пола. Значит, с этим прапором мы вчера пили-ели? Позволяли ему хлестать себя по интимным местам дубовым веничком? А сейчас он стоит перед нами во всем блеске своих двух зеленых звездочек – и хоть бы каблуками прищелкнул! Одно только нахальство во взгляде – и никакой субординации!

– Товарищ генерал-полковник! Прапорщик Горюнов прибыл для ознакомления с результатами проверки!

Тягунов побагровел. Глядя на него, Сережа подумал, что генерала вот-вот хватит кондрашка. Что он, Сережа, перестарался?.. Может, не с этого надо было начинать? Не стараться ошеломить, а, учитывая возраст, подготовить…

Тем более уже слышно, как по коридору доносится, приближаясь, цокот каблучков.

– Где командир полка полковник Романов? – грозно рявкнул генерал Тягунов. – Почему не прибыл доложиться?

– Нездоровится после вчерашнего, – весело ответил Сережа, и даже подмигнул. – Но просил передать свои извинения.

И оглянулся вместе со всеми в сторону усиливающегося перестука звонких каблучков.

В номер вошли, покачивая бедрами, давешние молодки, опять же с подносами, на которых опять же что Бог послал: рассол, пивко такое, пивко сякое, баночное, импортное, «Жигулевское», светлое, темное…

И минералка «Арзни» для генерала. (Сережа специально узнавал в ночном разговоре с Генштабом по ВЧ, чем предпочитает опохмеляться председатель комиссии на другой день.)

И если Тягунов по-прежнему насупленно смотрел на творящееся безобразие, то его подчиненные аж привстали, вожделенно поглядывая и на молодок, и на прохладительные напитки. Но не смели вслух выразить свои эмоции, ждали реакции старшего по званию.

Вот тут Сережа спокойненько, не спеша, достал из «дипломата» принесенные бумаги и, пользуясь растерянностью в рядах, протянул их генералу. Тот сглотнул слюну, проводил взглядом каплю, стекающую по потному боку зеленой бутылки «Арзни», и нечеловеческим усилием перевел взгляд на бумаги. При этом он продолжал грозно хмуриться.

– Это еще что? – спросил он. – Что, я вас спрашиваю!

И ударил кулаком по столу, отчего одна бутылка с «Жигулевским» свалилась на пол. Все дружно охнули, проводив ее глазами, а потом облегченно вздохнули, убедившись, что она не разбилась.

Отметив все это, включая и реакцию высокой комиссии на падение бутылки с пивом, Сережа поднял на генерала невинные глаза, полные доверия и покоя.

– Как что, Геннадий Матвеевич? А вы прочитайте! Результаты стрельбы…

– Какой стрельбы! – Генерал трясущимися руками перелистывал бумаги. – Какая общая оценка? Какие еще цели поражены с первого выстрела? Вы что, издеваетесь? Вы как стоите перед старшим по званию?

Но никто не испугался генеральского рыка. Молодки продолжали лукаво улыбаться членам комиссии. В первый раз, что ли… Потом известно, чем заканчивается. Прощальным банкетом с повторением программы.

– Ах, я, наверное, перепутал! – воскликнул прапорщик Горюнов, картинно хлопнув себя по лбу. – Наверное, это счет из лесничества нашего заказника. Все-таки три кабана и один олень… Но не беспокойтесь, мы все оплатим. А с другой стороны, Геннадий Матвеевич, разве плохо постреляли? Вы же с первого выстрела свалили кабана! И товарищ полковник Писарев – тоже. Ну если не с первого, то можно и поправить. Да вот перепечатать некому. Машинка сломалась. Машинистка всю ночь, бедная, перепечатывала, сейчас спит. А у вас вечером самолет обратно в Москву… Да что это я все о делах да заботах. Угощайтесь, не стесняйтесь, вы же наши гости.

Генерал растерянно смотрит на своих подчиненных. Те отводят глаза. А вот молодки продолжают улыбаться, припоминая, видимо, ночные игрища.

А как прозвучала команда прапорщика, никто не посмел ослушаться, все дружно расхватали сосуды с живительной влагой. Только «Арзни» никто не посмел тронуть. Для генерала – значит, для генерала.

17

– Прохоров Иван Владимирович, шестьдесят восьмого года рождения, старший лейтенант… – Слава читал телефакс из Барнаула, водя по нему пальцем. – Так… Пропал без вести в Чечне. Командовал там ротой…

– Уже что-то! – сказал я. – Значит, не зря мы с тобой теребили участкового Антипенко.

