Текст книги "Отмороженный"

15

Телефонный звонок разбудил Аллу около часа дня. Приподняв голову, она увидела перед собой гладкое голое плечо Валеры Суркова, осветителя сцены, сына ее гримерши Тони Сурковой. Он даже не пошевелился. Спал крепким сном утомленного молодого мужика. На двенадцать лет моложе. Поди, мамочка звонит, разыскивает… А доброхоты, как всегда, только рады подсказать, где могло бы ночевать ненаглядное чадо.

Опустив ноги на пол, она взяла трубку радиотелефона и прошла босиком в соседнюю комнату.

– Это я, Павел, – сказал бывший муж. – Разбудил?

Она почувствовала, как перехватило дыхание, а ноги стали ватными.

Поспешно и непроизвольно прикрыла дверь в спальню, как если бы он мог увидеть, кто там находится.

– Что молчишь? – спросил он. – Язык проглотила?

– Да я еще не завтракала, – сказала она хриплым со сна голосом. – Ну здравствуй!

– Я хотел тебя кое о чем попросить… – начал он.

– Ко мне нельзя, – поспешно сказала она.

Он помолчал. Видимо, раздумывал: бросить трубку сразу или немного погодя. Она тоже поняла, что вырвавшимся запретом выдала себя, и не могла подобрать нужных слов.

– Тебе нужна моя помощь? – спросила она. – Ты здесь, в Москве?

Сейчас она мысленно похвалила себя за то, что задала естественные вопросы человеку, о котором будто бы ничего не знала.

– Мне нужны деньги, – сказал он.

– Прямо вот так, сразу? – спросила она. Ему всегда все нужно было сразу, с разбегу. Вот так началась их любовная жизнь. Его страсть когда-то подчинила ее полностью. Буквально только что познакомились, а утром уже сблизились.

И он еще удивлялся, что она досталась ему невинной. «А ты чего ожидал?» – спросила она тогда, обидевшись. Он бережно обнял ее за плечи. И ей захотелось прижаться, спрятаться на его сильной груди, заслониться его широким плечом.

И с этим осветителем, безмятежно спящим в другой комнате, она сошлась так же стремительно, поддавшись страсти, невзирая на то, кто что в театре скажет… Безрассудство, она понимала, не те годы, но так истосковалась по сильному мужскому телу…

– Сколько? – спросила она в ответ на его молчание. Вдруг показалось, что он бросил трубку. И она этого испугалась. Хотя еще недавно, узнав, что он здесь, в Москве, и что его ищут, говорила себе, что сразу бросит трубку…

– Я не могу долго говорить, – сказал он. – Я тут не так далеко. Снимаю квартиру. Можешь подъехать через два часа на наше место, ты помнишь?

– Конечно, я помню… И все понимаю.

Она не могла решиться сказать ему, что его ищут, за ним охотятся, как охотился он сам за неизвестными ей людьми. Но почему-то хотелось думать, что они того заслуживают.

– Ты не одна? – спросил он.

Она ждала этого вопроса. И панически боялась его.

– Я? Одна… ты хотел приехать?

– Нет, нет, – поспешно ответил он. – Так сколько ты сможешь дать? Лучше валютой. Я снимаю квартиру, мне надо платить. Я верну.

Сейчас она должна бы задать сам собой разумеющийся вопрос: почему ты не у родителей? Зачем, почему тебе приходится снимать квартиру? Если не задаст этот вопрос, то выдаст себя. Это будет означать, что она знает: ему приходится скрываться. И тогда, возможно, она знает и то, почему он скрывается…

Она так и не спросила. Не успела. Валера внезапно обхватил ее сзади, прижавшись горячим со сна телом. И она почувствовала что-то вроде отвращения, как от переедания чем-то вкусным.

– Это почему ты одна? – спросил Валера, стараясь отнять у нее трубку.

– Я приеду! – крикнула она напоследок и оттолкнула Валеру локтем.

Он схватился за живот, согнувшись от боли.

– Ты что? – крикнул он. В его мальчишеских глазах стояли слезы, губы дрожали от обиды. Этакий телок-переросток.

– Все! Собирайся! – приказала она. – Домой, к мамочке! Мой муж приехал, понял, нет? Валера, не будь дурачком.

– Ты же говорила…

– Мало ли что говорила… Собирайся!

