Текст книги "Коварство и любовь"

Те же и старый камердинер герцога приносит шкатулку с драгоценностями.

Камердинер. Его высочество герцог кланяется вашей милости, миледи, и посылает вам к свадьбе вот эти брильянты. Он только что получил их из Венеции.

Леди (открывает шкатулку и в испуге отшатывается). Послушай, сколько же герцог заплатил за эти камни?

Камердинер (мрачно). Они не стоили ему ни гроша!

Леди. Что? Ты с ума сошел? Ничего не стоили?.. Что же ты (отступая на шаг), что же ты смотришь таким взглядом, будто хочешь меня пронзить? Эти безумно дорогие камни ничего не стоят?

Камердинер. Вчера семь тысяч сынов нашей родины отправлены в Америку, – вот они-то и платят за все.

Леди (резким движением отодвигает шкатулку и быстрым шагом приближается к камердинеру; после небольшого молчания). Послушай, что с тобой? Ты, кажется, плачешь?

Камердинер (утирает слезы; весь дрожа, душераздирающим голосом). Сами-то они дороже всех брильянтов на свете… Там было и двое моих сыновей.

Леди (содрогнувшись, отворачивается и схватывает его за руку). Но ведь не насильно же их?

Камердинер (с горьким смехом). Какое там насильно! Нет, все сплошь добровольцы! Правда, когда их выстроили во фронт, нашлись ребята посмелее, вышли из рядов и спросили у полковника, сколько герцог берет за пару таких, как они. Но всемилостивейший наш государь отдал приказ всем полкам выстроиться на плацу и расстрелять крикунов. Мы слышали залп, видели, как брызнул на мостовую мозг, а затем все войско крикнуло: «Ура! В Америку!»

Леди (в ужасе падает на софу). Боже мой! Боже мой! И я ничего об этом не слышала! Ничего не замечала!

Камердинер. Да, ваша милость… Вольно же вам было уехать с государем на медвежью охоту как раз тогда, когда был подан сигнал к выступлению. Вам непременно надо было остаться ради этого величественного зрелища. А дело было так: заслышали мы грохот барабанов и сейчас догадались, что их отправляют, и сироты с воем кинулись за живым отцом, обезумевшая мать бежит и бросает на штыки грудного младенца, там жениха при помощи сабель разлучают с невестой, а мы, седовласые старцы, стояли тут же и под конец все как один побросали с отчаяния свои костыли вслед нашим ребятам, прямо в Новый Свет… А дабы всеведущий не услышал наших молений, все время неумолчно трещали барабаны…

Леди (глубоко взволнованная, встает). Прочь эти брильянты! Они бросают в мое сердце отблеск адского пламени. (Камердинеру, мягко.) Не горюй, бедный старик! Они вернутся. Они снова увидят свою родину.

Камердинер (горячо и проникновенно). Бог все знает!.. Они ее увидят!.. Уже у городских ворот они обернулись и крикнули: «Храни вас господь, жены и дети! Да здравствует наш государь-отец! Мы свидимся на страшном суде!..»

Леди (быстро ходит по комнате). Возмутительно! Чудовищно!.. А меня еще убеждали, что я осушила все слезы отечества. Глаза у меня открылись, и я в ужасе, в ужасе смотрю… Ступай… скажи своему господину… Нет, я поблагодарю его лично!

Камердинер хочет идти; леди бросает ему в шляпу свой кошелек.

Это тебе за то, что ты рассказал мне правду.

Камердинер (с презрением бросает кошелек на стол). Присоедините и это к вашим богатствам. (Уходит.)

Леди (с изумлением смотрит ему вслед). Софи, догони его, спроси, как его зовут! Ему надо вернуть его сыновей!

Софи убегает. Леди в задумчивости ходит взад и вперед. Молчание.

(Обращаясь к вернувшейся Софи.) Правда ли, я слышала, что сгорел целый пограничный город и около четырехсот семей пошли по миру? (Звонит.)

