Текст книги "Коварство и любовь"

Действие четвертое

Зала в доме президента.

Фердинанд фон Вальтер с распечатанным письмом в руке вбегает в одну дверь; в другую входит слуга.

Фердинанд. Маршала здесь не было?

Слуга. Господин майор, вас просит к себе господин президент!

Фердинанд. Я тебя спрашиваю, черт возьми, маршала здесь не было?

Слуга. Его милость играет наверху в фараон.

Фердинанд. Хотя бы его милость играла с самим дьяволом, все равно пусть пожалует сюда!

Слуга уходит.

Фердинанд, один, пробегает письмо и то мечется, как безумный, по комнате, то застывает на месте.

Фердинанд. Не может быть! Не может быть! В небесной оболочке не может скрываться сердце дьявола… И все же… и все же… если б даже все ангелы слетели с горней высоты и поручились за ее невинность, если б земля и небо, если б творение и сам творец единодушно поручились за ее невинность, то все же это ее почерк. Неслыханный, чудовищный обман, какого еще не знало человечество!.. Вот почему она так упорно не хотела со мной бежать! Вот причина, боже мой! Теперь я прозрел, теперь мне все стало ясно! Вот почему она отказалась от моей любви, отказалась столь самоотверженно, что я чуть было не дался в обман этой личине ангела! (Все стремительнее мечется по комнате, затем опять останавливается в раздумье.) Так хорошо меня знать! Отзываться на каждое смелое движение чувства, на каждый легкий, робкий трепет, на каждый пламенный порыв… Угадывать мое душевное состояние по тонким, неуловимым оттенкам в голосе, понимать меня в каждой моей слезе, взбираться вместе со мной на головокружительные вершины страсти, оберегать меня от крутых обрывов… Боже! Боже! И все это одно притворство? Притворство! О, если ложь так искусно умеет перекрашиваться, почему же ни один бес до сих пор не пробрался в царство небесное?.. Когда я ей сказал, что наша любовь в опасности, с какой напускной естественностью побледнела эта притворщица! С каким победоносным достоинством отразила она дерзкую насмешку моего отца! А между тем в глубине души она же сознавала, что она виновна!.. Но разве притворщица выдержала испытание огнем истины? Нет, она просто упала в обморок. Каким языком заговоришь ты теперь, чувствительное создание? Прелестницы тоже падают в обморок. Что ты скажешь в свое оправдание, невинное существо? Ведь и развратницы падают в обморок… Она знает, что она со мной сделала. Она видела насквозь мою душу. Когда я покраснел от первого поцелуя, мое сердце отразилось в моих глазах. Неужели в этот миг она ничего не почувствовала? Или, быть может, она почувствовала гордость за свое искусство? Счастливый безумец, я воображал, что в ней заключено все небо, нечистые желания во мне умолкли, в мыслях у меня были только вечность и эта девушка… Боже! А она в это время ничего не чувствовала? Ничего не сознавала, кроме того, что ее дело идет на лад? Ничего, кроме своей неотразимости?.. Смерть и мщение!.. Ничего, кроме того, что ей удалось меня провести?

Гофмаршал, Фердинанд.

Гофмаршал (семенит по комнате). Вы изъявили желание, мой драгоценнейший…

Фердинанд (про себя). Свернуть мерзавцу шею! (Вслух.) Послушайте, маршал, во время парада вы, по-видимому, выронили из кармана вот это письмо, а я (злобно смеясь), на свое счастье, его нашел.

Гофмаршал. Да что вы?

Фердинанд. Чистая случайность. Никто, как бог.

Гофмаршал. Вы меня пугаете, барон.

Фердинанд. Читайте! Читайте! (Отходит от него.) Если уж я не гожусь в любовники, то, может быть, из меня выйдет недурной сводник.

Гофмаршал читает, Фердинанд подходит к стене и снимает пару пистолетов.

Гофмаршал (бросает письмо на стол и собирается удрать). А, черт!

Фердинанд (тащит его назад). Не спешите, любезный маршал. Мне кажется, это письмо не содержит ничего неприятного. А теперь – нашедшему вознаграждение. (Показывает пистолеты.)

Гофмаршал (в ужасе пятится). Не теряйте разума, драгоценнейший!

Фердинанд (громким, повергающим в ужас голосом). Разума у меня более чем достаточно, чтобы такого мерзавца, как ты, отправить на тот свет! (Вкладывает ему в руку пистолет и вынимает носовой платок.) Нате! Держите платок! Мне его подарила любовница!

Гофмаршал. Через платок? Вы с ума сошли! Что это вам вздумалось?

Фердинанд. Держи тот конец, тебе говорят! Иначе же ты промахнешься, трус! Как он дрожит, этот трус! Ты еще должен бога благодарить, трус, что в первый раз в жизни твоя пустая башка хоть чем-нибудь да будет набита.

Гофмаршал хочет улизнуть.

Ни с места! Никто вас отсюда не выпустит. (Обгоняет его и запирает дверь.)

Гофмаршал. Как, барон, в комнате?

Фердинанд. А что же, к городскому валу с тобой для этого идти? Здесь, мой милый, треску будет больше, – по всей вероятности, это будет первый случай в твоей жизни, когда ты наделаешь шуму в обществе. Целься!

Гофмаршал (вытирает лоб). Но ведь вы же человек молодой, подающий надежды, неужели вам не дорога жизнь?

Фердинанд. Целься, тебе говорят! Мне больше нечего делать на этом свете.

Гофмаршал. Тем больше дел у меня, мой дражайший!

Фердинанд. У тебя, мразь? У тебя? Служить затычкой там, где все меньше становится настоящих людей? В одно мгновение семь раз сжаться и семь раз вытянуться, как жук на булавке? Аккуратнейшим образом записывать, когда и как подействовал желудок у твоего государя, и служить мишенью для его острот? С таким же успехом и я могу тебя всем показывать, как диковинного сурка. Словно ручная обезьяна, будешь ты танцевать под вой грешников, носить поноску, стоять на задних лапах и своими придворными фокусами смешить даже тех, кто впал в безысходное отчаяние.

Гофмаршал. Все, что вам заблагорассудится, милостивый государь, все, что вам будет угодно… только уберите пистолеты!

Фердинанд. Полюбуйтесь на это чадо греха! Полюбуйтесь на этот позор шестому дню творения! Можно подумать, что, после того как он был сотворен всевышним, его переиздал тюбингенский книгопродавец!.. Жаль только, бесконечно жаль унцию мозга, которая зря пропадает в твоем пустопорожнем черепе! Взять бы эту единственную унцию и передать павиану, – может быть, ему только ее и недостает, чтобы стать человеком, а сейчас это всего лишь крохотная доля человеческого ума… И с этим ничтожеством я должен делить ее сердце? Чудовищно! Немыслимо! Этот красавчик скорее создан отвращать от соблазна, а не вводить в искушение.

Гофмаршал. Слава тебе, господи! Он начинает острить.

Фердинанд. Нет, я его не трону! Щадим же мы гусениц, значит, можно пощадить и его. При встрече с ним иные только пожмут плечами и, уж верно, дадутся диву, сколь мудро распоряжается небо: даже вот таких тварей оно хоть отбросами и подонками, а все-таки кормит; оно и ворону готовит трапезу на месте казни, и царедворца питает нечистотами коронованных особ. В конце концов нельзя не отдать должного миродержавной воле провидения, ибо оно даже среди существ, у которых есть душа, держит на жалованье медянок и тарантулов, чтобы было кому источать яд. Но пусть только (с новой яростью) ядовитое насекомое не подползает к моему цветку, иначе я его (схватывает маршала и немилосердно трясет его) и так, и этак, и вот так, живого места не оставлю!

Гофмаршал (тихонько охая). Господи! Как бы мне только ноги унести! За сто миль отсюда, хоть в Бисетр под Парижем, лишь бы подальше от него!

Фердинанд. Негодяй! Что, если ты ее уже совратил? Негодяй! Что, если ты уже насладился той, перед которой я благоговел? (В неистовстве.) Что, если ты прелюбодействовал там, где я ощущал себя богом? (Внезапно умолкает, затем снова угрожающе.) Тогда, негодяй, беги лучше в ад, иначе мой гнев настигнет тебя и в раю! Как далеко зашел ты с этой девушкой?

Гофмаршал. Отпустите меня! Я вам все открою.

Фердинанд. О, с этой девушкой, уж верно, приятней развратничать, чем строить воздушные замки с другими! Так, значит, она просто распутница, так, значит, под мнимым душевным величием здесь скрывается низость, под напускной добродетелью – блуд? (Приставляет пистолет к сердцу маршала.) Как далеко ты зашел с ней? Признавайся, а не то спущу курок!

Гофмаршал. Не в чем, положительно не в чем! Запаситесь терпением хоть на минуту! Вы обмануты.

Фердинанд. И ты мне еще напоминаешь об этом, злодей? Как далеко ты зашел с ней? Признавайся, иначе тебе конец!

Гофмаршал. Mon Dieu! Боже мой! Ведь я же вам говорю… Выслушайте меня… Отец… родной отец…

Фердинанд (в исступлении). Свел свою дочь с тобой? И как далеко ты зашел с ней? Признавайся, или я тебя убью!

Гофмаршал. Вы вне себя. Вы ничего не слышите. Я ее никогда не видел. Я с нею незнаком. Я не имею о ней ни малейшего понятия.

Фердинанд (отступая). Ты ее не видел? Ты с нею незнаком? Ты не имеешь о ней ни малейшего понятия? Луиза Миллер из-за тебя погибла, а ты, не переводя дыхания, трижды от нее отрекаешься?.. Вон, подлец! (Наносит ему удар пистолетом и выталкивает из комнаты.) Для таких, как ты, еще не выдуман порох!

Фердинанд (после долгого молчания, во время которого на его лице все явственнее проступает страшная мысль). Погиб! Да, несчастная! Я погиб. И ты тоже. Да, свидетель бог, если я, то и ты… Судия вселенной! Не требуй ее у меня! Девушка эта – моя. Я уступил тебе за нее весь мир, отказался от всего твоего дивного творения. Оставь мне эту девушку!.. Судия вселенной, к тебе взывают миллионы душ, обрати на них свой сострадательный взор, судия вселенной, мне же предоставь действовать самому! (Складывает руки на груди; лицо его принимает грозное выражение.) Ужели всевластный, всеми обладающий творец не захочет расстаться с одной лишь душой, и к тому же еще худшей во всем его творении? Девушка эта – моя! Я был для нее богом, так буду и дьяволом! (Смотрит в одну точку жутким взглядом.) Целую вечность, сплетшись телами, провисеть с нею на колесе божьего проклятия… глаза в глаза… волоса у обоих дыбом… наши глухие стоны сливаются воедино… а я все твержу ей нежные слова… а я все повторяю ей ее же клятвы… Боже! Боже! Какое это страшное обручение, но зато вечное!.. (Быстрыми шагами идет к выходу.)

Навстречу ему президент.

Президент, Фердинанд.

Фердинанд (отступая). О! Мой отец!..

Президент. Как хорошо, что я тебя встретил, сын мой! Я шел сообщить тебе нечто приятное и притом, мой милый сын, нечто совершенно для тебя неожиданное. Присядем?

Фердинанд (долго, пристально на него смотрит). Отец мой! (Не помня себя от волнения, бросается к нему и берет его за руку.) Отец мой! (Целует ему руку и опускается перед ним на колени.) О мой отец!

Президент. Что с тобой, сын мой? Встань! Руки у тебя горят и дрожат.

Фердинанд (в бурном приливе чувств). Простите мне мою неблагодарность, батюшка! Я гадкий человек. Я не ценил вашей доброты! Вы проявили ко мне истинно отеческую заботу… О, вы были так прозорливы!.. Но теперь уже поздно… Простите! Простите! Благословите меня, батюшка!

Президент (делает вид, что ничего не понимает). Встань, сын мой! Что с тобой нынче? Ты говоришь загадками!

Фердинанд. Луиза Миллер, батюшка… О, вы знаете людей!.. Ваш гнев был тогда так справедлив, так благороден, так отечески пылок, но только это пылкое отеческое чувство напало на ложный след… Луиза Миллер…

Президент. Не мучь себя, сын мой! Я проклинаю свою жестокость! Я пришел просить у тебя прощения.

Фердинанд. Просить у меня прощения?.. Меня надо проклясть! Вы были мудры в своей суровости. Вы были ангельски добры в своей жестокости… Луиза Миллер, батюшка…

Президент. Славная, честная девушка. Признаюсь, я судил о ней опрометчиво. Она заслужила мое уважение.

Фердинанд (пораженный, срывается с места). Как, и вы тоже?.. Батюшка, и вы?.. Не правда ли, батюшка, это сама невинность? Не правда ли, это так естественно – полюбить ее?

Президент. Скажи лучше, преступление не полюбить ее!

Фердинанд. Неслыханно! Чудовищно!.. А ведь вы насквозь видите сердца! К тому же вы смотрели на нее глазами ненависти!.. Поразительное лицемерие. Луиза Миллер, батюшка…

Президент. Достойна стать моей дочерью. Ее добродетель служит в моих глазах заменой знатности, ее красота – заменой богатства. Мои правила отступают перед твоей любовью… Отныне она твоя!

Фердинанд (в ужасе бежит из комнаты). Да что же это такое?.. Прощайте, батюшка! (Убегает.)

Президент (идет за ним). Постой! Постой! Куда ты? (Уходит.)

Богато убранная зала в доме леди Мильфорд.

Входят леди и Софи.

Леди. Так ты ее видела? Она придет?

Софи. Сию минуту. Она была одета по-домашнему и хотела только наскоро переменить платье.

Леди. Не говори мне о ней ничего… Молчи… При одной мысли о том, что я увижу эту счастливицу, чувства которой находятся в такой ужасающей гармонии с моим сердцем, я трепещу, как преступница… Что же она тебе сказала в ответ на приглашение?

Софи. Она, как видно, была удивлена, призадумалась, впилась в меня глазами и все молчала. Я думала, она сейчас начнет отнекиваться, но она как-то странно на меня посмотрела и говорит: «Я сама хотела просить об этом завтра вашу госпожу».

Леди (в сильном волнении). Оставь меня, Софи. Пожалей меня. Мне придется краснеть, даже если она окажется обыкновенной женщиной; если же она женщина незаурядная, то это и вовсе меня убьет.

Софи. Однако, миледи, сегодня у вас не такое расположение духа, чтобы принимать соперницу. Вспомните, кто вы. Призовите на помощь свой знатный род, свое звание, свою власть. Пусть ваше гордое сердце придаст еще больше величия вашей гордой красе.

Леди (в рассеянности). Что там болтает эта дурочка?

Софи (злобно). Ведь не случайно же на вас сегодня сверкают самые дорогие брильянты? Не случайно же на вас сегодня самые пышные ткани, ваша приемная битком набита гайдуками и пажами, а бедную девушку, простую мещанку, собираются принимать в самой роскошной зале вашего дворца?

Леди (ходит взад и вперед; с досадой). Проклятье! Это несносно! У женщин всегда бывает рысья зоркость на женские слабости!.. Но как же низко, как же низко я пала, если даже такая тварь и та видит меня насквозь!

Камердинер (входит). Мамзель Миллер!..

Леди (к Софи). Прочь! Убирайся!

Софи медлит.

(Угрожающе). Прочь! Я что сказала?

Софи уходит.

(Пройдясь по зале.) Это хорошо! Очень хорошо, что я в таком возбуждении! Этого мне и хотелось. (Камердинеру.) Попросите мамзель сюда.

Камердинер уходит. Леди бросается на софу и принимает важную и вместе с тем непринужденную позу.

Луиза Миллер робко входит и останавливается на большом расстоянии от леди. Леди поворачивается к ней спиной и внимательно рассматривает ее в стоящем напротив зеркале. Молчание.

Луиза. Что прикажете, сударыня?

Леди (поворачивается лицом к Луизе и с безучастным, отчужденным видом небрежно кивает ей). А, вы здесь?.. Вы, конечно, и есть мамзель… мамзель… в самом деле, как вас зовут?

Луиза (слегка задета). Моего отца зовут Миллер, а ваша милость посылала за его дочерью.

Леди. Верно! Верно! Я вспомнила… Дочь бедного скрипача, о вас недавно был разговор. (После некоторого молчания, про себя.) Очень мила, но совсем не красавица… (Луизе.) Подойдите ближе, дитя мое. (Про себя.) Эти глаза знают, что такое слезы… Как я люблю такие глаза! (Вслух.) Поближе, поближе… еще ближе… Милое дитя, ты, должно быть, боишься меня?

Луиза (гордо и решительно). Нет, миледи. Я презираю суд толпы.

Леди (про себя). Подумаешь, какая!.. Видно, его заносчивость передалась и ей. (Вслух.) Мне вас рекомендовали, мамзель. Говорят, вы кое-чему обучены и умеете себя держать… Что ж, я готова этому поверить… Меньше всего хотела бы я изобличить во лжи вашего пламенного защитника.

Луиза. У меня, миледи, нет никого, кто взял бы на себя труд найти мне покровительницу.

Леди (высокомерно). Взял на себя труд – ради кого? Ради своей протеже или ради покровительницы?

Луиза. Это мне непонятно, сударыня.

Леди. О, да она плутовка, хоть у нее и открытый взгляд! Вас зовут Луиза? А сколько вам лет, позвольте узнать?

Луиза. Исполнилось шестнадцать.

Леди (вскакивает). Вот оно! Шестнадцать лет! Первое биение страсти! Первый чистый звук, освящающий клавикорды, к которым никто еще не прикасался, – что может быть привлекательнее! Садись! Ты мне нравишься, милая девушка… И у него это первая любовь, – так нет ничего удивительного, что лучи одной и той же утренней зари отыскали друг друга. (Берет ее за руку; вполне дружелюбно.) Хорошо, деточка, я устрою твое счастье… Счастье – это не что иное… не что иное, как сладостная быстролетная греза… (Треплет Луизу по щеке.) Моя Софи выходит замуж. Ты поступишь на ее место… Шестнадцать лет! Это длится недолго…

Луиза (почтительно целует ей руку). Я вам очень благодарна, миледи, но от милости вашей принуждена отказаться.

Леди (с раздражением). Скажите, какая важная дама!.. Обыкновенно девушки вашего сословия почитают за счастье попасть в услужение к господам. На что же это вы, дорогая моя, рассчитываете? Или у вас такие нежные пальцы, что не выносят работы? Или вы оттого такая несговорчивая, что у вас хорошенькое личико?

Луиза. Я не виновата, сударыня, что у меня такое лицо, и не отвечаю за свое сословие.

Леди. Может быть, вам кажется, что вы вечно будете молоды? Бедняжка, кто тебе это внушил? Кто бы он ни был, он посмеялся и над тобой и над собой. Румянцу недолго рдеть на этих щеках. То, что представляется тебе в зеркале прочным и нерушимым, есть лишь тонкая золотистая пыльца, и рано или поздно она пристанет к рукам твоего поклонника. Что же мы будем делать тогда?

Луиза. Нам останется только пожалеть поклонника, миледи, раз он купил брильянт единственно из-за того, что ему показалось, будто оправа золотая.

Леди (делая вид, что она этого не слышала). У девушек вашего возраста всегда два зеркала: зеркало неподкупное и зеркало их вздыхателей, при этом послушная предупредительность второго смягчает суровую прямоту первого. Первое зеркало указывает на неприглядные оспины. «Какой вздор, – возражает второе, – это ямочки граций!» А вы, милые дети, верите первому лишь тогда, когда оно не расходится со вторым, и скачете от одного к другому до тех пор, пока свидетельские показания обоих не перепутаются у вас в голове… Что вы на меня так смотрите?

Луиза. Простите, сударыня, но мне стало жалко ваш чудный яркий рубин, – он бы обиделся, если б узнал, что его обладательница так резко осуждает кокетство.

Леди (покраснев). Не увиливайте, плутовка! Если б вы не надеялись на свою наружность, разве вы когда-нибудь отказались бы от единственного места, где можно научиться хорошим манерам и узнать свет, где можно избавиться от мещанских предрассудков?

Луиза. И от мещанской невинности, миледи?

Леди. Пустое! Если мы сами не подадим повода, то ни один повеса ничего дурного о нас не подумает. Выкажите свои добродетели, блюдите свою честь, не роняйте своего достоинства, – и я вам ручаюсь, что ваша молодость устоит перед всеми соблазнами!

Луиза. Позвольте вам не поверить, сударыня. Дворцы знатных дам часто служат местом самых нескромных увеселений. Откуда у дочери бедного скрипача возьмется такая твердость духа, чтобы, очутившись там, где свирепствует чума, даже не испугаться заразы? Какой смысл леди Мильфорд вечно держать при себе скорпиона, жалящего ее совесть, какой ей смысл тратиться на такую роскошь – ежеминутно сгорать со стыда?.. Я с вами откровенна, сударыня… Разве вам будет приятно видеть меня, когда вы отправитесь на бал? Разве не будет для вас нестерпимым мое присутствие, когда вы вернетесь домой?.. О нет, о нет, пусть лучше между нами лягут целые страны, пусть нас разделят моря!.. Берегитесь, миледи! Вдруг настанет час отрезвления, минута изнеможения, змеи раскаяния станут, быть может, терзать вашу грудь, и тогда что за пытка будет для вас видеть, что черты вашей служанки дышат тем безмятежным спокойствием, каким совесть вознаграждает непорочные души! (Отступив на шаг.) Еще раз, сударыня, очень прошу меня извинить.

Леди (в сильном душевном волнении ходит по комнате). Ужасно, что она говорит это мне! Еще ужаснее, что она права! (Подходит к Луизе и засматривает ей в лицо.) Нет, моя милая, тебе меня не провести! Так горячо мы не высказываем общих суждений. За этими нравоучениями скрывается личный интерес, интерес жгучий, – он-то и рисует тебе службу у меня такими темными красками, он-то и вдохновил тебя на эти речи (угрожающе), и я хочу понять, откуда он у тебя.

Луиза (тоном благородной сдержанности). Ну, а если вы поймете? Ну, а если презрительный удар ногой разбудит ничтожного червя, которому создатель даровал для защиты жало?.. Я не страшусь вашей мести, миледи. Несчастной грешнице, которую уже подвели к позорной плахе, терять нечего. Горе мое так велико, что моя откровенность ничего к нему не прибавит. (После недолгого молчания, очень строго.) Вы намерены вознести меня из праха моей низкой доли. Я не хочу вдумываться, чем заслужила я это странное благодеяние. Я хочу только спросить вас, миледи: почему вы думаете, что я настолько глупа, что буду стыдиться своего происхождения? По какому праву навязываетесь вы в устроительницы моего счастья и при этом даже не считаете нужным спросить меня, пожелаю ли я принять это счастье из ваших рук?.. С земными утехами я простилась навек. Я свыклась с мыслью о том, что счастье мое было скоротечно. Зачем же вы снова напоминаете мне о нем?.. Если даже сам господь скрывает светоносный свой лик от всей твари, дабы и старшие из серафимов не ужаснулись при виде его и сияние их не померкло, почему же люди хотят быть такими жестокими в своем милосердии? Отчего это, миледи, ваше пресловутое счастье так нуждается в том, чтобы ему дивилось и завидовало горе? Или для вашего блаженства требуется оправа отчаяния? О, не лишайте же меня моего неведения, – оно одно еще примиряет меня с моей жестокой судьбой!.. Насекомое блаженствует в капле воды, – она кажется ему царством небесным, – наслаждается и блаженствует до тех пор, пока ему не расскажут об океане, где ходят караваны судов и плещутся киты. А ведь вы желали мне счастья? (После некоторого молчания вдруг подходит к леди и спрашивает ее в упор.) А вы-то счастливы, миледи?

Леди в смущении поспешно отходит от нее, Луиза идет за ней и кладет ей руку на грудь.

Или сердце ваше так же беспечально, как беспечально живется всей знати? Если б нам предстояло поменяться сердцами и судьбами… и если б я по-детски доверчиво… если б я… на вашу совесть… если б я обратилась к вам, как к матери… вы бы посоветовали мне согласиться на этот обмен?

Леди (потрясенная, опускается на софу). Неслыханно! Непостижимо! Нет, девушка, нет! Это у тебя не врожденное величие и его не мог внушить тебе отец, – в нем слишком много молодого задора. Не отпирайся. Я слышу голос другого учителя.

Луиза (проницательным и зорким взглядом смотрит ей в глаза). Мне странно, миледи, что вы только сейчас напали на след этого учителя, а взять меня в услужение решили раньше.

Леди (вскакивает). Это невыносимо! Играть с тобой в прятки бесполезно. Ну, так слушай же! Я знаю, кто он, я знаю все, я знаю больше, чем хотела бы знать. (Внезапно останавливается, затем все более и более ожесточаясь и в конце концов доходя почти до неистовства.) Но только посмей, несчастная, посмей и теперь еще любить его или же быть любимой им!.. Да что я говорю? Посмей только думать о нем или же быть одною из его мыслей!.. Послушай, несчастная, я всесильна! Я могу быть беспощадной, клянусь тебе богом! Ты погибла!

Луиза (твердо). И безвозвратно, если только вы, миледи, принудите его любить вас.

Леди. Я понимаю тебя… Но мне и не нужна его любовь. Я поборю эту постыдную страсть, укрощу свое сердце и разобью твое. Я воздвигну между вами скалы и вырою пропасти, фурией пронесусь я по вашему небосклону, имя мое спугнет ваши поцелуи, как привидение спугивает преступника, твое молодое, пышущее здоровьем тело зачахнет в его объятиях и рассыплется, как мумия… Помни, жалкое существо: я не могу быть с ним счастлива, но уж и твоему счастью не бывать! Разрушать чужое блаженство – это тоже блаженство…

Луиза. Блаженство, которого вы уже лишились, миледи. Не взводите напраслины на свое же собственное сердце. Вы не способны обрушить на меня все то, чем вы мне грозите. Вы не способны мучить существо, которое не причинило вам никакого зла, разве только питало те же чувства, что и вы. Но за этот порыв я готова полюбить вас, миледи.

Леди (сделав над собой усилие). Что со мной? Что я сделала? В чем я себя выдала? Кому я себя выдала?.. О Луиза, возвышенная, великая, чудная душа! Прости меня, безумную! Я ни единого волоса не трону на тебе, дитя мое! Скажи, чего ты хочешь! Требуй! Я буду носить тебя на руках, стану твоей подругой, твоей сестрой… Ты из бедной семьи… Гляди же! (Снимает с себя несколько брильянтов.) Я продам эти драгоценности, платья, лошадей, экипажи… Все, все – для тебя… Только отрекись от него!

Луиза (в изумлении отступает). Что же она, издевается над моей истерзанною душою, или же она в самом деле непричастна к этому злодейству?.. О, если так, то я могу еще изобразить героиню и вменить себе в заслугу собственное бессилие! (Задумывается на несколько секунд, затем подходит к леди, берет ее за руку и вперяет в нее сосредоточенный и многозначительный взгляд.) Берите его себе, миледи!.. Я добровольно уступаю вам человека, которого адскими крючьями оторвали от моего израненного сердца… Вы, миледи, сами того, может быть, не подозревая, уничтожили рай двух влюбленных, вы разъединили сердца, которые сочетал господь, вы растоптали человеческое существо, которое ему было так же дорого, как и вы, которое он создал на радость, как и вас, которое славило его, как и вы, но теперь уже славить не будет… Леди! Слух вседержителя улавливает и последние содрогания раздавленного червя. Творец не может равнодушно видеть, как убивают сотворенные им души. Теперь он ваш! Теперь, миледи, берите его себе! Бросайтесь в его объятия! Ведите его к алтарю… Но помните, что как скоро вы и он под венцом сомкнете уста в поцелуе, мгновенно вырастет между вами призрак самоубийцы… Господь меня не осудит… У меня больше выхода нет! (Убегает.)