– И ребята говорили. Нет у тебя мужа.

– Значит, теперь будет. Ты понял, нет? И больше не появляйся!

– А почему? – Казалось, он вот-вот расплачется.

И она не впервые почувствовала к нему нечто вроде материнской жалости. Такой всю жизнь будет нуждаться в утешении. Ее гримерша часто рассказывала ей про своего сына, как он ест, чем болеет и что нет отбоя от его сверстниц. Она уговорила директора взять его осветителем, чтобы поработал до армии. Алле было интересно на него взглянуть, когда он появился впервые. Весь кордебалет забавляло, как Валерочка опускает глаза и краснеет, если к нему обращались ослепительные женщины вроде Аллы Светловой.

Осветитель из него был ни к черту. Режиссеры на постановках срывали голос, требуя от него невозможного. Мать плакала и просила не выгонять сыночка. Однажды Алла не выдержала и поднялась к нему наверх, чтобы втолковать, как следует освещать ее, ведущую солистку, а он смотрел на нее, как на богиню, спустившуюся к нему с Олимпа.

Наверху было тесно и жарко, она невольно прижималась голым плечом к нему, чувствуя, как ей передается дрожь его чистого, юного тела. У нее едва не закружилась голова.

В театре заговорили об их близости, произошедшей после одной премьеры и последующего ночного банкета. Его мать перестала про него рассказывать и теперь приходила в гримуборную с поджатыми губами и покрасневшими от слез глазами. В общем-то она не знала, печалиться ей или радоваться. К тому же теперь Валерочку хвалили, и певички помоложе Аллы стали тоже подниматься к нему наверх.

Но сыночек, ее кровиночка, по-прежнему сгорал от любви к этой ведьме, про которую все говорили, будто она сгубила бессчетное количество мужчин. Все-таки двенадцать лет разницы, о чем она думает? Он-то себе еще найдет. Он еще долго будет привлекать женские тела и души. Алла понимала, что от этого сосунка пора бы освободиться. И вот такая возможность появилась.

– Ты не сделал мне ничего плохого, – сказала она спокойно. – Ты хороший мальчик. Плохо поступила только я. Тебе ведь мама говорила про меня? Только честно. Говорила?

Он кивнул. Губы по-прежнему дрожали, и он даже не пытался этого скрывать. Напротив, старался, как в детстве, разжалобить. И этот отрок пойдет в армию? Его еще надо кормить с ложечки, он сам не может толком надеть презерватив… Валерочка, одним словом. Таким и останется.

– Вот так и порешим, – сказала она. – Мой муж вернулся. Я ждала его. Ты чем-то похож на него. Но только внешне. Понимаешь?

– Я убью его! – крикнул он срывающимся голосом.

Она вздохнула. Ну все ясно. Мальчик насмотрелся с детства всевозможных оперных драм. Для него не существует других геометрических фигур, кроме треугольников, в которых кто-то, ставший третьим лишним, разрешает свои проблемы с помощью кинжала. Для него, под крылом чадолюбивой и преданной театру мамы, жизнь стала все той же оперой, где он жаждал играть главную роль.

– Глупости. Никого ты не убьешь, – сказала она. – Ведь ты никогда никого не убивал? – Она внимательно посмотрела на него.

Он отрицательно помотал головой. А Паша убивал, подумала она, наверное, он очень многих уже убил. Правда, пока никого из тех, кто становился третьим. Сережу Горюнова в том числе… Хотя и мог бы. Но не захотел.

– Будь умным мальчиком, – сказала она. – Потом встретишь свою девочку, сам скажешь мне спасибо. У нас и так все очень далеко зашло. Ну же! Ну все, все… – Она отвела его руки. – Иди одевайся. Только сначала прими душ. Валерочка, ты слышал, что я сказала?

Она и душ приучила его принимать. Ребенок совсем не привык к чистоте и опрятности. Все-таки сказывается, что рос без отца.

А уж в постели – сплошной мужской эгоизм, который она с таким трудом преодолела. Всему приходилось учить, начиная с искусства освещения «действующих лиц и исполнителей».

– Договорились? – спросила она. – Ну, Валерочка, милый…

– А если он о нас узнает? – спросил он, выказав этими словами и мученическим видом некую надежду, в которую сам не верил.

Алла выдержала эффектную сценическую паузу. Пусть мальчик немного поумирает от неопределенности.

