Текст книги "Отмороженный"

4

Славу Грязнова доставили ко мне через четыре часа объединенными усилиями армии и милиции целым и невредимым, но с подбитым глазом. Он сидел в углу моего кабинета, поглощая неимоверное количество горячего чая с пирожными, за которыми уже дважды бегала сердобольная Лара.

Я разглядывал привезенные фотографии, сравнивая их с фотороботом. В общем-то похож. Не сказать, чтобы очень. Опять, значит, тащить сюда этих хлопцев Дмитро и Миколу. Основываться на показаниях соседок-старушек опасно. Там склероз уже взял свое. Правда, остаются еще участковый и портье Бычков.

Привезенные вещи Прохорова с отпечатками пальцев сейчас сравнивались криминалистами с теми отпечатками пальцев, что были выявлены в номерах гостиницы «Мир» и на предметах в снимаемой подозреваемым квартире. Работа кипела. Компьютеры перегревались, люди не разгибались.

А Слава поглощал пирожные, гонял чаи и подмигивал мне подбитым глазом.

Я ждал результатов, понимая, что сейчас от этого целиком зависит моя репутация в свете моего вызывающего поведения на совещании у генерального.

Неожиданно раздался междугородный звонок.

Я схватил трубку, предчувствуя неладное. По-моему, нехорошие известия по телефону предваряются такими вот тревожными звонками.

И точно. Звонил Володя Фрязин из Украины.

– Эти националисты говорят, что я неправильно их понял! – кричал Володя. – Пулю они дают, но требуют, чтобы я остался у них заложником. Говорят, будто эта пуля для них национальная святыня. Пусть ее обследуют и вернут – тогда меня отпустят!

– Володя! – закричал я. – Ты откуда звонишь?

– Из ихнего штаба, – ответил Володя. – Доллары взяли, а потом говорят, что я их заложник.

– Дай трубку кому-нибудь из старших, – сказал я. – Только спокойно. Не поддавайся на провокации.

Были слышны какие-то голоса. Потом снова возник Володя.

– Говорят, будто не разумеют по-русски, – сказал он. – Что мне делать, Александр Борисович?

– Пусть кто-нибудь возьмет трубку. Ты слышишь меня? – повторил я. – Меня поймут. Я знаю, что им сказать. Ах, сволочи…

Наконец трубку взял некий босяк, что я определил по голосу.

– Слухаю! – сказал он.

Я говорил минуты три. Он меня не прерывал. «Слухал». Должно быть, старался запомнить все идиоматические выражения, на случай если когда-нибудь придется их повторить.

Слава восхищенно присвистнул. На том конце провода хранили гробовое молчание. То ли отключились, то ли обдумывали услышанное.

– Я тебя самолично, своей рукой присоединю к России, – сказал я, – если мой человек не вернется завтра же утренним самолетом!

В кабинет заглянула Лара.

– Это кто у вас тут так матерится? – спросила она, округлив глаза.

Я нетерпеливо отмахнулся, ожидая, что мне ответят. На том конце провода что-то мекали, вздыхали и перешептывались. В конце концов, баксы они получили. Черт с ней, с национальной святыней, даже если москали ее не вернут. Найдем другую… Я почти слышал эти слова, произносимые там. Тем более начало отопительного сезона. Возьмут и отключат газ. С этих проклятых москалей станется… А снова стучать зубами неохота. И вообще, с прокуратурой лучше не ссориться. Пусть даже не с нашей. Они всегда найдут общий язык.

– Завтра прилетит, – на чистом русском языке произнес другой голос. – Встречайте. Вылет из Киева в десять пятнадцать.

И положил трубку.

Я победоносно посмотрел на Славу. Тот уже насытился и блаженно развалился в моем кресле.

– Теперь бы горячую ванну и двести грамм армянского… – мечтательно сказал он.

– С ванны надо было начинать, – заметил я. – Коньяк тебе будет. А сначала посоветуемся… Ты случайно Горюнова не встречал?

– Он там? – удивился Слава.

– Надо же ему где-то прятаться. Странно, тебе не кажется, что все сходится на этом Алтае?

– Больше того, – зевнул Слава. – Прохоров и Горюнов служили в одной воинской части. Кстати, увидев твой фоторобот, жена Прохорова спросила: а кто это?

