Текст книги "Золотой архипелаг"

РИЧАРД СМИТ – КЕЙТ СМИТ. ДИСКУССИЯ НА ТЕМУ РАВНОДУШИЯ

– Подумать только, Кейт, – громко выражал свое возмущение фермер Ричард Смит, – русские считают нас, англичан, разобщенными, равнодушными, не желающими помочь другому человеку…

Тогда как нигде в мире я не встречал такого тотального равнодушия, как в России! Только здесь до такой степени безразлично проходят мимо того, кто нуждается в помощи. Это не просто разобщенность, это… атомизированность, другого слова не подберу!

Понятно, что настолько гладко Джоныч способен был изъясняться только на родном языке. Действительно, между собой супруги вели диалоги по-английски.

– Трудно обвинять русских, – возразила жена. – Причина их равнодушия – не душевная черствость, а неразвитость общественных институтов. В Англии, если прохожий видит, что совершается преступление, ему достаточно позвонить в полицию; нищими занимается служба помощи бедным; насилие в семье, брошенные дети, жестокое обращение с животными – для каждой проблемы найдется свой общественный фонд, и не один. В России до сих пор ничего подобного нет, и если у человека доброе сердце, он будет вынужден решать самостоятельно проблемы всех несчастных, которые попадутся ему на пути. Тогда ему просто некогда будет заниматься своими делами! Поэтому равнодушие – естественная реакция.

Ричард отдавал себе отчет, что ему досталась умная жена. Кейт, чьей специальностью была лингвистика, не только безукоризненно владела русским языком (в отличие от него), но и до встречи с фермером из Йоркшира успела несколько лет проработать в одном из научных институтов. Кроме того – что отнюдь не всегда свойственно ученым леди – она обладала и житейским практическим женским умом, позволявшим сглаживать противоречия в семье, находить к каждому свой подход и зорко подмечать особенности характера каждого. Так, Кейт не могла не заметить, что тот же самый Ричард, который сейчас ругательски ругал атомизированность русского общества, не далее как месяц назад с такой же страстью хвалил русских за то, что они еще не утратили способности собираться вместе для того, чтобы поговорить начистоту, излить душу, тогда как в Англии для неформального разговора о своих мыслях и чувствах принято ходить к психологу… Но напоминать об этом Ричарду Кейт ни за что не стала бы: она была умной женщиной.

Обычно Ричард не спорил с Кейт. Однако сегодня не поспорить просто не мог.

– Но как они не понимают, что проблемы других завтра способны стать их проблемами? В том случае, о котором мы говорим, Кейт, ты прекрасно осознаешь, что молчаливое равнодушие большинства скорее похоже на безумие. Члены колхоза, – «колхоз» было единственным русским словом в речи Ричарда, так как, подобно «спутнику» и «самовару», это было типично русское ноу-хау, – члены колхоза перекладывают бремя заботы о своей земле на плечи Ивана Бойцова, при этом сами палец о палец не ударят, чтобы оказать ему поддержку. А без поддержки он может и не справиться, следовательно, им придется распроститься со своей землей… И при этом они молчат и ничего не предпринимают!

Кейт покусывала нижнюю губу, теребила, как девчонка, кончик переброшенной через плечо золотистой растрепанной косы. Несмотря на то что Бойцов просил не пугать раньше времени «Катю и ребятишек», Ричард счел своим долгом немедленно поставить в известность членов своей семьи, что, не исключено, скоро им придется жить в тесном соседстве с бандитами или вовсе бежать отсюда. Лучше горькая правда, чем приятная ложь. Если в России предпочитают скрывать от тяжелобольных, что их дни сочтены, то на Западе их информируют, сколько времени им осталось, чтобы они успели уладить свои материальные обязательства на этом свете. Когда доходило до жизненно важных вопросов, Ричард Смит предпочитал оставаться англичанином.

– Иван сказал, что полиция коррумпирована? – уточнила Кейт.

– Именно так он и сказал. Можно было догадаться!

