Текст книги "Жизнеописание иеросхимонаха Стефана (Игнатенко)"

Отец Стефан рассказывал своей духовной дочери об одном примечательном эпизоде из своей жизни в пустыни. Однажды, во время совместной работы братии, духовник пустыньки пошатнулся и упал. Встревоженные монахи испуганно окружили его. Боясь потерять духовного отца, все горячо молились. После глубокого обморока старец очнулся, глаза его были полны слез. Он сказал, что вскоре умрет, а братию разгонят по тюрьмам: «Чада, вам не придется доживать в пустыне, будете доживать в городах, пустыни не будет». Вспомнив об этом случае, отец Стефан заметил: «Вот, сбылось. Как видите, мы живем в городах и доживаем, как он предсказал нам». Вера Николаевна, недоумевая, спросила, неужели больше совсем не будет жизни в пустынях. Помолчав, батюшка ответил: «Жизнь очень тяжелая в пустыне, она почти упразднится. Но те, кто будет исполнять свое правило ежедневно, несмотря на мирскую суету, будут пред Господом, как пустынножители, где бы ни жили. Истинные ревнители по Боге скроют себя среди мира»³⁹.

Пробыв в горах несколько месяцев, с умиротворенной, тихой душой отец Стефан возвращался во Второ-Афонский монастырь, подготовившись к темным и скорбным вихрям, сокрушавшим как светскую, так и церковную жизнь.

Движение за так называемое обновление, оживление церковной жизни и церковного устава началось еще до революции⁴⁰. Церковные революционеры пытались сломать веками возраставшую красоту величавого православного богослужения, прекрасную строгость церковных установлений, лукаво оправдывая свои кощунственные попытки заботой о немощи современного человека. Наиболее враждебно они были настроены против хранителя церковных уставов – монашества. Святитель Игнатий (Брянчанинов) объяснял особую вражду к монашеству его крепким стоянием за веру⁴¹. Уже в 1917 году статьи церковных реформаторов заполнили страницы владикавказской периодической печати. Руководство епископа Антонина (Грановского) принесло свои плоды. В начале 1920-х годов епархию захлестнула волна обновленчества. Единственным твердым оплотом православия в окрестностях Кавказских Минеральных Вод, неколебимо державшим светильник истинной веры, оставался Второ-Афонский Успенский монастырь на Бештау.

К началу 1920-х годов относится знакомство с отцом Стефаном его духовной дочери, монахини Сергии (в миру – Татьяны Ивановны Клименко). 15 июня 1923 года она впервые попала в обитель. Это было время торжества обновленчества, и православные, которых называли тихоновцами, не имели благословения от патриарха Тихона посещать обновленческие службы. «Православное же духовенство было почти все по тюрьмам, ссылкам и в вечной жизни. Не ходить в церковь было очень тяжело <…>». В то время Татьяна Ивановна жила в Кисловодске, где не было ни одной православной церкви. «Чисто православный монастырь был на горе Бештау, в десяти километрах от Пятигорска <…>. Вокруг разливалось море обновленчества. Только Успенская обитель твердо и высоко держала знамя православия». Во время их первой встречи отцу Стефану было 48 (38 – авт.) лет, и по мудрости он всех превосходил. Настоятель, отец Иоанн (Мирошников – авт.), в это время оставил монастырь и организовал на побережье за Туапсе в Канаштапской долине девичью обитель. Отец Стефан замещал настоятеля, одновременно исполняя послушание просфорника. «На Бештау мы пришли втроем из Кисловодска, – писала матушка Сергия, – Маруся Склярова, Надя Чага, дочь крупного толстовца, и я <…> Отец Стефан в это время пек просфоры. Ему передали письмо, которое мы принесли от его послушника, где говорилось о нас. Отец Стефан оставил свою работу и вышел к нам в скромном монашеском одеянии. В письме была просьба отслужить панихиду, и, хотя служба кончилась, отец Паламон (будущий схиигумен Пафнутий – авт.) повернул назад и снова отслужил панихиду. Потом нас угостили чаем, и мы положили на стол свое приношение. Беседа затянулась дотемна, батюшка благословил нас говеть. Для Нади это было первое говение <…> После беседы отец Стефан со слезами надел на них (подруг Татьяны Ивановны – авт.) кресты, потом исповедал нас <…> У отца Стефана, несмотря на его малое образование, был удивительный дар рассуждения. В те годы, первые два десятилетия нашего века, Кавказ был наводнен множеством вольнодумной интеллигенции: тут были и сектанты, и толстовцы, и теософы, и просто ищущие истину, потерявшие ее, разорвав связь с Православной Церковью. И вот эти «совопросники мира сего», некоторые из которых учились в Сорбонне, знавшие по пять языков, склоняли головы перед простым, неученым монахом, оставляя у ног его все свои мудрования».