– Вот это да! – присвистнул я. – И ты молчал?

– Не хотел тебя расстраивать, – продолжал Слава, борясь с сонливостью. – Кстати, Горюнов был там писарем, Прохоров – командиром взвода.

– Много тут странного, тебе не кажется? – спросил я. – Только не спи. Ты можешь со мной говорить?

– Отложим до завтра, – сказал он и тут же захрапел.

И снова в кабинет заглянула Лара. Такое впечатление, будто она прислушивалась ко всему, что здесь происходит.

– Тс-с… – прижал я палец к губам. – Не видишь – переутомился.

– Ну и запах от него! – забавно сморщила она свой носик (даже захотелось его поцеловать). Я привстал, чтобы прикрыть дверь.

– Ты не знаешь еще кое-что, – вдруг явственно сказал Слава, не открывая глаз, когда я положил руки на плечи Лары.

Я тут же их отдернул, как если бы в дверь заглянула моя жена.

– Там же служил сын генерала Тягунова, которого тебя просили отыскать, – сказал Слава и снова захрапел.

Я сел за стол и забарабанил по нему пальцами. Ларе показал глазами на дверь. Надо было собраться с мыслями.

Что происходит? Сегодня министр обороны вдруг узнал на фотороботе человека, которого он когда-то видел. Я разбираюсь в вазомоторных реакциях. Он не ожидал его увидеть. И был поражен совсем как я, когда подумал, что где-то этого молодца уже встречал. Только не могу вспомнить где. А надо. Пойдем дальше. Общих знакомых у меня с министром не было и быть не может. Нигде мы с ним, кроме совещания у генерального, не пересекались. Значит, общие знакомые исключены. Но есть и другое. Этот киллер был у него и у меня перед глазами. Пусть короткое время, но был. Где и как это могло произойти?

Я походил по кабинету. Храп развалившегося в кресле Славы Грязнова мешал и отвлекал.

Надо снова все хорошенько обдумать. Выяснились интересные вещи. Спасибо спящему в моем кресле Славе Грязнову. Итак, эти офицеры служили в одной воинской части. Поэтому писарь полка стал помощником замминистра обороны? А как там оказался, кстати говоря, сын генерала Тягунова? Что, черт возьми, за всем этим стоит?

В дверь постучали.

– Входите, открыто! – сказал я, полагая, что это Лара. Но это был посыльный прапорщик из ФСБ.

– Вам велено передать заключение баллистической экспертизы из криминалистической лаборатории госбезопасности.

– Это утреннее убийство помощника министра? – спросил я.

– Там все указано, – сухо сказал он и, козырнув, покинул кабинет.

Как я мог забыть… Шестая пуля за полтора месяца. Остается только сравнить. Дрожащими пальцами я раскрыл конверт. Прежние акты экспертиз находились в моем сейфе. И потому, когда я достал акты из сейфа и сравнил с новыми данными, то увидел характерные нарезы на фотографиях извлеченной пули и понял: первая винтовка! Та, из которой застрелили банкира Салуцкого. Ошибки быть не могло. Но сопоставить все равно придется. Утром нужно отдать экспертам из НИИ судебных экспертиз, сейчас они уже разошлись по домам. Я постарался взять себя в руки. А то чересчур уж разволновался. Итак, две винтовки. Выходит, киллер мотается по городам и весям с парой винтовок? Или просто меняет их после каждого очередного убийства? Что это ему дает? А то же, что и выстрел под основание черепа с большого расстояния. То есть выигрыш во времени. Он не дурак, должен понимать, что когда-нибудь это откроется.

Значит, или у него ограниченное число целей, которые он себе наметил, или он старается успеть ухлопать как можно больше, прежде чем его раскроют. И вот он снова в Москве… Где окажется потом?

И кто у него следующий?

Для этого надо сначала понять, что их всех связывает? Я имею в виду убитых. Добавим к этому, что Горюнов, с которым он, подозреваемый в убийствах, служил в одной части, его боится. Почему? Это Грязнов, зная, что Прохоров и этот писарь служили вместе, должен был разузнать там, в этом полку. Хотя да, родственнички пропавшего без вести Прохорова «обули» Славу на изрядную сумму, так что он застрял там, в Барнауле.

Я с сочувствием взглянул на спящего, чей могучий храп к тому времени перешел в мелодичное посвистывание.