Смитам не понаслышке было известно, что такое коррупция и насколько она пронизала советское и постсоветское общество. Если на этапе покупки земли местные чиновники как-то слегка стеснялись иностранцев и предъявляли свои требования завуалированно, то когда земля начала приносить урожай и дело коснулось сбыта продукции и прочих насущных вопросов, Смиты вплотную столкнулись со старой русской истиной: не подмажешь – не поедешь. Чиновника ничуть не волновало, что высокий урожай способен принести пользу стране и со временем ему – через уплату налогов: он хотел уплаты в свою пользу в двойном размере, и немедленно.

«А чего вы хотите? – объяснил им корни этого печального явления Иван Бойцов. – В России еще при царях чиновники, то есть тогда еще бояре, получали должности с очень маленькой, как сейчас сказали бы, зарплатой. Зато с предписанием „кормиться на местах“! А что это означает – „кормиться“? Мздоимство, только и всего. Брали чем угодно: деньгами, мягкой рухлядью – это меха, пушнину так тогда называли – да, в общем, всем, чем можно, вплоть, действительно, до еды. Такой уж у нас старинный, но не сказать чтобы добрый обычай».

Тогда они смеялись – хоть и сквозь слезы… Правильно: если не можешь изменить факты, измени отношение к ним. Сейчас, наверное, даже Иван Бойцов не смеется и не говорит о старинных обычаях и сложностях русской души: он тоже предпочел бы нормальные общественные институты. В споре «Восток – Запад» выигрывает Запад со счетом «один – ноль». Но Ричард не был настолько сумасшедшим, чтобы хотеть выиграть спор, положив в заклад свою голову. А если слетит голова Ивана, следующим в очереди на плаху будет он.

– Но это невозможно! – вырвалось у Кейт. – Не могут все быть коррумпированы! В таком случае все бы распалось…

– Все и распадается.

– Но не до такой же степени! Послушай, Ричард, если местная полиция не помогла, надо обращаться в высшие инстанции.

– Где я их возьму? Откуда я узнаю, к кому обращаться?

– Сейчас ты говоришь точь-в-точь как равнодушные русские, которых только что ругал! Проблемы Ивана завтра могут стать нашими проблемами. Следовательно, о будущем надо позаботиться уже сейчас.

Золотистая косичка отброшена назад, грудь вперед, в серо-голубых глазах блистает пламя. Когдав Кейт просыпалось такое воодушевление, Ричард ее немножко побаивался. Именно в этом состоянии она убедила его переехать в Россию… Причем не обычными женскими уловками, капризничая и настаивая на своем, а – высший пилотаж! – заставив Ричарда поверить, что мысль о переезде принадлежала ему… Нет, Кейт все-таки была чрезвычайно умной женщиной.

Следовательно, не оставалось ничего иного, кроме как дать согласие на то, чтобы искать помощи и защиты у русской полиции… то есть милиции и прокуратуры.

В сущности, Ричард и сам того же хотел…

ИГОРЬ ЛЕЙКИН. ДОЛГИЙ ПУТЬ НА ОПЕРАЦИОННЫЙ СТОЛ

Бригада «скорой помощи», вызванная к жертве сердечного приступа, прибыла минут через сорок. Фельдшер с круглыми, но красноватыми и заспанными глазами, похожий на сову, которая среди ясного солнечного дня высунулась из дупла, оценил дом солидной сталинской постройки как элитный: фикус, консьержка и доска объявлений с красочными фотографиями – этого было достаточно ему, привычному к единообразию и серости домов окраины, безлико запирающихся на кодовый замок. Консьержка, вопреки своему обычному поведению, не стала накидываться на медиков, выясняя, кто такие и откуда, а предупредительно закудахтала, чтобы они поднимались прямо на четырнадцатый этаж, туда, где так и лежит бедный Игорь Давидович Лейкин, потому что его, должно быть, с места трогать нельзя…

– С места – нельзя, – одобрительно бросил фельдшер, порвав консьержке чулок облеченным в железо углом своего набитого медикаментами чемоданчика. – Это вы правы. Ставлю вам пятерку.

