Текст книги "Горький привкус победы"

Упали первые капли дождя, расплываясь на светлом плаще Александра Борисовича и на глазах превращая модный макинтош в подобие древней пятнистой леопардовой шкуры. Забарабанил дождь и по маркизе над окошком скромного полуподвального кафе, хозяева которого до сих пор не удосужились убрать с улицы летние столики под разноцветными зонтиками. Скучающий за одним из этих столиков денди лет двадцати с хвостиком допил большим глотком коньяк из пузатого бокала. Нехотя откусил от бутерброда с икрой и отодвинул тарелку. Полез за портмоне, чтобы рассчитаться, и, подняв глаза, встретился взглядом с Турецким. На мгновение в этом взгляде вспыхнуло естественное любопытство: что, мол, за тип придурочный под ливнем торчит? Но тут же потухли глаза. В них осталась невыносимая скука полностью удовлетворенного кадавра. Которому, как и всем остальным, нет никакого дела ни до погибших, ни до Ландырева с Турецким, ни до себя самого.

Следователь даже позавидовал ему на секундочку. Ну не ему лично, а счастливой возможности вот так ничем не заморачиваться, никому не быть должным, ни за что не отвечать. И тут же всплыл весь перечень собственных проблем, которые необходимо срочно решить: с Максименко встретиться, с родителями погибших самому поговорить, Поремского подстраховать, может, даже и вместе допрос судьи Камолова провести… В который раз мелькнула мысль: зачем мне это все? Может, Ирина свет Генриховна права и пора на покой? На почетную и размеренную преподавательскую работу? Вторую неделю ведь жена дуется: он опять ее с именинами не поздравил – забегался. А она, между прочим, намекала еще в сентябре, когда он только-только задело об убийстве Калачева[6]6
  См. роман Ф. Незнанского «Засекреченный свидетель».


[Закрыть] взялся: смотри, мол, Турецкий, в этот раз не напутай… Эх…

Но в который уж раз – и не сосчитаешь – Александр Борисович привычно отогнал эту крамольную и малодушную мысль прочь, сложил листок, начинающий мокнуть у него в руке, сунул анонимку в нагрудный карман и, вздохнув, сел за руль.

Глава 7 ТРЕНЕР-ОТРАВИТЕЛЬ?

Галя Романова дождю была рада. Вообще, это было ее естественным состоянием. Она любила жизнь и улыбалась миру.

Это ничего, что в жизни случаются беды и неудачи. Тем ярче потом чувствуется прекрасное. А прекрасного в мире много, но самое лучшее – это, конечно, любовь. Она непрерывно влюблялась еще в школе. Но отличница и толстушка не вызывала ответного интереса у мальчишек, искавших глупеньких принцесс, и ее невостребованные чувства тоже быстро проходили. А вот после школы…

Это было потрясающее лето. Старательной и одаренной отличнице Романовой все учителя школы прочили золотую медаль, но она, не полагаясь на прежние заслуги, выкладывалась полностью, готовясь к каждому выпускному экзамену так, словно за оценку ниже «пятерки» ее, не выводя из аудитории, расстреляют. Нервное напряжение дало о себе знать головными болями и приступами слабости. На выпускном балу, осушив всего один бокал шампанского, она упала в обморок и очнулась только в кабинете врача. Обнаружив у девушки повышенное давление, врач посоветовал матери отправить ее куда-нибудь отдохнуть от книжек.

И мать отправила ее к своей сестре в Сочи на целых три месяца. Там-то и встретила Галочка первую в своей жизни настоящую любовь. Это был тренер по теннису, заниматься которым девушка решила, чтобы похудеть.

Как же он был хорош в то лето, Никита Михайлов! Зрелый спортивный тридцатилетний бог… Нет, могучий языческий бог, отрастивший бороду русского мастерового. Вилась светлая борода, вились вокруг невысокого, но широкого лба пушистые волосы. Эти волосы вспыхивали золотом, когда он наклонялся к Гале, твердо и ласково обхватывал кисть ее руки, показывая, как держать ракетку. Он был очень деликатен, никогда не сердился, если Галя совершала ошибки или упорно не могла освоить какой-либо прием. В этом спортсмене было что-то от рафинированного интеллигента… Он был похож на худощавого Максимилиана Волошина и, кстати, стихи Волошина любил и знал наизусть. Галя в ответ цитировала Цветаеву, Блока и Мандельштама. Они перебрасывались теннисным мячиком и стихами.

