Текст книги "Лекарство для покойника"

Фридрих Незнанский
Лекарство для покойника

Ты коварства бегущих небес опасайся.

Нет друзей у тебя, а с врагами не знайся.

Не надейся на завтра, сегодня живи.

Стать собою самим хоть на миг попытайся.

Омар Хайям

Пролог

Когда в комнате стены выкрашены в белый цвет, жить в ней легко и приятно. Но как в ней спать?

Он лежал и думал об этом.

В двух метрах от него стояли два круглых стула без спинок, он пробовал было называть их табуретками, но жена – его личный дизайнер – настаивала, что это именно стулья. Стулья, так стулья.

В маленьком промежутке между двух окон одна под другой висели две графические работы Шемякина, купленные в Швейцарии. На полу под ними – округлый глиняный кувшин с какими-то якобы вечнозелеными ветками. Ну да, конечно, когда ветки круглый год не меняются, потому что абсолютно сухие, можно и сказать, что они вечнозеленые. И вот поди ж ты, не забудь менять в них воду.

Журнальный столик из красного дерева на трех ногах. На нем – причудливой формы светильник. Настолько причудливой, что никогда нельзя было толком понять, включен он или нет. Впрочем, «дизайнер» утверждал, что так и задумано, поскольку его функция – не светить, а создавать интерьер.

Во встроенном стенном шкафу – два широких квадратных отделения – в одном стоял музыкальный центр «Пионер», другое – было заполнено морскими сувенирами. Книжные полки, большей частью, забиты компакт-дисками и видеокассетами, а собственно книг было не больше десятка (сплошь медицинские и фармакологические словари), да им тут и нечего было делать – на втором этаже ведь есть кое-какая библиотека (семь с половиной тысяч книг), только вот кто и когда ею последний раз пользовался... Кроме младшего немца, разумеется, тот без конца листает иностранные словари, ну и Юлька при нем, конечно, как положено...

Он вдруг заметил, что простыня, сушившаяся на веревке, вдруг набухла и образовала очертания фигуры человека. Человек зашевелился, и простыня угрожающе приблизилась, и сомнений в этом не было – жить ему теперь оставалось мгновения. Рука с ножом коротко замахнулась и...

Тут он откровенно засмеялся во сне и от этого проснулся. Сомнений не было – это сцена из «Карлсона, который живет на крыше». Хотя рука с ножом, пожалуй, все-таки перебор. Такого там не было.

Да, он обладал этой счастливой особенностью: ему часто снились мультфильмы. Хотя сам он в шутку утверждал, что никакого счастья тут нет, а есть классическая ситуация для преуспевающего бизнесмена: много вложенного труда и закономерный результат – просто он пересмотрел столько мультфильмов, что не сниться они ему уже просто не могли.

В свободное время, которого всегда была самая малость, он становился яростным анимационным фанатом. И в этом являлся лучшим другом своей дочери. Жена, которая была моложе его на добрый десяток лет, искренне завидовала: она никогда не могла так, как они, «упереться в экран и в сотый раз наблюдать шуточки одних и тех же нарисованных дебилов, дрыгая при этом ногами от восторга». Конец цитаты.

Хотя сейчас это был даже не сон, а какая-то странная полудрема. Улыбнувшись, он вспомнил и «Бриллиантовую руку», там Никулину тоже мерещились какие-то фантастические грабители.

Он лежал на любимой, а потому уже порядочно продавленной кушетке и смотрел в потолок, а видел себя. Потому что на потолке было зеркало. Просто еще в прошлом году в этой комнате они каждую ночь занимались любовью. Тогда здесь была супружеская спальня, и это зеркало имело немалый смысл.

Позже жене пришла в голову идея очередной грандиозной перепланировки, и несколько месяцев в доме жили только строительные рабочие из Югославии. (Так что теперь от старого варианта в этой комнате осталось только зеркало на потолке да сейф, которым он пользовался редко.) А югославы все делали чрезвычайно качественно, но особенно не торопились. И немудрено: для них эта работа была как манна небесная, ведь у них на родине тогда как раз шла война...

