Текст книги "Кровные братья"

– Да, действительно нечто исключительное. Помолчали минуту-другую.

– Герка…

– Угу… Ну что?

– Знаешь, у меня вопрос… вероятно, нескромный, наверняка нетактичный, но…

– Ну давай-давай, чего уж там!

– Ты ведь был таким энтузиастом всяческих еврейских начинаний, ну там иврит, кружки, израильские книжки…

– Было дело.

– Казалось бы, вполне логично для тебя уехать в Израиль…

– А я и уехал в Израиль, несмотря на то что в то время вполне возможно было прямо из Вены, не заезжая в Тель-Авив, сразу же дернуть в Америку.

– …хотя какой ты там еврей? Дай бог, если на осьмушку.

– Не на осьмушку, а на целую четвертинку. Но ты прав. По израильским законам я вообще евреем не являюсь. Там национальность определяется по матери.

Ну а мама… Ты же помнишь ее присказки: «Из Золотой Орды через цыганский табор в Скандинавские королевские фамилии». На девяносто процентов – выдумки, фантазии и семейные легенды. Но что-то правдивое в этих импровизациях определенно есть.

– А при чем тут Израиль?

– Как сын еврея, я въехал туда на совершенно законных основаниях, получил гражданство – кстати, израильским паспортом и сейчас пользуюсь не меньше, чем британским, причем пользуюсь с удовольствием и с уважением к этому документу, отслужил в армии…

– Что?!

– Да. А что тебя так удивляет?

– Ты и армия?

– Ну, слушай, служба у меня была, конечно, своеобразная. С утра пораньше начальник подразделения, раздавая задания на день, в конце взвывал: «Райцер! На занятия!» Это значило, что я должен был закрыться в отведенной мне комнатушке и четыре-пять часов отпиликать на скрипке.

– Господи!

– Но и на вышке с автоматом мне тоже случалось постоять.

– Как?!

– Да очень просто. И должен тебе сказать, что ничего ужасного, а тем более унизительного в этом не было. Армия. Как все, так и я.

– Ну, Райцер, да ты еще и в рейнджерах побывал.

– Рейнджер из меня, конечно, был еще тот, и тем не менее…

– Так почему же в конце концов Лондон?

– Во-первых, не в конце концов. Я же объяснил, что мое израильское гражданство действительно, что для Израиля я – гражданин страны, живущий за границей. Таких очень много. А почему в свое время пришлось начать искать выходы за границу?.. Видишь ли, Израиль – очень маленькая страна, не нуждающаяся в таком количестве музыкантов, артистов, писателей, художников, которое на нее свалилось. Да и, честно говоря, страна на статус мировой культурной Мекки пока что не тянет да и не претендует. Есть другие заботы. Ну а нам же нужны широкие масштабы, объемный круг общения, размах, всеохватность… – и продолжил после некоторой паузы: – Слушай, я читаю тебе лекцию, как какой-нибудь заурядный чиновник-пропагандист из израильского СОХНУТа. Давай честнее и откровеннее: в Лондоне мне удобнее, спокойнее, благополучнее. Поэтому я живу там. Все.

После ухода Владимирского Райцер еще долго сидел в глубоком, уютном кожаном кресле, еще и еще раз прокручивая мысленно детали и подробности встречи со старым товарищем. Нет, черт возьми, несмотря на огромное количество прошедших лет, они все-таки сумели найти сегодня какую-то добрую, человеческую интонацию, сумели восстановить ту ниточку, которая так прочно связывала их в годы юности. Райцер очень хорошо помнил свой последний разговор с Юрием по телефону. Он был абсолютно честен в своем нежелании создавать Владимирскому какие-то проблемы из-за общения с ним. Но это была не вся правда. Подспудно на него сильно давил непрестанный зудеж Марика Рудницкого: «Твой Владимирский – гэбэшник. Он постоянно встречается с куратором консерватории. Поосторожнее с ним». Скорее всего, Рудницкий, с присущей ему маниакальной манией преследования, безбожно передергивал, если не попросту врал. Он, с его непомерными амбициями вкупе с профессиональной несостоятельностью, и самого Райцера несколькими годами позже обозвал агентом КГБ. «Ну что, сплел в Израиле свою сеть, а теперь отваливаешь в Лондон, продолжать „благородную“ шпионскую, во славу Лубянки, деятельность?» Разумеется, все отношения были раз и навсегда прерваны. Но контактов с Владимирским это, разумеется, не возродило. И вот разве что сегодня…