Учитель и ученица, классическая ситуация…

Господи, как давно это было. Почти восемь лет назад.

А потом – разрыв. В ответ на ее признание – онегинская отповедь. Тоже классика…

Раньше назначенного срока Галя уехала домой, вопреки уговорам тети Сони, привязавшейся к племяннице, погостить еще. Любимые книги и постоянные сражения с мамой, которая пыталась заставить доченьку нагулять толстые прежние щечки, немного отвлекли ее от любовных переживаний. А потом пришло известие о гибели тети Шуры Романовой, и потрясенная Галя дала себе слово пойти по ее стезе…

Галя не хотела думать о страшной недавней смерти Никиты Михайлова. Вспоминать о том, что его место в жизни – на работе и в доме – занял профессиональный безжалостный убийца.[7]7
  См. роман Ф. Незнанского «Отложенное убийство».


[Закрыть] Но ведь это печальное обстоятельство ближе познакомило ее с Денисом Грязновым. И беспокойное ее сердце снова оказалось открытым для вечного чувства. Ведь без него нет человека.

Галя знала точно – нельзя согреться чьим-то теплом, как бы его ни было много, если ты сам не чувствуешь необходимости отдавать свое или, упаси Боже, и вовсе не ощущаешь в себе этого чуда, этого волшебного сгустка – потребности любить и дара очаровываться людьми. И если все же этой потребности нет, то каким бы лишенным сантиментов ни казался сам себе человек, ему все равно ужасно холодно. Просто зачастую он этого не осознает до поры до времени…

Это ничего, что Денис пока не готов. Но он уже, сам того, быть может, не сознавая, стремится к ней всем сердцем. И расстался со своей Настей. И непременно поймет вскоре, что его счастье – с ней, с Галей…

Доблестная сотрудница Первого департамента МВД, бодро шагавшая по улице прямо по лужам, мечтательно улыбалась. И вдруг нахмурилась на мгновение.

«Жалко, – подумала, – что Сан Борисыч не привлек „Глорию“ к этому делу».

Так, под холодными струями дождя, но с горячим сердцем, подошла Галя к двухэтажному корпусу, на двери которого красовалась солидная бронзовая вывеска: клуб «Агидель-спорт». «Надо же, – мелькнула мысль, – снова ведь теннис…»

И девушка, с трудом потянув на себя тяжелую дверь, вошла внутрь.

Из-за дождя теннисисты играли сегодня под крышей, на кортах с синтетическим покрытием. Из-за огромных дверей от стены до стены тренировочного зала, которые так и подмывало назвать воротами, доносился монотонный ритмичный звук стукающихся о ракетку и об пол мячиков. Направо уходил длинный коридор с раздевалками, перед которым за столом сидел не то охранник, не то билетер. Возможно, этот униформенный медведь в человечьем обличье совмещал и обе функции. Вдоль всей стены шли витрины с кубками, памятными знаками и прочими призами и стенды с фотографиями. На стенде в фойе – рядом с входной дверью – висела сетка занятий по группам, перечень необходимых документов для оформления постоянного пропуска, расценки по культивируемым видам спорта.

Галина задержалась перед ним, стараясь высмотреть номер кабинета или телефон директора, с которым хотела поговорить в первую очередь.

– Здравствуйте. Вы записываться?

Единственная посреди огромного зала – женщина лет за тридцать пять сидела на скамеечке в двух шагах от объявлений и смотрела на мокрую, но веселую Галю с усталой улыбкой..

– Хочу сына записать, – не моргнув глазом ответила Романова.

– Я тоже с сыном. А сколько вашему?

– Десять.

А что? Если и преувеличение, то небольшое. Встретилась бы Галя в то сочинское лето не с Михайловым, а с Денисом, их сыну вполне могло бы быть пусть не десять, а лет семь точно.

– Большой, – кивнула собеседница. – Но знаете? Здесь детских групп вообще-то нет.

– А как же?..

– Мой-то? – догадалась женщина. – Ну мой Ванечка постарше на год. И его Вениамин Борисович сам отобрал…

– Вениамин Борисович? Директор?