Он невольно усмехнулся: «шла война» – это сильно сказано. Война – это когда две (а то и больше) стороны воюют друг с другом. А из Югославии делали котлету в сугубо одностороннем порядке. Слепили, поджарили и съели... И ведь, кажется, не так давно это было, а сколько воды утекло. Сам он служил в армии довольно давно и к военным играм взрослых мужчин был совершенно равнодушен, просто эта далекая бойня задела дела и планы многих посторонних людей, и его в том числе. А ведь еще год назад у него как раз намечался перспективный проект на Балканах, но насколько именно он был перспективным и насколько реальным, теперь уже не узнать никогда, во всяком случае, нескоро...

Он повернулся на правый бок, на левом не спал уже давно, сердце нет-нет да и прихватывало. Нет, скорее не прихватывало, а потягивало. Ха! Он вспомнил анекдот, который Митька Трофимов рассказал днем. Чувствует, прохвост, настроение шефа, ничего не скажешь.

«Идет солдат по полю после кровавого сражения. Везде трупы, трупы... И только один смертельно раненный шевелится и стонет:

– Помоги, браток, пристрели меня.

Солдат, не долго думая, дает очередь в раненого и медленно идет дальше, а сзади голос:

– Спасибо, браток...»

Вот это точно, можно помереть быстро и совершенно здоровым, не зная горечи поражений и растянутой во времени боли. А можно, будучи чиненным-перечиненным, протянуть семь-восемь десятков лет и сделать кучу важных дел. Что лучше из двух вариантов – риторический вопрос.

Доктора говорят, что функциональных изменений в сердце нет, а боли – сугубо невротического свойства, постстрессовый синдром и все такое. В общем, ничего серьезного, все как у всех: много работы, мало отдыха, плохой сон, вот как сейчас... Сейчас, впрочем, никакого сна. Он взглянул на циферблат «Омеги», которую по укоренившейся привычке не снимал практически никогда, ни ночью, ни под душем. Даже жена привыкла, хотя в определенные моменты часы ей и мешали.

«Омега» показывала 3.19.

Тупиковое время. Если уж он сейчас не спит, значит, это надолго, как минимум до пяти утра будет ворочаться. А потом заснет как дурак на каких-то сорок – пятьдесят минут и встанет совершенно разбитый.

Выпить, что ли, это новое американское снотворное в самом деле?

Да нет, это просто смешно, ну какое снотворное?! Разве может ОН пить АМЕРИКАНСКОЕ снотворное? Журналисты пронюхают – засмеют... Вот ведь бред, как это они пронюхают?

Господи, о чем он вообще думает, кто заставляет его подниматься завтра ни свет ни заря?! Он у себя дома, он богатый и в каком-то смысле свободный человек, море под боком, замечательное теплое море, которое он никогда не променяет ни на какие далекие экзотические Гавайи! Жизнь прекрасна, черт возьми! В одной из комнат спит молодая красивая женщина, мать его дочери, дороже которой он для себя еще ничего не придумал. И нечего тут ворочаться, а раз уж не спится, надо проводить время с толком и с удовольствием.

Ободренный этими мыслями, он поднялся, натянул узенькие плавки и вылез прямо в окно, выходящее на просторную веранду. Теперь он был на третьем этаже своей виллы.

Дом располагался на скалистом взморье. Море – совсем рядом, но гораздо ниже, до него надо было еще добраться.

Луна в эту ночь была почти полная, а след ее на воде удивительно широким. Возможно, где-то вдалеке море было и не совсем спокойным, но в его бухте это оставалось незаметно, и при полном штиле медленная игра лунных бликов наблюдалась на легких всплесках удивительно просто, словно при замедленном воспроизведении кинопленки.

Он спустился с балкона третьего этажа на веранду первого по сквозной лестнице и, прихватив с веревки давно высохшее махровое полотенце, встал босыми ногами на землю. Вернее, на гальку, которой тут было в изобилии. На первом этаже в двух окнах горел свет, там бодрствовали охранники, наверное, резались в свой традиционный покер. Как-то раз старый немец научил Трофимова играть в карибский вариант игры американских ковбоев. Через пару недель покером заразилась вся охрана.