На такие мелочи, как старушечьи чулки, фельдшер не привык обращать свое драгоценное внимание. В рабочие часы оно было направлено на показатели пульса и давления больного, которого необходимо во что бы то ни стало дотащить живым до ближайшей больницы. Или – на показатели внешней среды, которые неуловимо сигнализировали бы о том, что вызов ложный, а в квартире работников «скорой помощи» ожидает засада наркоманов, которые за дозу мать родную убьют. В нерабочие часы фельдшер, как правило, спал, не считая нужным обогащать свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество. По своей специальности он знал все, что надо, все остальное только навалилось бы на возможности памяти лишним грузом.

В фарватере стремительного фельдшерского лета, отягощенного чемоданчиком, следовал медбрат Денис Александров. От этого практиканта пока что было мало толку: его коронным номером была помощь при транспортировке – почему-то у него ловко получалось грузить больных на носилки, а также заталкивать их в салон санитарной машины. В остальном он был смешлив и в меру исполнителен.

Врач Алена Борисовна, которой в этой группе полагалось с формальной точки зрения главенствовать, держалась в тени фельдшера и походила на робкую медсестру, со своими шестью курсами института и минимумом практики. Она на всякий случай возила с собой тетрадь с институтскими конспектами, однако тетрадь мало помогала, потому что в практике «скорой помощи» обычно катастрофически не хватало времени, чтобы ими воспользоваться. Оставалось надеяться на матерого волка фельдшера, который не спасует, не сдаст, вовремя вколет нужную дозу в нужное место и не перепутает острый аппендицит с крупозной пневмонией.

На лестничной площадке четырнадцатого этажа поверженная фигура с устремленной к люминесцентным лампам потолка рыжеватой бородкой осталась лежать в той же позиции, в какой обнаружили его Альбина Игнатьевна и кот, отныне носивший гордое имя Чингисхан. Подобно Альбине Игнатьевне, фельдшер опустился на корточки, вникая в новую загадку, которую представлял для него каждый больной, а параллельно ища пульс. Алена Борисовна нерешительно пристроилась рядом и засунула фонендоскоп в глубь лейкинского пальто. Медбрат, для которого места возле головного конца пациента уже не оставалось, пристроился со стороны ног и, закатав правую штанину, принялся с солидным видом трогать поросшую рыжим, как муравьи, волосом бледную голень. Неизвестно, в чем он хотел удостовериться: может быть, в том, что больной еще не остыл.

– Тоны сердца глухие, – по-ученически доложила Алена Борисовна фельдшеру.

– При этом брадикардийка, – словно бы игнорируя Алену Борисовну, себе под нос бормотнул фельдшер. – Ох, не нравится мне это: при чем бы здесь сердечный приступ – и брадикардия? При стенокардии сердчишко, наоборот, часто колотится… Доктор, а ну нюхните: от него алкоголем не пахнет?

Алена Борисовна добросовестно нюхнула. У нее не вызвало вопросов, почему экспертизу запаха фельдшер передоверил ей: накануне он отмечал день рождения – то ли свой, то ли друга, а может, все-таки свой, но случающийся не менее четырех раз в году, – и поэтому сейчас никак не способен был отдифференцировать, принадлежит искомый запах ему или больному.

– Не пахнет.

– Значит, не алкогольная кома.

– Не похож вроде на алкоголика, – вставил свои пять копеек мед брат Денис, переключившийся на исследование левой голени.

– А поди его знай, похож или не похож. Сейчас многие бизнесмены от жизненного напряга пьют побольше, чем ярко выраженные алконавты с красными носами. Тоже приличные люди на первый взгляд… – Фельдшер ловко разлепил веки – на одном глазу и на другом. – Зрачки разные… Зуб даю, здесь мозговая кома.

– Ишемический инсульт?

– Может, ишемия, а может, кровоизлияние в мозг. Так и запишите, Алена Борисовна: мозговая кома неясного генеза… Ну что, братцы-кролики: кордиаминчику ему два куба и – потащили!