Софи. Как это вы вспомнили? В самом деле, так оно и было, и теперь большинство несчастных погорельцев пошли в кабалу к своим кредиторам или же мрут в герцогских серебряных рудниках.

Слуга (входит). Что прикажете, миледи?

Леди (отдает ему брильянты). Немедленно отнесите это в банк! Я вам приказываю сию же минуту обратить эти ценности в деньги и полученную сумму разделить между четырьмястами жителей, пострадавших от пожара.

Софи. Миледи! Что вы делаете? Ведь это может навлечь на вас самую суровую опалу.

Леди (гордо). Что же, я должна носить в волосах проклятие его страны? (Делает знак слуге, тот уходит.) Или ты хочешь, чтоб я пала под тяжестью слез, из которых сделан этот ужасный убор? Опомнись, Софи! Пусть лучше в волосах у меня будут фальшивые брильянты, а в душе – сознание, что я поступила по совести.

Софи. Но ведь какие же брильянты! У вас есть похуже, отдали бы те! Нет, право, миледи, это с вашей стороны непростительно.

Леди. Глупая девчонка! Зато настанет миг, когда на мою долю выпадет столько брильянтов и жемчужин, сколько их не наберется в диадемах у десяти королей, и они будут прекраснее…

Слуга (возвращается). Майор фон Вальтер.

Софи (бросается к леди). Ах, боже мой! Вы побледнели…

Леди. В первый раз, Софи… я испытываю страх перед мужчиной… Эдуард, скажи, что мне нездоровится… Постой!.. Он в духе? Смеется? Что он говорит?.. Софи, ведь правда, у меня сегодня ужасный вид?

Софи. Ничуть не бывало, леди…

Слуга. Прикажете отказать?

Леди (запинаясь). Нет, милости прошу.

Слуга уходит.

Софи, что мне ему сказать? Как мне его встретить? У меня язык не повернется… Он будет смеяться над моей слабостью… Он… У меня дурное предчувствие… Ты уходишь, Софи?.. Останься!.. Нет, лучше уходи!.. Да останься же!

Через вестибюль проходит майор.

Софи. Успокойтесь, миледи! Вон он идет!

Те же и Фердинанд фон Вальтер.

Фердинанд (с легким поклоном). Я вам не помешал, милостивая государыня?..

Леди (не в силах побороть волнение). Я ничем более важным не занята, господин майор.

Фердинанд. Я явился по приказанию моего отца…

Леди. Я ему очень признательна.

Фердинанд. …чтобы поставить вас в известность, что я на вас женюсь. Такова воля моего отца.

Леди (бледнеет и дрожит). Но не вашего сердца?

Фердинанд. Министры и сводники не имеют обыкновения об этом спрашивать.

Леди (запинаясь от волнения). А вы сами ничего не хотите к этому прибавить?

Фердинанд (показывая глазами на Софи). Очень много, миледи!

Леди (делает знак Софи, та удаляется). Не угодно ли вам присесть на софу?

Фердинанд. Я буду краток, миледи.

Леди. Итак?

Фердинанд. Я человек чести…

Леди. Я умею это ценить.

Фердинанд. Дворянин…

Леди. Первый в герцогстве.

Фердинанд. И офицер…

Леди (заискивающе). Это все такие преимущества, которые есть и у других. Почему же вы умалчиваете о более важных, которыми обладаете только вы?

Фердинанд (холодно). Здесь они мне не нужны.

Леди (с возрастающим беспокойством). Как я должна понять это предисловие?

Фердинанд (медленно, отчеканивая каждое слово). Как мятеж чести – в том случае, если вам будет угодно женить меня на себе.

Леди (вспыхнув). Что это значит, господин майор?

Фердинанд (спокойно). Это голос моего сердца, моего герба и вот этой шпаги.

Леди. Эту шпагу вам дал герцог.

Фердинанд. Мне ее дало государство через посредство герцога, сердце у меня от бога, моему гербу лет около пятисот.

