Текст книги "Графиня Дракула. Невероятная история Элизабет Батори"

*****

Не помню уже, как настало утро, но с первыми утренними лучами в замок пришло настоящее Солнце – наша Анна. Как только она увидела меня, она бросилась ко мне, обняла, и только и шептала: «Забери меня отсюда, забери». Элизабет в это время занималась красотой. Она даже в такой нелегкий для нашей семьи час не изменяла своим извечным привычкам.

«Анна, что случилось, рассказывай», – сказал я дочери. Та расплакалась, и сказала, что больше не может здесь жить, что мать заставляет ее наказывать служанок, а ей жалко этих девушек. «Однажды, – говорила Анна, – мать, должно быть, спутала меня и служанку. Она не была похожа на себя, ее будто подменили. От ее взгляда мне сделалось так же страшно, как если бы я упала в бездонный колодец». Анна рассказала, что в руках у Элизабет была плетка, покрытая запекшейся кровью, что мать замахнулась уже на нее, но будто что-то ее остановило. Она поняла, кто перед ней. Тогда Элизабет сказала Анне, чтобы та ушла, спряталась в потайной комнате, где есть запасы еды и питья, и не выходила бы из нее до тех пор, пока я, ее отец, не появлюсь в замке. Из потайной комнаты можно наблюдать за происходящим в замке, и когда Анна поняла, что я дома, тут же оттуда вышла.

Я бросился к Элизабет. Та только что отослала служанок, и сидела у любимого зеркала, разглядывая себя, и, как мне показалось, сравнивая цвет своей кожи с цветом белейшего шелка, который недавно доставили ей из Италии. «Что ты сделала с дочерью?» – сорвался с моих губ первый вопрос. Элизабет лишь пожала плечами: «Я ничего не делала с ней, я молюсь, чтобы она нашлась…». «Анна была в той комнате, как же мы не догадались туда заглянуть!», – ответил я. «Удивительно, почему она только сейчас объявилась, милая моя девочка», – Элизабет устремилась к выходу из комнаты, желая увидеть дочь. Я остановил жену, насильно усадил на кровать, и, рассказав историю Анны, потребовал объяснений.

Элизабет лишь удивленно смотрела на меня. Она не признала ни единого слова Анны. «Знаешь, милый мой Ференц, девочка сейчас в таком возрасте, в котором дети выдумывают небылицы и сами верят в них. Я ведь была такой же. Так же пряталась ребенком, да ждала, пока меня найдет кто-нибудь. А ведь те времена были едва ли не опаснее, чем сейчас. Сейчас, по крайней мере, крестьяне стали спокойнее, а что было раньше, в те времена, когда мы с тобой были детьми?».

*****

Я не знал, чему мне верить, кому мне верить? Что это, безумие моей жены, проклятие ее древнего рода, или сказки, которые сочиняет моя дочь? Не успел я как следует все это обдумать, как на пороге возникла Анна. Она бросилась на шею Элизабет, их глаза так сияли, они обе так радовались встрече, что я поневоле усомнился во всем том, что только что произошло. Может быть, Анна и Элизабет сговорились, желая увидеть меня дома в неурочный час, когда ничто, кроме большой семейной беды, коей стала пропажа Анны, не уведет меня с поля боя?

Когда Анна нашлась, с меня будто сняли тяжелый груз. Я понял, что главная моя ценность – вот она, передо мной… Я знал, что Элизабет чувствует то же самое. Она передала Анну кормилице и приказала нас не беспокоить. Мы упали в объятия друг друга.

Часы семейного счастья воина коротки, и как только зарделся рассвет следующего дня, я отправился назад, к моему войску. На защиту моей родины и моей семьи.

Много лет прошло с тех пор, когда Анна переполошила всех своей выходкой. Я чувствую, что умираю, что часы мои сочтены, и мне остается лишь молиться о спасении моих любимых жены и детей. Всю свою жизнь я защищал отечество и дом, но слишком поздно я понял, что не турки – главный наш враг…

Глава 5. Элизабет: «Кнут показал им, кто я такая!»