Одним из них был Даниил Маркович Кохно, убежденный толстовец. Однажды Великим Постом он вошел в Пантелеимоновскую церковь во время пения Символа веры, упал на колени и покаялся. Оказалось, что в ту ночь во сне он увидел себя стоящим на паперти храма. Господь Иисус Христос едва придерживал его за руку и готов был выпустить ее. Проснувшись, Кохно осознал свой грех отступления от Церкви, покаялся, выдержал епитимью, наложенную на него отцом Стефаном, и вернулся в лоно Святой Церкви. Не однажды Даниил Маркович выступал против обновленчества.

Родственница монахини Сергии, в будущем – монахиня Серафима, рассказывала ей о своем обращении. «Надо сказать, что она обладала исключительным умом, окончила какие-то философские курсы и до того замудрилась, что стала сама, собрав кружок, систематически толковать Послания апостола Павла только на основе собственного восприятия! Мы насилу уговорили ее пойти к отцу Стефану, когда он приехал к нам в Кисловодск. Пошла она в полном сознании своей «ценности» и права толковать Священное Писание. «И вот, – говорит, – только я услышала его «благоуветливые словеса», как с меня ощутимо, прямо физически стала ползать какая-то чешуя, я затрепетала и в ужасе, во всю глубину и широту осознала ложь моего пути».

Татьяна Ивановна тоже пришла к отцу Стефану не как-нибудь, а с «подвигами». За год до этого ей попались в руки книги «Невидимая брань» Никодима Святогорца и «Письма о духовной жизни» епископа Феофана Затворника. Эти книги принесли ей существенную пользу, но по горячности нрава и неразумию девушка начала круто: пошла на подворье Пензенского монастыря в Кисловодске к монашенкам за четками. «Ну, конечно, они не дали. Я не растерялась, купила крупной фасоли, навязала себе из них четки с метр – и давай подвизаться. Вставала ночью, читала Страстные Евангелия, запостилась и т.д. Конечно, при первой беседе все подвиги пошли прахом, и фасолевые четки были отобраны. У меня было ощущение, что отец Стефан поставил меня на рельсы, надел на меня нужную, по моим размерам, рабочую одежду. <…> Главное, что мне сказал батюшка: «Вам подобает читать православных отцов, особенно преосвященного епископа Игнатия (Брянчанинова)». <…>

«На ночь нас разместили на полу в келии, и мы до четырех утра отдыхали. В четыре часа был подъем и полунощница. Меня все поражало, вызывало благоговение. После обедни мы выстояли все требы по чрезмерному усердию, потом нас напоили чаем, и мы сговорились с отцом Стефаном приходить к нему <…> Мы летели на крыльях! На горизонте расстилалась розовая от заката Кавказская цепь. Я ощущала такую легкость, такое чувство истинного обновления, что не чувствовала никакой усталости. <…> На прощанье отец Стефан оделил нас всех просфорками и благословил в случае духовной нужды прийти опять. С этих пор я начала, чаще одна, а то и в компании, паломничать на Бештау, а иногда бывало и такое счастье, что отец Стефан приезжал к кому-нибудь из нас. Мы сообщали друг другу и собирались на целый день вместе. Иногда он приходил в Пятигорск или Минеральные Воды, и мы ехали туда. Мы приезжали с целыми листами вопросов, мама жалела батюшку и говорила, что мы его замучили, но он был невозмутим»⁴².

