Текст книги "Лекарство для покойника"

Турецкий. Крым, Гурзуф. 27 августа, 17.20

Он пересек улицу Чехова, спустился по полутора десяткам натертых солнцем и пятками до ослепительного блеска каменным ступенькам и влился в людской поток.

Турецкий пообедал в ресторане «Комета» – на набережной были столики от заведения, кухня и бар которого скрывались в самой настоящей «Комете», стоящей на приколе, а точнее, на сваях. Нос ее гордо выступал над морем, а через открытую корму можно было попасть в злачные внутренности. Турецкий подумал, что дождливым вечером ужинать, глядя в иллюминатор и при этом совершенно никуда не плыть, если, конечно, не перебрать лишнего (тогда и полетать не грех), должно быть, чертовски здорово.

Кухня в «Комете» оказалась вполне достойной, хотя и недешевой по крымским меркам. После рюмки хереса последовал лагман и осетрина с овощами. На все ушло не более сорока минут и почти столько же гривен. Он поколебался было насчет десертной рюмки коньяку и немалым усилием воли отложил ее на более позднее время. Еще надо было кое о чем порассуждать и, по возможности, не затуманенными мозгами.

Жара чуть спала, и самое время было отправляться на виллу Богачева. Или, вернее, Богачевой.

Турецкий прошелся по набережной. Она, как всегда, была насыщенной самой разнообразной торговлей. Преобладали, как обычно, «крымские» сувениры, которые можно купить и на Арбате раза в полтора дешевле. Фенечки. Фишечки. Мулечки. И прочие прибамбасы.

Конечно, как на любом провинциальном «Монмартре» – много художников, готовых за умеренную плату запечатлеть внешность обывателя (в слегка приукрашенном виде, разумеется) если не на века, то на десятилетия. Много и «серьезных живописцев», предлагающих уже готовые произведения искусства. В основном местные пейзажи.

Турецкий знал, конечно, что едва ли может претендовать на глубокое понимание предмета, но все же заинтересовался работами тощей барышни неопределенного возраста, где-то так от шестнадцати до сорока. Вот его жена бы, конечно, разобралась.

Ее крохотные картины напоминали странные сны, которых у каждого бывает в избытке. А уж у людей выпивающих и подавно. В этом было что-то от Венички Ерофеева. Отдельные предметы, трансформированные в масштабе, сочетались самым причудливым образом.

Заметив невольный интерес Турецкого и явное непонимание ее бессмертных творений, художница с готовностью и некоторой даже жалостью объяснила:

– Это сюрреализм.

– А! – проявил наконец эрудицию Турецкий, – Сальвадор Дали!

– Моя фамилия – Тютюкина, – возразила художница. – При чем тут Сальвадор Дали?

– Ну как же, – смутился Турецкий, – он же тоже вроде этот, сюрреалист. Или нет?

– В общем-то да, – неохотно признала Тютюкина. – Но мне ближе Рене Магрит. Дали – просто клоун. А вот Магрит – настоящий сюрреалист.

– Н-да? Скажите, мадам Тютюкина, а как переводится слово сюрреализм?

– Мадемуазель, – снова оскорбилась художница. – А «сюрреализм» – это сверхреализм. Сопоставление, так сказать, отдельно взятых реалистических образов, составляющих вместе фантасмагорически-сновиденческую картину мира. Ферштейн?

Турецкий подумал и не смог-таки понять, почему у него вдруг прорезался интерес к этой «живописи», но чем-то все же она его задела. Или нет?

Двигаясь в западном направлении (это был единственный способ попасть во владения Богачевых со стороны городских пляжей), через полчаса он добрался до дома.

Катя была одна. Виктор Гукк вместе со своей воспитанницей уехали на экскурсию в Воронцовский дворец. Мальцев их сопровождал.

– Вы уже как к себе домой приезжаете, – без особых эмоций прокомментировала Катя появление Турецкого.

– Вы преувеличиваете, – скромно возразил он. – Хотя, конечно, от такого жилища я бы не отказался.

– Что вам нужно?

– Какие-нибудь драгоценности, которые вам также доставал Артур Карлович Гукк.

– Зачем это?

– Возможно, мы смогли бы отследить какие-то его каналы. Катя, учитывая, что нет ни одного мало-мальски нормального снимка ваших подвесок, а на видеосъемке их разглядеть тоже невозможно, у наших специалистов серьезные проблемы с их идентификацией. Попросту говоря, мы не слишком понимаем, что, собственно, и где надо искать.

– Я же вам сказала, подвески Екатерины.