Однако продолжим наши небезынтересные рассуждения, сказал я себе. Стоило бы фоторобот показать уже не министру обороны, а его заму. Генералу Тягунову. Для этого есть свои резоны. Сын Тягунова служил в том же полку. Возможно, что генерал каким-то образом тоже знал этого Прохорова. Останавливался у них, когда был в Москве проездом, мало ли… Если военный министр этого офицера видел, то его зам тем более должен его знать. Не исключено.

Интересно, что здесь существуют две отправные точки на географической карте. Алтай и Чечня. Интересно, что оба офицера пропали в этой чертовой Чечне без вести. Кстати, хорошо бы знать: одновременно или по очереди? Причем Тягунов-старший просил отыскать его сына именно меня… Нет, тут простое совпадение. Я всегда знал, что совпадений в этой жизни больше чем достаточно. Однажды я ехал в метро, будучи студентом, и на «Соколе» вошла в вагон симпатичная девушка. Мы посмотрели друг на друга, и ничего больше… Назавтра я ехал по той же линии уже от «Белорусской». И только вошел в вагон, как увидел ее же, сидящей в этом вагоне, рядом с дверью, в которую я вошел. Конечно, мы сразу узнали друг друга. И не могли прийти в себя от изумления. Пришлось познакомиться, без особых, впрочем, долговременных последствий. Пару раз встретились, и только тем в основном и занимались, что обсуждали случившееся. Надо же, говорили мы, раздеваясь, в таком огромном городе, чтобы в одном и том же вагоне, одного поезда, в одном направлении, в одно и то же время… Это мешало наслаждаться сексом. Мы просто уже не могли говорить ни о чем другом.

На том и расстались, без всяких претензий друг к другу. Но это только присказка. На другой день после расставания мы снова столкнулись нос к носу на «Площади Свердлова». И на сей раз шарахнулись друг от друга. Было пол-одиннадцатого вечера, она откуда-то возвращалась, усталая, но довольная, была, кстати, не одна…

Так вот, она потащила своего нового знакомого в другой конец платформы, с ужасом на меня оглядываясь. Мистика какая-то, думал я, глядя ей вслед. Может, Провидение предназначило нас друг для друга? А мы этого не поняли?

Но вернемся к нашим баранам. Просто голова кругом от этих предположений! Но что-то наклевывается…

Итак, фоторобот на тех, кто видел и знал Прохорова, особого впечатления не произвел. Уходя от нас в объятия Морфея, Грязнов что-то на сей счет промычал. А я, потом министр кого-то сразу узнали… Что сие означает?

Я машинально набрал номер телефона Меркулова. Его секретарша, которая тоже еще не ушла, несмотря на позднее время, соединила нас сразу, узнав мой голос.

– Ничего не получается, – сказал я. – Грязнов спит, и ему все до фонаря. Представляешь, оказывается, оба служили в одном полку.

– Кто? – не понял Костя.

– Горюнов и Прохоров. Ну чьи документы были у этого молодчика на Садовом…

– Ну-ну! – заинтересовался он. – И что?

– Ничего. Жена не узнала на фотороботе своего мужа.

– Чья жена, говори толком!

– Не моя же… – раздраженно ответил я. – Жена Прохорова.

– Она могла сделать вид, что не узнала, – спокойно сказал Костя. – Ты сегодня переработал. Тебе бы присоединиться к Славе Грязнову. Иди-ка домой.

Я положил трубку и оглянулся на мирно посапывающего Грязнова.

Слава Богу, он ничего не слышал. Ведь жена, увидев фоторобот предполагаемого убийцы, никогда не признается, что это ее муж, даже если это он…

Но Слава это тоже понимает. Не может не понимать. И потому ему не столько интересен ее ответ, сколько ее первая реакция. А вот этого ни я, ни Костя не видели. И все равно рано отметать версию, согласно которой убийца – Прохоров…

Я бесцеремонно растолкал посапывающего Славу.

– А… Что? – подскочил он, хлопая глазами.

– Приехали! – сказал я. – Значит, ты показал жене Прохорова фоторобот…

– Старик, успокойся, это не Прохоров, – усмехнулся Слава не без злорадства. – Сочувствую, только не знаю, чем помочь. Кстати, где обещанный стакан коньяка?

– Ты же видел его фотографии, – сказал я.