Райцер подошел к бару. Плеснул себе в бокал на палец-полтора «Chivas Regal», разводить содовой не стал, еще чего, портить такой продукт! Вопиющее и беспрецедентное нарушение установленных десятилетия назад священных правил: накануне концерта – никакого спиртного. Но сегодня был особенный день. Сегодня перед глазами проплывали картинки какого-то далекого и уже, казалось бы, нереального прошлого, сегодня в подсознании всплывали какие-то полузабытые слова, встречи, даже запахи и вкусы. Сегодня необходим был допинг, который помог бы снять напряжение и спокойно уснуть. А не выспаться перед концертом – еще хуже, чем выпить.

Через десять – пятнадцать минут Райцер безмятежно почивал на широченной кровати под каким-то немыслимым псевдокоролевским балдахином.

Банальная и тривиальная формула из любого традиционного детектива: внезапные ночные телефонные звонки никогда не сулят ничего доброго. Звонок, вздернувший вскоре после полуночи едва-едва задремавшего Владимирского, не был исключением.

– Юрий Васильевич? Я не слишком поздно? Не разбудил? – Мягкий, извиняющийся и доброжелательный баритон главного администратора оркестра звучал так, как будто голосовые связки его обладателя были смазаны каким-то животворящим бальзамом.

– Именно что разбудили. А у меня, между прочим, завтра и репетиция, и концерт.

– Юрий Васильевич, примите мои искренние извинения и сожаления…

– Так, давайте не будем сотрясать воздух пустопорожними словесами. Ближе к делу. Что за срочность такая, чтобы звонить мне в первом часу ночи?

– Да никакой такой срочности! Просто мне хотелось бы уточнить некоторые детали завтрашнего распорядка дня…

– Есть какие-то проблемы?

– Ни в коем случае! В коллективе все здоровы, все в отличной творческой форме и с огромным интересом ждут предстоящего концерта.

– В чем же тогда дело?

– Видите ли, Юрий Васильевич, артисты оркестра были бы крайне заинтересованы услышать мнение маэстро Райцера не только о концертах, в которых они будут ему аккомпанировать, но и о чисто оркестровом произведении, исполняемом под вашим управлением, увертюре «Леонора».

– Что за чушь? Что вы городите?

– Юрий Васильевич, вы напрасно так раздражаетесь. Я, собственно, не предложил ничего необыкновенного. Есть вещи, о которых музыканты никогда не будут говорить со своим дирижером и художественным руководителем, но которые тем не менее их и волнуют и интересуют. Что предосудительного в том, что оркестр желал бы выслушать мнение выдающейся мировой знаменитости о своей работе? Я лично ничего криминального в этом не вижу.

– Я тоже. Но не кажется ли вам, уважаемый, что вы слишком далеко выходите за рамки вашей профессиональной деятельности? Вы умелый администратор, в этом никто не сомневается, но, может быть, все-таки не стоило бы вам так активно вмешиваться в сугубо творческие вопросы?

– Э-э-э, Юрий Васильевич, вопросы административные, творческие, да и финансовые, в конце концов, в наше время так тесно переплетены, что прочертить между ними какие-то четкие границы зачастую очень сложно.

– Возможно. Но в любом случае половина первого ночи – не лучшее время для их обсуждения. И я не имею ни малейшего желания вступать сейчас в какие-то демагогические дискуссии.

– Да боже упаси! Я и не намерен открывать никаких дискуссий. Просто было бы очень желательно, чтобы маэстро Райцер, после того как он отыграет концерт Бетховена, выкроил бы несколько минут, чтобы послушать чисто оркестровую работу коллектива. В конце концов, это просто дань уважения к оркестру, с которым выступаешь.