– Это Гукк, кажется, так сказал, – поправил Турецкий. – Когда он вам их привез?

Они сидели на веранде, на втором этаже, в плетеных креслах, подставив лица морскому бризу.

– Ну Гукк сказал, какая разница, – лениво подтвердила Богачева.

– Разница, конечно, несущественная, просто я прежде никогда не сталкивался с тем, чтобы человек говорил о себе в третьем лице.

– Я о себе вам еще ни слова не сказала. Несмотря на то, что вы все вынюхиваете, как ищейка.

– «Как ищейка» – это на самом деле комплимент. Но я все равно не понимаю, – сознался Турецкий. – У вас амнезия. «Подвески Екатерины» – это чьи слова?

– Никогда не думала, что в Генеральной прокуратуре работают такие тугодумы. «Подвески Екатерины» – это мои слова.

У Турецкого что-то неприятно шевельнулось в животе.

– Уж не хотите ли вы сказать, что «Подвески Екатерины»... это название?

Богачева не сочла нужным говорить, только кивнула.

– А кто их так назвал?

– Да почем я знаю? Я вам что – ювелир или историк?

– Историк? – машинально переспросил Турецкий, все больше впадая в панику. – О чем это вы? При чем тут история? Какой Екатерины эти подвески?

Катя снова промолчала.

– ?! – Он вскочил на ноги, опрокинув плетеное кресло.

Генеральная прокуратура – старшему следователю по особо важным делам Турецкому А. Б.

СПЕЦСООБЩЕНИЕ

На ваш запрос относительно пропавших у Богачевых ювелирных украшений, именуемых якобы «Подвески Екатерины», сообщаем: таковые действительно существуют, но последние пятьдесят лет находятся в Государственном музее Эрмитаж в Санкт-Петербурге. Двенадцать бриллиантовых подвесок по десять каратов на золотом колье, работы голландского мастера Ван Шваабе, принадлежавшие Екатерине Великой, не могут находиться в частной коллекции, поскольку являются достоянием истории и культуры нашего государства. Этот факт не подлежит сомнению уже многие десятилетия.

Турецкий. Крым, Ялта. 27 августа, 21.30

– Витька, мерзавец! – обрадовался Турецкий звонку приятеля.

– Саша, тут такое дело, – замялся Солонин. – В общем, звонила твоя жена. И сказала, чтобы, это самое...

Турецкий слушал и не верил своим ушам. Витя Солонин, блестящий профессионал, знающий тучу европейских языков, путался в одном-единственном, великом и могучем. Надо было выручать друга. И Турецкий сказал со вздохом:

– Сказала, чтобы я купил лук. Сладкий, ялтинский, красный.

– Ну! – обрадовался Витька. – Ты просто телепат!

Генеральная прокуратура – старшему следователю по особо важным делам Турецкому А. Б.

СПЕЦСООБЩЕНИЕ

Срочно!

В результате экспертизы и спектрального анализа, проведенных по вашему требованию группой экспертов-криминалистов, химиков, физиков и искусствоведов, установлено, что так называемые «Подвески Екатерины», работы голландского мастера Ван Шваабе, принадлежавшие Екатерине Великой, находящиеся в качестве уникального музейного экспоната в Эрмитаже, не являются подлинными. Колье, абсолютно идентичное оригиналу, выполнено действительно из золота, но не более десяти лет назад, а что касается собственно подвесок, то это так называемые фианиты, искусственные бриллианты, которые научились изготавливать еще много лет назад в ФИАНЕ (Физическом институте Академии наук).

Примите меры, чтобы держать эти сведения в состоянии абсолютной секретности.

У дирекции Эрмитажа возникает закономерный вопрос: стоит ли под благовидным предлогом убрать лже-подвески из выставочного зала?

Турецкий. Крым, Ялта. 28 августа, 12.00

Ни в коем случае не убирать. Ни в коем случае! Не исключено, что преступник может отследить это и спрятаться поглубже.

Но каков жук! Каков гусь!

Украсть экспонат из Эрмитажа?!

Причем не исключено, что уже довольно давно.

То есть лежат себе драгоценности под стеклом, экскурсанты ходят, глазеют, искусствоведы распинаются, что это тут такое уникальное, и никто, никто не знает, что там – туфта!

И еще, кстати, вопрос, сам ли Гукк подменил подвески? Может, он выступал только в роли продавца. Может, он даже не знал, что подвески краденые... Хотя нет, если он – опытный оценщик, то должен был сообщить, с чем имеет дело, и навести справки.