– Так же, как и ты, – пожал он плечами. – Но ты не видел ее реакции. А я видел. Я могу сказать: чем-то похож, ты можешь сказать то же самое. А жена скажет точно: не он. Или он. Скажут ее глаза. За кого ты меня вообще держишь, если задаешь детские вопросы? Я понимаю, что собственные версии дороже истины, но тут ничего не поделаешь.

– Это не я. Это все Константин Дмитриевич подозревает нас в недостатке профессионализма, – кивнул я на телефон.

– А пошел он… – потянулся Слава в кресле. – Я же не дурак. Спросил: знаете ли этого человека? А она дает мне фотографии мужа. То, что я привез, это десятая часть. Больше не дала. Да и не надо.

А ведь пропал муж. Как ей себя вести, если это он? Впиться глазами? Обрадоваться? Но чему тут радоваться, если другой человек?

– Я же сказал ей, что мы его ищем как пропавшего без вести, – продолжал Слава. – И она мне поверила, понимаешь? А я ей соврал.

– Одно меня смущает, – сказал я, – почему они продали тебе его вещи? Убитые горем об этом меньше всего думают. Тем более ты ищешь их близкого.

– Я опять соврал, – вздохнул Слава. – А ты меня разоблачил.

– Все-таки пропил?

– Все-таки ты плохо обо мне думаешь, – ответил он. – Я увидел, каково ей с двумя детьми и больной свекровью без мужа. Я сказал им, что эти вещи положено выкупать. И даже расписался в какой-то квитанции, которую нашел у себя в кармане. Кажется, это было старое постановление на обыск, которое не понадобилось.

Мы снова посмотрели друг на друга. Что бы я без него делал?

– Прости, если можешь, – сказал я. – И забудем, как страшный сон. Одно ты мне не объяснил. Кто тебе глаз подбил.

– Заснул на вокзале, в комнате матери и ребенка, вдруг набегают местные менты, хватают, начинают крутить руки… Наверное, что-то не так поняли. Ну пришлось помахаться. Они вызвали подкрепление. И только минут через десять догадались спросить документы. И когда увидели, что перед ними шеф МУРа, отправили в Москву. Бесплатно, по спецдокументам.

Чем многословнее он дает ответы, тем больше они вызывают вопросов.

– Последний вопрос, – сказал я. – Если не хочешь, можешь не отвечать.

– Валяй! – великодушно разрешил Слава.

– Как ты попал в комнату матери и ребенка?

5

Сережа Горюнов приехал в свой бывший полк около полудня.

Возле части по-прежнему стояли киоски, откуда выглядывали черноусые, смуглые брюнеты. Впрочем, контингент, кажется, сменился. Сережа никого не узнал. Те, кто его выслеживали, давно уехали. Прислали на свое место, оказавшееся доходным, родственников.

Впрочем, доходным оно было, пока он, Сережа, обеспечивал всему полку материальное обеспечение, то бишь вовремя повышал звания и выдавал зарплату.

– Кто у вас сегодня дежурный по полку? – строго спросил он дежурного по КПП, показав свой документ.

Сержант задумался. Молодой еще. Недавно присвоили, первый раз поставили – наметанным взглядом определил Горюнов.

– Наверное, майор Холин? – спросил он.

– Ах да, Холин… – всполошился сержант. Опухший от сна, он пока еще плохо соображал. И без его объяснений Сережа видел, какие изменения произошли в части. Неубранный плац. Шляются солдатики, неприбранные, небритые, руки в карманах замусоленных хэбэ.

– Так пригласите его, что стоите! – нахмурился Сережа.

Кажется, только это не изменилось: Холин по-прежнему дежурный и по-прежнему майор. Он, Горюнов, сумел, вернее, успел присвоить ему это звание незадолго до своего отъезда. А теперь – так и останется майором. Так и помрет без папахи, положенной полковникам.

Холин появился сразу – постаревший, исхудавший, потерянный.

– Сереженька! – плюнув на субординацию, сразу полез целоваться. – Родной! Неужели снова к нам? А говорили, будто ты при самом министре…

– Да вот заехал, поговорить надо. – Горюнов осмотрелся по сторонам. – Тут где-нибудь в этом бардаке можно переговорить?