– Нет. Директор Файзуллин. Он сам не тренирует. А это Шульгин. Тренер знаменитый. Он Асафьева тренировал. Помните? Простите, вас как звать?

– Галей. Это тот, который разбился? – Галина и не подозревала, что первый же встреченный ею в «Агидели» человек будет каким-то боком касаться расследуемого дела.

– А я Ира. Тот, да. Вот после смерти Артура тренер и стал искать воспитанника. Ну и высмотрел Ванюшу моего у Баркова.

– А это?

– Тоже тренер, – улыбнулась догадливая Ирина. И, сообразив что-то, обрадовалась: – Вот ведь вам куда надо. В Теннисный центр на улицу Касаткина. К Баркову. Хотя?..

– Нет уж, – Галя прервала паузу. – Начали, так договаривайте. А то насоветуете мне…

– Да нет. Он очень хороший тренер на самом деле. Все хвалят. Просто в последнее время нервный какой-то. На Ванюшку кричал. Хотя и другие кричат, когда по делу. – Ирина осеклась, раздумывая, сказать или нет. Решилась. – Просто про него слухи глупые ходят. Что он умеет порчу наводить. Не то шаман, не то вубу… или как?

– Вуду?

Словоохотливая мамаша кивнула.

– Точно. Я-то в этом ни черта не понимаю, прости господи…

– И что? На детишек порчу наводит?

– Да не знаю я, если честно. Говорили так. Ваню вот не испортил же.

– А кто знает? – Галина изобразила квочку, обеспокоенную судьбой своего мифического чада.

– Мне подружка сказала. Если в Центр поедете, можете сами узнать. Ее тоже Галей зовут. Лапковская – ее фамилия. Вот она про сглазы все знает.

– Поеду непременно. Спасибо вам. «Попробуй-ка теперь не поедь», – заметила сама себе Галина. И, одергивая юбку, встала с низкого мягкого диванчика, на который присела во время беседы.

– Но пока я все-таки попытаюсь с директором поговорить. Мне сюда ближе. Может, все-таки как-то получится?

Узнав у сторожевого медведя, что господин Файзуллин будет в кабинете через полчаса, она вышла на крыльцо и, стоя под навесом, минуту любовалась ливнем, бушующим вокруг сухого пятачка, на котором она находилась, словно на острове, посреди океана воды.

Потом набрала на мобильнике номер капитана Яковлева.

– Володь, ты в Центре? Узнай, пожалуйста, в какой группе занимается юнец Лапковский. – Хихикнула. – Фамилия как фамилия, извращенец. И не «лобок», а «лапа». Да. И посмотри, когда у него ближайшее занятие. Я подъеду. Хочу с его родительницей поближе познакомиться.

Чего давно уже действительно не умел Стас, так это ждать. Ни теперь, будучи солидным человеком, начальником управления безопасности огромного холдинга, перед которым трепещет даже директорат. Ни раньше, когда к нему и генералы тоже обращались уважительно. Не «полковник». И, тем более, не «эй, полковник!». Исключительно «товарищ полковник», а все больше норовили по имени да отчеству. Впрочем, уже в «бурсе» он ни ждать, ни терпеть не умел. Его сокурсники порой пугались напористости и целеустремленности молодого курсанта. Все ему было надо, во всем он хотел быть первым, все хотел получить целиком и сразу.

А ведь умел когда-то…

Терпеливо, надсадно, надрывая сердце, ждать мог он в этой жизни только Соплинову Ленку – первую свою настоящую, еще школьную любовь. Высокая, немного полноватая, зато пышногрудая девчонка с ногами, похожими на пузатые бутылки, – дочка стареющей примадонны местного районного театра – отвергала мальчишеские приставания низкорослого пацана из рабочей семьи. Впрочем, она, похоже, его жалела: пытаясь приобщить к искусству и литературе, регулярно водила на мамашины спектакли и подсовывала стихи Доризо с Асадовым, от которых Станислава тошнило.

Назло ей Стасик ударился в спорт: стал постоянно висеть на турнике, чтобы подрасти, подтягиваться до изнеможения и гонять на мотоцикле. Повзрослел, возмужал, почувствовал уверенность в себе. И даже старшие пацаны не рисковали задираться к нему один на один. Но при встречах с «одухотворенной» Ленкой мгновенно становился испуганным телком, которого на веревочке можно безропотно вести на бойню. Он не то чтобы поцеловать пассию, к руке прикоснуться робел. (При этом дворовых девчат, особенно хлебнув с пацанами бормо-тушки, тискал за милую душу.)