Секунду подумав, он отказался от идеи искупаться в бассейне – так можно было разбудить домашних – и пошел к морю. Впереди – крутой спуск, и попасть к воде можно было только по узенькой лесенке длиной метров семь, не больше, которую, когда море особенно волновалось, поднимали наверх. Но каждую ночь лесенку поднимали в любом случае. Впрочем, волнение моря редко посещало этот маленький залив. Тут был свой особый микроклимат.

Он усмехнулся, вспомнив, как напирал на это особое обстоятельство тот хитрый хохол, что продавал ему этот участок. Впрочем, особо хохол ничего не выторговал, хотя сейчас, по прошествии нескольких лет, когда они тут обжились и проводили чуть ли не пять месяцев в году, он готов был признать, что пожадничал, да только где искать теперь того хохла, чтобы компенсировать ему возможный моральный ущерб. Впрочем, что там особо компенсировать. Хохол продавал развалившуюся одноэтажную дачку с половиной гектара земли. А уж климат и ландшафт – это досталось не от него...

Он опустил лесенку.

Через минуту-другую он был уже на берегу, и лениво наползавшие волны лизали его ноги. Он отбросил полотенце и вошел в море. Вобрал воздух и нырнул. Сильное тело целеустремленно понеслось вперед, рассекая толщу воды. Вода, как всегда, была абсолютно чистая, и в лунном свете было видно дно, камни, водоросли, какие-то смутные тени, очевидно создаваемые медузами и мелкой рыбешкой, но иногда это все вдруг преломлялось неслыханными красками.

Он плыл и думал, что море ночью очень похоже на сон... или на анимацию. Так чего же беспокоиться о какой-то глупой бессоннице?

Наконец он вынырнул, чуть отдышался и поплыл размеренным брассом. Трех десятков движений хватило, чтобы выплыть из бухты, горизонт сразу же расширился, и он увидел множество далеких огней – корабли, катера, подводные лодки, прогулочные яхты стояли на рейде. Одни мерцали, другие горели постоянно, возможно, они были равно удалены от берега, а может быть, были и довольно далеко друг от друга, возможно, жизнь на них сейчас кипела, а возможно, замерла и все спали, или кто-нибудь вот так же мучился бессонницей? Или, не сумев реализовать всю энергию жарким днем, также охлаждал ее ночным Черным морем? Словом, некоторое время в голове у него перемещались такие бесполезные и праздные мысли, посещающие делового человека исключительно на отдыхе.

Он повернул назад и через несколько минут уже стоял на берегу, растирая себя махровым полотенцем. И тут только вспомнил, что не обратил внимание на самое главное! Ведь сейчас было то редкое время, когда на исходе лета ночное море светится. Цветут какие-то водоросли, и только ночью в легких всплесках воды появляется удивительное свечение, нечто вроде тысяч, миллионов морских светлячков. Это красивейшее зрелище наблюдалось и с берега, но тут гораздо эффективнее было быть его участником, даже созидателем, когда от взмахов твоей руки новорожденные волны разбиваются друг о друга и зажигаются радостным светом...

А ведь в этом было и что-то от бизнеса. Словно водоросли долго готовились к своему цветению и подготавливали почву, то есть море (ха, довольно парадоксальная игра слов), вокруг себя, и уж когда игра сделана, достаточно малейшего толчка, чтобы все загорелось, чтобы процесс пришел в движение, и он словно уже не зависит от того, кто был его родоначальником, но это только внешне, это всего лишь иллюзия...

Он с сожалением смотрел на море, но на повторное купание все же не решился. Все-таки было довольно прохладно, кажется, шло какое-то холодное течение. Ну да ладно, ведь всего-навсего 19 августа, еще и лето-то не кончилось. Будет время повторить.