– Просто он трезвый был, когда с этим Прохоровым говорил, – ответил Грязнов. – А трезвость, чтоб ты знал, это некий просвет в сплошной облачности нашей одномерной жизни. Но я бы не спешил объявлять ему благодарность. Что-то меня удерживает.

– Во всяком случае, какая-то зацепка появилась в этой чеченской истории.

– Прямо рвешься туда! – проворчал Слава. – Под пули горцев. Чтоб ты зря не дергался, хочу предупредить: вчера звонил Косте домой и просил его никуда тебя пока не отпускать. Вбил ты себе в голову этого жильца и все подгоняешь под свою версию. А сам мне что говорил?

– Давай поспорим! – Я протянул ему руку. – Вот пришлют фотографию этого Прохорова, и ты увидишь… высокий, худой, загорелый.

– На что спорим? – поинтересовался Слава, однако руку не протянул.

– На содержимое моего сейфа, – сказал я.

– Он у тебя пустой, – махнул рукой Слава. – Я уже заглядывал в твое отсутствие, пока ты мотался незнамо куда. Несколько неоконченных дел, грязный стакан, который я не поленился помыть. И ничего больше. И не смотри на меня так. Я тебе разве не показывал свою универсальную отмычку, доставшуюся мне в наследство как вещдок от вора в законе Горелого?

Я вздыхал и качал головой. Вот пусти такого в кабинет. Доверь ему ключи, которые до сих пор доверял лишь секретарше Ларе.

– А что я должен был делать в ожидании твоего явления? – продолжал он ворчливо оправдываться. – Ты разве сказал, во сколько придешь? А пришел – и без фоторобота.

Я еще должен оправдываться…

– Фоторобота все нет, – сказал я печально. – Хоть полночь близится. И Фрязина тоже – нет. Носится, ищет старушек соседок, которые бы вспомнили того жильца.

– И если они скажут про низенького и пузатого, ты с негодованием отметешь? – хмыкнул Слава. – Что, не так?

– Одна надежда на этих ребят, которые его видели, – сказал я. – Как их… Микола и Дмитро. Мой Коля Могилинец им уже звонил. Должны приехать. За товаром. Тут мы их повторно и допросим. А то придется выезжать в командировку. А вот объявятся ли? Ну что у тебя еще? Есть что-нибудь?

– Мои ребята облазили все номера гостиницы, начиная с пятого этажа. Сотни следов пальцев рук различных людей. Ты хоть представляешь, какая это адская работа?

– А как насчет пальчиков в квартире старухи Бодуновой?

– Обнаружили пару десятков, – махнул он рукой. – А кто это оценит? Наши компьютеры перегреваются от перегрузок!

– Я не понял: ты кого жалеешь – себя, ребят или компьютеры?

– Следующего я жалею! – выкрикнул Слава. – Которого вот так же шлепнут на глазах у толпы. Маму не успеет позвать. Хоть он, может, и сволочь последняя, этот следующий потерпевший!

– Думаешь, следующий будет? – спросил я. – Может, удовлетворился местью и махнул назад, в Чечню? Там и пристрелил этого Робин Гуда чеченского народа.

– Твоими устами бы чай с медом пить! – махнул он рукой. – Я вот ночью плохо сплю, на каждый звонок кидаюсь, утром газеты просматриваю – кого еще пристрелили известным тебе образом?

– Надо ему еще вернуться из Чечни, – сказал я и подмигнул.

Он взбеленился, как я и рассчитывал. Люблю его заводить.

– Да отстань, ради Бога, со своей версией! – закричал он, вскочив и забегав по кабинету. – Не дури мне голову этим постояльцем! Ты сообрази: если этот Прохоров пропал без вести – значит, родные его ищут. А почему он не объявляется? Сбежал? Тогда почему так спокойно предъявляет документы милиционеру? И после этого еще какое-то время продолжает проживать там же. Значит, он спокоен. Значит, с документами все в порядке. Хотя его ищут.

– И о чем это говорит? – спросил я.

Он растерянно уставился на меня бешеными глазами.

– Ты – следователь Генпрокуратуры, – сказал он. – Тебе виднее. Наше дело смотреть вам в рот, господин Турецкий, в терпеливом ожидании, когда вы изречете очередную глупость вроде вины этого постояльца, черт бы его побрал!

– Из глупостей может выглянуть истина, – заметил я. – Глупость – это то лишнее, что великий Роден отсекал от камня, создавая свои скульптуры. Вот я и хочу слышать от тебя глупости, чтобы знать, что отбросить, отсечь. Потому тебя и терплю. У меня хоть такая версия! А у тебя что?