Назначая Ленке свидания, на которые та – неизвестно из какой прихоти – всегда приходила, он ждал так, что лишняя минута, казалось, высасывала из парня душу. И опоздай коварная больше чем на полчаса, застала бы в условленном месте лишь хладный труп. Точно так же вечерами мог Стасик ждать, бродя у стен дома любимой и боготворимой, чтобы хоть на секунду увидеть ее силуэт в светящемся окне…

А окончилось все до банального просто.

В походе после девятого класса забрались они с двумя приятелями далеко от основной группы в лес, развели костерок, разложили пожрать. Здоровенный второгодник Жамнов, решив, видимо, совместить сразу несколько приятных моментов, расстегнул мотню, достал внушительное – почти уже мужское – хозяйство, начал с ним игру, да и приятелям по доброте душевной предложил: давайте, мол, присоединяйтесь. Иногда прерывался, брал той же рукой кусок краковской колбасы, откусывал, откладывал в сторонку и возвращался к прерванному. Наконец вытер руку о штаны и обратился к длинноволосому и длиннолицему Артему Иншакову, с сомнением на Жамнова поглядывающему:

– Дурак, Ишак, что не дрочишь. Кайф! Сразу вспоминаю, как Соплю в прошлом походе оттянул в палатке…

Он произнес это так просто, обыденно, не кичась, не бравируя успехом, что Стас понял: не врет. Но ни плакать он не начал, ни на Жамнова лезть с кулаками. Просто холодно в груди стало, а в голове – темно и пусто. Будто выключателем щелкнули – и свет погас.

С того дня свиданий Ленке он больше не назначал и под окнами не стоял. Она, пораженная такой переменой, даже ластиться к нему стала. Да вот только у него – как отрезало.

Боксом вот увлекся еще, подспудно желая, видно, научиться бить морды бугаям жамновым. А после школы уехал из районного центра в Ленинградскую милицейскую «вышку». Решил жизнь посвятить искоренению преступности, подлости и предательства. Только вот любое вынужденное ожидание вызывало у него теперь почти физическую боль…

– Где, блин, вас носило?!

В кабинет на шестом этаже сверкающего зеркальными стеклами московского небоскреба посетителей, кроме как по предварительной записи, обычно не пускали. Но об этой странной троице было приказано докладывать в любое время. Удивленные подчиненные переглядывались, но начальству не перечили. Поговаривали, будто это тоже бывшие менты, работавшие ранее под маской уголовников. Но маски настолько с лицами срослись, что и не отодрать уже.

Теперь коренастый мужик с обожженными руками, похожий на скромного майора в отставке, живущего на одну военную пенсию, и два громилы с бритыми черепами, в добротных костюмах, никого не вводящих, однако, в заблуждение относительно законности занятий своих хозяев, сидели у стола тише воды ниже травы. Опоздали на целый час. И если бы у «кума» в руке был пистолет, он, не задумываясь, перестрелял бы своих дружков.

– Не гони волну, начальник. – Скромно одетый мужчина улыбнулся, сверкнув безукоризненными металлокерамическими зубами, и противным скрипучим голосом пояснил: – Заняты были. Дела важные. И тебя касаются.

– Ну?!

– Плохие новости. Старые подвиги всплыли. Станислав Соколовский удивленно поднял брови:

– Не понял. Какие подвиги? Быть того не может. Все же кое-какие связи у меня остались, а? Неужели бы мне не сообщили? На измену кого-то пробило?

– Нет, начальник. Это не менты и не прокуроры.

– Да говори же, не томи!

– Ко мне Кишка подгребал. Интересовался, кто Центр вскрыл, кто старика потом замочил…

– Тю! Он бы еще спросил, не мы ли Авеля убили. Ты ему все как надо объяснил?

– Ну не совсем так, как ты предположил. Я «раскололся».

– Ты в своем уме, Старик?! Ты же уже фактически одной ногой на фазенде своей. И все загубить хочешь?