Торжественный вынос тела из подъезда заставил консьержку встать и почти что отдать пионерский салют. На фоне таких происшествий порванные чулки были мелочью, о которой не стоит думать.

– Выдающийся адвокат, – твердила консьержка, будто поверх носилок уже лежали еловые венки. – Один из лучших в России…

Медикам было глубоко наплевать: их не касались дела адвокатуры. Их больше волновал вопрос, куда везти больного, по-прежнему находившегося в состоянии комы. Связавшись сразу с несколькими ближайшими городскими больницами, они обнаружили, что место есть только в одной: самой захудалой. В таких больницах подвизаются тихие врачи, окончившие институт на троечки; здесь осторожно передвигаются, держась за стену, полутрупные старушки, которые регулярно ложатся сюда не в надежде избавиться от своих неизлечимых хворей, а ради общения с товарками… А, в общем, не все ли равно? Фельдшеру и Алене Борисовне не было никакого дела до класса больницы, куда везли адвоката, одного из лучших в стране. Они предупредили, что везут мозговую кому, и прервали связь. А вахтерше поручили сообщить номер больницы жене больного или другим родственникам, коль скоро таковые объявятся.

Уладив этот насущный вопрос, фельдшер подобрел и по пути в машине даже облагодетельствовал собратьев по ремеслу одной из своих баек:

– Тут недавно поехал мой дядька в деревню, к родственникам. Ну, там посидели хорошо, закусили, ну и все, одним словом, как полагается… На следующий день просыпается дядька хорошо после полудня и – в панику: тудыть-сюдыть твою, работу прогулял! Он сейчас две тысячи долларов в месяц зашибает, ну и шкуры с них дерут в фирме соответственно: за невыход без уважительной причины уволят как пить дать. Родственник ему деревенский: да ты не горюй, все образуется. Пойдем к нашенскому местному врачу, он тебе справку выпишет, что ты по уважительной причине прогулял. А врача у них в деревне, как на грех, нет: его ветеринар замещает. Ну, ветеринар ему и настрочил… Дядька даже не посмотрел, какой там диагноз стоит: скорей собираться и – на поезд. Короче, назавтра приходит прямиком к начальнику и отдает справку: так и так, не мог приступить к работе, болен был. Начальник берет справку, читает – и начинает его корежить.

Смех разбирает, ну погибает человек от хохота! Дает самому дядьке прочесть, а там написано: «Диагноз – ушиб левого копыта»! Дядьку не уволили, зато диагноз его вся фирма вспоминает и по сей день.

Денис хохотал не хуже начальника из истории, принимая все за чистую монету. Алена Борисовна, которая за время общения с фельдшером разучилась верить в его десяток дядек и теток (с которыми к тому же постоянно происходят какие-то невероятные случаи), то следила за состоянием больного, которому не становилось лучше, но и хуже, по-видимому, быть не могло, то созерцала из-за спины шофера клочки городских видов, проносившиеся за лобовым стеклом.

Врач приемного покоя обладал даже слишком хорошей для такого скучного лечебного учреждения хваткой. Когда-то он подавал надежды в области неврологии. Заинтересовавшись, он тщательно осмотрел лысоватую голову и обнаружил в левой теменной части кровоподтек. Тщательно прощупав это место профессионально чувствительными пальцами, нащупал вдавление… Дальше терзать больного он не стал. И без рентгенограммы причина комы как на ладони: черепно-мозговая травма.

Рентгеновский снимок Лейкину, конечно, полагалось сделать – но не здесь, не здесь! Честно признав, что этот случай им не по зубам (помимо клинической сложности, пострадавший – знаменитый адвокат, как бы чего не вышло!), врачи захудалой больницы в течение двух часов решали вопрос о госпитализации Лейкина в одну из лучших московских клиник. Первым делом предложили, согласно распространенной шутке, единственный московский институт, куда принимают без экзаменов, – одним словом, тот самый, имени Склифосовского. Или лучше везти больного в Институт нейрохирургии имени Бурденко? Поглядывая на пациента, который безмолвно лежал под капельницей и, словно в резиновой розовой шляпе, с пузырем со льдом, приложенным к голове, медики понимали, что нужно делать выбор как можно скорее – и продолжали спорить.