– Давай успокоимся, – выставил он перед собой ладони, как бы защищаясь. – Иначе унизимся до выяснения отношений на трезвую голову, что особенно нетерпимо. Твое дело генерировать версии. Если твоя версия выдерживает мою критику – значит, там и следует копать. До сих пор такое разделение труда себя оправдывало. Но что ты уперся в этого малого? Покажи мне его! Я хочу его видеть, хотя бы приблизительно, каков он, что собой представляет и чего можно от него ожидать?

Мне даже жалко его стало. Такую речь произнес, хотя с утра, если верить на слово, не пил ни грамма. Так откуда такое вдохновение? И чем оно питается? Подозреваю, он чувствует мою правоту и потому так горячится. Ибо не может настоять на своем. А признать верность моей версии хотя бы на один процент из ста – он не в состоянии.

Есть между нами этот элемент соревновательности, есть… Иногда это мешает, иногда помогает. В данном случае, слушая его возражения, я только укрепляюсь в своей правоте, хотя она держится лишь на интуиции.

– Ладно, хватит брызгать слюной, – сказал я. – Ничего мы друг другу не докажем. Поэтому давай продолжим. Пусть твои ребята ищут. Это их прямая обязанность. А эксперты пусть приложат обнаруженные пальчики к тем, что выявлены в гостинице «Мир» и в квартире старухи Бодуновой.

– Ищем-с, – врио начальника МУРа по-клоунски поклонился перед уважаемой публикой. – Работаем. А все никак-с! Нет пока результатов. Не можем подтвердить или опровергнуть идею маэстро Турецкого. А если серьезно: я поднял на ноги свой МУР, все Московское управление внутренних дел!

– Поди на конюшню и скажи, чтобы тебе дали плетей, – сказал я. – За отвратительную работу!

– Чапай думать будет! – продолжал он паясничать.

– И все-таки, – сказал я, провожая его до дверей. – Проверь, Слава, пальцы этого Прохорова где-то все же остались. В его роте, к примеру, в его доме… А лучше отыскать его самого.

Он глубоко вздохнул и покачал головой.

– Проверим, конечно. Я уже разослал установки по всем УВД страны. Но время, время… Вот мы с тобой сотрясаем тут воздух, а кто-нибудь уже лежит подстреленный. И мы не могли предотвратить.

Махнул рукой и осторожно закрыл за собой дверь.

«Чапай думать будет!» – повторил я про себя его слова. О чем тут думать? Голова пуста, поскольку нет новой информации для размышления.

Стоило бы поговорить с Горюновым. Но пусть с ним возится Слава. Он это умеет. Выпотрошит до основания. А потом послушаем запись этого допроса. Хорошо, что Горюнов так испугался. Значит, что-то за этим есть. Что? В какой уже раз спрашиваю себя, а все потому, что не могу преодолеть к нему своей неприязни. Есть такие люди. Сплошное самодовольство плюс выражение лица, как если бы человека давно не били. От того и самодовольство. И вот – испугался… Что связывает этих троих? Пусть это выяснят оперативники Грязнова.

Я посмотрел на часы. Сейчас, наверное, позвонит Костя Меркулов.

Мне сказать ему нечего. Следствие в состоянии хаоса. Ничего не вырисовывается, мотивы убийств неясны, убийца (или убийцы) не обнаружен. Полный провал!

Так я раздумывал, поглядывая на телефонную трубку. И даже вздрогнул, когда раздался звонок. Мистика – и только.

– Ты слышал эту историю об отставке вице-премьера, у которого работал известный тебе пресс-секретарь? – спросил Меркулов, минуя приветствие, как если бы мы с утра уже виделись.

– Ну и что? – спросил я. – Подумаешь… Президент меняет их, как перчатки.

– А ты бы не поленился и поинтересовался – за что? – сердито сказал Костя.

– Не за убийство же собственного секретаря, – хмыкнул я.

– Речь о другом, – он явно начинал терять терпение. – О его деятельности. О его позиции. Только не ссылайся на занятость. Как, кстати, дела?

– Как сажа бела. Ищем потихоньку. Вот и чеченского полевого командира замочили подобным образом. Как бы нам пульку эту посмотреть, а, Костя? У тебя в окружении чеченского президента Яндарбиева нет близких знакомых?

– Тот же почерк? – он задумался.

– Было темно, – сказал я. – Как у негра под мышкой. Он вышел к забору пописать, объявив технический перерыв на пресс-конференции. Издали прилетела пуля. Угодила прямо под затылок. Умер с гримасой облегчения от тягот жизни на лице. Мой ротный командир говорил… я тебе это не рассказывал?