Стас посмотрел, будто бетонной плитой придавил. Но вора на понты дешевые не возьмешь.

– Спасти. Мы же не знаем ничего: кто под нас копает, сколько нарыл уже. Кишка мусорам вроде бы не стучал раньше. А теперь – вона как. Не скажи я шестерке ничего – не побежал бы он закладывать. И ничего бы мы не узнали. А он бы нас с другой стороны…

– И что теперь?

– А теперь мы с Черепами его вычислили. Косой Кишку проводил и зашухерил на измене. А Толстый прикинулся собутыльником, будто бы Кишку искал долг отдать. Ну и узнал у мужиков, к кому тот стучать бегает. Не к операм.

Черепа согласно покивали, но ртов не раскрыли. Негоже вмешиваться, когда умные люди беседу ведут.

– Кто?

– Геолог один. Раньше по экспедициям мотался. Чаще, чем мы по зонам. Теперь в институт какой-то на службу ходит. Студентов вроде бы учит. Афанасьев его фамилия.

Бывший «товарищ полковник» состроил рожу, на которой одновременно отражались удивление, гнев, ненависть, страх, в общем, детей такой рожей пугать.

– Вадим? Я понял. Это он! Продолжает копать майор, падла. Жаль, я его тогда на зону не отправил. Один?

– Вот этого не знаем пока, – пожал плечами Старик, – но узнаем.

– Проходите, пожалуйста, Марат Эмильевич. Садитесь. Моя фамилия Поремский. Я старший следователь Генеральной прокуроры. Простите, что вынуждены были вас потревожить, но нам необходимо вновь допросить вас в связи с возобновлением дела о гибели Артура Асафьева.

– Я к вашим услугам, – щуплый на вид, но жилистый чернявый мужчина держался свободно, будто каждый день приходил в прокуратуру давать показания. Сказывалась привычка быть на публике.

– Назовите себя.

– Марат Эмильевич Камолов.

– Вы кем работаете?

– У меня несколько занятий, которыми я зарабатываю на жизнь.

– Перечислите, пожалуйста.

– Преподаватель физического воспитания в Государственном университете управления. Массажист с правом практики на дому. Тренер по теннису в СДЮШОР ЦСКА.

– А судейство?

– Тоже. Являюсь теннисным судьей международной категории. Но меня привлекают к обслуживанию соревнований не постоянно, периодически. По персональному приглашению. Поэтому и не назвал.

– Скажите, а на последний «Метрополис оупен» вас приглашали?

– Да. Позвали отсудить на вышке три матча на предварительной стадии.

– Какие?

– В первом туре: Рагдатис – Семаков. Во втором: Габашвили – Южный. В третьем: Асафьев – Барков.

– Что вы можете сказать о последнем матче? Во время прошлого допроса вы говорили следователю Ландыреву о запомнившейся особенности. Вы еще ее помните?

– Это трудно забыть, поскольку в моей практике судейства я столкнулся с подобным впервые.

– Что же это?

– Разительная перемена в игре спортсмена, ничем на первый взгляд не обоснованная.

– Подробнее, пожалуйста. Что за перемена?

– Видите ли, я в теннисе уже два десятка лет. За это время хочешь не хочешь, но понимать игру – и даже не просто понимать, а чувствовать – научишься. И вот смотрю я на спортсмена и вижу: идет у него игра. И будь против него сам Федерер – не факт, что и тот устоит. Тоже ведь человек. И Надаль его на грунте обыгрывал не раз. И Сафин в прошлом году в Австралии сделал. Так вот, Асафьев так начал, что не хуже первой ракетки мира смотрелся. И вдруг… Самое смешное, что и сила в нем была, чувствовалось, что хватит до конца поединка… Но после вынужденного перерыва во второй партии на корте был другой Асафьев. Будто двойник вышел на площадку, гораздо менее готовый к соревнованиям функционально.

Арбитр, любящий свой вид спорта, разволновался и стал говорить громко, отрывисто и торопливо, будто боялся забыть что-то очень важное.

