Текст книги "Отмороженный"

7

Военный городок не узнать. Чистота и порядок. Из окон казарм вместо разнузданной попсы доносится теперь сплошь оперная музыка. Солдаты маршируют только под марш из оперы «Любовь к трем апельсинам». Словом, всеобщая подготовка к постановке «Кармен» поставила весь личный состав на уши. Все подтянуты, наглажены и выбриты. В воздухе разлиты сплошное благолепие, благонравие и благовоние.

Солдатские ларьки перевыполнили планы по продаже одеколона, а техника простаивает в своих боксах – не до нее. Не так уж часто в полку появляются столь красивые женщины.

К тому же Алла сумела всех втянуть в это культурно-массовое мероприятие, которое приобрело особое значение в свете предстоящего смотра художественной самодеятельности округа.

В день премьеры съехались именитые гости. Включая офицеров штаба дивизии и местных руководителей.

За кулисами всем распоряжалась молодеющая день ото дня Аглая Степановна. Еще бы! При ней постоянно и безропотно трудились три солдатика, которых, пока шла подготовка, к ней прикомандировали по ее требованию, как они ни упирались. Проблема, судя по всему, была на троих одна: или тюрьма, или строить декорации под ее тяжелым, плотоядным взглядом. В полку все всё понимали, пацанов жалели, но поделать ничего не могли.

– Вы почему от меня прячетесь? – обычно выговаривала она этим бедолагам. – Будете со мной, пока не закончится спектакль, а вечером поможете мне убрать клуб, когда все разойдутся.

– Или пойдете на кухню котлы драить, – подытоживал, предлагая альтернативу, посмеивающийся сержант. В глазах солдатиков вспыхивала некая надежда, но тут же угасала, когда она обнимала их за плечи, выговаривая:

– Идите, идите, сержант, мы сами обо всем прекрасно договоримся. Они хорошие мальчики, будут мне послушны и больше не станут от меня прятаться.

На сцене между тем развивалась драма, зрел и наливался кровью пресловутый любовный треугольник. Многие зрители невольно сопоставляли происходящее в спектакле с треугольником реальным, складывающимся у них на глазах.

Правда, не было в зале того, кто играл в жизни роль Хосе. Павел Тягунов был в карауле, куда его определил, как и было договорено, прапорщик Горюнов.

…И вот финальная сцена. Актеры, которые до этого пели как умели, все больше под фонограмму, теперь уже раскланивались.

Им все прощали, поскольку здесь все были свои. А главной парой – Аллой и Сережей – искренне восхищались.

Они раз за разом выбегали на бис, кланялись, взявшись за руки, а он время от времени шептал ей: «Сегодня, не забыла?»

Да, прикрывала она глаза, не забыла. Она все-все помнит. И все документы, включая авиабилеты и направление на курсы, у нее на руках…

И тут Сережа, в очередной раз согнувшись до пояса, вдруг увидел эти небритые рожи с бритыми головами – трех чеченцев!

Тоже бешено аплодируют, кричат «Аллах акбар» и смахивают с лица скупые слезы.

Вне себя Горюнов выбежал за кулисы. В часть проникли посторонние! Где этот чертов капитан Холин? Разжалую в младшие лейтенанты!

И тут же прибежали дежурные во главе с вечным капитаном и вечно дежурным Холиным. Он вытянулся перед разгневанным Хосе, только что пронзившим ножом нежную грудь любимой.

– Почему в части посторонние? – кричит вне себя Горюнов, так что в зале начинают прислушиваться и прекращают рукоплескать.

– Сейчас приму меры! – говорит испуганный Холин. – Все пришли на оперу, бросили на произвол судьбы посты… Вы правы, Сергей Андреевич, порядок надо наводить! С такой дисциплиной армия погибнет!

А сам все косится на сверкающий кинжал в руке писаря, охрипшего, топающего ногами, брызгающего слюной.

Но в зале публика берет джигитов под защиту. Ладно, мол, раз уж пришли, пусть их… Счас споют на бис, пусть послушают. Все тянутся к прекрасному, а чем они хуже нас?