Прихожане Кисловодска. 1920-1930-е ?

Вторая слева – монахиня Сергия (Татьяна Ивановна Клименко)

«Престольный праздник Успения Божией Матери в монастыре праздновался особенно торжественно. К этому дню из окрестных городов в обитель стекались паломники, пешком шедшие с крестными ходами. Паломники заранее предупреждали настоятеля о своем прибытии. Настоятель благословлял и встречал каждый крестный ход с поднятыми хоругвями, пением, колокольным звоном. Затем народ размещали и готовились к службе⁴³. Отец Стефан при большом количестве богомольцев не отходил от аналоя и исповедовал с вечера до утра. К утру он был совсем прозрачный, здоровье у него было слабое. Хотя отец Стефан страдал язвой желудка, он строго соблюдал посты и вкушал вообще очень мало. <…> Перед Успением 1923 года донесся слух, что женатый двадцатишестилетний обновленческий «архиерей» собрался с крестным ходом на Бештау. Монахи были очень взволнованы и решили подготовиться к уходу в случае победы обновленцев. В это время в монастыре был настоятелем уже отец Дорофей, тоже староафонский. Он подошел к Даниилу Марковичу Кохно и сказал ему: «Помогите нам – мы не речисты!» И Даниил Маркович обещал, с помощью Божией, исполнить просимое. Все очень волновались. Подошел канун Успения. К настоятелю, авве Дорофею, пришли обновленческие посланцы с просьбой «принять их святость». Настоятель согласился и благословил звон. «И вот, мы увидели, как снизу в гору поднимался обновленческий крестный ход во главе со стриженым, бритым «архиереем». Из монастыря, в благоговейном молчании, неся с собою хоругви и иконы, шел навстречу наш православный крестный ход во главе с настоятелем, монахами и Даниилом Марковичем. Отца Стефана в толпе не было. Он стоял, прижавшись к монастырским воротам, у ног его был маленький чемоданчик». Все ближе, ближе сходились крестные ходы и, наконец, остановились, склонив хоругви. На стороне обновленцев было много дам, вплотную окруживших своего «архиерея». А с православной стороны – монахи и станичные казаки и казачки. Подойдя почти вплотную, обновленческий «архиерей» Александр Шубин упал на колени и с театральными жестами воскликнул: «О, святая обитель! Дай мне облобызать твои святыни!» В ответ на это Даниил Маркович, по благословению настоятеля, ответил ему: «Гражданин Шубин! Лобзанием ли предаешь Церковь Православную?!» – и, вынув обновленческий журнал, начал читать оттуда критику и насмешки над православием. Мы наблюдали, как со стороны обновленцев к монахам переходили пришедшие. Шубин, разъяренный, вскочил с колен со словами: «Ну, Кохно, это тебе даром не пройдет!» Увидев, что все симпатии богомольцев на стороне православных, повернул назад. За обновленческим «архиереем» пошло всего несколько дам, а остальные с пением псалмов, сияющие, вернулись в монастырь.

Всенощную служили на воздухе, потому что поместить народ в церкви не было возможности. Монахи разделили богомольцев на два хора и, пока не засияло солнце, все до утра отпевали Плащаницу Богоматери, вынесенную под открытое звездное небо. Казаки носили камни на вершину Бештау, монахи складывали из них престол и позднюю обедню служили там, наверху <…> С этого времени, несмотря на аресты, православные подняли головы, а обновленческие церкви опустели⁴⁴. Перед закрытием монастыря на Бештау приезжал известный обновленец, Александр Введенский, но настоятель его не принял⁴⁵. Даниил Маркович Кохно был арестован одновременно с отцом Иоанном Мешалкиным, тогда еще диаконом, и сослан на вольную ссылку в Самарканд. Настоятеля кладбищенской церкви Кисловодска, отца Иоанна Прокоповича, отправили на вольную высылку в Ашхабад⁴⁶. Перед закрытием монастыря большевики жестоко изувечили и убили отца Дорофея, одев ему на голову обруч раскаленного на костре таганка (железная подставка для котлов)⁴⁷.