– Рассказывал. Помню. Душа человека находится под мочевым пузырем. Раз десять рассказывал, – нетерпеливо сказал Костя. – Ну и что ты об этом думаешь?

– А ничего. Выстрелил защитник Корана, поскольку тот оправлялся в неположенном месте и что-то там осквернил…

– Сам знаешь, что я имею в виду, – снова прервал он мою болтовню.

– Когда я говорю, что это тот же стрелок, меня поднимают на смех, – пожаловался я Меркулову. – Что мне остается?

– Слушай, оставь это ерничество! – сказал он с чувством. – Кто конкретно поднимает тебя на смех?

– Слава Грязнов, – сказал я. – Наш вечный исполняющий обязанности начальника МУРа.

– И правильно делает, – буркнул Костя, не скрывая облегчения. Наверное, сначала решил, что речь идет о «большом брате». – Что еще?

– Фоторобот не готов, – сказал я. – Нет данных для его составления. Фрязина придется отправить на Украину, чтобы повторно допросить этих ребят… Знаешь, о ком речь?

– Они же собирались приехать снова, – сказал он.

Понятно. Опять нет денег на зарубежные командировки. Добро бы в Италию или во Францию. А говорил, что не пожалеет никаких средств.

– Значит, будем сидеть и ждать, когда они объявятся, – сказал я.

– Значит, будем ждать, – подтвердил он. – У нас в следственной части уже исчерпаны все средства на командировочные расходы.

– Значит, будем топтаться на месте, – сказал я. – Ты понимаешь хоть, о чем говоришь? Без элементарных расходов на необходимые поездки наше следствие не продвинется ни на шаг.

В ответ он что-то пробурчал, потом довольно внятно произнес:

– Пусть едет. А отставным вице-премьером я бы на твоем месте поинтересовался. Может, увидишь какую-то связь между отставкой шефа и убийством подчиненного. У меня все.

– У меня – тоже. – Я положил трубку, чувствуя себя не в своей тарелке. Что-то забыл его спросить… Ладно, надо бы действительно почитать про отставного вице-премьера. Вспомнил: Костя комплексует от своей неустанной борьбы с курением. Сколько уже прошло времени, как он бросил? Много. Я бы не выдержал. Я бы не решился, глядя на его страдания.

И потому сразу после разговора закурил из пачки «Мальборо», что оставил мне в качестве трофея позорно бежавший Грязнов.

С сигаретой в руке я приоткрыл дверь. Секретарша нашей следственной части Лара Колесникова сидела возле своего компьютера и что-то там выстукивала на клавиатуре.

Наверняка что-то очень личное, поскольку никакого задания я ей на сегодня еще не давал.

Лару я оберегал. Мало ли. Вдруг Ирина возьмет и потребует развода? Скажем, из-за той же Лары, про которую ей уже доложили, будто мы с ней задерживаемся на работе или отдыхаем в ночном клубе, где я был всего-то один раз.

Так вот, если Ирина потребует развода, Лара окажется под рукой. И это меня утешит. Коробит, конечно, от мысли, что использую прелестную девушку в качестве подмены, на подхвате… Словом, как коленчатый вал машины про запас, на случай, если штатный выйдет из строя. Коробит, но всегда в запасе есть неоспоримое соображение, что все мужики одинаковы. Козлы, если быть честным. И все дело здесь в концентрации гормонов в крови. Если концентрация низкая, значит, мужчина порядочный. Чуть повыше – и он уже подумывает, как бы завалить товарища по работе в койку…

– Ты выписываешь «Московский комсомолец»? – спросил я.

– Не мешай, – сказала она. После того как я выпил с ней на брудершафт в одной компании, она позволяет себе при всех обращаться ко мне на «ты». Как бы демонстрируя власть надо мной. Но себе я не могу это позволить. Особенно при подчиненных. Где же тогда субординация? Так я никогда не стану генеральным прокурором. О чем, кстати, она мечтает.

– Я, кажется, задавал вопрос, – сказал я построже. – Чем ты там занята? Мне нужен «Московский комсомолец» за последнюю неделю.

– Я высчитываю по гороскопу, когда у меня родится от тебя мальчик, – сказала она. – Можешь потерпеть минуту?

– Какой еще мальчик? – похолодел я.

– Успокойся. Гипотетический мальчик, – сказала она. – Как все должно совпадать по времени, чтобы сложилось наилучшим образом, понимаешь? Так вот, зачатие должно произойти уже через два месяца. Уточняю, какого числа… Так что готовься.

Я немного успокоился. За два месяца может произойти много такого, что выбьет эту параноидальную идею из ее прелестной головки.