А сами чеченцы, продолжая лить слезы над несчастной судьбой Кармен, суют капитану Холину деньги: возьми, дорогой! Что хошь проси. Только не гони! Слушай, такая девочка, а такому негодяю позволили ее зарезать! Ай, знаем, что понарошку! Мы его знаем – нехороший человек!

Холин вспылил.

– Вы мне, русскому офицеру, предлагаете взятку? Вы оскорбляете лучшего писаря полка нецензурными словами типа «Аллах акбар»! Вы арестованы! Возьмите их!

Легко сказать – арестованы. А куда их? Пока приедет милиция, которая через час их выпустит, больше двух часов дожидаться…

И тут на сцену снова выходит Алла, а за ней Сережа. И чеченцы сначала бешено аплодируют, потом столь же бешено кричат: «Зачем резал хорошую девочку, негодяй? Самого зарезать нада!»

Публика кто негодует, а кто смеется – мол, дети природы. Все принимают за чистую монету. Никаких понятий о театральной условности. Что с них взять.

И вот непрошеных зрителей куда-то уводят.

А привели их в караульное помещение, где начальником караула лейтенант Тягунов, еще ничего не знающий об ошеломительном успехе премьеры и своей жены.

Он поднял голову от книги, когда вошел Холин, а за ним арестованные.

– В чем дело? – нахмурился Тягунов. – Что происходит, Петр Авдеевич! Кто они?

– Слушай, не в службу, а в дружбу! – прижал руки к груди Холин. – Запри их у себя до утра.

– А что они сделали, кто это?

– Да эти, торговцы, надоели не знаю как… – махнул рукой Холин. – Прорвались сегодня на премьеру, нагло себя вели, обзывали исполнителя главной роли каким-то акбаром. При аресте оказали сопротивление.

– У меня здесь не гауптвахта, – сказал Павел. – В караульном нельзя находиться задержанным. Вам это известно? Тем более что эти люди не военнослужащие.

– Ну хоть до прихода милиции, – взмолился Холин. – Ну на время, а?

– Значит, музыку любите? – спросил Павел горцев, прислушивающихся к разговору.

– Любим, слушай, такая опера, где ее услыхать, да? У вас в городе можно послушать настоящую музыку, а? А как девочка там поет, как танцует, ай, жалко не видел! В карауле сидишь, да? Нельзя посмотреть совсем? – горячо говорил тот самый Руслан, «ангел-хранитель» Сережи Горюнова.

И тут же в караульное помещение прибегает та самая «девочка» в платье Кармен и на глазах потрясенных от неожиданности задержанных бросается на шею молодому лейтенанту.

– Пашенька, родненький, какой успех, если б ты знал! У меня в Москве не будет ничего подобного.

Павел не знает, как себя вести. Это видят солдаты. Его помещение начальника караула забито посторонними.

А тут, как назло, оживают ее небритые поклонники и откуда-то прямо из воздуха возникает бутылка коньяка.

– Вай, какой успех, слушай! Обмыть надо, да?

Холин, воспользовавшись сумятицей, мигнул своим дежурным и исчез из караульного помещения.

Павел тем временем взял бутылку за горлышко и выбросил ее в окно. Все затихли, услышав звон разбитого стекла.

– Вы где находитесь? – грозно спросил Павел. – Вы что себе позволяете?

В ответ – тишина.

– Павлик, ну простил бы ты их… – негромко сказала мужу Алла, ласково глядя ему в глаза. – Все-таки первые мои поклонники…

Павел, по-прежнему хмурясь, огляделся. Где этот Холин? Сбежал и бросил этих кавказцев на него.

– Харламов! – позвал лейтенант Тягунов своего разводящего. – Выведи их из караульного помещения, доведи до ворот, и чтоб я их больше не видел! Поклонники…

– Ой спасибо, дорогой! – прижал руки к груди Руслан. – Век тебя не забудем.

Павел дождался, пока их увели.

– Так, может, тебе лучше остаться? – спросил он жену. – Раз такой успех. И такие поклонники… – Он кивнул на дверь. – В Москву я могу один лететь.

Она опустилась на топчан. Посмотрела на себя в зеркальце.

– Фу, как я устала… Отделаться от меня хочешь, Павел Геннадьевич? Нет уж! Не дождешься. Куда ты, туда и я. Ты мне что обещал, когда руку просил?