Он с берега поднялся по лесенке наверх, потом на веранду первого этажа. По дороге заглянул в окно: охранники по-прежнему резались в карты. У Дмитрия была уже солидная гора фишек, у обоих Игорей – совсем по чуть-чуть. Ничего, до утра есть еще время, отыграются.

Через минуту он был уже в своей комнате. Только там обнаружил, что забыл повесить полотенце на веранде. Ну да ладно, бросил на подоконник. Снял плавки. Растянулся на постели...

Как хорошо. Небольшая усталость, оккупировавшая мышцы, уже отходила, освобождая место для глубокого сна. Сна без снов, в смысле без сновидений.

Это состояние было каким-то удивительным. Он почти осязал свое засыпание, как бы видел со стороны крепкого сорокатрехлетнего мужчину с сильными чертами лица, расслабляющимися только ночью. Вот сейчас он заснет. Вот еще совсем немного, счет ведь идет уже на секунды...

Пожалуй, в комнате немного тяжело дышать. Наверное, испарение мокрого полотенца уплотняет воздух. Надо было все-таки его повесить. А теперь оно словно приближается и приближается к нему. Словно заслоняет уже весь воздух. Словно, кроме него, ничего не существует. Словно полотенце уже и не тонкое полотенце, а что-то вроде подушки. Но разве подушки сами собой держатся в воздухе...

Додумать эту мысль, пришедшую во сне, он не успел.

Раздался негромкий хлопок.

И теперь он заснул уже навсегда.

Часть первая

Следователь Генпрокуратуры Турецкий А. Б. Москва. 22 августа, вечер

Турецкий где-то потерял бумажник. Это был старый любимый бумажник, потертый до такой степени, что его содержимое буквально просвечивало сквозь кожу.

Так вот, Турецкий его потерял. И по этому поводу у него было плохое настроение. До поры до времени.

Ледяная минералочка медленно нагревалась, то есть переставала быть ледяной. Багровые помидорчики натурально вспотели изнутри, ожидая своей участи, на них даже выступили маленькие капельки. Зелень, разрезанный лаваш, чуть подтаявший мясной балычок – остатки пиршества, а вернее – его вторая серия, извлеченная из холодильника, призывно глядела на четверых мужчин. Двое из них были уже принявшими и разомлевшими, один – трезвым, но тоже расслабленным и последний – опоздавшим и потому особенно четким и категоричным.

– За ирригацию Узбекистана пить не будем! – категорически предупредил только что прибывший Грязнов, разворачивая сверток.

– У-уу! – было ответом на это его движение.

В свертке лежала бутылка армянского коньяка «Ахтамар» (настоящего). Восхищенно мычали по этому поводу Турецкий и Солонин. И даже давно уже не пьющий Меркулов, руководствуясь смешанными чувствами солидарности и ностальгии, присоединился к этим звукам.

За ирригацию пить, впрочем, и так не было нужды: справляли день рождения Турецкого. Что называется, в тесном кругу, в неформальной профессиональной обстановке, в его собственном рабочем кабинете. Реальное торжество было намечено на грядущую субботу, дома, на Фрунзенской набережной, к чему Ирина Генриховна, несмотря на занятость на работе – в музыкальной школе, неутомимо готовилась. Но сам Турецкий, давно и прочно питающий стойкую неприязнь к официальным мероприятиям с обязательными родственниками, знакомыми, полузнакомыми и совершенно незнакомыми гостями, не преминул устроить, как выразился все тот же Слава Грязнов, «легкую рекогносцировочку».

И вот в четверг в половине десятого вечера четверо друзей и коллег сидели в небольшой комнатушке старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации. К моменту прибытия Грязнова была начата и с негодованием отставлена в сторону бутылка фальшивой «Метаксы» (уничтожено 0,25 из 0,7 л) и полностью оприходована – вполне натуральной «смирноффской» рябины на коньяке (0,5 л). Поскольку Меркулов еще вообще не пил, семьсот пятьдесят граммов спиртного пришлись на Турецкого с Солониным, из которых последний, как младший по возрасту и званию, тактично отпил не больше одной трети. В результате чего только-только начинал чувствовать легкое тепло в жилах и в присутствии Меркулова не мог позволить себе полностью расслабиться. Зато Турецкий сиял как медный таз и готов был любить всех на свете.