– Послушайте, вы…

– Не надо нервничать, Юрий Васильевич, и тем более кричать. Будем оставаться в рамках интеллигентного общения. – И после некоторой паузы: – Кроме того, нас ведь, в конце концов, связывают достаточно доверительные отношения, не так ли? – Возникла еще более продолжительная пауза. – Так вы не забудете попросить маэстро Райцера послушать вашу «Леонору»?

Силе, с которой швырнул трубку на рычаг Юрий Владимирский, могли противостоять только очень старые и надежные модели телефонных аппаратов. Именно такой, перешедший уже в разряд антиквариатной реликвии, и сохранился еще в спальне у Владимирского. Любые новомодные пластмассовые игрушки от подобного удара просто разлетелись бы на куски.

Как надо было понимать этот поздний звонок? Чего, собственно, хотел от него добиться его администратор? И этот отвратительный намек на особо доверительные отношения… Вот мерзавец!

…Новый главный администратор появился в коллективе несколькими месяцами раньше, чем туда в качестве главного дирижера и художественного руководителя пришел Юрий Владимирский. Конечно же симфонический оркестр, в смысле организации материальной базы, не столь сложный организм, как какой-нибудь, даже весьма второстепенный, драматический театр, с его декорациями, конструкциями и изощренными художническими придумками. И тем не менее поле деятельности для толкового администратора-снабженца открывалось самое широкое: от модернизированных пультов с надежными, а не гаснущими каждые полчаса лампочками, до удобных и специально обустроенных контейнеров, в которых перевозился в гастрольных поездках громоздкий инструментарий, от уютных и качественно оборудованных душевых до металлических шкафов-полусейфов, где можно было с достаточной гарантией безопасности хранить дорогостоящие музыкальные инструменты. Умело и грамотно организовывались гастроли оркестра: рейсы, которыми летел коллектив, выбирались самые удобные, если предстояли пересадки, то все стыковки были разумно просчитаны и осуществлялись с минимальными потерями времени, артисты всегда размещались в достойных и комфортабельных гостиницах.

Того, что когда-то по молодости ему довелось работать в органах КГБ, администратор никогда не скрывал, подчеркивая, что он не служил, а именно работал в каких-то хозяйственных структурах всесильного ведомства. Не делал он тайны и из того, что именно старые связи и знакомства помогали ему столь успешно функционировать сегодня на благо оркестра. Вообще-то это был, безусловно, незаурядный человек. Достаточно того, что, уйдя из ГБ, он не ограничился, как многие другие, эксплуатацией весомости уже снятых, но все равно значительных и могучих погон. Учился, защитил диссертацию. Владимирский, разумеется, не помнил, кандидатом какого именно «ведения» был его администратор. Но то, что он на самом деле являлся не пресловутым «искусствоведом в штатском», а действительно что-то там защитил, сомнению не подлежало. Впрочем, одно другого не исключало.

Несколько месяцев новый художественный руководитель и финансово-административное руководство работали, что называется, «душа в душу». Конфликт возник, когда на какой-то пачке финансовых документов потребовалась виза Владимирского. Вероятно, уверенный в себе администратор не предполагал, что главный дирижер – личность сугубо творческая – станет вчитываться в скучные финансовые цифири. А Владимирский вчитался. И ужаснулся. Не надо было обладать никакими специальными знаниями или быть дипломированным экспертом, чтобы понять: под прикрытием академической шапки уважаемого музыкального коллектива шло дикое и беспардонное разворовывание очень и очень существенных средств. Избежать в сложившихся обстоятельствах нелицеприятного разговора никак было нельзя.

К удивлению и изумлению Владимирского, администратор держался не только спокойно и уверенно, но даже, пожалуй, и нагловато.

– Юрий Васильевич, а как вы полагаете, все те, кто помогает мне улучшать условия жизни и творчества нашего коллектива, делают это «за спасибо»? Юрий Васильевич, мы же с вами не вчера родились!

– Только не надо рассказывать мне сказки! Суммы, уходящие в никуда, столь значительны, что на них разом можно было бы скупить всех снабженцев Москвы.

– Должен вас разочаровать: вы не знаете их истинных аппетитов.

– А мне кажется, что я очень хорошо почувствовал размах вашего аппетита. И приложу все усилия, чтобы соответствующие структуры доказали правомерность этого предчувствия.