– Именно обещал, – усмехнулся он, притянув ее к себе. – Но не просил.

– Можно я у тебя здесь останусь? – жалобно спросила она, посмотрев ему в глаза. – Ну пожалуйста! Только сегодня. Никто не узнает.

– Но я-то знаю, – говорит он, отрицательно качая головой.

– Да плевать, кто что скажет! Завтра нас здесь не будет. И все про нас забудут. Я знаю, что не положено. Знаю, что ты у меня такой дисциплинированный… Но один-то раз! И не за себя прошу. Вернее, не только за себя. За тебя – тоже.

Павел резко поднялся, открыл дверь, отчего от нее отскочили все, кто в этот час бодрствовал.

– Так. Почему не на месте? – спросил Павел. – Смолянин! Ну-ка почитай своей смене устав караульной службы.

Хлопнул дверью, мрачно посмотрел на жену.

– Опять? Опять во что-то вляпалась? Опять твои прибамбасы?

– Ну пожалуйста! Я на полу лягу, не буду тебе мешать.

Кажется, он что-то понял. Мотнул недовольно головой.

– Ляжешь здесь! – указал он на топчан. – А я – на полу. И чтоб тебя до утра не было ни слышно ни видно. Понятно?

Алла кивнула, с трепетом глядя на грозного мужа. Потом улыбнулась и обвила руками его шею. Это он с виду такой крутой. Потом оттает. Вздохнула: мол, что с тобой поделаешь, если не можешь себе позволить любить жену, выполняя боевую задачу. И стала укладываться. Павел внимательно смотрел на Аллу. Что-то здесь не так. Прибежала, как будто за ней гнались. Даже не переоделась. А утром – выезжать. Чемоданы собраны, но чем спать здесь, в караулке, в этом спертом воздухе, слушая храп, доносящийся из-за стены, не лучше ли было остаться дома?

Но спрашивать не стал. То ли боялся услышать объяснения, вернее, то, как она их ищет, то ли не желал узнать истинную причину. Вообще, вся эта возня с курсами при Минобороны казалась ему сомнительной. Что за спешка? Считается, будто у него лучшее подразделение полка. Наверное, так и есть. Но и другие неплохие офицеры, давно служащие, более опытные… Правда, никто не опротестовывал его направление. Он был лучшим по стрельбе, кроссу, тактике. Лучшую стрельбу показал его взвод, считавшийся самым управляемым. И все равно – что-то не так. Но не ясно, почему это надо связывать со странным поведением жены. До сих пор он безгранично ей доверял. Но в последнее время что-то произошло.

Но если действительно что-то произошло, лучше об этом не знать. Завтра они перевернут эту страницу. Он принял решение и почувствовал себя способным на большее. Он все-таки это заслужил. Самопроверка закончилась. Пора переходить к новому этапу карьеры.

Он накрыл жену своей шинелью. Она улыбнулась ему, не открывая глаз.

– А ты почему не ложишься? – спросила.

– Мне еще надо проверить посты, – тихо сказал он и поцеловал ее в губы. – Моя Кармен, – наконец улыбнулся и он.

– Мой Эскамильо, – улыбнулась она в ответ. – А может, Хосе…

Он вышел, закрыв за собой дверь. Она лежала какое-то время тихо, потом вдруг стала плакать. Сама не понимала, что с ней происходит. Но внезапно стало жалко всех. И себя в первую очередь. И даже немного бедного Сережу Горюнова. Ждет ее, верит ей… Он влюблен по-настоящему, но живет в нем какая-то тревога, что-то его сковывает и заставляет постоянно оглядываться. Эти чеченцы, например… Чего они к нему пристали? Она завтра уедет с любимым мужем в Москву, все будет позади, а у обманутого Сережи будет еще один шрам на изболевшемся сердце, который будет долго саднить. Она ему напишет из столицы – вот что она сделает. Она постарается смягчить удар. Но это все потом, после… Главное, что они уезжают. Поиграли в романтику – и будет.

И с тем, успокоившись, она уснула.