Так что по вполне понятным причинам грязновский сюрприз, он же – подарок лучшему другу был встречен нескрываемым одобрением. Остальные «гости» отметились следующими презентами. Меркулов клятвенно обещал в ближайший месяц-другой не поручать Турецкому дел за пределами Московской области. Турецкий пришел в восторг и сказал, что лучшего подарка у него в жизни не бывало. Но он еще не видел следующего.

Витя Солонин преподнес другу и наставнику новенький кейс, удивительно легкий, тонкий и вместительный. Кейс был снабжен двумя кодовыми замками, к каждому из которых полагался отдельный ключ. В свете недавней утери бумажника это была изрядная компенсация.

Совместному осмотру, сопровождавшемуся исключительно одобрительными восклицаниями, подвел итог Грязнов, категорически заявивший, что лично он, Вячеслав Иванович, жутко лажанулся, притащив бутылку пусть и отличного, но всего-навсего коньяку, надо было сговориться с Солониным и подарить Турецкому первоклассные наручники, поскольку такой изящный чемоданчик надо непременно пристегивать к руке, как это заведено в американских боевиках...

К этому моменту уже дважды звонила Ирина Генриховна, нервно интересуясь причиной, по которой ее дражайший супруг застрял на работе, хотя еще утром совершенно категорически обещал уж именно сегодня приехать пораньше. Но неизменно натыкаясь на интеллигентный и совершенно трезвый голос заместителя Генерального прокурора по следствию Константина Дмитриевича Меркулова, который информировал ее о затянувшемся производственном совещании, и несколько этим (трезвым голосом) успокоенная, опускала трубку.

Слава богу, летняя жара потихоньку спадала и не грозила больше стандартными московскими катаклизмами – то тридцатидневными засухами, то шквальными ливнями и градом с куриное яйцо, а то и просто концом света. Так что кондиционер работал вполне формально, создавал, так сказать, шумовой эффект, а трое мужчин вполне комфортно чувствовали себя в рубашках с ослабленными галстуками. Четвертым был Турецкий. Галстуков он не носил в принципе, но это не значит, что у него их не было. В иные дни рождения их приходилось принимать от гостей пачками да еще и спасибо говорить.

Наконец «Ахтамар» был вскрыт и разлит по емкостям, которые для такого случая Турецкий даже предварительно ополоснул, чтобы драгоценная жидкость ни в коем случае не смешивалась с запахом предыдущей влаги. Меркулов поднял свой стакан, на дне которого плескались символические капли.

– Александр! Ты относишься к тем редким людям, которые...

Зазвонил телефон. Турецкий с досадой снял трубку:

– Да.

– Авиакассы? Я хочу забронировать два билета на...

– Это не авиакассы!

– Да? Значит, я все-таки попала в диспетчерскую. А вы не могли бы меня переключить?

– Вы ошиблись.

Меркулов начал сначала:

– Александр! Ты относишься к тем исключительно редким людям...

Телефон снова ожил. Турецкий в сердцах схватил трубку и зашипел:

– Милочка! Ну какая это вам на хрен диспетчерская?!

– Саша, – пораженно пролепетала на другом конце провода Ирина Генриховна. – Что случилось?!

– Ирка, – обомлел Турецкий, – я это, ну в общем... не телефонный разговор. – И он оперативно дал отбой, перевел дух и кивнул Меркулову на его стакан. Заместитель главного прокурора страны снова поднялся и терпеливо начал:

– Саша. Ты относишься к тем...

Телефон словно ждал этих слов.

– Почему бы тебе его просто не отключить? – риторически вопросил Грязнов.

На секунду в комнате воцарилось молчание. Такой простой вариант почему-то в голову не приходил.

– Я всегда так поступаю, – продолжал Грязнов травить душу.