Холин махнул рукой. Лицо исказилось. Бардак есть бардак. Впрочем, был он и раньше. Но была и армия. Остался один бардак.

Они прошли внутрь части, устроились в комнате дежурного.

– Видишь, что творится? – спросил Холин, кивнув на окно. – Только ты уехал, все стало разваливаться. «Батя» запил, ушел на пенсию, там его хватила кондрашка. Зарплату последний раз платили в мае… Скажи, ты теперь у министра служишь, это и есть реформа в армии? Когда офицеры спиваются и бегут кто куда?

– Я об этом каждый день читаю в газетах, – раздраженно сказал Сережа. – Ты мне другое скажи. Прохоров Ваня здесь не появлялся?

– Нет, ни слуху ни духу. Как пропал в этой Чечне вслед за Пашей Тягуновым, так и не слышали. Семья его здесь, это точно. Можешь у Нади, жены его, спросить… – подмигнул Холин и толкнул в бок Сережу. Но сделал это как-то уныло, без прежней игривости.

– Тебя наши бабы постоянно вспоминают. Мол, вот было время. Прямо жизненная веха. Это, говорят, было еще до Сережи. Нет, говорят другие, после Сережи. Не забыли тебя. А уж сколько младенцев твоим именем назвали! И все гадали: как у него там сложилось с Аллой Тягуновой?

– Небось самому интересно? – усмехнулся Горюнов, закуривая.

– Еще как! Помню, спорили на интерес. Ты сначала проиграл, потом отыгрался. Это когда она к тебе ночью заявилась… Помнишь?

– Да помню, помню, – пробормотал Горюнов, думая о своем. – Значит, никаких от него известий не было?

– От Прохорова? – спросил Холин. – Или от Тягунова?

Сережа внимательно посмотрел на него, будто увидел впервые.

В самом деле – от кого? О ком следует спрашивать? Он-то хотел узнать о том, кого подозревает милиция. Говорят, сделали фоторобот.

Но почему-то Павел Тягунов, муж Аллы, постоянно вспоминается рядом с подозреваемым…

– К Наде Прохоровой приезжал следователь из самой Москвы, – сказал Холин. – Показывал составленный портрет.

– И что? – насторожился Сережа. – Чей портрет?

– Она не признала, хотя, говорит, на кого-то похож. Ты у нее сам спроси. Хочешь, вместе сходим? Он, говорят, забрал у нее фотографии Ивана для опознания. Мол, пропал без вести, теперь его ищут. Она-то не дура, сразу все поняла. Не похож, говорит, впервые вижу. И то – когда это следователи Генеральной прокуратуры и парни из Московского угро искали без вести пропавших? А раз ищут, стало быть, жив, но чего-то натворил.

– Надька, она рассудительная была, – согласился Сережа, ослабляя галстук. – Но в самом деле не похож или соврала?

– Так говорил уже – кого-то напоминает. А кого – не вспомнила. Но только не Ивана. И когда фотографии ему отдала, полковник сам все увидел. А может, и узнала. Но не сказала. Бабья жалость, не хочет кого-то посадить. Не хочет в свидетели. Я так понял из разговора.

Значит, они меня опередили, подумал Сережа. Ничего не узнали, но опередили. На один ход. Этого нельзя больше допускать. Я должен первый узнать, что происходит… У этого Турецкого – верный нюх. Напал на след. Как бы его при этом использовать, чтобы самому уцелеть и чтоб дело не пострадало?

– Ну ладно, – сказал Горюнов, поднимаясь. – Поговорили, на первый раз. Я тут пока похожу, ладно? А потом найди машину, чтобы подбросить меня обратно в аэропорт.

– Да с машиной… – вздохнул Холин. – К сожалению, придется подождать.

– Не понял! – резко сказал Горюнов. – Что значит – подождать?

– Какие целые – в разъездах. Комполка с утра уехал в дивизию. Его замы тоже кто где… Это мне дежурный по парку жаловался. Остальные на приколе. Ни запчастей, ни бензину… Вот «броник», на котором Алла твоя каталась, помнишь? Вот он на месте. Целый. Музейный экспонат. Почти не трогаем. Все помнят.

– Во-первых, она не моя, – сказал Горюнов. – И даже думать об этом забудь!

– Случилось что? – встревожился Холин. – Когда вы с ней уехали, только об этом и говорили…

– Мало ли кто что говорил! – вскипел Горюнов. – Чтоб я больше не слышал эти намеки. Ты понял?