– Ну и вот, – продолжал рассказывать допрашиваемый, – я точно помню, с какого момента все переменилось. Может, и не запомнил бы, но тут еще и случай произошел нетипичный. Асафьев попросил у болбоя… э-э-э… мальчика-стюарда– ну, знаете, полотенца подают, мячики подбирают – глоток минералки. В его сумке бутылочки вдруг не оказалось, но и в холодильнике на корте почему-то напитков не было. Ну знаете, для спортсменов холодильнички такие небольшие. Как раз подо мной. У судейской вышки. Болбой растерялся, мне сигнализирует. А у выхода из подсобок Андрей Макарович стоит…

– Кто это?

– Отец Николая. И его тренер. Вообще-то, он на тренерском месте должен был быть. Но он здесь свой. Одно время даже корты арендовал с группой, которую вел. Да и на соревнованиях часто. В общем, машет мне рукой: сейчас, мол. Выходит на секунду и появляется с минералкой для спортсменов.

– И что?

– По-моему, именно начиная с этой бутылки Артур перестал играть.

– Уверены?

– Я никогда ни в чем не уверен. Кроме одного: попал ли мячик в площадку. Неужели вы бываете во всем убеждены на сто процентов? Впрочем, извините, вопросы здесь задаете вы…

Камолов устало замолчал.

– Ну а все-таки? Не могло ли вам показаться? – настаивал Поремский.

– Могло. Больше скажу. Не только могло, но и показалось, что, выпив из бутылки, Артур стал играть хуже. Будто бы засыпал на бегу.

– Вы предполагаете, что в питье было что-то подмешано?

– Ничего такого я отнюдь не говорил. Просто у меня в памяти отложился факт, что перерыв, когда Асафьев пил воду, стал, извините за каламбур, водоразделом в игре. А было ли что-то в воде, или Арик что-то принял, а ей запил?.. И вообще, принимал ли что-то – я никоим образом утверждать не могу. Потому что не видел.

– А бутылку эту дал ему именно Барков? Тут-то вы не ошибаетесь?

– Надеюсь, что нет. Просто никого другого вообще в тот момент рядом с игроками не было.

– И Асафьев взял бутылку из чужих рук? Я слышал, что спортсмены никому не доверяют. Не то могут потом возникнуть проблемы с допингом и прочие радости.

– Вообще-то в большинстве случаев так и есть. Особенно на таких престижных и ответственных соревнованиях. Но Барков был когда-то тренером Артура. Они в хороших отношениях…

– Понятно. А вы не знаете, кто может подтвердить ваши слова?

– Это видел весь стадион. Но вряд ли обратил внимание. А вот кто мог запомнить?.. Ну мальчишки на корте. Судьи на линии. Да и сами Барковы, собственно. Николаю ведь тоже отец воду подавал.

– Понятно. Вот еще какой вопрос. Вы ведь и на прошлом допросе говорили о том, что заметили перемены в игре Асафьева. Как отреагировал на это следователь?

– Обычно, по-моему. В протокол записал. Но подробно не расспрашивал.

– Спасибо, Марат Эмильевич. Если будет нужно, мы, извините уж, снова вас побеспокоим. А пока можете идти. Давайте пропуск, я отмечу. До свидания.

…Странным оказалось это новое дело, размышлял первый помощник генерального прокурора, поджидая ребят из своей оперативной группы на очередное совещание. Давненько такого не было. Может быть, и вовсе никогда.

На первый взгляд оно казалось тривиальным до безобразия: обычное дорожно-транспортное происшествие, в котором пострадал сам виновный. И если кровь по результатам анализа будет экспертами признана чистой, дело можно смело закрывать во второй, и последний, раз. Но даже если экспертиза покажет наличие в организме погибшего теннисиста какой-нибудь дряни: алкоголя, отравляющих веществ или седативных медикаментов, с учетом показаний спортивного судьи возможны только два варианта развития событий: препарат был либо подмешан в питье во время матча на корте «Олимпийского», либо препарат этот, запив минералкой, принял сам потерпевший.

Асафьев встречался на корте с Николаем Барковым. Володя Поремский по телефону доложил, что судья матча подтвердил свои подозрения: Артур изменился после того, как выпил воды в перерыве. А тут еще оказалось, что воду эту ему подал отец соперника и бывший его тренер Андрей Барков. На кону стоял солидный денежный куш, который мог в перспективе сорвать победитель. Собственно, вышедшим в четвертьфинал уже полагались премиальные, хотя и незначительные. Так что мотив у тренеpa, несомненно, был. С ним, а также с его сыном непременно следует поговорить в ближайшее время. Но чтобы не быть голословным, надо бы познакомиться прежде со всей теннисной атмосферой, особенно вокруг детского Теннисного центра и непосредственно турнира серии «Мастере», после которого случилось несчастье.