– Ну тогда… может быть. Если, конечно, не вызовешь во мне аллергии своим нытьем.

Оказывается, как немного нужно подобным ему для счастья. Его лицо вспыхнуло, стало почти младенческим, глаза засияли.

И его снова пришлось оттолкнуть, когда он полез с поцелуем.

– Ну в последний раз! – просил он. – В самый последний…

– Ну все, все. – Она оттолкнула его от себя. Причем не слишком сильно. Все-таки благодаря ему она еще чувствует себя молодой и привлекательной. И он не желает смотреть на этих расплодившихся в последнее время телок с распущенными волосами и циничными взглядами на жизнь.

…Она еле отделалась от него. Боялась опоздать. Машина какой уже день стоит без ремонта, и потому каждый раз приходится ловить частников, а там попадаются всякие. Липкие, противные, настырные, не берут денег, только дай телефон. Сколько раз давала наобум, не представляя, что будет, если попадется такой вот снова. До сих пор везло.

Она приехала даже чуть раньше, чем договаривались. Небольшое кафе в районе Бронной. Стояла и ждала, покусывая от волнения губы и пальцы – дурная привычка, оставшаяся с детства. А он пришел совсем не с той стороны, с какой она его ждала. Узнала его сразу, подумав при этом, что даже издали он сильно смахивает на фоторобот.

Павел испытующе посмотрел на нее, а она, всхлипнув по-бабьи, припала лицом к его груди, чтобы скрыть глаза с закипающими слезами. Они пошли в кафе, она держала его под руку, прижавшись к его плечу. Отметила про себя, что он спокоен, что не оглядывается и не озирается, хотя не может не знать, какая на него сейчас идет охота.

Но как ему об этом сказать. Пожалуй, будет лучше, если он скажет сам.

В кафе на них сразу же обратили внимание. Вернее, на нее. Алла подумала, что не стоило так уж наряжаться и краситься.

Она рассеянным взглядом окинула посетителей. Похоже на какое-то сборище. Крутые бритоголовые парни, девушек почти не видно.

– Пойдем отсюда, – тихо сказала она Павлу.

Он пожал плечами, сел за свободный столик. Неужели не боится?

– Как прошла премьера? – спросил он, рассеянно глядя в меню.

– Ты ведь там был? – полувопросительно сказала она.

– Был, – кивнул он. – В антракте пришлось уйти.

– Как ты не боишься… – покачала она головой. – Ходишь у всех на виду.

Он внимательно посмотрел на нее. Значит, она все знает. А если знает о том, что он был на премьере, то сообщили ей об этом те, кто его ищет.

– Видела мой портрет? – спросил он, чуть улыбнувшись. – Похож, правда?

– Я могу помочь, я умею гримировать. Поменять прическу. Очки…

– И станешь сообщницей.

– Я уже ею стала… – сказала она, потом спохватилась, полезла в сумочку.

– Только не сейчас, – остановил он ее. – И не здесь. А сообщницей ты станешь, если не донесешь о нашей встрече.

Она испуганно посмотрела на него. Он напряженно улыбался.

Все-таки он здорово изменился. Исхудал, круги под глазами. И это постоянное напряжение, выдающее его с головой – для внимательного взгляда, конечно.

– Тебе ведь предложили сообщить, если я с тобой свяжусь?

Она кивнула.

– Тогда сообщи, – сказал он. – Только без подробностей. Мол, встретились – и точка. И с тех пор не звонил. Договорились?

Он положил на ее руку свою ладонь. С соседних столиков их внимательно разглядывали. Там пили принесенную водку и закусывали копченым мясом, запах которого доносился из кухни.

– Зачем ты это делаешь? – не выдержала она.

– Что – это? – спросил он, спокойно улыбаясь.

– Убиваешь людей, – еле выговорила она дрогнувшим голосом.

– Людей я не убиваю, – пожал он плечами. – Убиваю тех, кто убивает невинных. А это – нелюди. И хватит об этом… Еще я хотел сказать: ты замечательно пела. Очень жалею, что не удалось остаться на второй акт. Ты здорово держишься. Иногда я просто забывал, что ты – это ты.

– Спасибо за комплимент. – Она натужно улыбнулась, потом ее лицо потемнело при виде двух здоровенных парней, вставших из-за столиков и направившихся к ним. Они шли не спеша, вперевалку, их рты и подбородки жирно блестели.