– Понял, все понял, – покаянно затряс головой Холин. – Значит, не останешься, хоть до утра?

– Некогда мне, Петр Авдеевич, – сказал Горюнов. – Я пойду прогуляюсь. Чтобы через полчаса машина была. Хоть танк. Меня не касаются ваши трудности! И я еще разберусь, почему и где раскатывает ваше начальство, бросив полк без техники.

Он хлопнул для острастки дверью и вышел на плац. Там проводились занятия. Много новых лиц. Почти все незнакомы. Его не узнают. И слава Богу.

Он прошелся мимо клуба. Когда-то здесь все бурлило. Репетировали, пели.

…В то утро Сережа Горюнов смотрел из окна штаба через забор части на дежуривших чеченцев. Уже трое сидели на корточках. Ждали. Откуда такое терпение?..

За его спиной полковник Романов, он же «батя», подписывал, рассеянно посматривая, какие-то списки.

– Ну ты все там учел, а? – спросил его в который раз Романов. – Не будет, как в прошлый раз с телевизорами? То тому не досталось, то другому…

– Недовольные будут всегда, Николай Васильевич, сколько можно объяснять? Не было бы телевизоров, не было бы недовольных. Основной закон социальной справедливости. Вы хоть милицию вызывали? Сколько это будет продолжаться?

– Это ты про чеченцев этих? А кому они мешают? Сидят и сидят, – добродушно отмахнулся «батя». – Были вчера из УВД. Забрали, потом отпустили.

– Потом приедут из корпуса и скажут, что продаем им оружие.

– Ладно, с ними разберемся… – поднял голову от списков «батя». – Ты другое скажи. В Москву звонил?

– Этой ночью, – вздохнул Сережа. – Да все нормально, что вы волнуетесь? В списках в отставку, на пенсию то есть, полковник Романов пока не значится. Слишком хорошие результаты показывает вверенный вам полк во время инспекторских проверок! Ценный вы кадр, Николай Васильевич. Трудно министру обороны с вами расстаться.

– Ну ты полегче все-таки, полегче… Без прикола не можешь. И что значит – пока?

– А вот пока эти… – Сережа указал подбородком на окно, – будут здесь торчать. И никакие меры приняты не будут.

– Что мне прикажешь – их перестрелять? – побагровел полковник. – Ты говори, да не заговаривайся! Условие он мне ставит. А если они говорят, что на офицерских жен приходят смотреть? Запретишь? Если ихние мужья только смеются? А тебе больше всех надо, так?

– Кого это перестрелять? – В кабинет без стука вошла Аглая Степановна – бодрая, помолодевшая, а за ней обворожительная Алла Тягунова. И будто посветлело в кабинете, будто разгладились морщины на улыбающемся лице полковника.

– Какие ужасные слова вы говорите, Николай Васильевич! – продолжала библиотекарша. – Ваш тезка, он же наш величайший писатель, этого бы не одобрил!

– Это вы о ком? – спросила Алла, присаживаясь на стул без приглашения.

– Ну как же, – ужаснулась Аглая Степановна. – Как ты можешь спрашивать! Гоголя – и не знать… Мы только на одну маленькую минуточку, Николай Васильевич. Найдите управу на вашего самодура Белугина. У меня просто нет слов! Отказывается вызвать из Барнаула настройщика рояля и не дает нам плотничий инструмент!

Романов вопросительно посмотрел на своего писаря, потом спросил:

– Это, простите, о чем? Зачем вам инструмент? Что, у нас в полку нет плотников?

– Мы собираемся поставить оперу, – сказал Сережа, переглянувшись с Аллой. – Будем раскрывать рот под фонограмму. Но репетировать все равно надо. Поэтому нужен настройщик.

– Ах, оперу! – хлопнул себя по лбу «батя». – Так бы и сказали.

– Прибедняетесь, ох, прибедняетесь! – погрозила пальцем Горюнову Аглая Степановна. – Под фонограмму… Кто-то, может, и будет под фонограмму, а у вас с Аллочкой такой дуэт получился! И супруга ваша нам споет, Николай Васильевич. Вы не думайте, мы всех привлечем и охватим.

– И меня? – прижал руки к груди «батя». – Репетицию хоть пустите посмотреть?