Иметь ребенка от обожаемого шефа. Я слышал, что сегодня это писк моды. Секретарши и референтки просто тащатся. Но не думал, что это поветрие настигнет Генпрокуратуру России. Придется быть начеку. Не позволять себе ничего лишнего. Тем более что с Ириной Генриховной расставаться пока не собираюсь. И хотя привычки в наших с ней отношениях стало больше, чем любви, такой союз я считаю весьма прочным и непробиваемым.

– Мне нужен не мальчик, а подшивка «Московского комсомольца», – повторил я. – И немедля!

– Какой же ты зануда. – Она стала приподниматься из кресла, прекрасно зная, как мне нравится, до пересыхания в горле, наблюдать за ее томными, неспешными движениями.

– Что, ничего не получается? – спросила она. – Все выясняешь с Грязновым, кто из вас доктор Ватсон, а кто Шерлок Холмс?

– Мы чередуемся, – зло сказал я. – Сегодня доктором был он. И вообще, это не твоего ума дело.

– За кого ты меня здесь держишь, граф Турецкий? – Ее глаза медленно белели, что указывало на прогрессирующую стервозность. – Я тебе – кто? Девочка на побегушках? Запасной аэродром, на который ты совершаешь посадку всякий раз, когда твоя супруга отворачивается к стенке, ссылаясь на переутомление?

– Ты пойдешь когда-нибудь или нет? – спросил я потише, с сожалением припоминая, как еще недавно боролся за нее, когда начальник следственной части поставил вопрос о лишении меня секретарши.

Ссорились мы в последнее время регулярно. Это всегда было прелюдией страстного примирения в ее полутемной квартирке. А поводом обычно служили мой застой в делах либо ее неудачи в личной жизни.

Она не оставляла мысли о том, чтобы заполучить меня в качестве законного супруга. Сегодня это совпало с моим расстройством по поводу бездарного расследования двух убийств.

Я смотрел, как она идет к двери, плавно и невозмутимо, потом подошел к ее компьютеру и взял банку сока, предварительно ее осмотрев. Однажды я вот так же допивал из ее фужера, и ее губная помада перешла на мои губы. Как это заметила жена – при свете ночника, в полутемном коридоре, когда я вернулся с «товарищеского ужина», – остается загадкой.

Мало того, она определила номер этой помады, а также была прекрасно осведомлена, что именно ею пользуется Лара.

Никогда бы не подумал, никогда бы не заподозрил в своей жене, преподавателе музыкального училища, отменные способности следователя. С кем поведешься – другого объяснения я не нашел.

С трудом загладив этот конфликт с помощью безупречного алиби, чему я научился у своих подследственных (думаю, они гордились бы мной), я дал себе зарок больше не подставляться.

Лара вернулась через полчаса, хотя до библиотеки туда и обратно можно было дойти за пять минут, когда в комнате за дверями моего кабинета все уже были в сборе.

Наверное, перекурила с кем-нибудь в коридоре или забежала на чашку кофе к подружкам в канцелярию следственной части.

Положила мне на стол подшивку и опустила глаза, сложив губы бантиком, а руки на животе. Ни дать ни взять – проштрафившаяся школьница, вызванная к директору.

– Долго ходишь, – сказал я сварливо.

Я добавил бы кое-что еще, если бы физически не почувствовал, как замерла и остановилась жизнь за дверью моего кабинета, где прекратился даже писк компьютеров, – все прислушиваются к нашему разговору.

Для всех наши с Ларой отношения – «Санта-Барбара» на рабочем месте. Нечто такое же бесконечное и неопределенное.

Лара ничего не ответила на мой упрек и вышла.

Я рассеянно перелистал последние номера. Вот, кажется… В связи с переходом на другую работу… Само собой. Эти люди без теплого местечка не остаются. Когда вышибут вас, Александр Борисович, никто здесь не всплакнет в платочек. Лара утешится с новым шефом. А все потому, что вы не являетесь держателем опасной для тех, кто на прощание пожмет вашу руку, информации.

Так. Курировал… Был замечен там-то… Хм. Сторонник силового решения чеченской проблемы. Я тоже сторонник. Правда, не столь бездарного.

Бандит должен быть разоружен и наказан. Мне страшно смотреть на географическую карту отечества, где оно выглядит огромным быком, напоровшимся на кавказский кинжал.

Дальше. Нефть… Уже теплее. Разные там льготы и квоты. А так – ничего особенного. Сняли и сняли. Нужна свежая кровь. Как для хирургической операции. Всего и делов-то…