Павел по ее взгляду все понял и внутренне подобрался.

– Уйдем, очень тебя прошу! – сказала она. – Тебе нельзя…

– Поэтому сиди, – сказал он спокойно.

– Не желаете присоединиться к нашему столу? – спросил один из подошедших, самый здоровый, дыхнув на Аллу перегаром, смешанным с чесночным запахом. – А то все одни. А нам скучно, девушек мало.

– У нас деловой разговор, – негромко сказал Павел. – Не видишь?

– Да что все дела, дела… – вдруг присоединилась к ним девица. – Нам, может, скучно одним. Их восемь, а нас с Надькой двое… Правда, Сереж? Да чего их уговаривать! Бери и веди.

И она подошла к их столику. Сережа, тот, что приглашал их, по-свойски положил руку на плечо Аллы.

– Может, для начала познакомимся? – спросил он. – А ты сиди, сиди, лох, не с тобой говорят.

– Руки! – сказал Павел, будто скомандовал, увидев, как Алла пытается вырваться. – Руки, говорю!

Потом сделал какое-то молниеносное движение – и в результате желавший познакомиться вдруг оказался на полу. Лицом – в кафельную плитку, рука закручена за спину. Павел удерживал его одной рукой, казалось, без особых усилий. В другой – блеснул пистолет, отчего вся компания шарахнулась и попадала на пол.

– Я предупреждал тебя? – спросил Павел повергнутого.

– С-сволочь, больно же… Да что вы смотрите? – крикнул он в сторону приятелей, не видя в руке Павла оружия. Из кухни быстро высунулись и тут же спрятались физиономии под белыми колпаками.

Аллу трясло, она вцепилась в локоть Павла, приговаривая:

– Ну прошу тебя! Уйдем, уйдем сейчас же!

– Товарищ опять не понимает, – негромко, но так, что все услышали, сказал Павел свою любимую поговорку и сделал резкое движение, отчего рука любителя случайных знакомств хрустнула, неестественно вывернулась и обмякла, как тряпичная. Парень взвыл, его протрезвевшие друзья бросились, толкая друг друга, на кухню, опрокидывая на ходу столики и стулья.

Поверженный уже не выл от боли, а плакал пьяными слезами.

– Теперь уйдем, – сказал Павел и бросил на стол пару крупных купюр.

– Зачем столько? У тебя же плохо с деньгами, – сказала Алла. – Мы же ничего не заказывали.

– Ты ведь мне поможешь? – спросил он с вымученной улыбкой, в которой сквозила усталость от всего происходящего. (Ну вот еще одного подонка проучил. А сколько их еще? Всей жизни не хватит.)

Они быстро вышли из кафе. Алла успела оглянуться. В окно, из кухни, на них смотрели – там были и белые колпаки, и бритые головы.

Она шла за ним, и в ушах ее по-прежнему стоял хруст ломаемой руки. Сначала он быстро шел впереди, потом, остановившись, привлек ее к себе, обнял за плечи и пошел медленнее.

Быстро темнело. Поднимался ветер, и с низко нависшего серого неба посыпалась снежная крупа.

Он завел ее через проходные дворы в какой-то закоулок, где уже не было никого видно. Остановился и повернул ее к себе лицом.

– Ты страшный человек… – прошептала она и, помедлив, прижалась, как прежде, лицом к его груди. Они постояли так какое-то время молча. Потом она посмотрела на него и спросила: – Неужели тебе не холодно? В этом плаще, без шапки?

– Думал, закруглюсь к началу отопительного сезона, – усмехнулся он. – Лучше скажи: отец что-нибудь знает?

Она пожала плечами – до сих пор не задумывалась.

– Да нет, наверное. Позвонил бы. Вообще он очень сдал, когда пришло сообщение о твоей пропаже… Ты хоть бы написал ему.

– Дачу строит! – скривился он. – И выступает за реформу армии… Смех и позор. Я просто не знал, куда глаза девать, когда показали по телевизору его дачу. Ребята смеялись: теперь, мол, заживешь. Целую роту на даче можно разместить. А сами – в окопах, в воде по колено. В дерьме и крови! – Он почти кричал.

– Поэтому ты пропал без вести? – спросила она.