Что же предпринять, черт возьми, сидя здесь, в Крыму?

А чего там предпринимать? Когда неясно, что делать, надо звонить Грязнову.

Грязнов. Москва. 28 августа, 12.15

Софрин пытался что-то сказать, но Грязнов уже держал трубку в руке и орал в нее, не обращая внимания на подчиненного:

– Саня, привет! Как там у вас на югах? Загораешь с девочками?

После этих фраз он надолго умолк, и постепенно его взбудораженно-радостное выражение лица менялось на озабоченное.

– У меня для тебя кое-что есть. Вовка раскопал, – сказал он наконец и в двух словах выложил новую версию. – И вот еще что. Звонила твоя Ирина, просила передать, чтобы ты обязательно привез из Крыма красный ялтинский лук. Знаешь такой? Ну вот. Не пойму только, почему она сама тебе позвонить не может. Не разговаривает? После последнего раза? Ну ладно.

Положив трубку, Грязнов посмотрел на Софрина и закончил прерванную фразу:

– А дальше, Владимир, вот что. Поедешь в Питер, повысишь свой культурный уровень.

От такого поворота Софрин даже привстал со стула.

– Когда?

– Завтра. Отдыхай и собирайся. Утром ко мне за инструкциями. Свободен.

Когда Софрин вышел, Грязнов откатился назад на новеньком кожаном кресле и, забросив по-американски ноги на стол, уставился в потолок. Новая информация и просьба Турецкого, по крайней мере, удивили. Но, следуя проверенному правилу оперативной работы, он решил не откладывать дело в долгий ящик.

Сейчас нужно было найти и прощупать старых матерых медвежатников на момент пребывания их в определенный отрезок времени, а именно тогда, когда подмена подвесок Екатерины в Эрмитаже казалась единственно осуществимой – 17 октября 1989 года, когда они были наконец извлечены из запасников, прошли тщательную экспертизу, подтвердившую их подлинность, и заняли свое место среди прочих экспонатов.

Первым делом Грязнов запросил из муровской картотеки справку о медвежатниках обеих столиц, особо подчеркнув, что его интересует старшее поколение. На следующий день материал лежал у него на столе.

Из десяти претендентов он выбрал пятерых, наиболее матерых, пользующихся в своем кругу известным авторитетом и некогда потенциально готовых к самым дерзким ограблениям. Тонкие серые папки с вклеенными листами-справками кратко излагали преступный отрезок жизни незаконопослушных граждан. У некоторых он начинался еще в ранней юности.

Грязнов искал интересующий его год в первую очередь. На прочую дребедень (где и когда совершил первый взлом, второй и так далее) не было времени.

Первый отпал сразу.

«Матюшкин Юрий Васильевич: с 1985 по 1990 г. отбывал срок заключения в ...»

Дальше Грязнов уже не читал. Взялся за второго.

«Ильюшенко Иван Иванович: умер в 1987 г. в Москве».

Грязнов в сердцах сплюнул: помер, дуреха, до срока, такое дело упустил. Следующий.

«Гриценко Петр Тимофеевич: с 1988 по 1989 г. отбывал срок... Скончался в год освобождения из колонии».

Этот Гриценко Грязнова уже не интересовал. Оставались двое. Начальник МУРа и лучший друг «важняка» Генпрокуратуры Турецкого с остывающей надеждой посмотрел на последние папки.

Оба медвежатника в интересующем его году были вольны как птицы. А птицы, как известно, могут летать, где хотят, и делать, что хотят.

– Ага, голубки вы мои сизокрылые, познакомимся поближе. – Грязнов потер руки и в первый раз за прошедший час-полтора улыбнулся.

Первым он решил нанести визит С. М. Хохлову. Пришлось пробиваться через пробки центра в северо-западном направлении. Потом в районе Хорошево-Мневники искать улицу генерала Глаголева. Это оказалось совсем рядом с Москвой-рекой. Можно было добраться и вплавь, подумал Грязнов. Пора обзаводиться личным катером.

Неплохое тихое местечко избрал себе бывший уголовник. На старости лет, видать, решил рыбку поудить. Хотя какая там сейчас рыбка. Мутанты да консервные банки. Но все равно ловят. Так, ради спортивного интереса.