Сережа Горюнов не спал всю ночь. Лежал не сомкнув глаз. Прислушивался в темноте. За стенами его пристройки текла обычная ночная жизнь полка. Шаги часовых, негромкий их разговор, шелест флагов под порывами сырого ветра.

Да! Чуть не забыл. Он же поспорил с офицерами, теми, кто ждал, не мог дождаться, когда эта гордячка Тягунова придет ночью к писарю, как ходили к нему их жены, когда речь заходила о присвоении очередного звания или новом холодильнике. Приходили все, и всех это устраивало. И даже примиряло. Но вот появилась новенькая, самая привлекательная. И самая недотрога. Чего жеманиться-то? Чем ты лучше наших женщин? Но она упорно не шла, и это, как ни странно, заставляло их ненавидеть писаря. И эту парочку из столицы. Они, видите ли, выше этого. Им ничего не надо. Они не как все. А нам, значит, прикажете чувствовать себя серой скотинкой? Мы – дешевки? Вот почему Сереже пришлось открыть кое-кому, что именно сегодня он ожидает заветного визита одной прекрасной дамы. Пусть успокоятся. Тягуновым улетать в Москву, а ему, Сереже, здесь оставаться… Он не сомневался, что при случае ему это припомнят, если она не придет. Его власть будет подорвана.

Он сказал это трем офицерам, которые особенно настойчиво и все более грубо, с издевкой, спрашивали: когда же? Когда будет подавлен этот последний очаг сопротивления? Они были пьяны, настойчивы, они начинали вспоминать об утраченной субординации.

И он сказал им: это произойдет в последнюю ночь перед отлетом четы Тягуновых на курсы. Среди них, кстати, был и капитан Холин. Тоже обиженный…

Холин и предложил поспорить на интерес. Хотя они не могли не признать: все сходилось. Во-первых, Паша Тягунов, которого им начальство постоянно ставит в пример, действительно направляется на курсы, которые сто́ят иной академии, а во-вторых, в последнюю ночь он будет в карауле. За такие курсы надо платить. Чтобы не пришлось потом расплачиваться…

Поспорили на всю получку. Но не в получке дело. Пошатнется авторитет, вот чего он, Горюнов, больше всего сейчас боялся.

Но не побежит же он ее искать? Устраивать скандал, чего-то требовать? Он будет ждать хоть всю ночь. И вместе с ним – спорщики, которые, он не сомневался, заставили Холина наблюдать за происходящим. За тем – придет Тягунова к писарю этой ночью или не придет.

Она не пришла.

Утром Сережа все-таки ненадолго заснул. Проснулся поздно, услыхав знакомый шум мотора «газика» «бати». Он быстро оделся и вышел на плац. Там все то же. Кто-то марширует под марш из «Аиды», кто-то чистит асфальт.

А у дверей штаба небольшая группа офицеров и их жен. Прощаются с Тягуновыми. Солдаты загружают чемоданы в «газик», пока Павел обнимается с Иваном Прохоровым, а их жены обмениваются адресами.

Осенний ветер рвет со стены афишу с самодельным изображением Хосе, пронизывающего огромным кинжалом Кармен.

Почувствовав взгляд, Алла обернулась, неопределенно пожала плечами, жалко улыбнулась. Мол, вот как все получилось… Потом нахмурилась, оставшись недовольна собой. И у всех на глазах подошла к Сереже. Она все увидела на его лице: как он ее ждал. И как подавлен ее обманом. Но – молчит.

– Спасибо за все. – Она протянула ему руку.

Протянутая рука повисла в воздухе. И это увидели, а, увидев, переглянулись давешние спорщики. Что им до зарплаты какого-то прапорщика!

Куда большее моральное удовлетворение им дал проигрыш заключенного пари.

Алла смотрела на Сережу и ничего ни видела вокруг. Вот кто, быть может, любит ее по-настоящему. Вон как переживает.

Он невесело усмехнулся. Знала бы она, в чем тут дело. Но пусть лучше остается в неведении.

– Не сердись… – Она порывисто обняла его и поцеловала.

Он пожал плечами. Это поцелуй сестры, товарища по работе. И не больше того. Тем более под пристальным взглядом супруга.

– Все нормально, – сказал он, глядя ей в глаза. – Все будет нормально, – поправился он.