Нет, администратор не то что там испугался или смутился. Как раз наоборот! Его профиль буквально бронзовел на глазах, в маслянистом и неуловимом взгляде появились пристальность и жесткость.

– И еще раз, Юрий Васильевич: мы с вами не дети. Мы люди солидного возраста. И за прожитые годы, накопив в своем жизненном багаже массу добродетельных поступков, мы, к сожалению, вынуждены признать: свершалось нами и нечто не столь благовидное.

– Это вы к чему? Я вас не понимаю.

– Поясню. Как бы вам понравилось, если бы достоянием широкой общественности стало то, что народный артист России, лауреат, дипломант и прочая-прочая-прочая Владимирский был в свое время осведомителем КГБ?

– Что-о-о?!

– Верю, что прискорбный факт своего сотрудничества с органами вы вычеркнули и из своей биографии, и из памяти. А между тем в моем сейфе лежит копия вашей информации о сионистской деятельности вашего соученика Геральда Райцера. С соответствующим адресом, числом и вашей подписью.

– Но это же было…

– Знаю, Юрий Васильевич, все знаю. Знаю, что в ГБ пришли к выводу, что пользы от сотрудничества с вами не будет никакой, и оставили вас в покое. Но документ тем не менее сохранился. Как вы считаете, Юрий Васильевич, в ваших ли интересах, чтобы он стал широко известен?

– Это… это… это грязный шантаж!

– Терпеть не могу это гнусное слово. Тем более что к определению наших взаимоотношений оно никоим образом не подходит.

– У нас нет и не может быть никаких взаимоотношений!

– И опять-таки вы ошибаетесь, Юрий Васильевич. У наших взаимоотношений очень добротная и надежная основа. В вашей власти потребовать изучения допущенных мной некоторых… м-м… ну, скажем так, финансовых вольностей, в моих руках – документ, сильно подвергающий сомнению вашу кристальную честность и неподкупность. Один – один. Итак?

Что делать в подобных обстоятельствах? Плевать в морду, бить по роже, пасовать?

Владимирский спасовал.

И отношения с администратором действительно установились на какой-то нейтральной отметке. Все требования и пожелания главного дирижера неукоснительно исполнялись, к советам и рекомендациям администратора Владимирский относился с серьезной и вдумчивой беспристрастностью, тема их напряженного, многолетней давности разговора никогда больше не поднималась. Единственное, от чего всегда стремился уклониться Юрий Васильевич, – подпись документов, подготовленных и составленных главным администратором.

И вдруг сегодня вновь возник мотив особой доверительности их сотрудничества. С чего бы это?

«Черт бы его побрал! Четвертый час ночи. А завтра концерт. И чего, собственно, добивается от меня этот прохиндей?»

УЖИН В ЦДЛ

Префект Центрального округа города Москвы Николай Ефремович Выхин отмечал свой пятьдесят девятый день рождения. Несмотря на то что дата эта никакая не круглая и даже, можно сказать, что-то колючее есть в ней, в этой дате, в этом «недоставании», «недотягивании» до ровных шестидесяти, так вот, несмотря на это, праздник был шумный и помпезный.

Конечно, префект Центрального округа – человек небедный, но все же вряд ли стал бы так выкладываться ради обычной, некруглой даты. К чему эти купеческие забавы? На торжестве настояли его новые друзья, «мальчики-бизнесменчики», как он их называл про себя, они же сами все организовали и оплатили, так сказать, «угостили» именинника, своего старшего друга Николая Ефремовича. Разумеется, новорожденный понимал, что красивый их жест не вполне бескорыстен, так же как и сама их дружба, что он, префект Выхин, нужен этим могуче набирающим обороты восходящим звездам отечественного бизнеса, которые так хотят стать крутыми олигархами. Но кому не приходилось идти на компромисс с собственной совестью? А ведь получать подарки и знаки внимания так приятно. К тому же ребята они были неплохие, эти самые Олег Лисицын и Толя Орликов, особенно последний, он как-то покультурнее, поинтеллигентнее, что ли. С ними приятно выпить-закусить, поговорить о том о сем. Опять же в баньку сходить, попариться, ну и так далее. Поэтому Выхин не пренебрегал дружбой «мальчиков-бизнесменчиков». Впрочем, «мальчики» они были уже довольно сомнительные: обоим основательно перевалило за сорок.