«Вскоре отец Стефан приехал в Кисловодск для освящения кладбищенской церкви. Как мы его ждали! Всю ночь не спали, сидели на балконе, пели молитвы. И от одной мысли, что мы сегодня будем молиться в нашем православном храме, сердца наши бились от счастья. С каким благоговением, вдумчиво освящал отец Стефан храм! Это было «небо на земле»! Теперь вместо арестованного настоятеля кладбищенской церкви отца Иоанна богослужение совершал иеромонах Михаил, присланный из Успенского монастыря», – вспоминала мать Сергия Клименко⁴⁸.

Интересный и поучительный эпизод связан с монахиней Сергией. В декабре 1923 – январе 1924 года она тяжело болела воспалением легких. Свыше недели держалась высокая, около сорока градусов, температура. Жар истощал организм. На восьмой день болезни девушка в полном сознании пережила редкое духовное событие. Ей явился отец Стефан и провел по мытарствам, последовательно указывая на гнездившиеся в ней страсти. В ужасе видела Татьяна Ивановна, что грех настолько овладел ее душой, что при каждой встрече со злобной силой ей нечем было оправдаться. Казалось, спасения от демонов не было, душа справедливо была обречена на гибель, на вечные мучения. Но молитва духовного отца помогала. «Не умерла, еще может покаяться», – отвечал отец Стефан истязателям. Глубокое, слезное раскаяние охватило все ее существо. После этого видения в болезни наступил перелом, и Татьяна Ивановна пошла на поправку⁴⁹.

В 1925 году, когда архиепископ Иннокентий (Ястребов) жил в Кисловодске, батюшка Стефан бывал у него. Если владыка хорошо себя чувствовал, то сам ездил на Бештау. В 1925-1926 годах иеромонах Стефан в поисках уединения оставил обитель и ушел в горы со своим первым келейником Серафимом, который был особенно близок ему по духу. Впоследствии им пришлось расстаться⁵⁰. Отцы поездом доехали до Новороссийска, затем пароходом до Адлера, откуда по долине горной реки Кодор ушли в глубокую пустыню Цебельды. Там они устроили себе небольшие кельи и жили настоящей отшельнической жизнью⁵¹. В 1925 году старца посещал в горах его духовный сын Сергей Петрович Ситиков, в монашестве Сергий. Сергей Петрович познакомился с отцом Стефаном еще в студенческие годы в горах Кавказа и впервые ощутил близость Живого Бога благодаря общению с ним. Будучи делателем Иисусовой молитвы, он впоследствии написал книгу «Забытый путь истинного богопознания» о внутреннем монашеском молитвенном делании, получившую широкое распространение в Самиздате⁵².

Цебельда. Утес над рекой Кодор

Окончательно батюшка покинул монастырь на Бештау после праздника святых апостолов Петра и Павла в 1926 году вместе с остальными монахами, когда большевики закрыли обитель⁵³. Братия ушли в горы. Место для жилья вначале выбрали в глухом лесу высоко в горах Псху. Рядом с ними пролегал глубокий овраг, по дну которого бежал ручей. За водой спускались вниз по веревке, развели небольшой огородик, посадили овощи, кукурузу. Зерна кукурузы мололи между двух камней и потом пекли из муки лепешки на костре⁵⁴. Климат на Псху благодатный, мягкий.