Она сомкнула брови, чтобы понять им сказанное. Странный тон. Она представляла их прощание по-другому. Но он сказал именно так, будто все еще можно исправить. Как будто он не особенно сожалеет.

Потом она вспомнила это странное, спокойное выражение его лица. Как если бы он сменил маску, обозначавшую подавленность.

Она вернулась к машине, еще раз оглянувшись. Он смотрел ей вслед.

Пока ехали в аэропорт, она прижимала к себе сумку с документами, словно не веря себе, что наконец они вырвались. И время от времени оборачивалась.

– Хватит оглядываться! – не выдержал наконец Павел. – Теперь не догонят.

Она искоса посмотрела на него. Узнает ли он когда-нибудь, чего ей это стоило? Лучше сказать сразу.

– Ты хоть догадываешься, чего мне это стоило?

– Представляю… Я там служил. И знаю, кто чем и как заправлял.

– Можешь не беспокоиться, – надулась она. – Твоя честь не пострадала…

И тут же встретилась взглядом с водителем, безусым сержантом. Тоже что-то знает. И потому прислушивается.

Какое-то время она сидела надувшись, потом стала поглядывать на его окаменевшее лицо. Нет, так долго молчать, изображать обиду она не может. И взяла его под руку, положила голову на его плечо.

– Сама себе не верю, что оттуда вырвались! Теперь никто не скажет, будто ты отсиживался за папиной спиной. Тебя послали на курсы как лучшего офицера! Что молчишь?

Он пожал плечами. А что сказать? Тем более что водитель почти перестал следить за дорогой, все прислушивался. Будет что рассказать, когда вернется. А для нее он будто не существует.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала она, закрывая глаза. – Думай что хочешь. Я лучше посплю. Совсем не выспалась. Ну и духота у вас там, в карауле…

Он бережно обнял жену за плечи.

8

Забыл сказать: после последнего убийства, которое тоже повесили на меня, по Москве уже неделю проводили операцию «Трал».

Искали этого небывалого убийцу. Частым гребнем прочищали вокзалы, общежития, притоны, казино, рестораны. Муровцы Грязнова работали круглые сутки. Этих бедных помощников силовых и иных министров теперь окружали телохранителями в штатском, как если бы это были сами министры. Глупее не придумаешь, я так и сказал Косте. Наоборот, судя по концентрации агентов в штатском, наш киллер сможет понять, что он верно определил свою цель. Смогут ли они уберечь хоть кого, будь то сам Президент, от снайперского выстрела в голову с крыши с расстояния триста метров? Они-то не смогут, а этот сможет.

Костя отмахнулся. Его эта операция не колышет. Следствие не терпит шумихи. Это инициатива министра внутренних дел. Властный министр как бы отчитывается перед Президентом и премьером: меры приняты. Делаем все что можем в борьбе с преступностью, захлестнувшей Россию.

Это я говорю к тому, что люди пашут, а я в это время раскатываю в новеньком «мерседесе» с валютной проституткой.

Мы едем с ней на премьеру в оперный театр. Все остальное – дом, семья, обязанности – побоку. По крайней мере, на сегодня.

Светлана сидит за рулем, я сижу сзади, почти невидим со стороны, но когда машину останавливают и присвистывают, заглядывая в салон, молодые парни в милицейской форме, приходится предъявлять свое удостоверение.

Они снова присвистывают, уже по-другому, козыряют, чего я терпеть не могу, и отпускают. Вот так, с остановками и пробками, мы чуть не опоздали к началу. Впрочем, не мы одни.

– Познакомлю вас потом, – сказала Светлана озабоченно. – В перерыве. Проведу вас к ней, меня там знают.

Хотел ей сказать, что меня пропустят и так, хотя меня там вряд ли знают, но удержался. Нашел чем хвастать.

С ней в опере так же нелегко, как и на конкурсе красоты. Все пялятся. Но здесь хоть никто не принимает ее за приму, не спешит с автографами. Слишком хороша, чтобы еще и петь.

Мужчины теснились вокруг нас, хотя сами были не одни, выворачивали шеи, оглядываясь, но Светлану это мало трогало. Она привыкла быть в центре внимания. Центр внимания всегда был при ней, как пудреница, где бы она ни находилась. Сама она умудрялась при этом ни на кого не смотреть, ни с кем не сталкиваться, ибо перед ней все расступались, давая дорогу.