– Конечно, вы же наш меценат, – проговорила таинственно Аглая Степановна. – Значит, мы так можем этому ужасному Белугину и передать?

– Так и передайте, – кивнул довольный – рот до ушей – «батя». – Тем более на носу смотр самодеятельности. Приказ пришел по корпусу… – Он опять вопросительно посмотрел на Сережу.

Тот, выдержав паузу, кивнул. Да, мол, что есть, то есть.

Алла потянула за собой к выходу библиотекаршу, но та вдруг страдальчески улыбнулась и театрально приложила руку ко лбу.

– Ах да… Чуть не забыла. Только не знаю, стоит ли? Ну ладно, раз уж начала, отниму у вас еще минуту драгоценного времени. Словом, позапрошлой ночью, когда меня, глядя на этот прекрасный дуэт, посетила идея об опере, ко мне подошли ребята в противогазных масках… Не помню, что они горячо так говорили, возможно, клялись в любви к литературе, но потом повалили меня на траву и тоже надели на меня маску…

– Как? – вскрикнула Алла и прижала ладонь ко рту.

– Представляете? – продолжала, волнуясь, библиотекарша. – Ну вы, мужчины, меня понимаете. А при Аллочке я не хочу… Я, конечно, стала звать на помощь. На мои крики прибежал еще взвод… И тоже в противогазах. Но я не знала, что у нас начались учения.

– И… И что? – только и спросил «батя».

– Ну я же не могу при Аллочке! – возмутилась Аглая Степановна.

Утром личный состав полка был выстроен на плацу. В противогазах.

Вдоль шеренг шествовали полковник Романов, офицеры и Аглая Степановна. За этим действом следили из окна клуба Алла и Горюнов.

Пластинка крутится, звучит музыка Верди. Это дуэт из «Травиаты». С раскаленного неба стекает тяжелый зной. Зыбкое марево над размягченным асфальтом, на котором происходит это странное действо…

– Черт знает что! – восклицает Алла. – Она что, хочет найти виновников по противогазу? Кто это придумал, не знаешь?

– Капитан Холин, – отвечает Сережа. – Редкого ума идиот.

– Зачем ей это нужно? Не пойму! – возмущается Алла.

Процессия продолжает медленно продвигаться вдоль шеренги. Жара усиливается, из-под масок течет пот. Впрочем, не только пот. У одного солдатика, ай-яй, по штанине течет струйка. Прямо в сапог.

Аглая Степановна приостанавливается. Останавливаются и остальные. У воина явно дрожат от страха коленки. Ну что, он? – вопросительно смотрят распаренные офицеры на нее. Но она лукаво улыбается.

– Нет, не он, мне просто показалось. – И быстро идет дальше, уже никого не разглядывая. Что ей надо, она увидела. А остальное – не ваше дело. Офицеры с облегчением смотрят ей вслед. Кажется, обойдется без ЧП. Кина, то бишь скандала, не будет.

Алла и Сережа тоже смотрят, высунувшись в окно. Их плечи соприкасаются. Он искоса посматривает на нее. На плацу между тем происходит развод на занятия. Взвод лейтенанта Тягунова отправляется на полевые занятия в полном вооружении.

– Не знаю, сочувствовать ей или…

– …поздравлять, – хмыкнул Сережа. – Так и померла бы старой девой. Конечно, поздравлять.

– Все вы тут какие-то сдвинутые, – говорит она в сердцах. – Даже не по себе. Что смотришь?

– Вхожу в роль, – пожимает плечами Сережа. – А что, нельзя? Муж запрещает?

– Ему не до меня. Озабочен боевой и политической подготовкой. Ну он-то военная косточка. Это у него в крови. Вот что ты тут делаешь со своим голосом?

– Разве это голос? – махнул он рукой. – Ты послушала бы меня в столице. Я же в консерватории учился, рядом с тобой. А тут я свой голос сорвал на морозе…

– Да что ты говоришь? – изумляется она. – Ты – в консерватории? А сюда как попал?

Он опять машет рукой. Что тут вспоминать. И нехотя рассказывает:

– Влюбилась профессорская дочка. И забеременела с первого взгляда. А папаша мне «неуд» в зачетку. Выперли с первого же курса.

– Я могла там тебя видеть? – щурится она. – Что-то не припомню.