Цебельда. Река Кодор

Река Кодор

Долина Псху

В лесу растут груши и орехи, которые составляют лакомство не только для людей, но и медведей, частых гостей пустынников. Пустынь на Псху славилась строгостью жизни монахов и называлась «Глубокая»⁵⁵. За съестными припасами ходили в Сухум. Шли туда двое суток, поэтому ночевать приходилось в лесу. Старец рассказывал отцу Матфею: «Идем, идем, и настанет пора устраиваться на ночлег. Мы выберем где-нибудь грушу постарше, побольше, потому что под ней всегда много листвы. Мы листву поближе к стволу подгребем – мягко. Устроимся так и спим. Ночью разбудит шелест – что такое? А это мишка слезает с груши». Огороды, где росло все самое простое – капуста, кукуруза, пустынники огораживали нехитрой изгородью из жердей от кабанов, туров. Но мишкам – что эти жерди? Часто навещали они огороды. Заберется мишка, наломает кукурузы и несет, как дрова. Что ему сделаешь? Отцы жили с ними мирно, звери не нападали.

Святая гора Адагуа

Любили монахи смотреть с вершины горы на Черное море. Ради этой дивной красоты целый день могли карабкаться на самый верх, где ничто не мешает взгляду. Забирались и подолгу любовались раскинувшейся внизу морской далью. «Чудны дела Твоя, Господи, вся премудростию сотворил еси…». В свободное время занимались рукоделием: из лозы плели изящные, красивые корзины, переплетали книги. Переплеты были простые, скромные, монашеские. Книг было немного: так, при аресте у иеромонаха Стефана изъяли 17 книг религиозного характера», как было отмечено в Акте об изъятии⁵⁶.

Схиархимандрит Пимен (Иван Петрович Гавриленко)

Жило на Псху около пятисот пустынников. Монахам удавалось поддерживать монастырский распорядок, богослужебный строй. Жили они плотно: убогие келейки, хижинки недалеко отстояли одна от другой. У каждого был свой огородик, садик. У отца Стефана огород, занимавший площадь около 12 соток земли, был засажен «картофелем и луком, бураком и чесноком»⁵⁷. Ежедневно собирались на утреннее и вечернее правило, на литургиях бывали неопустительно⁵⁸. В скромном монашеском поселении стояла небольшая церковь, к которой с разных сторон от келий вели протоптанные дорожки. Духовником братии был отец Пимен (Гавриленко) (в будущем – схиархимандрит Пимен, духовник и старец Псково-Печерского монастыря – авт). В 1920-х годах отец Пимен подвизался в горах, и иеромонах Стефан исповедовался у него⁵⁹. Впоследствии отец Пимен, кроткий, гостеприимный , благодатный старец, много рассказывал глинскому иеромонаху Павлину (будущему схиархимандриту Гурию) о своей жизни в горных пустынях.

Обычно монахи жили по два-три человека в келье. Держали по два-три улья для собственных скромных нужд и для угощения посетителей. Особенно им досаждали жившие по соседству греки и сваны, легко готовые оскорбить, ограбить, избить.

Вместе со старцем Пименом в 1920-е годы в горных пустынях близ Сухума жили отец Херувим, друг батюшки Стефана, будущий митрополит-старец Зиновий (Мажуга). Иеромонах Зиновий (Мажуга) в течение трех лет был служащим священником в храме села Георгиевское. Однажды, слушая рассказ монахини Андроники о знакомстве с иеромонахом Стефаном (Игнатенко), владыка Зиновий назвал его «наш Димитрий»⁶⁰. В 1926 году на Псху в восьми храмах служило двенадцать священников. Умерший в 1991-м году 99 лет от роду двоюродный брат владыки Иоанна (Шаховского) Константин Сергеевич Родионов был свидетелем многочисленных случаев обновления икон при закрытии в конце 1920-х годов замечательного скита Ново-Афонского монастыря в местечке Псху, куда доныне можно добраться только на вертолете⁶¹.

Изредка отец Стефан находил возможность навещать своих духовных чад в Минеральных Водах. Зиму они с послушником проводили в живописных горах Псху. Летом спускались в более жилые места. Доступ к отцам был очень труден: вершины гор осенью обледеневали, и до самого лета спуск становился невозможным. Снег, выпадая, покрывал землю на два-три метра. В последние годы своей жизни старец вспоминал, что пустынники под покровом благодати Божией умудрялись без страха ходить по таким отвесным кручам, где нога едва находила себе опору, а с гор летели громовые снежные лавины. Батюшка говорил, что даже по прошествии десятков лет он без внутреннего содрогания не мог вспоминать жуткие горные ущелья и пропасти. «В горы не нужно уходить, живите в городах. Мы жили в горах, но пережили такие страшные трудности, что по сю пору отойти не можем», – говорил он своему внучатому племяннику⁶². При слабом здоровье, больном желудке отец Стефан окончательно надорвался физически в пустыне, следствием чего была громадная грыжа, от которой он мучительно страдал до конца жизни.