Идея провести торжество в знаменитом ЦДЛ принадлежала Толе. Этого эстета забавляла мысль, что день рождения его приятеля пройдет в знаменитом Дубовом зале, помнящем Алексея Толстого, Булгакова, Пастернака, Ильфа и Петрова. Толя же и взял на себя подготовку пиршества, причем справился со своей задачей блестяще. Да, что и говорить – вечер удался!

Во главе праздничного стола восседал сам именинник – Николай Ефремович Выхин. Человек среднего роста, плечистый, крепкий, с седыми волосами, но без малейших признаков лысины, спортивный, подтянутый и какой-то… надежный, что ли. Стабильный. Дамы рядом с виновником торжества не было. Префект овдовел четыре года назад, на холостяцких пирушках не отказывался от традиционных «банных» шалостей с девочками, но постоянной подруги не имел.

Справа от него сидел Толя, он же Анатолий Николаевич Орликов, высокий, элегантный, подтянутый джентльмен, безукоризненно одетый, вальяжный и небрежный. Слева – Олег Сергеевич Лисицын, иначе – Олежек, из породы «вечных мальчуганов»: что-то неуловимо несолидное было во всем его облике, что-то изобличало в нем выходца из наглоглазых рядов городской шпаны, и тут уж не спасал ни пиджак за три тысячи долларов, ни ранние залысины. Оба господина также были без спутниц. Приглашенных было всего человек сорок – ближние и дальние знакомые юбиляра, различные важные люди, а также средней важности, ну и несколько совершенно неважных тоже просочилось в качестве массовки.

Праздник, организованный Анатолием Николаевичем, определенно удался. Ярчайшие огни, которыми был освещен Дубовый зал, отражались в хрустале изысканных бокалов, а в бокалах искрилось шампанское «Вдова Клико», закуски также демонстрировали самый изысканный вкус устроителя: икра, мидии, омары, устрицы.

В качестве ведущего была приглашена всероссийская звезда – популярный пародист и шоумен Кирилл Ласкин.

– Дорогие россияне… – пророкотал он полупридушенным голосом. Каждый следующий конферанс он произносил, находясь «в образе» одного из своих персонажей. На сей раз это была крупная политическая фигура прошлого десятилетия. – Я думаю, шта-а-а…

– Так что там за планы были у вас насчет рынка, Николай Ефремыч? – говорил не слушавший Кирилла Ласкина Толя.

– Сейчас, сейчас, погоди. – Именинник расплылся в улыбке.

– Перед вами выступит, – гнул свое конферансье, – наша знаменитость, обаятельнейшая…

– Смотрите, смотрите, Коля! – шепнул Олег Лисицын. – Это наш вам сюрприз.

– …Маргарита Вайль!!!

Легким дуновением ветерка, неслышными шагами спустилась по знаменитой дубовой лестнице изящная гибкая тень, и вот под звуки инструментального вступления своего позапрошлогоднего хита «Все зависит от тебя» знаменитая певица предстала в лучах прожекторов.

– Вот это да! – выдохнул юбиляр. – Вот за это спасибо, ребята! Как же вы ее уломали?

– Э, Ефремыч, – развязно скрипнул Олежек. – С этой публикой надо проще. Лабухи, они и есть лабухи. Главное – башлять прилично, тогда их можно развести на что угодно.

– Нам просто хотелось сделать вам приятное, – улыбаясь, произнес Толя, одновременно укоризненно глядя на своего приятеля.

«Все… зависит от тебя!» – шептала в микрофон прелестнейшая Маргарита Вайль, обворожительно улыбаясь Николаю Ефремовичу Выхину.

В кармане у Олега Лисицына зажужжала невидимая пчела.

– Да! Алло! Ростик? Это ты? Ну где ты, блин? Олег подмигнул Анатолию.

– Товар с тобой? Ну вот и молоток! Жди там, сейчас мы с Толяном спустимся.

Олег нагнулся и шепнул Орликову на ухо:

– Педик наш прибыл. Пошли за картинкой.