Поэтому мне показалось странным поведение одного мужчины, попавшегося нам на пути. Он не старался, как другие, попасть ей на глаза, а, напротив, отвернулся, даже чересчур поспешно, и ушел в сторону.

Это показалось мне странным. Стройный, высокий, молодой… Чего он испугался? Что она его заметит? Узнает? Теперь уже я обернулся, чтобы его разглядеть. Чем-то он показался мне знакомым. На долю секунды, не более, я снова увидел его лицо, когда он издали обернулся в нашу сторону, чтобы тут же исчезнуть за спинами зрителей, которые все прибывали.

– Вы кого-то узнали? – спросила Светлана, поскольку теперь я выворачивал шею, глядя не на нее, как все нормальные мужики, а в другую сторону.

– Наверное, показалось, – сказал я, глядя на нее. Вот увидели бы меня сейчас мои родственники, знакомые, начальники и сослуживцы. Интересно, кого бы из перечисленных я хотел меньше всего здесь встретить? Конечно, начальство. Оно такого не прощает. Он, начальник, получается, должен идти в театр с законной супругой, а этот с молодой красавицей, оставив жену дома? Перед женой было бы легче оправдаться, чем перед ними.

Так кого я все-таки увидел? Ясно, что никого из вышеупомянутых. Кстати, это уже не в первый раз. То я смотрел на фоторобот предполагаемого убийцы и никак не мог вспомнить, кого он мне напоминает, то увидел какого-то парня, вернее, уже мужчину, и тоже копаюсь в памяти, ни на что уже не надеясь. Склероз или только его начало?

В такие минуты я мысленно припоминаю телефоны своих знакомых, которые знаю наизусть. Это успокаивает, так как я вспоминаю их без ошибки. Памяти вообще надо доверять. Если я телефон записываю, значит, не могу уже его вспомнить. Если постарался запомнить, то благодарная за выраженное доверие память услужливо его напоминает.

Хуже со зрительной памятью. Вот уже второй раз не могу вспомнить, где видел это лицо…

В первом ряду партера – а где еще сидят такие важные персоны, как мы со Светланой, – я несколько успокоился и даже забылся, прикрыв глаза. Под хорошую музыку хорошо размышлять. Вообще я на сегодняшний вечер неплохо устроился. Другие, говорил уже, в слякоть, в непогоду ловят убийцу нескольких значительных лиц государства, поглядывая в фоторобот, а я тут блаженствую, слушая Доницетти, рядом с прекрасной, как сон, женщиной, которую (чтобы убедиться, что это наяву) можно потрогать в любой момент.

Кажется, я понял причину своего беспокойства. Фоторобот. Чем-то этот тип его напоминает… Впрочем, напоминают многие в этом зале – молодые, стройные, с правильными чертами лица. Подозревать всех? Так и крыша поедет. Уже начинает мерещиться. К тому же у этого парня другая прическа и небольшие усики. То есть не то чтоб похож, а вот ведет себя странно. Во-первых, отвернулся, увидев Светлану. Ну и что? Может, он женоненавистник. Нет, скорее похоже на то, что не хотел быть узнанным. Вот это ближе. Во-вторых, пришел на премьеру оперы один. Меня озолоти – один не пойду!

А может быть, он прятался от меня, а не от Светланы? Я привстал, огляделся, надеясь увидеть его еще раз. Только разве разглядишь? Море лиц. На меня зашикали, и я послушно сел.

Светлана внимательно посмотрела на меня:

– Что-нибудь не так?

Я пожал плечами, успокаиваясь. А все эта чертова работа. Готов подозревать всех подряд.

И тут на сцене появилась ее знакомая, та самая Алла. Раздались аплодисменты. Я тоже вежливо похлопал. Тем более, она напоминала чем-то сидящую рядом Светлану. Та же стать, та же одухотворенность. Хотя род занятий явно иной. Я-то думал, будто ничего общего не может быть между оперной примой и валютной проституткой, а вот поди ж ты!