– И поэтому тоже… Может, зайдем ко мне? – спросил он. – Я же говорил, здесь близко.

Она молча кивнула и пошла с ним рядом, прижимаясь и пытаясь его согреть, не то самой согреться, поскольку ее по-прежнему била дрожь.

– Только с условием… – сказала она, подняв на него глаза. – Я изменю твой облик. Чтобы никто не узнал.

– Хочешь спасти наемного киллера от правосудия? – спросил он.

– Не хочу даже возражать, – сказала она. – Я просто верю тебе. По-другому ты не мог. В это и верю.

– А что ж ты не верила мне, когда я загремел на губу? Когда твой писарь загнал меня в угол?

– Дурой была, – сказала она. – Впрочем, почему была?

Они молча поужинали, не зажигая света. Мерцала только свеча на столе.

– Я должна тебе сказать… – Она собиралась с духом. – Словом, когда ты сегодня утром позвонил, я была действительно не одна.

– Плевать, – сказал Павел, снимая рубашку.

– Так, ничего серьезного… – бормотала она, помогая ему.

– Плевать! – повторил он, уже более нетерпеливо.

Утром, едва рассвело, он подскочил, будто в нем распрямилась какая-то мощная, ждавшая своего часа пружина. Он вдруг забегал по комнате, что-то осматривая, открывая и переворачивая.

– Что случилось? – спросила она, сев в постели.

– Кто-то здесь был, – сказал он. Его кадык на жилистой шее передернулся, словно затвор.

– Что-то пропало? – спросила она.

– Да… – ответил он и толкнул ногой под кровать какой-то чемодан. Потом недобро взглянул на нее.

16

Тогда, той же ночью, когда Павла отправили на гауптвахту, она сама пришла к писарю Горюнову. Шла по ночному военному городку, опустив глаза, стараясь не замечать часовых и дежурного по части майора Холина. Только слышала, как кто-то присвистнул, а кто-то что-то выкрикнул ей в спину.

Сережа будто ждал. Сразу открыл дверь, едва она постучала.

– Только не зажигай свет, – сказала Алла. – У тебя выпить есть?

– Зачем пришла? – спросил Сережа, наливая вино в стаканы. – Хочешь вернуть должок?

– Хочу вернуть мужа. – Она зябко куталась в платок. – Только побыстрее…

– Не боишься, что, наоборот, его потеряешь? Я поспорил, что придешь сегодня ко мне. При свидетелях. И они убедились, что я выиграл.

– Плевать я на них хотела! Мне жизнь Павла дороже.

– Но это – за отдельную плату, – заметил он. – А за капитанскую звездочку когда?

– Слипнется, – сказала Алла. – Ну что, раздеваться, что ли?

– Даже не верится! – помотал он головой. – Сначала продинамила, а теперь сама прибежала… Хоть выпьем сначала.

– Чокаться не будем, – сказала она, отводя свой стакан. – Да, пришла! Так раздеваться или нет?

– Это от нас не уйдет, – вздохнул он, ставя на электрическую плитку чайник.

Она с недоумением посмотрела на него.

– Ах, ну да, куда нам торопиться! Свидетели мой приход уже зафиксировали. А нам еще надо всласть поиздеваться… – Ее голос предательски дрогнул. Она всхлипнула. – Только и на тебя найдется управа, увидишь!

– Ты про этих, за воротами? – поднял он брови.

– Хотя бы, – кивнула она. – Что уж так их боишься? Целый год тебя караулят.

– Этого у них не отнять, – согласился Сережа. – Вот ты мне и поможешь.

– Я? – прижала она руки к груди. – Тебе? Да никогда!

– Ты, ты, – кивнул он. – Кроме тебя, некому.

Сережа согнулся, полез под стол, светя себе фонариком. Она невольно подумала: в самый раз бы сейчас сверху бутылкой по темечку. А он между тем приподнял половицу и вытащил оттуда завернутую в целлофан упаковку. Потом извлек на свет тюбик с шампунем.

– Эти вот, что ждут меня за воротами, дали мне его в аэропорту, чтобы пронес для них через контроль. Я был дембелем, оставаться здесь не собирался. Хотел восстановиться в консерватории, между прочим… – Он посмотрел на нее, как бы проверяя: верит или нет. – Нас, дембелей, таможенники не очень шмонали. А эти, – он кивнул на дверь, – обещали хорошо заплатить. И встали за мной в очередь к стойке, когда я согласился… А что было делать? Они мне показали, стало быть, я уже опасный свидетель. Я уже контроль прошел, а тут вдруг ОМОН набежал, и их повязали. Регистрацию прекратили, всех начали трясти. Что-то искали. Короче, я спрятался в туалет. И там посмотрел, что в этом тюбике.