Леди. Имя герцога…

Фердинанд (запальчиво). Но разве герцог властен нарушать человеческие законы и, как монеты, чеканить поступки? Над честью даже и он не способен возвыситься, он может только заткнуть ей рот золотом. Он может прикрыть свой позор горностаевой мантией. Прошу вас, миледи, об этом больше ни слова… Сейчас речь идет не об отвергнутых замыслах и не о предках, не об этом темляке, не о мнении света. Я готов через все это переступить, но только докажите мне, что награда не будет еще тяжелее жертвы.

Леди (расстроенная, отходит от него). Я этого не заслужила, господин майор.

Фердинанд (берет ее за руку). Простите! Мы с вами говорим без свидетелей. То обстоятельство, которое нас свело сегодня, – и никогда уже больше не сведет, – дает мне право, более того: принуждает меня не скрывать от вас моих тайных чувств. Я, миледи, отказываюсь вас понимать: вы красивы, умны, вас мог бы полюбить кто угодно, и вы решились отдаться герцогу, который видит в вас только женщину. И вам не стыдно самой предлагать себя в жены?

Леди (смотрит на него широко раскрытыми глазами). Говорите все!

Фердинанд. Вы называете себя британкой. Простите, я не могу поверить, что вы британка. Свободная дочь самого свободного народа во всем подлунном мире, народа, который до того горд, что не курит фимиама даже добродетели чужестранцев, ни за что не станет ублажать их порок… Нет, вы, наверное, не британка… Или уж сердце у этой британки настолько же мелко, насколько благородна и отважна та кровь, что течет в жилах дочерей Британии.

Леди. Вы кончили?

Фердинанд. Мне могут возразить, что это – женское тщеславие, страсть, темперамент, жажда наслаждений… Мы знаем примеры, когда добродетель оказывалась сильнее чести, мы знаем случаи, когда те, что выступали на этой позорной арене, в конце концов благородными поступками вновь возвышали себя во мнении общества и облагораживали свое презренное ремесло тем, что ставили перед собой прекрасную цель. Но откуда же этот невыносимый гнет у нас в стране, какого никогда не было прежде?.. У вас была одна цель: владеть герцогством. Я кончил.

Леди (мягко, но с достоинством). Со мной никто еще так не говорил, Вальтер, и вы единственный человек, которому я отвечаю на такие речи… Вы отказываетесь от моей руки, – я вас за это уважаю. Вы черните мою душу, – я вам это прощаю. Но я не верю, что вы действительно так думаете. Кто смеет так оскорблять женщину, которой довольно одной ночи, чтобы навсегда погубить его, тот должен быть уверен, что эта женщина необычайно великодушна, или же это безумец… Всю ответственность за разорение страны вы переложили на меня, – да простит вам это всемогущий бог, который когда-нибудь поставит на очную ставку вас, меня и герцога. Но вы задели во мне англичанку, и вот в подобного рода обвинениях я должна оправдаться перед моим отечеством.

Фердинанд (опершись на шпагу). Я весь внимание.

Леди. Сейчас вы услышите от меня то, что до вас я никому не поверяла и впредь никому поверять не собираюсь… Я, Вальтер, не та, за кого вы меня принимаете – я не искательница приключений. Я могла бы перед вами похвастаться своим происхождением: во мне течет королевская кровь… Я веду свой род от несчастного герцога Томаса Норфолька, отдавшего жизнь за Марию Шотландскую. Мой отец, старший королевский камерарий, был обвинен в измене отечеству в пользу Франции и решением парламента осужден и обезглавлен. Все наше достояние отошло в казну. Мы были изгнаны из пределов страны. Моя мать умерла в день казни отца. Я, четырнадцатилетняя девочка, бежала в Германию, и взяла я с собой няню, шкатулку с драгоценностями и вот этот фамильный крест, который моя мать, в последний раз благословив меня перед смертью, повесила мне на шею.