– Олежек, ну сколько тебя учить? Что тебе за дело, каковы сексуальные пристрастия господина Вишневского? Нас он интересует вовсе не как педик, а как талантливый искусствовед. Точнее, в данном случае – арт-дилер.

– Учи, учи… Ученого. Ты всегда меня учишь. И не надоест!

– Ладно, идем. Где он, в Сигарной комнате?

– Ну.

– В смысле «да»?

– Ну.

– Пошли. Николай Ефремыч, мы с Олежкой вас оставим буквально на пять минут. Вы уж нас простите.

Двое бизнесменов вышли из пиршественного зала и проследовали в Сигарную комнату. Анатолий Орликов, никогда не куривший сигарет, но любивший побаловаться иногда сигарой, выбрал себе свою любимую «Cohiba Exquisito», искусное творение кубинских мастериц с табачной фабрики «El Laguito». Чуждый всяческих изысков Олег Лисицын поглядел на него иронически и демонстративно закурил сигарету «Ява».

На мягком кожаном диване, закинув ногу на ногу, сидел очень худой человек средних лет и маленькими глотками пил коньяк. Вся его поза демонстрировала расслабленность и даже праздность.

– Добрый вечер, – мягко произнес он, салютуя бокалом. – Не желаете коньячку, Анатолий Николаевич? Это «Курвуазье Икс-О», замечательный. Вы бы оценили. Олегу Сергеевичу не предлагаю, он все равно предпочтет водку.

Сидевший на диване был одет в идеального покроя синий клубный пиджак с золотыми пуговицами. Галстука на нем не было, но из-под воротника рубашки виднелся небрежно повязанный пестрый шейный платок, символизировавший, по-видимому, принадлежность к богеме. Черты лица были настолько тонкими, что казалось, об них можно порезаться, а в волосах художественно пробивалась седина. Если приглядеться повнимательнее, можно было заметить, что глаза любителя коньяка чуть-чуть подведены.

– Здравствуйте, Ростислав Львович, – ответствовал Орликов. – Нет, благодарю, коньяка сейчас не хочу.

– Здорово, Ростик, – в свою очередь поприветствовал и Олег. – Ну где товар?

– Минуточку, пожалуйста. – Ростислав Львович хлопнул в ладоши и тихонько крикнул: – Игорёша, голубчик, будь другом, принеси нам, пожалуйста, картину.

В комнате возник субъект невыразительной внешности, несший перед собой нечто, обернутое большим платком.

– Силь ву пле! – торжествующе воскликнул Ростислав Вишневский, сдергивая покрывало и обнажая картину в массивной раме. – Ну как? Хороша, правда? Что скажете, Анатолий?

Орликов с минуту молчал, а потом наконец вымолвил:

– Да, что ни говори, великий мастер был Георгий Васильевич Азовский.

– А как это называется, я забыл? – реагировал Лисицын.

– Картина называется, – любезным тоном ответил Вишневский, – «Морской пейзаж. Севастополь». Вот сертификат, все документы в порядке. Экспертиза, подлинность и так далее.

– Кто эксперт?

– Владимир Егорович Василенко, из Третьяковской галереи. Ну как всегда.

– Ну что ж… Берем, – произнес Орликов. – Я так понимаю, о цене мы условились?

– Сто пятьдесят, как и было сказано, – в подведенных глазках Ростислава Вишневского сверкнул некий огонек, – и «Морской пейзаж» ваш.

– Олежек, деньги при тебе? Лисицын открыл свой солидный «дипломат» и достал оттуда бумажный пакет, который и вручил Вишневскому.

– Можешь, Ростик, не пересчитывать. Мы фуфла не гоним. Все как в банке.

– Ну что вы, Олег! – сказал Ростислав с мягкой укоризной. – Разве я мог в вас усомниться? Ведь мы столько лет сотрудничаем.

– Ну, – Орликов поднялся из мягкого кресла во весь свой почти двухметровый рост, – тогда нам пора. Спасибо, Ростислав Львович.

Он пожал Вишневскому руку. То же самое сделал и Лисицын, не скрыв, впрочем, некоторого чуть брезгливого колебания. Оба бизнесмена вышли, забрав с собой небольшую картину, и спустя минуту уже стояли вместе с ней напротив «новорожденного» префекта Центрального округа Николая Выхина.