– Наркотики? – спросила она.

– Если бы, – вздохнул он. – Я тоже так сначала подумал. И хотел даже в унитаз спустить…

– Чего ты от меня хочешь, не понимаю, – перебила она его. – Я тебе зачем?

– А ты не спеши, раз пришла, – спокойно сказал он, отворачивая с тюбика колпачок. Потом начал выдавливать. И она увидела вместе с шампунем тонкую нить бриллиантового ожерелья старинной работы.

И даже ахнула, прикрыв рот рукой.

– Вот я тоже… Как увидел, бегом назад в часть. Хотел пересидеть, дождаться случая. Ведь это свобода, понимаешь? Ни от кого не зависеть.

– И для этого ты снова продался в рабство? – Она удивленно смотрела на него, будто впервые видела. Потом взяла колье из его рук, вытерла шампунь, надела на свою шею.

– У тебя хоть зеркало есть?

Он достал из стола небольшое круглое зеркало, используемое при бритье. И присвистнул от восхищения, глядя на нее:

– Прямо для тебя.

Она красовалась, не могла оторваться, поворачиваясь и так и эдак.

– Но оно же ворованное, ты это понимаешь? Его ищут! Наверняка такая работа есть в каталоге…

И тут ее взгляд упал на вырезки из журналов, пришпиленные к стенам.

– Голых баб коллекционируешь?

– Мой гарем… – усмехнулся Сережа не без самодовольства. И взял что-то вроде указки. – А ты приглядись. Никого не напоминают? Вот эта, например.

– Бог мой… Аня Зуева! Жена лейтенанта. Не совсем, но похожа.

– Картина работы Ренуара, – сказал он не без гордости. – А это Зоя Солодухина. Работа Серова.

– Господи, ты их специально подбирал? Сюда в часть?

– Ну, – кивнул он. – Через отдел кадров министерства… Когда там распределяли выпускников, я заказывал клеркам. Подберите, мол, такого лейтенантика, чтобы жена была точь-в-точь с такой-то картины.

– А муж? – спросила она, не переставая изумляться.

– Дело десятое, – отмахнулся Сережа. – Их как собак нерезаных. Так вот о деле. Очень меня обяжешь, если пронесешь эту штуковину через контроль в аэропорту. Посмотри, на тебе они как фамильные. Никто не остановит. Прямо в них родилась.

– А что ж ты их не использовал? – хмыкнула Алла, кивнув на вырезки из журналов.

– Куда им? Скажешь тоже… Даже Анька Зуева. Разве сравнить с тобой? Наденет, и сразу спросят: где сперла? А тут – язык не повернется, глядя на тебя. Я к такой мысли пришел, когда сам такое увидел. Женщина богатая, холеная шла через контроль. Видно же, когда человек привык к драгоценностям. Даже не остановили. А тебя – и подавно.

– Ну и ну… – Алла между тем продолжала осматривать старинных красавиц. – Слушай! А эта? – И повернулась к нему, приоткрыв рот. Сережа опять усмехнулся.

– Наконец-то. Думал: узнаешь, не узнаешь? Это «Вирсавия», работа Рубенса. Все, кто видел, в один голос: вылитая Тягунова! Она мне всегда нравилась, да все не мог подобрать. А тут твой тесть у нас был, фото показывал, где ты с Пашей в Сочи на пляже… Что смотришь?

Алла смотрела, не в силах произнести ни слова.

– С ума сойти! – протянула она, опомнившись. – Прямо мороз по коже. Ведь та же самая история! Царь Давид послал ее мужа на войну, чтобы затащить ее в койку. Но там – царь! А ты – писарь! Слушай… Так ты это все подстроил? С самого начала?

– Ну, врать не хочу, будто с самого начала… – Он потянулся. – Но мысль такая возникла: приблизить библейскую легенду к нашей серой повседневности. Ведь скучно живем! Я, пока здесь ошивался, полюбил эти игры. Вроде шахмат, понимаешь? Кого куда переставить. Одного в наряд, а жену его, соответственно, сюда. Другого в командировку… А все, повторяю, от скуки.