Ну что же. Сотрудники его в этом направлении и копают.

Однако нельзя забывать и о возможном несчастном случае. Скажем, Асафьев почувствовал себя больным и принял таблетку, назначенную врачом для лечения подобных недомоганий. А она оказала такой неожиданный эффект. Иное предположить было можно, но сложно. Поскольку спортсмен, находясь в здравом уме и трезвой памяти, вряд ли станет принимать снотворное средь бела дня да еще в разгар ответственнейшего состязания.

Поэтому дело из тривиального и скорого превращалось в долгое и нудное. Без опроса многочисленных свидетелей и лиц, хорошо знавших теннисиста и имевших представление о его здоровье, выводы о предпочтительности того или иного варианта возможного развития ушедших в прошлое событий делать было нельзя. Впрочем, долго ли, коротко ли, но и эти сведения можно было собрать.

Зато совсем уж ни в какие ворота не лезли заявления родителей погибших молодоженов о продажности Ландырева с Максименко и анонимные угрозы самому Турецкому. Исходя из настойчивого желания анонима «напугать» следовало, что все-таки совершено преднамеренное убийство. В раскрытии которого не заинтересованы важные персоны.

Вроде бы и заявления родителей говорят о том же: детей, мол, убили. И при этом органы следствия куплены на корню, чтобы предотвратить огласку.

Однако, сопоставляя все известные факты, приходишь к выводу, что эти сведения только ломают стройную картину. Барков вполне мог желать Асафьеву поражения. Которое в конечном счете тот и потерпел… Но гибели?.. Тогда выходит, что давний тренер должен был люто ненавидеть бывшего ученика, либо он мог выполнять чей-то сторонний заказ. Да и вряд ли бы ему одному хватило бы денег на взятку следствию. Уж если следствие берет, что случается порой, как ни горько это признавать, то берет немало…

Размышления Турецкого прервал долгожданный стук в дверь.

– Можно?

– Можно Машку за ляжку, телегу с разбегу, козу на возу… – Александр Борисович позволил себе грубоватую шутку, которую слышал еще от профессора Ильинского, преподававшего в университете основы психологии коллективов. Потому что увидел за приоткрывшейся дверью одну лишь долговязую фигуру капитана Яковлева.

– Хе-хе, – оценил шутку опер. – Но все-таки не разрешите ли войти, Сан Борисыч?

– Разрешу, пожалуй, – наморщил лоб Турецкий. – Если порадуешь чем-нибудь.

– Ну это уж я не знаю, огорчитесь или порадуетесь, но кое-что есть.

– Заходи и выкладывай.

– Никого ждать не будем?

– Ты начинай потихоньку, а народ сейчас подтянется.

Володя доложил, что ему удалось допросить всех списочных сотрудников Теннисного центра, за исключением двух человек, находящихся в отпусках. И одного тренера, который сегодня выходной как раз. Нет у него занятий с группами по расписанию.

Кроме того, Яковлев побеседовал с некоторыми родителями, сопровождавшими детей на тренировки. И общая картина о том, что в этой спортивной школе происходит, сложилась у него вполне и вполне благоприятная. Доброжелательное руководство, квалифицированные наставники, умелая организация занятий. Плюс турниры различные на базе Центра проводятся, в том числе и рейтинговые, что для начинающих спортсменов очень важно. Бывших воспитанников помнят. Достигшими высот в теннисе гордятся. Фотография трагически погибшего Артура Асафьева висит в траурной рамке на центральном стенде.

Но по существу дела, – продолжал Володя, – никто не может ничего сказать. Асафьев давно их уровень перерос – уж несколько лет на кортах Центра вообще не появлялся. И некоторые его просто не помнят даже – позже, чем он к Шульгину ушел, на работу устроились. Значительно интереснее то, что удалось разузнать об отсутствующем тренере Баркове…

Но договорить он не успел.