Фердинанд, погруженный в раздумье, уже не так сурово смотрит на леди.

(Все сильнее волнуясь.) Больная, безвестная, беспомощная, без всяких средств, чужестранка, сирота – вот при каких обстоятельствах очутилась я в Гамбурге. Меня ничему не учили, я умела разве только говорить по-французски, немножко вязать, немножко играть на рояле; зато привыкла есть на золоте и серебре, спать под атласными одеялами, привыкла к тому, чтобы по одному моему знаку десятки слуг бросались исполнять мое приказание, привыкла к лести знатных поклонников… Я бедствовала шесть лет. Последняя брильянтовая булавка была продана, няня моя умерла, и вот тогда-то моя судьба и привела вашего герцога в Гамбург. Как-то раз я гуляла по берегу Эльбы и, глядя на воду, начала было размышлять о том, что глубже: река или мои страдания?.. Герцог меня увидел, стал меня преследовать, разыскал мое жилище, пал к моим ногам и поклялся, что любит меня. (Сильное волнение заставляет леди умолкнуть; когда же она снова начинает говорить, голос у нее дрожит от слез.) Передо мною одна за другой вновь открылись во всей их пленительной яркости картины моего счастливого детства. Мое безотрадное будущее представлялось мне темным, как могила… Сердце мое жаждало другого сердца… и я склонилась к нему на грудь. (Отбегает от Фердинанда.) Теперь судите меня!

Фердинанд (глубоко взволнованный, бежит за ней и останавливает ее). Леди! О боже! Что я слышу? Что я наделал! С ужасом смотрю я теперь на свое преступление. Вы уже не сможете меня простить.

Леди (овладев собой, снова приближается к нему). Слушайте дальше. Герцог воспользовался моей молодостью и беззащитностью. Но во мне заговорила кровь Норфольков: «Как, Эмилия, ты, герцогиня по рождению, стала герцогскою любовницей?..» Гордость все еще боролась у меня в душе с моею судьбой, когда герцог привез меня сюда, и тут взору моему явилось ужасное зрелище… Похоть сильных мира сего – это ненасытная гиена, алчущая все новых и новых жертв. Здесь она свирепствовала уже давно: разлучала жениха с невестой, расторгала даже священные узы брака, разрушала тихое семейное счастье, в юные неопытные сердца вливала смертельный яд, и умирающие ученицы, извиваясь в судорогах, проклинали ненавистные имена своих учителей… Я стала между ягненком и тигром, в минуту страсти я вырвала у герцога клятву, и это отвратительное жертвоприношение было отменено.

Фердинанд (в смятении мечется по зале). Не надо, миледи! Довольно!

Леди. За этим мрачным периодом последовал еще более мрачный. Двор и сераль кишели тогда подонками итальянского общества. Ветреные парижанки заигрывали с развратным венценосцем, а народ истекал кровью от их затей… Всех этих женщин постигла печальная участь. Их разогнали на моих глазах, – по части кокетства все они ничего не стоили рядом со мной. Тиран разомлел в моих объятиях, и я вырвала у него бразды правления. Впервые, Вальтер, твоя отчизна почувствовала на себе человеческую руку и доверчиво прильнула к моей груди. (Умолкает и смотрит на него с нежностью.) О, зачем единственный человек, мнением которого я дорожу, принуждает меня хвастаться и сжигать скромную мою добродетель на огне самолюбования!.. Я отворяла темницы, Вальтер, разрывала смертные приговоры, не раз сокращала ужасы пожизненной каторги. На неизлечимые раны я старалась пролить болеутоляющий бальзам, я сокрушала могущественных злодеев, слезой блудницы я не раз спасала проигранное дело невинного. Ах, юноша, какую мне это доставляло радость! С какою гордостью отвечало мое сердце на все упреки моей благородной крови! И вот, наконец, передо мной единственный человек, который мог бы вознаградить меня за все, человек, которого моя горькая доля, быть может, послала мне как утешение в моих скорбях, человек, которого я в невыносимой тоске мысленно уже обнимала…