Живя в горах, батюшка встретился со своим вторым келейником, Симеоном Иудовичем Кищенко (в постриге – схимонахом Серафимом). С юности у Симеона было сильное стремление к монашеству. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, крестная взялась отвезти юношу в Успенский монастырь на Бештау к известному своей рассудительностью и духовной опытностью иеромонаху Стефану. Пока добрались, обитель закрыли, а насельники ушли в горы. Расспросив, они отправились искать монашеское поселение в горах. Лишь только вышли на нужную дорогу – сразу повстречали самого отца Стефана. Симеон остался со старцем, помогал ему вести хозяйство, но однажды случилось несчастье: собирая спелые плоды с высокого грушевого дерева, он наступил на сухую ветвь, которая подломилась под его тяжестью, и послушник упал с высоты, повредив себе позвоночник. Братия перенесли Симеона в келью и срочно послали за отцом Стефаном, отлучившимся куда-то. Батюшка вернулся с полдороги и потом около полугода ухаживал за больным, как заботливая нянька. Понимая, что травма была очень серьезна, он отправил послушника в Пятигорск к опытной женщине-костоправу. Шел 1928 год. Многие монахи с Бештау собрались в монастырь, надеясь по-прежнему жить монастырским укладом. Симеон Иудович остался с ними⁶³.

В том же году началась первая пятилетка и свернута НЭП. Развернулась кампания против частного предпринимательства. Церковь рассматривалась как частное предприятие. Началась массовая принудительная коллективизация, насильственная высылка миллионов крепких крестьянских семей в Сибирь и на Север. В начале 1929 года за подписью секретаря ЦК Л.М. Кагановича на места была отправлена директива, в которой подчеркивалось, что религиозная организация оставалась единственной силой, имевшей влияние на массы. Повально закрывались церкви, монастыри. В докладе Е. Ярославского (Губельмана), вождя Союза воинствующих безбожников, отмечался новый религиозный подъем во второй половине 1920-х годов. Он предполагал торжествовать победу безбожия в 1930-е годы⁶⁴.

В 1929 году закрыли скит Покровского монастыря Екатеринодарской епархии «Темные буки», где начинала свою монашескую жизнь мать Сергия (Клименко), окончательно закрыли монастырь на Бештау, арестовали насельников. Вместе с ними попал в тюрьму и Симеон Иудович. Правда, в заключении он находился всего несколько дней, его скоро отпустили по хлопотам родственников. Прекратилось недолгое бытие кавказского светильника веры – Второ-Афонского Успенского монастыря на горе Бештау под Пятигорском. В конце 1920-х годов в братском корпусе монастыря располагался санаторий для инвалидов. В 1930-е годы в Успенском храме находилось Общество пролетарского туризма и экскурсий. Перед началом Великой Отечественной войны в бывшей обители разместили детский дом для детей, вывезенных из Испании. Полностью разрушили монастырь в 1950-е годы⁶⁵.

29 апреля 1930 года в пустыни Псху и Цебельды прибыли объездчики и кнутами выгнали из келий пустынников. Отшельники, которых было около ста человек, шли с пением псалмов и благодарили Бога за испытание. Группу монахов, около полутора сотен, по дороге просто расстреляли. Стариков, больных либо пристреливали, либо они умирали сами от изнеможения. Молодые несли стариков на руках, если хватало сил. Монахов отлавливали в горах, как диких зверей, и вначале собирали на пересылочном пункте. Пересылка была устроена в бывшем Драндском монастыре.