– Шел архангел с небес, нес на плечах жертвенный крест. Поставил крест на каменный мост, из штыков составил пост, запер тридцатью замками, все одним ключом, припер своим плечом. Никому эти замки не открывать…

В кабинет шумно ввалились опаздывающие сотруднички. Веселая Галя громкой скороговоркой бормотала эту галиматью Володе Поремскому, косясь на зажатую в руке бумажку. Тот хихикал.

– …никому рабу Божью Галину не достать, ни в холод, ни в жару, ни в доме, ни на пиру, ни вечером, ни поутру, ни под месяцем ясным, ни под солнышком красным. Господи, спаси и сохрани, рабу Божью Галину от порчи охрани. Аминь.

– Галочка! – Турецкий изобразил на лице сильнейшее беспокойство. – Ты не в Аум ли Сенрикё записалась намедни?

– Простите, Сан Борисыч, мы опоздали. Но я сейчас все-все расскажу! Можно?

Сама в это время подбежала к Яковлеву и чмокнула в нос, поднявшись на цыпочки.

– Спасибо, Володенька. Это та самая дама, которая нам, похоже, нужна.

Турецкий вопросительно посмотрел на Яковлева.

Тот кивнул:

– Чего уж. Пусть говорит, если не терпится. Джентльмен всегда пропустит даму вперед.

– Если у той разрез на платье сзади, – с готовностью подхватил расхожий афоризм Поремский.

– Это мне Володя помог, – пояснила всем присутствующим Галина. – Я в «Агидели» была на допросах и случайно разговорилась с тетечкой интересной, которой приятельница сплетни о Баркове рассказывала. Барков – это тренер из Теннисного центра, у которого когда-то наш жмурик занимался.

Ну я Володе, который как раз в Центр поехал, позвонила, попросила узнать адрес и номер телефона. После «Агидели» ей звякнула, договорилась и нанесла, так сказать, визит. Это, я вам скажу, что-то. У нее из окон Кремль виден. Квартирка в два этажа. Метров триста, не меньше. Евростандарт, джакузи-шмакузи. И все это увешано какими-то амулетами: пучками травы, записочками, едва ли не хвостами мышиными…

– А самый простой способ распознать порчу – это провести золотым кольцом по щеке и посмотреть, остался ли темный след. Хотите, сейчас про вас узнаем? – Галя Лапковская в шелковом халате с драконами и дымящейся трубкой в руке приподнялась было с оттоманки за шкатулочкой с шаманскими причиндалами.

– Ой нет, спасибо! Как-нибудь в другой раз. – Галя Романова отодвинула пиалу с зеленым чаем, оберегающим от случайного сглаза. Она уж четвертую допивала и могла теперь долго ни сглаза, ни порчи не бояться. – Вы скажите лучше, а вот на вашего Юру он порчу тоже наводил?

– Ну что вы! Я Юрку надежно оберегаю. Вы знаете, я ведь белый платок в воду бросала уже… Вся трава заплевана, стоит вся заколдована… Защита и оборона от сглаза дурного в слове верном, крепко сказанном, печатью запечатанном. И сорокоуст за здравие Юрочки заказывала. Ну а, упаси Бог, случится что, не побоюсь и полотенце на могильный крест повязать.

– На чей крест? – не поняла Романова.

– Неважно. Лишь бы имя совпадало. Не знаете? Я научу вас сейчас. В общем, надо дать больному, ну, на которого порчу навели, вытереться после мытья новым белым полотенцем. Полотенце в тот же день отнести на кладбище и, найдя могилу с именем больного, привязать полотенце на могильный крест. Трижды прочитать заговор. После этого положить на могилу принесенное с собой сырое куриное яйцо, яблоко и кусок черного хлеба, сказать «спасибо» и уйти не оглядываясь. В тот же день заказать годовое заупокойное поминание покойнику, лежащему в могиле, и годовое заздравное поминание больному. А заговор такой: «Возьми порчу, возьми грехи, сними зло да отгони нечисть всякую с раба Божьего Юрочки. Как тебе из могилы не подняться, по белому свету не ходить, ногами землю не топтать, не гулять, так злу и порче на рабе Божьем Юрочке не быть и не жить, его не томить. Доколе стоит белый свет, обратно пути-дороги порче да скверне нет! Аминь». Только запомните накрепко: тому, на ком порча была, это кладбище никогда в жизни посещать нельзя. Не то очень плохо выйдет.