Иногда мне вообще кажется, будто Светлана занимается благотворительностью, жалея нас, мужиков. А мы, козлы, в ответ наклеиваем ей уничтожающие ярлыки. Древние греки это понимали. Великий Перикл женился на гетере Аспазии, которой поклонялись лучшие люди… Сейчас до меня почти не доходило происходящее на сцене. Как сквозь толщу воды. Наверняка это было прекрасно. Стоило только взглянуть на сидящую рядом Светлану.

– Вам не нравится? Вы себя плохо чувствуете? – заботливо спросила она, когда музыка наконец смолкла и выполз занавес, закрывая сцену.

– Мне надо выйти, – сказал я, вставая и оглядываясь.

Мне уже было все равно, как я при этом выгляжу и что она обо мне думает.

Наверное, я сейчас напоминал охотничью собаку, учуявшую добычу и принявшую стойку.

– Пойдемте, – сказала она, взяв меня под руку, хотя в эту минуту я хотел бы остаться один.

Но я потянул ее за собой, едва мелькнуло лицо этого парня.

Все шли потоком в буфет, обсуждая премьеру, насколько удалась или не состоялась, а я всем своим видом проявлял нетерпение. Того и гляди готов был оттолкнуть прекраснейшую из женщин и помчаться незнамо за кем…

Она с тревогой смотрела на меня. Я видел это мельком, ибо почти все время смотрел на стриженый затылок того парня, который был теперь впереди меня через несколько голов.

– Мы же хотели заглянуть к Алле, – напомнила Светлана. – Вы уже забыли? Кого вы там увидели, вы можете сказать?

Что значит хорошее воспитание! Она не обижается, не встает в позу, как это сделала бы моя жена. И Лара тоже… Она всего лишь озабочена тем, что со мной происходит.

– Потом… – сказал я, положив ладонь на кисть ее руки, державшей меня под руку. – После спектакля.

– Но потом я должна быть в другом месте. – Наконец-то она обиделась.

И окружающие посмотрели на меня с осуждением. Можно ли обижать такую красавицу? Нельзя, граждане, я знаю, что потом буду об этом жалеть. Но – треклятая моя профессия! – об этом я пожалею потом. А сейчас я не могу с собой ничего поделать. Наверное, мои давние предки были азартными охотниками. Когда они видели следы мамонта, они забывали обо всем. О своих женщинах тоже. А я увидел не следы, я, похоже, вижу самого мамонта, который попортил мое реноме, мою репутацию, не говоря уже о центральной нервной системе!

Моим предкам и в страшном сне не привиделось, что их потомок будет вот так нестись по скользким лестницам, ведущим к буфету, чтобы не упустить добычу. Перед которой, скорей всего, потом придется извиняться. Но с этим ничего не поделаешь. Карта идет только пять минут. А моя пятиминутка уже заканчивалась. Или я его, сволочь такую, идентифицирую, или…

Я почти оттолкнул Светлану, чтобы успеть занять за ним очередь в буфет. И только потом оглянулся на нее. Она смотрела на меня, поджав губы. Наверное, такого с ней еще не бывало. Сначала расколол девушку на пятьсот баксов, теперь бросил одну ради бутылки буфетного пива!

Она резко повернулась и ушла. Я готов был провалиться сквозь землю. Но я не мог бросить этого парня.

Я должен знать и видеть, кто он, что он, откуда и куда. Ради этого сейчас тысячи милиционеров прочесывают, бдят, ищут, сравнивают. А он – вот он! Стоит передо мной. На ушах все службы безопасности и правопорядка. Сейчас дым коромыслом в кабинете генерального. Косте выговаривают за мое отсутствие. А я, граждане, как раз не отсутствую! Я присутствую, и еще как!

Он неожиданно повернулся ко мне, так что я даже вздрогнул от неожиданности.

– Вы будете стоять? Я отойду на минуту, – сказал он вежливо.

Я впервые увидел его глаза в глаза. Версия, будто он испугался, увидев меня, шарахнулся в сторону, еще минуту назад казавшаяся мне верной, оказалась нелепой. Он явно не знал меня. И плевать ему было, кто я такой. Лишь бы его запомнили, когда он снова вернется в очередь.