Кирилл Ласкин вышел в центр и заговорил очередным знаменитым политическим голосом:

– Мы вынуждены прервать трансляцию стриптиза. Таково наше волевое решение, а недовольных мы будем мочить…

Среди публики раздались смешки.

– Ну, в общем, вы поняли. Жестоко мочить. Очень жестоко и бескомпромиссно. Возможно даже, – ведущий заговорщицки понизил голос, – возможно даже, в сортире!

Тут конферансье резко сменил образ и продолжил уже другим, еще не совсем забытым, окающим говорком:

– Товарищи! Процесс пошол, товарищи! Слово для доклада предостовляется Онотолию Николаевичу Орликову. Включите, пожалуйсто, пятый микрофон!

Орликов и Лисицын подошли к эстраде, Анатолий взял у ведущего микрофон.

– Уважаемый… нет, дорогой наш Николай Ефремович! Не откажитесь в знак нашей дружбы принять от Олега и меня небольшой подарок. Пусть он напоминает вам о нас и о нашей к вам самой искренней симпатии.

Олег Лисицын махнул рукой, и здоровенный охранник внес накрытую платком картину.

– Зная ваше пристрастие к русской живописи девятнадцатого века, мы позволили себе, – Анатолий мигнул Олегу, и тот эффектным жестом сорвал с картины платок, – подарить вам эту картину. Это «Морской пейзаж. Севастополь». Художник Георгий Азовский.

По Дубовому залу пронесся шелест изумления.

– Ребята, да вы с ума сошли! – только и смог вымолвить именинник. – Я не могу принять такой дорогой подарок.

– Вы нас смертельно этим обидите, Николай Ефремович! Вы знаете, что мы можем себе это позволить, не рискуя своим куском хлеба. И нам очень хочется подарить вам именно эту вещь.

– Спа… спасибо! У меня просто нет слов! – Выхин действительно был поражен и искренне растроган. Казалось, он вот-вот заплачет от умиления. – Спасибо!

Он обнял и расцеловал Анатолия, а потом Олега.

– Знаете что? – Выхин потащил обоих дельцов обратно к столику. – Раз такое дело, то надо выпить на брудершафт.

Он наполнил рюмки. Рука его лихорадочно подрагивала.

– Значит, так. Зовите меня просто Коля и на «ты». Ура!

– Ура!

– Виват! Я требую продолжения банкета!

И банкет действительно продолжался. Шампанское и водка лились щедрыми потоками, баранина «Сервантес» и стейк «Гоголь» сменяли телячью вырезку «Пастернак» и оленину на гриле «Маяковский», а их, в свою очередь, сменяли другие знаменитые фирменные блюда всемирно известного ресторана, и все более и более натужно шутил Кирилл Ласкин.

Как ни пытался Анатолий Орликов навести разговор на проект ликвидации рынка с созданием на его территории транспортного узла и торгового центра, сделать ему это не удавалось, поскольку префект, постепенно хмелея, проявлял все больше интереса к девочкам из кордебалета и все меньше – к разговорам о делах. Картину, которую по его просьбе аккуратно и надежно завернули, он поставил рядом со своим стулом и периодически незаметно поглаживал ее, как любимую кошку.

И уже глубоко за полночь наконец решено было расходиться по домам. Праздник закончился.

– Надо позвонить, чтоб прислали мою машину, – сонно выговорил Выхин.

– Ни в коем случае, Коля! Я вас отвезу! – горячо запротестовал Орликов. – То есть тебя отвезу.

– Да и я в принципе могу. – Лисицын, казалось, был чем-то встревожен. – Давай лучше я, мне ведь по дороге.

– Не волнуйся, Олежек, мне тоже по дороге, – не уступал Орликов. – Ты в следующий раз Колю отвезешь, хорошо?

– Ну хорошо, – нахмурился Олег.

– Не обижайся.

– Ребяточки, да к чему такое беспокойство? – продолжал сопротивляться префект.

– Коля! – строго отчеканил Анатолий. – Никакого! Беспокойства! Тут! Нет! Идем. Машина у меня большая, марки «Мерседес». Вам… тьфу ты, да что же это такое! Я хотел сказать, тебе будет удобно.