Дом под номером семь нашел легко. Да и улица сама оказалась небольшая. Грязнов оставил свою «Ниву» у подъезда и поднялся на первый этаж. Ветхая пятиэтажка, коими был застроен весь квартал, навевала грустные мысли о возможном в ней существовании. Вспоминались времена повальной квартиризации и лозунгов типа: «Каждой семье по крыше». Что там имелось в виду, подарить только крышу или стукнуть по голове, было не совсем понятно. Но тогда это было актуально, и любое жилье принималось гражданами с поистине детской радостью. Сейчас же даже мэровские кодовые замки на дверях подъездов через неделю приходили в негодность. Старое, умирающее не принимало новое.

Грязнов позвонил в дверь. Долго никто не открывал. Он уже собирался уходить, когда едва слышное шарканье за дверьми заставило задержаться.

Наконец дверь отворилась и в узкую образовавшуюся щель высунулось из темноты коридора маленькое сморщенное лицо.

– Чего? – хрипло выдавил старческий голос.

– Сергей Михайлович? – осведомился Грязнов.

– Он самый. Так чего? Если из ЖЭКа, так будут деньги, тогда все и оплачу. А не будут – так и не оплачу. А так чего ходите?

– Не из ЖЭКа. Из МУРа. Слыхали про такой?

Маленькие глазки по ту сторону превратились в узкие щелочки.

– А как же. Удостоверение имеется?

Грязнов показал корочку, но упрямый старик его все равно не впускал.

– Так и будем тут топтаться? У меня к вам разговор есть, – начал терять терпение Грязнов.

– Разговор или допрос?

– А вам есть чего бояться?

После этого дверь наконец распахнулась, пропуская генерал-майора милиции в холостяцкое обиталище старого отшельника. Несмотря на это, в квартире было чисто и даже по-своему уютно.

Старик провел на кухню и предложил чаю. Когда разлил по чашкам и уселся напротив Грязнова, сверля его глазками-пуговками, заговорил первым:

– Ну, задавай свои вопросы. Вижу по тебе – большой начальник. МУР просто так чаи погонять со старым зеком разъезжать не будет.

– Да вопрос-то всего один и есть, – Грязнов с интересом разглядывал сухонького старика. В прошлом известного медвежатника. – В 1989 году чем занимались?

– Ну ничего себе! Что, по дням, что ли, отвечать? Все триста шестьдесят пять вспоминать?

– Нет, небольшой отрезок – октябрь.

– Понятно, – отозвался старик. – Старое копаете. А я, гражданин начальник, весь тот год, да и следующий из больницы не вылазил. После последнего срока свалил, понимаешь, ревматизм. Вот я и усох. И от дел, может, потому и отошел. Могу из больницы и санаториев справки показать. Да и сами можете там удостовериться. – Старик резво направился в гостиную...

В передней Грязнов с удивлением обнаружил, что в двери не было ни одного замка. Дверь изнутри запиралась на... засов.

Старый медвежатник перехватил недоуменный взгляд и усмехнулся:

– Нету еще таких замков, чтобы вскрыть нельзя было. А против лома – нет приема. Так – всего надежнее. А то нашу площадку уже пару раз в этом году обчищали.

– А как же вы дверь закрываете, когда из дому уходите? – удивился Грязнов.

– А вот с той стороны есть замок. Махонький такой замочек. Только с секретом, не «язычок» замыкает, а сам засов.

Грязнов ничего не сказал на этот маразм, попрощался и вышел на площадку. И глазам своим не поверил: дверь была абсолютно гладкой, никаких замков не просматривалось вовсе. То есть махонький такой замочек наверняка был (не могла же дверь не запираться снаружи вовсе?!), но вот где он скрывался и где была замочная скважина?! Уму непостижимо.

Генеральная прокуратура, Меркулов – старшему следователю по особо важным делам Турецкому А. Б.

СПЕЦСООБЩЕНИЕ

Срочно! Секретно!

Александр Борисович, извини, что использую этот канал связи, но дозвониться не смог. У меня для тебя информация семейного свойства. Хотя, скорее, поручение. Ирина Генриховна настоятельно просила передать, чтобы без сладкого ялтинского лука ты не возвращался. Извини, что в ультимативной форме, просто пытаюсь довести до тебя тон супруги. Кажется, она не шутит. Да, чуть не забыл. Он красный. Этот лук, я имею в виду. Держи меня в курсе остальных событий.

Турецкий. Крым, Ялта. 28 августа, 17.40

Он решил совершить какую-нибудь морскую прогулку, чтобы хорошенько проветрить мозги, но куда именно съездить еще не придумал и предпочел оставить это решение на последний момент.

Набережная Ялты отличалась от набережной Гурзуфа так же, как центр Москвы – от любого областного или губернского центра.