В этот момент в дело вмешался эффектный пожилой брюнет с обрюзгшим лицом изрядно потертого жизнью интеллектуала. Он ворвался в больницу на крыльях разлетающегося черного пальто, осветив затхлость приемного покоя неуместным здесь золотом мелкого узора королевских французских лилий на темно-синем, словно ночное весеннее небо, шарфе. Этот щеголеватый субъект был не кто иной, как приехавший в горбольницу руководитель адвокатской палаты Москвы Гарри Рудник. Игорь состоял ближайшим приятелем шефа московских адвокатов и, когда жена Лейкина Марина Воронина позвонила ему и сообщила (голосом, который выдавал, что она слегка взволнована, однако не потеряла головы), что Игоря увезли в больницу, немедленно помчался разруливать ситуацию. С нашей бесплатной медициной только и держи ухо востро!

– Сейчас все сделаем, сейчас все сделаем! – засуетились в приемном покое при виде такой важной шишки.

– Не волнуйтесь, – Гарри улыбнулся врачам так покровительственно, словно перед ним были дети или собаки, – я сам все сделаю. Должен поблагодарить вас за то, что вы не проявили излишней оперативности. Теперь я лично позабочусь о том, куда везти Игоря.

И, вытащив из кармана своего роскошного пальто подходящий для делового человека черный мобильный телефон, Рудник немедленно договорился с начальником Института нейрохирургии имени Бурденко.

Таким образом получилось, что Лейкина отвезли в эту знаменитую клинику, располагающуюся на улице Фадеева, невдалеке от Садового кольца. Там, по договоренности, его, сразу же освободив от одежды, повлекли в рентгенкабинет, а далее – на верхний этаж, в операционную, где, закатав рукава зеленой куртки, обрабатывал руки до локтя щетками светило, известнейший нейрохирург профессор Леонид Сорокин, широкогрудый, кривоногий и по-крестьянски жилистый, с отвисающими брыластыми щеками, которые сейчас скрывала марлевая повязка.

Гарри Рудник, покончив со своими срочными обязанностями в отношении пострадавшего коллеги, не стал дожидаться конца сложнейшей нейрохирургической операции. Ему достаточно было того, что спустя четыре часа Марина Воронина позвонила ему и передала, что операция прошла успешно. И хотя Лейкин находился еще в коме, консилиум решил, что прооперированный обязательно выживет, хотя паралич правой стороны тела не полностью исключен.

Ни для кого не стало новостью, что такое повреждение костей черепа Игорь Лейкин не мог бы получить при случайном падении. Следовательно, оставался один вариант: адвоката ударили тупым предметом по голове.

– В случаях подобных травм, – веско довел до всеобщего сведения профессор Сорокин, – мы обязаны ставить в известность милицию.

Возражений не последовало.

МАРГАРИТА ГАНИЧЕВА – АНДРЕЙ АКУЛОВ. ТЕ ЖЕ И АЛИСА

Из недавнего прошлого

– Алиса, – сказала дочери Маргарита Николаевна Ганичева, – оденься поприличнее: мы едем на важную встречу.

– Угу, – буркнула Алиса. Это означало: «Оденусь во что захочу».

– Ты не хочешь узнать, с кем мы встречаемся?

– Не-а. – Это означало, что Алиса никогда не интересуется делами матери.

– Ну так я тебе скажу: с твоим отцом.

– Угу.

Что это означало в данном случае, Маргарита Николаевна понять не могла. Поэтому она, чуть повысив голос, уточнила:

– Неужели это тебе совершенно безразлично? Твой отец, которого ты никогда в жизни…

– Ты чего? – перебила ее Алиса, недвусмысленно покрутив пальцем у виска. – На фига мне отец? Что я, маленькая?