Иеромонах Стефан (Игнатенко). 1920–1930-е годы

Предупреждая свое духовное чадо, монахиню Сергию, об уходе из Лат, небольшого селения на реке Кодор на границе Сванетии и Абхазии, старец передал ей письмо. В начале 1929 года он перешел в пустынь близ села Георгиевское Цебельдинского района, где его и арестовали вместе с другими монашествующими 6 мая 1930 года по обвинению по статье 58/21 УК ССРГ, т.е. в ведении религиозной пропаганды⁶⁶. На допросе иеромонах Стефан (Игнатенко) держался очень спокойно, с достоинством и вместе смирением отвечал на вопросы. Так, спрошенный о своем признании в сочувствии царской, а не советской власти, он отвечал: «Сочувствую царской власти потому, что она не вмешивалась в наши религиозные дела, а наоборот, помогала нам в строительстве храмов и монастырей, и при том лично нас, монашествующих, не притесняла, а советская власть не дает нам действовать, благодаря нашим религиозным убеждениям, то есть не дает нам возможности быть нам (в оригинале – авт.) монахами, христианами, за что гонят нас из монастырей, пустынь, то есть, гор и лесов, и лишает нас средств к существованию, то есть арестовывают нас, имущество наше конфисковывают. Но я должен сказать, что каким бы гонениям, репрессиям и лишениям со стороны настоящей власти не подвергался, но от монашества я не отойду, так как я твердо верю в Священное Писание, которое говорит, что всякое отступление от Бога будет означать то, что отказаться нужно от Царствия Небесного. Я же, как человек верующий в загробную жизнь, от Священного Писания отступить не могу. Придерживаюсь я старо-церковнической тихоновской ориентации. Когда я был в Успенском монастыре и совершал как священник церковные богослужения, то я поминал царя Николая, как усопшего раба Божьего и желал ему, чтобы он попал в Царствие Небесное, но с 1927 года я поминать царя прекратил, так как нашел, что это для меня не обязательно». Так же твердо держался на допросе один из собратьев отца Стефана, молодой двадцатидвухлетний монах Успенского Второ-Афонского мужского монастыря Серафим (Дмитрий Михайлович Фетисов): «Советской власти я не сочувствую, потому что при ней, то есть, при советской власти, я не могу пройти по городу в монашеском костюме, так как меня сразу ловят на улице и сажают в темницу. Спрашивается, за что? Ответ ясен. За то, что я – монах, за то, что я – православный христианин, за то, что я молюсь Богу и исполняю свой монашеский обет, данный мною Богу перед пострижением меня в монахи. От других монашествующих я слышал, что монархическая власть, а также и власть Деникина и другие монашествующих не притесняли и на улицах нас не ловили и не арестовывали. Советская же власть все это делает. Если бы был устроен крестовый поход духовенством на СССР, то я с оружием в руках к походу не примкнул бы лишь потому, что я – монах и мне известно то, что монаху в политику вмешиваться не полагается. Примыкаю я к Святой, Апостольской Восточно-кафолической ориентации, потому что эта ориентация не изменяет до скончания века своих догматов. [На обновленцев, автокефалистов и других] смотрю (на них) как на отщепенцев от ветви православной. За своими молитвами главным образом поминаю патриарха Тихона, митрополита Петра Крутицкого и Серафима епископа Бакинского и Прикаспийского, но митрополита Сергия не поминаю. От монашеской среды я не откажусь и не думал отказываться, хотя бы мне за это и пришлось пострадать». Нужно отметить, что из тридцати пяти монахов, арестованных в пустыни близ села Георгиевского, лишь один объявил на допросе, что хранение верности монашескому обету даже до смерти является фанатизмом. Отцы поистине были исповедниками православной веры⁶⁷.

В Сухуме пустынников поделили на две группы. Один этап пешком погнали в Тифлис (Тбилиси). Без особых крепких башмаков из буйволиной кожи (постолов) на каменистой дороге монахи в кровь стирали ноги. Вторую партию арестованных отправили в Новороссийск и большую часть казнили. По преданию, многих погрузили на баржи и потопили в море⁶⁸.