Несмотря на некоторую уже испорченность цивилизацией, Гурзуф непостижимым образом сохранял свое обаяние. Ялта же в полном соответствии со статусом «всенародной здравницы» брала не умением, а числом. Здесь было все, и всего было много.

Поэтому тем более было удивительно, что ленивый глаз Турецкого выхватил из огромного человеческого броуновского движения знакомый силуэт. Силуэт был тощей барышней неопределенного возраста – гурзуфской художницей Тютюкиной, просветившей московского следователя на предмет сюрреализма.

Турецкий подгреб к ней с банкой пива в левой руке и кулечком креветок в кармане шортов.

Тютюкина снова выставила на обозрение свои нетленные произведения, и заметно было, что направленность их несколько изменилась.

– В Гурзуфе народ попродвинутей отдыхает, – объяснила Тютюкина. – Из Москвы опять же, Питера, Киева. Там сюр проканает. А здесь – широкие народные массы, им что попроще давай.

«Что попроще» было различными вариациями сугубо крымских пейзажей. Классическое Ласточкино гнездо, Коктебель, мыс Сарыч, другие менее известные Турецкому географические объекты. И один, знакомый уже до боли – трехэтажный дом на взморье. Перед ним – крутой спуск к бухте, скорее даже – к небольшому заливу. Широкий фасад, две башенки по краям, имитирующие сторожевые посты средневековых крепостей. Широченные веранды на первом и третьем этажах. Красная черепичная крыша, веселые флюгера. При закате дом смотрелся потрясающе. Тем более что это был дом Богачевых. Но самое интересное было, что перед калиткой застыла мужская фигура, протянувшая к ней правую руку. Это был взгляд на виллу с городских пляжей.

– Школа передвижников, – меланхолично продемонстрировала Тютюкина. – Кондовый реализм. Обыватель тащится.

– Школа реализма? – переспросил Турецкий. – А когда вы это рисовали? Простите, писали? Старая работа?

– Три ночи подряд. С неделю назад.

– А точнее можете вспомнить? В ночь на девятнадцатое?

– Может быть. А может, и нет. Да вам-то что?

Москва, Генеральная прокуратура, Меркулову К. Д.

РАПОРТ № 11

Мною достоверно установлено, что алиби, выдвигаемое Виктором Гукком, – несостоятельно, поскольку свидетель Тютюкина В. С. видела его возле виллы Богачева в ночь на 19 августа. Согласно показаниям самого Гукка в 3.30 он заказал бутылку шампанского в номер гостиницы «Ялта», который снял за несколько часов до этого. Но, по уточненным данным, шампанское принесли не в 3.55, как предполагалось ранее и что подтверждалось показаниями официантки, а в 3.45, что отражено в счете, найденном в столе В. Гукка в его комнате в доме Богачевых.

Таким образом, учитывая, что убийство Богачева было совершено между 3.30 и 4.20 утра, становится не исключено участие в этом преступлении Виктора Гукка. 35 минут могло хватить на то, чтобы добраться до гурзуфского дома Богачевых, совершить убийство и опустошить сейф.

Получить объяснения на этот счет от самого Гукка и тем более задержать его не удалось. 27 августа рейсом авиакомпании «Люфтганза» он вылетел в ФРГ.

Турецкий.

17 часов 55 минут. 28 августа.

Грязнов. Москва. 28 августа, 19.45

Оставался еще один, прямо-таки пушкинский персонаж – Гринев Эдуард Максимович. Проживал он в Бабушкинском районе, где и сам Грязнов. Потому Вячеслав Иванович и оставил его напоследок, по дороге домой.

Гринев был довольно значительным персонажем криминальных хроник своего времени. Некогда слесарь-универсал, он творил чудеса с любыми сейфами и замками. Самое же замечательное в его биографии было то, что его ни разу не смогли ни взять с поличным, ни доказать его причастность к какому-либо ограблению. По муровским данным, Гринев отошел от дел. И срок тому уже был немалый – больше восьми лет.

Но и здесь, на Галушкина, 13-21, Грязнова ожидало полное фиаско и глубокое, до обиды, разочарование. Гринев уже несколько лет как переехал. По косвенным сведениям соседей, которые и сами на Галушкина, 13, появились недавно и с Эдаурдом Максимовичем были не знакомы, он как будто и вовсе уехал из Москвы.

В домоуправлении поднятая на ноги дежурная резво уточнила – к родственникам на Украину. А куда именно? Одну минуточку... В Крым. Вот как. А куда именно? Одну секундочку... В Ялту.

А вот это уже совершенно меняло дело!