– Так для тебя мой Паша – пешка?

– Не в нем дело, неужели не понятно? – покачал он головой.

– А я для тебя… – понизила она голос.

– Пока что – средство транспортировки. Справишься с заданием, там посмотрим.

– Слушай… – Она прямо загорелась, до того стало с ним опасно и интересно. – А эти крестики что означают? Кого и сколько раз, да?

– Вроде того, – он сокрушенно вздохнул. – Не представляешь, как это интересно. Особенно начальство стравливать. Люблю, когда у них лбы трещат. Им-то кажется, будто они меня используют, когда друг дружку подсиживают… Ну что, что смотришь? Вас я тоже разыграл. Организовал для Паши командировку на эти курсы через клерков в столице. Через них же – капитанскую звездочку и распределение сюда. Дальше рассказывать?

Она перегнулась к нему через стол.

– Но ты понимаешь, если его пошлют в «горячую точку» и там… убьют, то я тебя своими руками… Ты это понимаешь?

– Надо же, как заговорила! – отстранился он, опасливо косясь на нее. – Ты ведь женой маршала собиралась стать! Где он еще карьеру сделает, как не там? Нет, но если передумала, только скажи. Я ж не гнал его на губу! Сам напросился.

– Ну ты и дьявол…

– Где нам, – махнул он рукой. – Писарь я. Штабная крыса… Вот, кстати, поинтересуйся. Моя настольная книжка, можно сказать. – Он потянулся и снял с полки потрепанную книжку. – «Подпоручик Киже» Тынянова. В школе не проходят, а зря! Там, если помнишь, писарь подпоручика из ничего сделал.

– Помню, – кивнула она. – Из воздуха. И он генералом стал.

– Вот-вот, – продолжал Сережа, глядя на книжку осовелыми глазами. – Писарь-то ошибся, а твой царь не глядя подмахнул. Да им, начальникам и генералам нашим, если хочешь знать, лень хоть страничку прочитать! Подписывают не глядя. И никогда в этом не признаются. И, если кто с умом, пользуются.

Теперь она смотрела на него так, что ему стало не по себе.

– Вон ты какой! – сказала она задумчиво. – А хочешь… Я разденусь? И ты меня сравнишь с Вирсавией своей!

– Потом как-нибудь, – отмахнулся он. – В другой раз. Сначала дело сделаем… И потом, я тебя уже видел раздетой.

– Это где? – спросила она.

– А на пляже. Уже забыла? Так вот ты – лучше! – Он кивнул на репродукцию обнаженной жены царя Давида.

– А я и не собиралась раздеваться, – сказала она. – Просто проверить тебя хотела.

Потом взяла шариковую ручку и поставила на Вирсавии жирный крест.

– Намек понял, – кивнул он, уже откровенно зевая. – Извини, прошлую ночь почти не спал… Но намек я понял. Лучше один большой крест, чем много маленьких. Это по мне. Мой характер. Воровать – так миллион! Иметь – так королеву!

– А разве я не королева? – спросила она, чуть усмехнувшись.

– Но королем меня пока не признала… – сказал он с вызовом.

Довольно долго она смотрела на него в упор. Потом стала перебирать бриллианты, любуясь ими.

– Сколько это примерно стоит? – спросила она.

– Специально не приценивался, но думаю, много. Старинная работа. Двести тысяч баксов, не меньше. Ну что? Вижу по твоим глазам, что согласна.

– Люблю приключения… – вздохнула она. – Наверное, то, о чем ты говорил, очень интересно. Только одно условие. Чтобы завтра же мой Тягунов был дома.

– Ноу проблем, – пожал он плечами. – Что еще?

– Значит, из-за них ты здесь столько просидел? – спросила она. – С твоим-то голосом, даже сорванным…

– Да по-разному, – пожал Сережа плечами, испытывая облегчение. – Сначала из-за них… Потом, говорил уже, эти игры увлекли. Хотя и надоело. Все-таки масштаб не тот. Лейтенанты сопливые, майоры придурковатые… Вот полетим с тобой в столицу. Провезешь мне эти камешки… И сразу подам рапорт на увольнение. Меня, кстати, давно умные люди туда приглашают. Там поинтересней. Генералы, маршалы… Буду дивизии передвигать. Мир или войну определять. Вот это – по мне! А ответственность – на начальство!