Маргарита Николаевна смерила дитя взглядом, для чего ей пришлось вскинуть глаза. Что правда, то правда, маленькой Алису не назовешь! Метр восемьдесят два, модельный рост, хоть сейчас на подиум. Вот только параметры фигуры далеки от стандартов манекенщиц… Девушка крупная, нескладная, неженственная. При общей мясистости тела, грудь – как два пупырышка. Зато задница широкая, но какая-то уплощенная, будто Алисе ниже талии прицепили овечий курдюк, если в ее случае уместно говорить о талии. Особенно раздражали Маргариту Николаевну в дочери широкие толстые руки, в области плеч расползающиеся, как бледные куски теста. Она читала в журнале мод, что такая особенность телосложения часто причиняет неприятности итальянкам… Ну да, само собой, отец у Алисы – мафиозный главарь сицилийского типа, в молодости походивший на тенора из миланской оперы: должно же в ней проявиться что-то итальянское! В общем, оставалось прийти к выводу: от такого красивого мужчины, как Андрей, у нее родилась на редкость некрасивая дочь.

Как-то Ганичева поделилась своим несчастьем с секретаршей, которая не раз видела Алису, и услышала любезное: «Что вы, Маргарита Николаевна, ваша дочь похожа на греческую статую!» Из любопытства Маргарита Николаевна пролистала альбом с фотографиями античной скульптуры из собрания Лувра и убедилась: так и есть, похожа. Ну и что из этого вытекает? Не то, что Алиса – красавица, а то, что, если бы ожили все эти мраморные Венеры и Афины, они показались бы нам уродинами. Не надо путать искусство и жизнь!

Характер Алисы беспокоил мать еще сильнее, чем внешность. Наверное, их отношения с самого начала испортились из-за того, что детство Алисы пришлось на время первоначального накопления капитала, когда госпожа Ганичева крутилась как белка в колесе. Ребенка растила бабушка, а после ее смерти – гувернантки. Алиса с матерью встречалась редко, а при попытках тесного общения, казалось, с трудом выносила ее присутствие. Дерзила, грубила, демонстративно молчала и отворачивалась, когда мать пыталась учить ее уму-разуму на примерах из собственной жизни, которые, с ее точки зрения, должны были пригодиться этому юному существу. Маргарита Николаевна не умела обращаться с дочерью, что рождало в ней педагогическую тревогу: девочка ей чужая! Она осыпала ее дорогущими подарками, но Алиса никогда не радовалась, а только делала надменное лицо, словно мать провинилась перед ней и неумело пытается искупить вину с помощью безделушек. Она хлестала ее ремнем, но Алиса никогда не плакала, а только глухо вскрикивала сквозь закушенные губы, а потом этими в кровь искусанными губами улыбалась и отчетливо выговаривала, что ненавидит мать и всегда будет ненавидеть, пусть она ее хоть совсем до смерти забьет. Андрея Маргарите Николаевне удержать не удалось, и его дочь, получается, тоже ей не принадлежала. Она тоже не хотела ее любить, как и Андрей!

Можно было бы подумать (и Маргарита Николаевна об этом подумывала), что дочь ревнует мать к отчиму: так часто происходит в бывших неполных семьях. Но, вопреки этим домыслам, у Алисы с Бутраковым отношения складывались лучше, чем с Маргаритой Николаевной. Это были отношения двух знакомых, которых ничто существенное не связывает, которые встречаются раз в месяц, не желая более частых встреч, и расстаются без сожаления, но вполне довольные друг другом. Которые никогда не очаровывались друг другом, и именно потому счастливо избегают разочарования. Наблюдая со стороны эту холодноватую безмятежность, Маргарита Николаевна едва не кусала ногти: а ведь и у нее могло быть так, если бы она была сдержаннее, не требовала от дочери соответствия своим представлениям об идеальном ребенке, принимала Алису такой, какая она есть. Конечно, отстраненная холодноватость мало подходит детско-родительской любви, но она все же лучше, чем непрерывные боевые действия.