Монахиня Сергия после закрытия «Темных буков» надеялась найти в горах отца Стефана, но заболела и слегла с обострением туберкулеза. Она вспоминала печальную картину: плывшие по морю тяжело нагруженные баржи, переполненные арестованными монахами.

Этап, в который попал отец Стефан, выслали из Абхазии и направили в Тифлис⁶⁹. Вначале батюшку осудили и поместили в Исправдом сроком на три года со дня ареста⁷⁰. В Тифлисе власти образовали трудовую колонию-лагерь, так называемый Совхоз № 1 Закавказского ГПУ Грузии⁷¹, из прибывших монахов. В мае 1932 года наступил срок освобождения, однако заключенных Исправдома не торопились освобождать, опасаясь бунта монашествующих из Совхоза. Наиболее старых, немощных освободили, а остальным добавили еще по три года работы в Совхозе № 1, объясняя необходимость задержания тем, что заключенные находили возможности для общения с верующими тихоновского направления, а значит, занимались религиозной пропагандой. В их число попал и батюшка Стефан⁷². Один из влиятельных сотрудников ОГПУ-НКВД, впоследствии – заместитель министра НКВД Грузии, Борис Николаевич Колонтаров, после бесед с батюшкой Стефаном особенно расположился к нему. Он сам и его жена, отличавшаяся редкой красотой и изяществом, дочь бывшего вице-губернатора Тифлиса, Вера Ильинична Ермакова, были верующими людьми и в мутные послереволюционные годы страдали без духовного руководства. Супруги нашли возможность внести крупную сумму денег и освободить покорившего их сердца смиренного, молчаливого, мудрого иеромонаха. Вначале они прятали батюшку у себя на даче в качестве сторожа⁷³. Затем некоторое время отец Стефан скрывался у монахинь из Дидубийского поселка, Анны (в схиме Иунии) и Мариам (в схиме Марфы)⁷⁴. Квартира Мариам находилась недалеко от Сионского собора в Тифлисе.

В середине 1930-х годов Татьяна Ивановна Клименко нечаянно во время учебы в Московском медицинском институте встретила бывшего послушника батюшки Стефана, Филиппа Антоновича Федоренко, с письмом которого некогда впервые пришла в монастырь на Бештау. Узнав у него адрес дорогого старца, мать Сергия возобновила с духовником переписку. В одном из писем иеромонах Стефан предостерегал ее от участия в новейшем церковном расколе против митрополита Сергия (Страгородского). Считая его законным главой Русской Православной Церкви, батюшка с болью наблюдал, как раздирался хитон Христов ревновавшими о Церкви. «Грех раскола, – предупреждал он свое духовное чадо, – не смывается даже мученической кровью». Действительно, в 1929 году матушка Сергия ушла в раскол, не желая признать митрополита Сергия. «Отломившись от древа жизни… внутренне высохла, омертвела, и только по заступничеству Пресвятой, Пречистой Владычицы нашей Богородицы вернулась в лоно церкви», – писала она много лет спустя⁷⁵.

К.С. Родионов побывал у старцев в пустыни «Глубокой» в высокогорной долине Псху в 1928 году после появления известного Послания митрополита Сергия 1927 года. Монахи при нем обсуждали этот документ. Они приняли его настороженно, но послушно. Отцы вспоминали случаи открытого сопротивления Святой Церкви государственной власти, когда власть явно нарушала Закон Христов. Так, они приводили в пример святого митрополита Филиппа, преподобного Нила Сорского. Старцы Псху соборно решили, что выступление церкви возможно лишь против беззаконных и преступных действий конкретных лиц, но не против исторически складывающихся государственных структур. Святая Церковь никогда не становилась и не должна становиться на путь революционной борьбы с государством. В России послереволюционной такая борьба стала бы контрреволюционной, вызвала бы новые кровавые потоки и новое ответное безумство страстей⁷⁶. Епископ Алипий вспоминал, что благодаря отцу Стефану у него выработалось глубоко уважительное отношение к патриарху Сергию^77,78.