Фердинанд (потрясенный до глубины души, прерывает ее). Довольно! Довольно! Вы нарушили наше условие, миледи. Вы должны были оправдаться передо мной, а вместо этого меня же делаете преступником. Пощадите… умоляю вас, пощадите мое сердце, оно вот-вот разорвется от стыда и горького раскаяния…

Леди (берет его за руку). Теперь или никогда! Эта сильная женщина слишком долго себя смиряла… почувствуй же тяжесть моих слез. (С глубокой нежностью.) Послушай, Вальтер! Несчастную женщину… властно, неодолимо влечет к тебе… тянет прижаться к тебе грудью, в которой бьет неиссякаемый источник пламенной любви… а ты, Вальтер, в такую минуту бросаешь ей холодное слово «честь»… Несчастная женщина, сгибающаяся под тяжестью своего позора, возненавидевшая порок, сделавшая над собой нечеловеческое усилие, чтобы воспрянуть по зову добродетели… она сейчас… бросается в твои объятия… (обнимает его, умоляющим и вместе с тем торжественным тоном), она, спасенная тобой, надеющаяся благодаря тебе вновь обрести бога, или же… (отворачивается от него; глухим, прерывающимся голосом) принужденная забыть твой образ, поддаться безысходному отчаянию и вновь окунуться в еще более грязный омут порока…

Фердинанд (вырывается из ее объятий; в полном смятении). Нет, клянусь всевышним!.. Я больше не могу… Леди, я должен… этого требуют земля и небо… Я должен сделать вам признание, леди!

Леди (отпрянув от него). Только не теперь! Только не теперь, заклинаю вас всем святым… только не в этот страшный миг, когда мое измученное сердце, пронзенное тысячью кинжалов, истекает кровью… Смерть это или жизнь?.. Я боюсь… я не хочу этого признания!

Фердинанд. Нет, нет, дорогая миледи! Вы должны меня выслушать. То, что я вам сейчас скажу, смягчит мою вину, – это будет жаркая мольба о прощении… Я в вас ошибся, миледи. Я ожидал… я надеялся, что вы окажетесь достойны моего презрения. Я пришел сюда, твердо решив оскорбить вас и возбудить в вас ненависть… Как бы мы были счастливы оба, если б мне это удалось! (После небольшого молчания, понизив голос и с некоторой робостью.) Я люблю, миледи, люблю девушку из мещанской семьи… Луизу Миллер, дочь музыканта. (Леди бледнеет и отворачивается, а он более уверенным тоном продолжает.) Я знаю, на что я иду, но если бы даже благоразумие приказало страсти умолкнуть, то тем громче заговорил бы голос долга. Виноват во всем я. Я первый спугнул золотой сон ее невинности, я заронил в ее сердце смелые надежды и допустил, что оно сделалось добычей неукротимой страсти. Вы станете говорить мне о моем положении в обществе, о моем происхождении, о правилах моего отца… Но я люблю… И тем сильнее во мне надежда, чем глубже пропасть между природой и светскими условностями. С одной стороны – мое намерение, с другой – предрассудок! Посмотрим, что же возьмет верх: обычай или человеческая природа.

Леди в это время отходит в дальний угол комнаты и закрывает лицо руками. Фердинанд идет за ней.

Вы хотели мне что-то сказать, миледи?

Леди (с выражением глубокого страдания). Ничего, господин фон Вальтер! Ничего… разве лишь то, что вы губите себя, меня и еще третье лицо.

Фердинанд. Третье?

Леди. Нам всем троим не будет счастья. Нам придется стать жертвами скороспелого решения вашего отца. Я никогда не буду владеть сердцем мужа, раз он отдал мне руку не по своей доброй воле.

Фердинанд. Не по своей доброй воле, миледи? Отдал не по своей доброй воле? А все-таки отдал? Значит, вы способны насильно взять руку, без сердца? Вы способны отнять любимого человека у девушки, для которой он – все? Вы способны оторвать от девушки человека, для которого она – все? И это вы, британка, перед которой за минуту до этого я преклонялся? Вы на это способны, миледи?