Не в том ли, на самом деле, заключалась причина плохих отношений Ганичевой с Алисой, что в ее образе Маргарита Николаевна всегда искала Андрея, ненавидела Андрея, звала Андрея, наказывала Андрея, ждала Андрея, продолжала любить Андрея? Легко ли было ребенку вынести это материнское сведение счетов с человеком, о котором Алиса понятия не имела и за которого, по справедливости, не могла отвечать?

На всех детских фотографиях Алиса выглядела угрюмой, неулыбчивой, словно приемыш-сирота, которую из милости нарядили принцессой. Сейчас, когда она выросла, сросшиеся в прямую черную полосу брови (вопреки материнским рекомендациям, их не касался пинцет) придавали ее тяжеловесному лицу такое выражение, будто она видит всех людей насквозь. И то, что она в них видит, ей крайне не нравится. Так ли это, мать ни разу не спрашивала: боялась услышать, что угадала…

Алиса не была кокеткой: на переодевание она потратила не больше трех минут. Когда она предстала перед матерью в том облике, в котором должна явиться перед отцом, Маргариту Николаевну скривило. Чего-то в этом роде она и ожидала, но все-таки… Ладно, она давно оставила надежду приучить дочь к платьям и юбкам, путем проб и ошибок установив, что все женственные причиндалы идут Алисе, как танку кружевная фата; ладно, она смирилась с тем, что единственное, чем Алиса приводит в порядок свои тусклые черные волосы – черная повязка с белой полосой… Но зачем обязательно к черным джинсам надевать бесформенный балахон, украшенный рисунком скалящегося черепа в анархической эмблеме? А эти тупоносые шнурованные башмаки на рифленой подошве? А этот потертый рюкзак, куда можно свалить половину Алисиных вещей? С рюкзачных молний свисали украшения в виде шестеренок, и вот эти-то шестеренки резанули Маргариту Николаевну по самому сердцу.

– Ну как? – спросила Алиса с вызовом.

– Твой рюкзак выглядит как дешевка, – сдержанно ответила Маргарита Николаевна. – Почему бы тебе не захватить сумку, которую я тебе купила надень рождения? Она вместительная… и тоже черная…

– Почему? А потому, что она выглядит как дорогая вещь. Я тебе тысячу раз говорила, что не фиг одеваться дорого. Вот на тебе и этот пиджак, и эти сапоги, и эти швейцарские часики – каждая вещь кричит свою цену, будто с нее не сняли этикетку. А это неприлично, пойми же! Если хочешь знать, ты производишь впечатление нищей, которая ограбила бутик.

Маргарита Николаевна промолчала. Во-первых, это было еще не самое резкое высказывание, которое она слышала от Алисы. Во-вторых, ссориться перед встречей с Андреем было бы не самым умным решением: в трудную минуту она хотела получить в лице дочери сторонника, а не врага.

Так же молча они спустились в обнесенный забором, тщательно охраняемый двор и подошли к машине. Ввиду серьезности ситуации, к обычным своим телохранителям мужского пола Ганичева прибавила казашку Дильнару, чьи услуги обходились недешево даже ей. Самурай под маской гейши, Дильнара была тем опаснее, чем более хрупкой и утонченной выглядела. Атаки ее бывали смертоносны… когда возникала необходимость в чьей-то смерти.

– Ага, так ты Дилю берешь? – не удержалась от язвительного комментария Алиса. – Значит, крутой у меня папан… Ты что, боишься, что он меня у тебя отнимет и захочет сам воспитывать?

И на этот раз Маргарита Николаевна промолчала в ответ на Алисину реплику. Зато в машине начала инструктаж:

– Алиса, девочка, для нас сегодня очень важный день. Твой отец тоже претендует на эту землю в Подмосковье, которую мы с тобой хотим получить…

– Ты хочешь, – перебила Алиса.

– Ну, допустим, я хочу, но от нее зависит наше благосостояние. И твое в том числе, да, да, твое. Так что не корчи ужасные рожи, а постарайся показаться хорошим ребенком. Надо быть с ним повежливее, поласковее….

– Сплясать польку-бабочку, – снова перебила Алиса.