Я успел разглядеть обветренное лицо с небольшим, достаточно свежим шрамом возле переносицы. А главное – глаза, смотрящие прямо, безжизненно, не мигая. Он был весьма похож на свой фоторобот. Я и сейчас готов был поклясться, что где-то его раньше видел, но будь я проклят, если вспомню где.

Я постарался изобразить равнодушие. Пожал плечами. Мол, дело ваше. Задерживать его каким-то образом было бессмысленно. Ближайшие сотрудники милиции находились где-то в сотне метров отсюда, под дождем. Самому мне это оказалось бы не под силу. Он был высок, крепок, жилист. Пиджак, довольно старый, болтался на нем, как на вешалке, хотя в плечах был впору. Как если бы он надел его после тяжелой болезни.

Я подумал, что главное – его сейчас не спугнуть. Был он один, что само по себе довольно странно. Все-таки молодой, достаточно привлекательный… Черта ли ему в старинных операх, на которые я в молодости ходил только по настоянию жены? Прячется именно здесь, среди театралов? Надо будет запомнить. Его ищут по казино и ночным клубам, по всем этим увеселительным заведениям, где, принято считать, киллеры торопятся спустить заработанное. А он здесь, среди бомонда, если – опять же! – это он, тот самый, кого мы ищем.

Кстати, прошла уже неделя, а до сих пор не было известий, что кого-то шлепнули. Замочили. Ликвидировали. Словом, кому как нравится.

Итак, я стоял, держа для него очередь, не смея обернуться, чтобы посмотреть, не сбежал ли. Я стоял и проклинал себя, вспомнив, как совсем недавно отказался от мобильного телефона.

Их было ограниченное количество, всего десяток на наш отдел, я полагал, что телефоны следует отдать оперативникам, тем, кто разъезжает, и всем молодым сотрудникам, смотревшим на меня умоляющими глазами.

Пусть только вернется! – молил я Всевышнего. Пусть возьмет стакан, бутылку пива, банку с пивом… А уж я прослежу. Уж я не упущу случая.

– Я здесь стоял, – услышал я его голос, что-то объяснявший стоявшим сзади. – Вот спросите товарища…

– Да, он только отошел, – сказал я в свою очередь, обернувшись. – Теперь я отойду, если можно.

Он сдержанно, по-военному, кивнул. Замечательная выправка, позавидовал я, отходя. Глядя на него, невольно втягиваешь свой обозначившийся животик…

Я вышел из очереди. Впереди было еще с десяток человек. Так что времени на то, чтобы найти телефон и в то же время не упустить его из виду, оставалось в обрез.

Я наблюдал за ним издали. У него были мягкие, пружинистые, точные движения. Ничего лишнего. И все же выделялся он среди прочих своей явной нетеатральностью. Подойдя к стойке, он оглянулся, как бы разыскивая товарища, стоявшего позади.

– Что будете брать? – нетерпеливо спросила буфетчица.

– Мне бутылку кока-колы, – сказал он.

– Больше ничего? – разочарованно спросила она.

Я стоял в нескольких шагах позади, прячась за посетителями, и ждал момента, чтобы перехватить его стакан. Или бутылку, все равно. Ибо мне, с моими скромными возможностями, его не задержать. Только спугну. Пока отыщу телефон, пока объясню здешнему начальству, что к чему, он может сгинуть. Скажем, не понравилась опера.

Чего тогда сидеть лишний час? Особенно когда впереди столько дел. Например, уже прошла неделя, а он еще никого не замочил…

Он допил свою бутылку и пошел вслед за публикой в зал, тем более что был уже второй звонок. Я двинулся к его столику, нацелившись на бутылку. Оставленные на ней отпечатки его пальцев были для меня ценнее всего на свете. По крайней мере, в переживаемый момент времени.

И тут же к столику подкатила уборщица с коляской, в которую она собирала посуду. Я схватил бутылку, опередив ее буквально на доли секунды. Она удивленно воззрилась на меня.

– Гражданин, поставьте бутылку на место! – громко сказала она, обнаруживая скандальный характер, из тех, что выковываются в очередях и на коммунальных кухнях. – А ну сейчас же поставь, кому сказала! – крикнула она, поскольку я спрятал свою добычу за спину.