– Но петь ты собираешься? – спросила она, глядя теперь на него, как завороженная.

– Исключительно для себя, – категорически заявил Сережа. – Я эту публику, признаться, терпеть не могу. Сопят, хамят, жуют. Мечтаю домик купить под Москвой. С садом. В детстве, помню, любил птиц слушать. Вот и буду им подпевать, лежа на травке. Мечта!

– Такая жизнь очень дорого стоит, – покачала она головой. – Камешков этих, боюсь, не хватит. Ну все, что ли? Я пойду, а то глаза слипаются…

Он молча смотрел, как она поднимается из-за стола.

– Посидела бы, – сказал он. – Свидетели уже ушли. Будут молчать, не беспокойся.

– В другой раз, – сказала она. – Скажи им, чтоб помалкивали.

– Вот если бы ты была со мной, – сказал он изменившимся голосом, – горы бы свернул!

Она задержалась в дверях, потом вышла, ничего не ответив.

…Утром она прибежала в штаб, расталкивая встречных. Хлопала дверями кабинетов, кого-то искала, и все уже знали – кого.

Сережа встал из-за стола, побледнел, когда она накинулась на него с кулаками и площадной руганью.

Потом запер дверь на ключ.

– Я тебе все сейчас объясню, – сказал он. – Сядь, успокойся. На вот, выпей воды.

Наконец усадил ее силой.

– Ты мне что говорил? – кричала она. – Ты что обещал?

– Он рапорт написал! Сам! – перекричал он ее наконец. – Этой ночью! Сам туда просится, добровольно! Он и Прохоров. Прямо с гауптвахты. Тебе показать?

И достал из своего стола два рапорта – капитана Тягунова и лейтенанта Прохорова.

Она затихла. Сережа шагал по кабинету, мерил его из конца в конец.

– Сам? – переспросила она. – Ничего не понимаю…

– А что тут понимать? – остановился он. – Два боевых офицера. Охота им служить под началом писаря…

– А твои спорщики не проболтались? – спросила она. – Меня сейчас интересует только это.

Потом махнула рукой, всхлипнула, вытерла глаза.

– Вру, – сказала она. – Меня больше интересует, кто я для него. Ради своей карьеры он дважды тащил меня в эту дыру. И теперь бросил здесь. А я, как дура…

Оттолкнув его руку, она пошла к двери. Потом остановилась, обернулась.

– А с тобой наша договоренность остается в силе.

И только ушла, как в кабинет проскользнул бессменный майор Холин, правда, на сей раз без повязки. Подмигнул и протянул Сереже деньги. Писарь поморщился.

– Это что? – спросил он.

– Ну как же, Сереженька, мой проигрыш. Остальные еще не отдали?

Сережа смотрел на него, что-то начиная понимать.

– Это ты сказал Тягунову про наш спор? – спросил он, угрожающе поднимаясь из-за стола.

– Ты что? Ты как вообще разговариваешь со старшим по званию? – выкрикнул Холин, пятясь к двери.

– Ну и гнида же ты, товарищ майор! – с чувством сказал прапорщик Горюнов и снова сел за стол. – Дежурство сдали?

– А… Сдал, да, сдал… – Майор Холин, чувствуя послабку, двинулся к столу.

– Ну и как? – подмигнул он.

– Что – как? – не переставал хмуриться Горюнов.

– Будто не понимаешь! – снова подмигнул Холин. – Будто в первый раз. Как она вообще. Поделился бы впечатлениями. Вообще, как они, столичные… Лучше наших баб? – И показал телодвижением, что имел в виду.

– А, это… – Сережа сокрушенно махнул рукой. – Видимость одна, товарищ майор. Смею доложить – далеко им по этой части до вашей супруги!

Какое-то время Холин внимательно смотрел ему в глаза. Руки привычно шарили по ремню. Но – напрасно. Пистолет он уже сдал.

– Ну да, – кивнул он. – Понимаем ваши намеки, товарищ прапорщик. Значит, не нравимся? Жены наши вам наскучили, так? Или думаешь, никто не видел, как Тягунова шла к тебе ночью? А ты попользовался, а потом мужа под пули! Чтоб вам не мешал? Думаешь, не понимаем? Да я б на его месте…