Леди. Я вынуждена так поступить. (Строго и веско.) Моя нежность к вам, Вальтер, сильнее, чем страсть. Но моя честь не позволяет мне поступить иначе… О нашем браке говорит вся страна. Все взоры, все ядовитые стрелы обращены на меня. Если подданный герцога меня отвергнет, это будет для меня несмываемый позор. Добивайтесь своего у отца. Защищайтесь, как можете… Я ни перед чем не остановлюсь! (Быстро уходит.)

Майор, ошеломленный, некоторое время стоит неподвижно и молча, затем бросается к выходу.

Комната в доме музыканта.

Миллер, жена Миллера, Луиза.

Миллер (быстро входит). Так я и знал!

Луиза (встревоженная, бросается к нему). Что, отец, что?

Миллер (как сумасшедший бегает по комнате). Дайте мне мой парадный сюртук! Скорей! Мне нужно его опередить! И белую сорочку с манжетами!.. О, я живо смекнул!

Луиза. Ради бога, что произошло?

Жена Миллера. Что такое? Что случилось?

Миллер (швыряет на пол свой парик). Сейчас же отнесите это к парикмахеру!.. Что случилось? (Подбегает к зеркалу.) Опять борода отросла на целый палец!.. Что случилось? Ты еще, дрянь паршивая, спрашиваешь, что такое? Черт знает что такое, прах тебя возьми!

Жена Миллера. Вот так так! Я же во всем виновата!

Миллер. Конечно, ты, богомерзкая образина! А то кто же? Ведь это ты сегодня утром тараторила про своего чертова барчука… Я тебе тогда же сказал!.. Вурм все и разблаговестил.

Жена Миллера. Да будет тебе! Почем ты знаешь?

Миллер. Почем я знаю? Еще бы не знать! У наших дверей как из-под земли вырос слуга министра и спрашивает скрипача.

Луиза. Я погибла!

Миллер. И ты тоже, со своими невинными глазками! (Злобно смеется.) Видно, правду люди говорят: родится у кого красавица дочка – так и знай, что дело без нечистой силы не обошлось… Теперь мне все ясно.

Жена Миллера. Откуда ты знаешь, что это из-за Луизы? Может, тебя герцогу рекомендовали. Он еще, глядишь, в оркестр тебя возьмет.

Миллер (хватается за трость). Чтоб тебя содомским серным дождем испепелило!.. В оркестр! Да, в оркестр, только в такой, где ты, сводница, завизжишь дискантом, а мой исполосованный зад будет заместо контрабаса! (Падает в кресло.) Господи боже!

Луиза (бледная как смерть, садится). Мать! Отец! Отчего мне вдруг стало так страшно?

Миллер (вскакивает). Ну, попадись мне эта канцелярская крыса на узкой дорожке!.. Попадись он мне… не на этом, так на том свете. Не я буду, если я из него всю душу не вытрясу, а шкуру не разукрашу всеми десятью заповедями, семью прошениями из «Отче наш», всеми книгами Моисея и других пророков, да так, чтоб синяки до второго пришествия не сошли…

Жена Миллера. Лайся, бранись! Этим черта не изгонишь!.. Помоги нам, господи! Что нам делать? К кому обратиться? Как быть? Да говори же ты, Миллер! (С воем бегает по комнате.)

Миллер. Я сейчас прямо к министру! Я сам с ним об этом заговорю, сам ему донесу. Ты прежде меня об этом узнала. Должна была предупредить. Девчонку еще можно было наставить на ум. Тогда бы мы еще успели… Куда! Ты все на что-то зарилась, все на что-то целилась! Все подливала масла в огонь!.. Вот теперь и получай, сводня, награду! Расхлебывай кашу! А я вот возьму дочь, да и махну с ней через границу!