Круглое, как восточная луна, личико Дильнары с таким же круглым вишневым ротиком оставалось невозмутимым, будто она ничего не слышала. Ей платят не за то, чтобы она прислушивалась к отзвукам семейных разногласий.

Выехав за город, притормозили и свернули на проселочную дорогу, которая вилась среди бесконечных пространств, где сиротливо торчали из-под снега жухлые былинки. Дорога была ухабистая, зубы у Маргариты Николаевны лязгали – не спасали даже рессоры. Алиса, скрючившись в три погибели (говорили же ей: «Не сутулься! Не сутулься!»), прилипла к окну. Она-то первая и заметила:

– Ого, «бээмвуха»! Наверное, нам сюда! Встреча двух бывших влюбленных приобрела черты бандитской «стрелки». Особенно после того, как «вольво» Ганичевой остановился прямо напротив «БМВ» Акулова и из той и другой машины стал высыпать народ. Первыми, разумеется, амбалы-телохранители. Затем – Дильнара, мимикрирующая под секретаршу, а с акуловской стороны – какой-то невидный типчик в очках. И лишь в последнюю очередь – несостоявшиеся супруги.

Андрей, как обычно, постарался перехватить ситуацию. Маргарита Николаевна не забыла эту его манеру и не стала препятствовать: пусть себе покрикивает, пусть руководит. У нее в рукаве козырь, который она не собирается вынимать до поры до времени.

– Что, Марго, любуешься на меня? – рыкнул Акулов. – Да ты не стесняйся, подойди поближе. Я не кактус, не наколешься. А вон ту свою хризантему японскую ты, уж будь добра, из близи убери. Читаю я в глазах ее узких и черный пояс по карате, и всякую другую хрень из послужного списка. Восток – дело тонкое: вдруг я ей не понравлюсь, и она мне по ошибке ноги выдернет, а заместо них спички вставит?

Дильнара, которую раскусили, взглядом спросила у Ганичевой, что делать дальше. Маргарита Николаевна кивком приказала ей отступить. Зато выдвинула вперед пассивно сопротивляющуюся Алису.

– Ой-ой-ой, а это кто у тебя, любовь моя незабытая? Начинающая бодигардша? Будущий борец сумо?

Алиса не дрогнула: привыкла к шуточкам по поводу своего массивного телосложения. К тому же такая мать, как Маргарита Николаевна Ганичева, – отличный тренажер для закалки нервов.

– Это твоя дочь, Андрюша, – как можно нежнее промолвила Маргарита Николаевна.

Пользуясь приглашением бывшего любовника, она смотрела на него. Смотрела во все глаза… Втайне она надеялась, что вид Андрея, таким, каким сделала его длительная криминально-финансовая деятельность, принесет ей удовлетворение: мечтала увидеть его утомленным, постаревшим по сравнению с ней, регулярно посещающей косметолога. Надежды не оправдались: Андрей, конечно, был уже не тем красавчиком с телячьими глазами, который пленил ее в начале последнего десятилетия прошлого века, но теперь он стал лучше. Мужественнее, выдержаннее. Каждая его морщина была на месте, точно на портрете эпохи Возрождения, каждая была ему к лицу… А лицо у него было дисциплинированное, как у настоящего делового человека. Такое лицо приучено выражать только те чувства, которые требуются от него в данный момент. И не выражать те чувства, которых в данный момент быть не должно.

– У нас с тобой не было детей, Рита, – сказал он. Без испуга и без восторга, как бы оспаривая у бухгалтера последнюю цифру в подсчитанной сумме. И только то, что он назвал ее не Марго, а Ритой, вселяло уверенность, что сообщение его задело за живое.

– У нас с тобой был ребенок, Андрюша, – торопясь воспользоваться преимуществом, затараторила Ганичева. – Был и есть. Я тебе не сказала, потому что… ну, ты помнишь, попала в больницу. А после этого я была очень зла на тебя, поэтому решила ничего не говорить. Решила, что она будет только моей дочерью. Все эти годы я ее растила, воспитывала, обеспечивала. Все сама, помощи у тебя не просила.