Трое вышли из здания ЦДЛ, возле которого уже стояли два совершенно одинаковых серебряных «Мерседеса». Орликов подвел Выхина к первому из них и распахнул перед ним дверь:

– Прошу.

– А как же Олег? – продолжал беспокоиться Николай Ефремович.

– А Олежек за нами поедет. Вторая машина – его. Драгоценную картину аккуратнейшим образом положили в багажник того же автомобиля и тщательно укрепили.

– Теперь надежно. Можно ехать.

Маленькая кавалькада стремительно и почти бесшумно летела сквозь ночь. Первым шел японский внедорожник «Хонда», за ним – два длинных и блестящих «Мерседеса», и замыкал колонну джип «БМВ». Все четыре машины были почему-то одинакового серебристого цвета, и от этого казалось, что вечерний город пронзает маленькая серебряная стрела.

В головной машине начальник охраны с лицом, похожим на древесный сруб, мучил и донимал молоденького рыжего водителя:

– Звезда в созвездии Большой Медведицы. Шесть букв, третья мягкий знак.

Водитель натужно кряхтел: очень хотелось послать начальника подальше, но грубить было невозможно, а как сделать это элегантно, рыжий не мог придумать.

– Итальянская актриса, сыгравшая в фильме Д. Линча «Синий бархат». А, вот: узкая дорога в горах.

– Серпантин, – радостно выпалил шофер.

– Ишь ты какой умный! Сам знаю, что серпантин. Да вот только букв-то всего пять. Четвертая «п». Ну?

В замыкающем процессию джипе «БМВ» разговоров не было. Мрачный шофер слушал радио «Шансон», его напарник сосредоточенно изучал порнографический журнал.

Пассажиры первого «Мерседеса» вели неспешную беседу.

– Толя, дружок, вы просто… ты просто не представляешь, как вы с Олежеком меня порадовали картинкой. Такая прелесть!

– Прекрасно. Я так рад это слышать.

– А как ты думаешь, она там в порядке, в багажнике? С ней ничего не случится?

– В полном порядке! Мы хорошо ее упаковали и укрепили, а багажник у меня совершенно чистый. Я же в нем дыни на базар не вожу.

Николай Ефремович Выхин захихикал.

– Может, коньячку? – гостеприимно предложил Анатолий. – У меня здесь прекрасный бар.

– Нет, дружочек, спасибо. Мне уже хватит. Я, пожалуй, немного перебрал свою норму. Это в молодости я мог принять на грудь. А сейчас годы уже не те.

– Да ну, бросьте! То есть брось. Ты еще хоть куда. Орел!

– Орел-то орел, да знаешь, между нами говоря, иной раз сердчишко маленько беспокоит. А может, это я все придумываю?

– Конечно, придумываешь! В твои годы еще жизнь только начинается. Давай-ка по чуть-чуть. Это коньяк «Хенесси Парадиз».

– Ну только по чуть-чуть!

Орликов открыл потайную панель и извлек бутылку и два гигантских бокала величиной с голову, налил в каждый на донышко коньяку, после чего, обхватив свой сосуд обеими руками, принялся вдыхать аромат изысканного напитка.

– Ну, за ваше здоровье! То есть за твое здоровье!

– Спасибо, дружочек. Бокалы-великаны встретились, издав чистый, мелодичный звон.

А во втором «Мерседесе» в одиноком молчании ехал Олег Лисицын. Он опустил перегородку, отделявшую салон от кабины водителя, и хмуро смотрел в окно. Не включал ни видеомагнитофон, ни радио, не пил, а только курил и глядел на заснеженную Москву по другую сторону тонированных стекол.

А снег в этом году действительно выдался знатный. Только вчера утихла метель, несколько дней подряд крутившая нескончаемые снежные массы и забрасывавшая ими окоченевший зимний город. Лишь к сегодняшнему вечеру городские очистные службы худо-бедно привели дороги в порядок, но и сейчас чувствовалось, что водители напряжены больше, чем всегда. Вот и головная «Хонда» резко вильнула, объезжая некое препятствие. Сидящий на переднем сиденье амбалоподобный любитель кроссвордов рявкнул на водителя: