Текст книги "Анти-Макиавелли. Записки о России"

Глава VIII
О тех, которые стали государями посредством злодеяний

Я употребляю здесь собственные слова Макиавелли, чтобы скорее его изобличить, ибо что можно еще о нем сказать худшего, кроме того, что он предписывает правила тем, кто с помощью своих пороков стали государями? Об этом говорит само название данной главы. Если бы Макиавелли был назначен учить в школе бездельников порокам, или в университете изменников толковать о неверности, тогда не следовало бы удивляться тому, что он нам предлагает такое учение; но он обращается к человеческому роду, имея при всем том дело с людьми, которые по положению своему должны были бы стать самыми добродетельными, с теми, кто должен управлять другими.

Что может быть порочнее и бесстыднее, чем давать им наставление о неверности и убийстве? По большой части для пользы этого мира, надлежало бы желать, чтобы примеры такого рода, являемые Агафоклом и Оливеротто да Ферма, о которых Макиавелли вспоминает с удовольствием, не были известны свету. Жизнь Агафокла, или Оливеротто да Ферма, находит отклик в том человеке, который внутреннее готов к злодеяниям еще до того как он откроет и оживотворит это опасное семя в себе. Как много таких молодых людей, которые через чтение романов, так развратили свой разум, что они ни о чем другом не хотят помыслить, как о Гандалине или Медоре. Равным образом и размышление часто приводит к тому, что один разум заражается от другого.

Подобный герой является королем, у которого непомерные добродетели превратились в злодеяния. Взять хотя бы Карла XII, который с молодых ногтей ставил себе в пример жизнь Александра Великого, и те, кто хорошо знал этого северного Александра, удостоверяют, что Квинт Курций был причиною опустошения Польши, и что сражение под Арбелою явилось причиной поражения под Полтавой.

К этому примеру хотел бы я добавить и еще кое-что. Если речь идет о человеческом разуме, то здесь исчезает различие в чинах. Короли – те же самые люди; а все между собою равны. Причины, которые оказывают влияние на наш разум весьма разнообразны. Несколько лет тому назад в Лондоне произошла следующая история. Здесь была сыграна одна вздорная комедия, под заглавием «Воры и мошенники», в которой показаны были некоторые приемы воров. В результате вскоре многие на собственном опыте убедились в проворстве преступников, лишившись перстней, табакерок и карманных часов. Сочинитель этой пьесы в короткое время нашел себе учеников, которые использовали свое искусство даже в партере. Вот сколь вредно приводить злые примеры.

Первое рассуждение Макиавелли основано на примерах Агафокла и Оливеротто, которые, будучи вероломны, сохранили себя как властителей своих малых держав. Он приписывает их блогополучие именно вероломству. Желательно было, чтобы Макиавелли приводил в пример только Александра, но он говорит о разумном и удачливом поведения Агафокла и Фермо.

Варварские и бесчеловечные деяния следует осуществлять, считает Макиавелли, последовательно. Злодеяния, которые должны принести пользу, следует осуществлять сразу. Вели тех, говорит он, кто тебе подозрителен, и кто объявил себя твоими врагами, умертвить всех до одного. Причем не следует со своим мщением мешкать. Макиавелли восхваляет такие дела, как сицилианское вечеря и парижскую кровопролитную свадьбу, где совершены такие злодеяния, от которых все человечество ужасается. Эти преступления он не считает большим грехом, при условии, если их осуществить разом. Ужас от преступлений держится до тех пор, пока они еще свежи в памяти. От злодеяний, осуществленных сразу, ужас проходит быстрее, нежели от тех, которые происходят постепенно. Как будто не одно и то же казнить за один день тысячу человек, или умерщвлять их по одному! Разве недостаточно этого, чтобы нравоучение Макиавелли стало позором для человечества?

Следует также уличить его в обмане. Поступает он не как честный человек, ибо во-первых, не может быть, чтобы Агафокл в спокойствии и тишине пользовался плодами своих злодеяний. Находясь постоянно в состоянии войны с карфагенянами, он, наконец, вынужден был оставить в Африке свое войско, умертвившее по отбытии тирана его детей, да и сам был отравлен своим племянником. Оливеротто да Ферма, лишился своей жизни через год по восшествии на престол из-за предательства Борджиа. Достойная награда за его злодеяния! Ибо падение его последовало столь скоро, что выглядело как следствие всеобщей ненависти. Хотя бы из-за этого не следовало приводить его в пример, поскольку с его помощью сочинитель ничего не смог доказать. Макиавелли желал того, чтобы злодеяние сделало Оливеротто счастливым, и для того тешил себя надеждой, что он отыскал сильный и правдоподобный довод, однако, к сожалению, Оливеротто был несчастен.

Таким образом, один изверг убил другого, и личной своей ненавистью предупредил то, что общенародная злоба приуготовляла Оливеротто. Причем, даже если само злодеяние можно было осуществлять безнаказанно, то разве не ужасается тиран печальному концу своей жизни? Он никак не может упразднить внутреннего свидетельства своей совести, и он чувствует беспрестанно в душе истинное и несносное мучение. Он не избежит печальной скорби, питающей его воображение, которая будет для него настоящим палачом на земле. Поистине нет в нашей природе такого, чтобы злобные существа могли быть счастливы, ибо, если прочесть жизнь Дионисия, Тиберия, Нерона и Людовика XI, то увидишь, что все эти злобные души имели самый несчастнейший конец своей жизни.

Жестокой человек имеет враждебное и с желчное состояние духа, если он с самого младенчества не противоборствовал этому несчастному телесному свойству. Потому нельзя удивляться, что он обделен человеческими чувствами. Таким образом, если бы даже не было на земле правосудия и на небесах Бога, то людям тем более надлежало быть добродетельными, поскольку только лишь одна добродетель в состоянии их умиротворить, и она необходима для собственного их сохранения. В противоположность этому, злодеяния, делая людей несчастными, ускоряют их собственное падение.

Глава IX
О гражданских державах

Стремление к свободе неотделимо от нашего существа. У благонравнейших и у дурнейших людей существует это стремление в равной степени. Ибо поскольку мы рождены без цепей, то и желаем жить на этом свете без принуждения. Этот дух независимости и великодушия произвел много великих мужей, и явился причиной учреждения республиканского правления, которое ввело равенство между людьми, и тем самым приблизило тех к природной их сущности.

Макиавелли предлагает в этой главе из ряда вон выходящие рекомендации для тех, кто достиг власти на основе согласия, существующего в республике. Это почти единственный случай, когда Макиавелли честен в своих рассуждениях, но к несчастью этот случай никогда не встречается. Каждый гражданин республики, когда дело касается его свободы, чрезвычайно ревнив, и все, что только может угрожать вольности, тревожит его; он бунтует даже в том случае, если стремление кого-либо к самодержавной власти является ни чем иным, как плодом его собственного воображения. В Европе много таких народов, которые, чтобы освободиться, низвергнули своих тиранов, но нет ни одного, который, будучи вольным, отдал себя добровольно в рабство.

Многие республики с течением времени все же попали под неограниченную власть, и очевидно, что это для них неизбежно, ибо как можно республике вечно противоборствовать тем, кто постоянно угрожает их свободе? Как можно республике постоянно сопротивляться честолюбию знатных, которое столь свойственно их сердцу? Как долго сможет следить она за обманом, за тайными кознями соседей и продажностью своих граждан, если в конечном счете человеческое корыстолюбие преодолевает все? Как можно ей льстить себя надеждою, что битвы, которые она ведет, всегда завершатся победой? И как можно отвратить те опасные обстоятельства, от которых свобода должна себя оберегать, которые возникают внезапно и благоприятствуют дерзким и честолюбивым?

Если войска республики будут возглавлять робкие и боязливые полководцы, то они достанутся в добычу свои неприятелям, но если это будут храбрые и отважные мужи, то и в мирное время они будут опасны, настолько, насколько во время войны они были полезны. Почти все республики из глубины неволи возвысили себя до состояния свободы, и почти все затем оказались низвергнуты в рабство. Жители Афин, грозящие своей непокорностью Филиппу Македонскому во времена Демосфена, ползали на коленях перед его сыном Александром, римляне, изгнавшие царей, через несколько сот лет терпеливо сносили бесчеловечие своих императоров. Точно так же и англичане, отрубившие Карлу I голову за то, что он присвоил себе некоторые права, смирили упорство свое под гордой и коварной тиранией своих хранителей.

Не эти ли республики добровольно выбрали себе государей? Нет, таковыми оказались отважные мужи, которые с помощью выгодных обстоятельств против воли граждан сделали их подвластными себе. Подобно тому, как люди рождаются, живут некоторое время, и, наконец, умирают либо по причине болезни, либо от старости, республики некоторое время процветают, и, наконец, приходят в упадок или из-за дерзости одного гражданина, или от оружия неприятеля.

Все имеет определенный срок, даже и самые величайшие державы существуют только до некоторого времени. Все республики чувствуют, что это время однажды придет, и они взирают на каждую могущественную фамилию, как на корень той болезни, которая для них смертоносна. Никак не возможно граждан республики, которые пользуются многими свободами, уговорить, чтобы они приняли государя, хотя это было бы и лучшим выходом для них. Ибо всегда они скажут следующее: “Лучше нам быть подвластными закону, чем своенравию одного человека, ибо законы по сути своей являются правосудием, человек же от природы своей способен к неправоте и заблуждению. Законы являются вспомогательным средством против болезней наших, которые возникают от того, что некто желает возвысить над всеми свою волю. Под такой властью и законы могут превратиться в смертоносный яд. Вольность – это благо, которое мы получаем от природы. Но рали чего, спросят республиканцы, должны мы его лишиться? Поскольку достойно наказания восстание против государя, законами утвержденного, достойно наказания также и покушение на свободу республики».

Глава X
О силе государств

С того времени, как Макиавелли написал книгу о науке управления для государей, мир очень изменился. Итак, если бы в наши дни к нам явился тот, или иной искусный генерал Людовика XII, то он бы никак не смог понять, каким образом можно вести войну с таким огромным числом солдат, причем это войско как в мирное, так и в военное время всегда находится в готовности. В противоположность этому в его времена для самых важнейших битв и величайших предприятий, достаточно было небольшого количества солдат, которые по окончании битвы возвращались к своим домашним делам.

Он нашел бы у нас, – вместо тогдашних железных одеяний, копий и других древних орудий, – амуницию, ружья со штыками, новый способ расположения лагеря, управления битвой, но в особенности ту науку, которая связана с содержанием войска, которая в основном и нужна для победы над неприятелем. Но не сказал ли бы сам Макиавелли, если бы все увидел, что европейские державы имеют совершенно иной вид, что много великих государей прославили ныне своими делами те государства, которые в его времена мало что значили, что власть королей утверждена на основе правил, которые определяют, как государям торговать друг с другом, и что союзом некоторых сильных держав в Европе восстановлено равновесие, и честолюбие других обуздано и сохранено спокойствие мира?

Все вещи способствовали столь повсеместной и общенародной перемене, что многие правила Макиавелли при нынешнем образе правления не могут быть применены. Вникни только в эту главу, особенно в рассуждение, в котором я намерен привести некоторые примеры. Макиавелли думает, что государь, обладающий пространными областями, изобилующими деньгами и народом, может собственной своей силой безо всякой помощи союзников защитить себя от неприятельских нападений.

Но я с ним не согласен, и утверждаю, что как бы ни был силен государь, при всем при этом, он не может противостоять многим сильным неприятелям, и для него необходимо иметь помощь союзников. Когда даже богатейший и могущественнейший в Европе государь, Людовик XIV, оказался замешанным в наследственную испанскую войну, и когда он из-за отсутствия союзников и угроз со стороны многих королей и принцев, готовых притеснить его самого, не мог больше вести войну, то разве возможно государю, который слабее его, отважиться на то, чтобы одному устоять без сильных союзников?

Многие говорят, повторяя это без дальнейшего рассуждения, что союзы бесполезны, поскольку обязательства, взятые сторонами, почти никогда не исполняются, и что в наши времена так же, как и в прежние, в этом случае поступают столь же бессовестно, как и ранее. Я отвечаю тем, кто так думает, что нисколько не сомневаюсь в том, что они и в древности и в новые времена не сыскали бы государей, во всем исполнявших свои обязательства; однако, при всем том, считаю полезным заключать союзы. Ибо чем больше будет союзников, тем меньше будет неприятелей. Хотя эти союзники ничем тебе и не помогают, однако ты, по крайней мере, можешь их убедить, чтобы они в течение некоторого времени не примыкали ни к какой стороне.

Макиавелли говорит дальше о малых принцах, как о малых владетелях, которые, по причине обладания небольшими землями, никакой армии в бой выставить не в состоянии. Макиавелли утверждает, что им необходимо укреплять свои столичные города, чтобы в случае военного времени в них можно было скрыться со всем войском. Государи, о которых упоминает автор, при делении людей на владетелей и частных лиц, почитаются собственно за двуестественных, Они играют роли великих государей только по отношению к своим слугам.

По моему мнению, им нельзя посоветовать ничего лучшего, чем предложить им ограничить чрезвычайно высокое мнение о своем величии, непомерное почтение к своей древней знатной породе и к своему гербу. С точки зрения разума, они поступили гораздо лучше если бы, подобно вельможам, имели при себе только один штат слуг, раз и навсегда отбросив те ходули, на которых их предки основывали свое кичение. Было бы лучше, если бы они, по меньшей мере, содержали при себе только одну стражу, не позволяющую войти в их замок ворам и мошенникам, жаждущим найти там себе пропитание, или если бы они уничтожили все то, что придает их столице вид укрепленного места. Многие из числа малых государей из-за издержек, превышающих их доходы, и из-за жажды, побуждающей их к суетному величию, пришли в упадок. Они вместо достижения чести своего двора, приуготовили свое собственное падение, и их суетность вела их к оскудению.

Выше я уже говорил, что малые государи плохо поступят, если станут укреплять свою столицу. Естественная тому причина та, что они играют роль царствующего государя в весьма малом театре. Если они окружены такими же бессильными государями, то имеют причину, укреплять свои поселения. Поэтому два фольверка и двести человек солдат для них и их соседей могут сделать то, что совершенные крепости и сто тысяч войска способны совершить для великих государей.

Но если эти владетели находятся в том же положении, что и французские, или английские бароны, либо вельможи другого государства; то я думаю, что их войско и крепости способны скорее уничтожить их, нежели возвысить. Великолепие княжеств во всякое время бывает опасно, если это княжество не имеет достаточной военной силы. Нередко обращается в ничто тот двор, который стремится чрезмерно распространить свое величие. И не один принц был искушен этим печальным опытом.

Если кто содержит нечто вроде армии, вместо того чтобы ему иметь только небольшую стражу, состоящую из слуг, то это называется не честолюбием, но суетной затеей, которая очень скоро может ввергнуть его в совершенную нищету. Зачем нужны им укрепления? Они не могут подвергнуться осаде со стороны равных себе; поскольку их более сильные соседи тотчас войдут в разбирательство их споров, и станут посредниками, в чем первые никак отказать не могут, Следовательно, эти небольшие ссоры можно решить не кровопролитием, но чернилами и перьями.

Но какова польза от таких крепостей? Даже если были бы они в состоянии, выдержать против своих неприятелей осаду, которая продолжалась бы столько же, сколько осада Трои, то против армии сильного монарха так долго они устоять не смогли бы. Кроме того, если бы далее последовали великие сражения, тогда уже помимо своей воли они вынуждены были бы присоединиться к той или иной стороне, дабы не быть разоренными вконец. Если же они присоединятся к одной из воюющих сторон, тогда их столичный город будет ни чем иным, как местом хранения оружия и продовольствия того государя, к которому они примкнули.

Что касается описания Макиавелли немецких имперских городов; то сегодня их положение совсем отлично от того, что было ранее. Ибо одна петарда, а в случае ее отсутствия, одно только императорское повеление в состоянии сделать последнего владетелем этих городов. Они все плохо укреплены, многие из них из них имеют старые каменные стены, на которых изредка видны большие башни, а рвы почти все засыпаны землей. Они имеют мало солдат, но и те, которых они содержат, худо обучены; их офицеры по большей части – старые люди, которые уже более не в состоянии продолжать службу. Некоторые же из числа имперских городов, хотя и имеют довольно изрядное количество огнестрельных орудий, однако не могут противиться такому императору, который привык заставлять их чувствовать свою слабость довольно часто.

Одним словом, предводительствовать армией, воевать, осаждать, и защищать крепости, надлежит только великим государям, и те, кто им желает следовать, не имея для этого достаточных сил, подобны тому, кто, подражая грому, создает треск и шум, воображая, что он Юпитер.

Глава XI
О духовных державах

Я не нахожу в древности примеров того, чтобы священники были владетельными принцами. Между всеми народами, о которых мы имеем некоторое знание, только у евреев можно найти владычествующих первосвященников. Нет ничего удивительного в том, что в этом народе, превосходящем все варварские нации суеверием и невежеством, находились и такие, которые, упражняясь в благочестии, присвоили себе заботы, относящиеся к управлению. В противоположность этому у других народов мы находим, что люди, известные своим благочестием, ни во что другое не вмешивались, кроме того, что они должны были делать в соответствии со своим долгом. Они приносили жертвы, взимали за то награждение, и имели особенные преимущества. Они редко давали наставления, и никогда не царствовали. В древние времена не было войн на религиозной почве потому, что священники не имели учения, которое бы народ разделяло, а также таких привилегий, которые они могли бы употребить во зло.

Когда Европа, после падении Римского государства, оказалась без верховного главы, и разделена была на малые владения, многие епископы сделали себя принцами, а епископ Римский подал им в этом пример. Кажется, что народу под властью этих духовных правителей, надлежало бы жить довольно счастливо. Да и избранные принцы, владения которых были столь же малы, как и у духовных правителей, должны были поступать со своими подданными, если не благочестиво, то хотя бы в соответствии с наукой об управлении, то есть милостиво.

Однако известно, что ни одно государство так не изобиловало нищими, как духовные державы. Здесь человеческие бедствия можно было увидеть не только у бродяг, кормящихся милостью правителя, и подобно насекомым, осаждающих всякое государство, но прежде всего у жителей этих стран, отощавших от голода. Поскольку сами духовные принцы были лишены стремления к тем вещам, которые необходимы для человеческой жизни, то тем самым они предваряли гибель и злоупотребления среди своих подданных.

Нет сомнения, что правила многих духовных форм правления заимствованы из спартанских законов, запрещающих употребление серебра, с той однако разницей, что только прелаты удержали за собой право владения всеми деревнями, которые отбирали у собственных подданных. Блаженны нищие, они утверждали, их есть царство небесное, и поскольку они очень желали того, чтобы всякий был блажен, то, поэтому, старались сделать каждого нищим.

Ничто не может быть, кажется, поучительнее истории церковных владетелей и наместников Иисуса. В ней надеялись мы найти примеры непорочного и святого нрава, однако вместо этого в ней обнаружилось нечто совсем противоположное, а точнее всякие постыдные деяния. Никак нельзя читать жизнеописания пап без того, чтоб их бесчеловечность и вероломство не вызвали омерзения. Вообще, замечено, что чем более их честолюбие стремилось умножить светскую и духовную власть и силу, тем более развивалось их сребролюбие, стремление заполучить достояние подданных для обогащения своих внуков, наложниц и побочных детей.

Ежели кто будет далее рассуждать об этом, то ему покажется особенно примечательным, что народ терпеливо сносил угнетение этих принцев, что он мог спокойно взирать на пороки духовных лиц, и что от бритой головы терпел все, чего он от главы, увенчанной лаврами, никак терпеть не согласился бы. Однако для того, кто знает, как сильно может воздействовать суеверие и религиозное воодушевление на невежественных людей, в этом нет ничего удивительного. Следует вспомнить, что блогочестие еще издавна употреблялось для укрепления народной преданности и обуздания упрямства человеческого разума.

Известно также и то, что заблуждение может ослепить даже самых разумнейших людей, и ничто не бывает убедительнее той науки, которая для достижения своих целей небо и геенну, Бога и Им проклятых призывают на помощь. Впрочем, справедливо и то, что даже сама вера, наичистейший источник нашего блага, из-за злоупотреблений, достойных всяческого сожаления, бывает началом и основанием всего нашего зла.

Главная причина этого заключается в том, что духовные государи поздно получали правление, и что они из-за этого управляли очень короткий срок, в течение которого обогащали своих наследников. Они редко имели желание, а времени не имели никогда на то, чтобы осуществлять в жизнь полезные обществу предприятия, и все, что требовало многих трудов, оставалось вне пределов их деятельности. Они считали себя странниками, принимаемыми в чуждом доме. Они сидели на чужом престоле, который они не получали от своих предков, и не могли передавать его своим наследникам. Они не имели ни склонностей государя, который является отцом своей державы, и который трудится для своих потомков, ни образа мыслей республиканца, жертвующего всем своему отечеству, и если кто из них и мыслил так, как следовало отцу народа думать об этом, то он умирал раньше, чем мог очистить то поле, которое ему предшественники оставили в сорняках и терниях…

История господ церкви по справедливости должна была содержать хоть какое-нибудь упоминание и о добродетели. Тогда было бы известно чего в ней искать, а также видно то, насколько были испорчены все, кому надлежало жить непорочной жизнью.

Главной причиной покорности народа этим принцам Макиавелли видит в проворстве подобных владетелей, которые были и разумны и злобны одновременно. Что же касается меня, то я считаю, что блогочестие весьма способствовало удержанию народа под таким игом. Хотя люди и ненавидели злого папу, однако что касалось его звания, то оно было ими почитаемо, и относящееся к сану почтение переносилось на него самого. Хотя современному римлянину стократно в голову приходила мысль искать себе другого государя, однако князь церкви носил в своих руках священное оружие, сдерживающее все предприятия подданных. И хотя несколько раз возбуждали они против Папы возмущения, но в подвластном папской тиаре Риме не было и сотой доли тех мятежей, которые происходили в идолопоклонническом Риме. Вот как меняются человеческие нравы.

Сочинитель делает остроумное замечание относительно могущества римского престола. Он приписывает причину этого решительным поступкам Александра VI, папы, который был наиболее бесчеловечен и честолюбив и который не знал никакого правосудия, кроме своего корыстолюбия.

Если справедливо, что из тех, кто носил папскую тиару, самый злобный наиболее упрочил папское могущество, то какие выводы отсюда следует сделать?

Макиавелли оканчивает эту главу похвалой Льву X, честолюбивое и богопротивное поведение которого общеизвестно. Правда, он имел дарования, но я не знаю, имел ли он добродетели. Макиавелли хвалит в нем эти же свойства. Об этом можно только сказать, что такие князья заслуживают именно таких жизнеописателей, если хвалит он его как изрядного князя, а не за то, что он восстановил науки. Достойно сожаления и то, что Макиавелли хвалит его как мудрого министра.