– Зато я тебя помню, – говорит он серьезно. – Ты смотрела поверх голов. Кого ты могла разглядеть? У тебя такие поклонники были. Катали тебя на фирменных тачках.

– Верно, были… – грустно соглашается она. – Где они сейчас?

– И как тебя угораздило? – спрашивает он.

Они смотрят друг другу в глаза.

– Мир тесен, – говорит она. – Как сюда попала? Влюбилась! Вот так внезапно, сильно, безоглядно. Такой мальчик – и такой мужественный, целеустремленный, хочет стать маршалом, не меньше. А я уши развесила. Вот ты говоришь про дочку профессора. Так вот мой Тягунов счел бы себя обязанным жениться. Чувство долга. Тебе этого не понять.

– Где нам… – машет он рукой. – А вот что никогда ему маршалом не быть, это видно сразу. Тут другие качества нужны.

– Он не карьерист, как ни странно, – вздыхает она. – Тут другое. Хочет, чтобы над ним было как можно меньше маразматиков. Вроде вашего «бати»…

– А что «батя»? – обиделся за начальство Горюнов. – Кому он мешает жить? Вот послужит твой Тягунов, тогда поймет: чем меньше над тобой маразматиков, тем больше под тобой идиотов. Вроде Холина. Поди узнай, что хуже.

Она с интересом смотрит на него. Он понимает этот взгляд по-своему. Приближается, смотрит не мигая. Она предупреждает:

– Только без этого… Сразу договоримся. Хорошо? Я понимаю, тебя тут избаловали здешние дамы. Но я привыкла, что балуют меня.

Она села на подоконник, болтая своими красивыми ногами, от которых он не может отвести глаз.

– А все-таки, Горюнов, чего ты тут ждешь? С твоими-то способностями…

– Значит, есть чего ждать, – буркнул он недовольно.

– Ой, только не надо! – Она замотала головой. – Не так, так по-другому хочешь соблазнить старую замужнюю женщину? Решил сыграть роль непонятого и одинокого гордеца? Давай без этого! Сегодня, в такую жару, боюсь, репетиция уже не получится. Лучше пойдем искупаемся. Тут такие места, такая красивая река. Смотри, как этих бедных мальчиков гоняют по жаре. Неужели не жалко?

– Меня тоже гоняли, – говорит он. – Пожалеть было некому.

– Послушай, под какую варварскую музыку они маршируют! Околеть можно! Где-то тут я видела…

И роется в пластинках. Он стоит над ней и жадно разглядывает золотистые завитки на ее шее.

– Вот, – она достает старую пластинку, сдувает пыль. Озорно подмигнув, ставит ее на диск радиолы, включает на полную громкость. Звучит знаменитый победный марш.

На нее оглядываются. Офицеры, проводящие строевые занятия, как будто недовольны, но солдатики, наоборот, будто проснулись, начинают дружно и четко печатать шаг, равняясь на окно.

Алла шлет им воздушные поцелуи. И совсем другое настроение у ребят.

Вспомнив этот эпизод, Сережа невольно улыбнулся. А потом они пошли купаться. Вдвоем. И у самой реки наткнулись на взводы лейтенантов Тягунова и Прохорова. Солдаты роют окопы под присмотром взводных с секундомерами в руках – идет соревнование…

Но солдаты вдруг перестали копать. Смотрят на приближающуюся Аллу, на которой теперь только купальник. И Горюнов на ходу снимает с себя гимнастерку.

– Паша! – кричит она мужу. – С ума сошли – в такую жару копать землю! Дай команду, чтобы шли купаться!

– Не мешай! – отмахивается Павел. – Репетируй. А вы что, уснули?

Он кричит на солдат, а те не могут оторвать взглядов от Аллы, распускающей свои роскошные волосы.

Она это видит. И кричит им:

– А ну, мальчики, слушай мою команду! Всем в воду! Кто первый доплывет до того берега? – И с разбега кидается в реку.

– Графиня с изменившимся лицом бежала в направлении пруда, – негромко, зло и насмешливо произнес Павел Тягунов, но так, что Сережа Горюнов его услышал. И тем не менее тоже побежал в реку, на ходу сбрасывая сапоги. Уже никто ничего не делает. Все только смотрят, как она мастерски плывет на другой берег, а Сережа ее догоняет.