– И это говорит оперативный работник, – укоризненно пробормотал Солонин, сосредоточенно рассматривая содержимое своего стакана.

– Это говорит, – механически поправил Турецкий, – начальник уголовного розыска. Московского, между прочим.

Телефон между тем все еще звонил. Турецкий собрал волю в кулак и выдернул шнур из розетки. Все с облегчением вздохнули. Даже Меркулов. Он был готов продолжить свой тост. И наверняка бы сделал это, если бы в дверь не постучали.

Все четверо с досадой поставили свои стаканы на стол.

– Предлагаю не открывать, – все в том же деструктивном духе высказался Грязнов.

Солонин хмыкнул.

Турецкий вопросительно уставился на своего шефа. Тот отрицательно покачал головой. Дескать, это уже слишком.

Турецкий вздохнул и побрел к двери. Кого еще нелегкая принесла? Он открыл дверь и обомлел. На пороге стоял... Генеральный прокурор Демидов. У Демидова была длинная физиономия и неподвижные глаза. Генеральным он стал совсем недавно, и от этих неподвижных глаз все еще традиционно ждали многого.

Реакция на нежданного гостя была следующей. Солонин инстинктивно затянул галстук, Меркулов незаметно убрал стакан в стол, а Грязнов демонстративно допил свой. Турецкий почему-то не знал, куда девать руки, и в конце концов засунул их в карманы.

При этом все они одновременно подумали о миражах, галлюцинациях, ночных кошмарах и прочих аномальных явлениях.

– Ага! – сказал Демидов, обводя прокурорским взором всю компанию.

Не меньше минуты все молчали. Наконец опять заговорил Демидов.

– Ага! – снова сказал он. И сел на стул, с которого встал Турецкий.

Турецкий немедленно почувствовал себя обманутым, к чему в отношениях с начальством было не привыкать, и приготовился ждать неприятностей. Не иначе ему сейчас поручат какое-нибудь висячее дело вроде убийства знаменитого журналиста пятилетней давности. Потом он сообразил, сколько выпил сегодня, и понял, что любая мысль, которая придет ему сейчас, на поверку окажется не слишком достоверной. Так что лучше молчать в тряпочку и предоставить все Меркулову. Ему привычнее общаться с крупными чиновниками. Или хулиганистому Грязнову. Или честолюбивому и по-европейски вышколенному Солонину...

– По какому поводу? – наконец сухо осведомился Демидов, доставая из кармана пачку «Парламента».

– По поводу окончания рабочего дня, – буркнул Грязнов.

– У Александра Борисовича, – разъяснил Меркулов, – сегодня в некотором роде юбилей...

Турецкий напрягся: только поздравлений Генерального ему не хватало. Неужели Костя не помнит, как он этого не любит?!

– ...двадцать лет работы в прокуратуре, – закончил свою мысль Меркулов.

– Ага! – сказал Демидов. – А я вас везде ищу, Константин Дмитриевич. И что это, повод, чтобы телефон отключать? – совершенно непоследовательно закончил он и воткнул вилку в розетку.

И телефон, конечно, тут же зазвонил.

– Ага! – торжествующе сказал Демидов. – А ведь оказывается, вы кому-то срочно нужны. – Он ткнул длинным пальцем в Турецкого. – Может быть, даже очень срочно. Может, у людей какое-то несчастье.

– Пусть звонят по «02», – опять буркнул Грязнов. – Я возьму.

Солонин с трудом сдерживал смех.

Телефон между тем все еще звонил.

– И что, так никто и не подойдет? – удивился Генеральный прокурор.

Высокопоставленные собутыльники пожали плечами. Дескать, эта телефонная вакханалия их не касается.

Демидов сам снял трубку и переключил разговор на динамик, чтобы всем было слышно.

– Александр, – строго сказал оттуда женский голос (это была Ирина Генриховна). – Александр! Не хочу больше слышать никакого вранья про срочную работу. Немедленно – домой. – Вслед за этим пошли короткие гудки.

У Генерального прокурора отвисла челюсть. Они с Турецким были тезками.