 
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
 

Александр Блок,

«Незнакомка»

Графиня Элизабет Батори была обручена с Ференцем Надашди, когда ей было 11 лет, а ему – 15. После обручения воспитанием Элизабет занималась мать Ференца – Оршоля Канижай.

Мое беззаботное детство кончилось, осталось в дорожной пыли, которую поднимала карета, увозившая меня в замок моего будущего мужа – Ференца. Когда карету трясло на камнях, я мечтала о том, как после того, как меня и Ференца обручат, я стану полновластной хозяйкой в его доме. Я ожидала, что муж будет похож на прекрасного принца из моих снов. Я ожидала увидеть этого принца, восседающего на троне, а чуть позже – и себя рядом с ним. Я мечтала о том, что в нашем тронном зале, в котором мы будем принимать посетителей, напротив нашего двойного трона я прикажу поставить огромное зеркало. Мы с Ференцем, облаченные в золотые одежды, будем иногда любоваться идеальным совершенством нашей пары.

У нас будет прекрасный дом, а в нем – самая лучшая в мире спальня. Там, через год после того, как нас обручат, я рожу ему первенца – нашего любимого сыночка…

Я уснула в карете и видела все это во сне – как наяву. Видела, как все преклоняются перед моим будущим мужем, как он милостиво судит своих нерадивых слуг и благосклонно принимает представителей мелкой знати. Я чувствовала, что все это величие он готов разделить со мной, а вернее – многократно увеличить его, когда я к нему присоединюсь. С ним считается сам король Венгрии, а иногда и монархи других стран шлют к нему гонцов за советом. Моя жизнь удалась.

*****

Когда мы вошли в покои замка, который должен был стать моим, я искала глазами моего принца. Его я не нашла – увидела лишь какого-то невзрачного слугу, обычного угрюмого мальчишку, который шмыгал носом. На его руках засохли чернильные пятна. «Должно быть, ему доверяют написать что-нибудь», – подумала я. Я увидела этого мальчугана, но совсем не обратила на него внимания. «Надо бы сказать моему будущему мужу, чтобы строже относился к писцам, не позволял им пугать своими рожами приезжих. Пусть научит их улыбаться», – подумала я.

Пока мальчишка жался у стены, явно смущенный тем, что ему приходится присутствовать при гостях, да и при будущей хозяйке, которой я уже видела себя, моя мать Анна, а так же – мать моего будущего мужа – Оршоля, о чем-то оживленно беседовали. Слов я почти не слышала, но было понятно, что каждая из них очень довольна тем, что их дети позволят им породниться. Обо мне на минуту забыли. Когда же они очнулись от разговора, Оршоля сказала мне: «Познакомься. Вот – твой будущий муж Ференц». Она указала на мальчишку, которого я в своих мыслях уже приказала выпороть за то, что он вместо того, чтобы приносить хозяину пользу работой, слоняется в залах замка и глазеет на гостей.

Я едва не свалилась на пол от удивления. «Если этот мальчишка – тот самый прекрасный принц, которого я себе придумала, то каким же будет все остальное?», – только и подумала я. Я поздно поняла, что помолвка детей – это еще далеко не свадьба, и что вместо роли хозяйки мне предстоит роль воспитанницы. Такова воля родителей и я не могу ослушаться их.

*****

Я вполне смирилась с тем, что этот мальчишка когда-нибудь вырастет, превратится все же в прекрасного принца и станет моим мужем. Но вот с тем, что мне придется жить до замужества с этой ужасной женщиной, я никак не смирюсь. В детстве я была предоставлена сама себе. Тогда все вокруг принадлежало мне, и никто не считал себя вправе загонять меня в жесткие рамки вероучений или светских манер. Теперь же мне придется испытать все тяготы воспитания на себе, в этом чрезмерно вычурном Шарваре.

Оршоля, будто цепной пес, всюду преследовала меня. Каждый мой шаг нуждался в ее участии. Я, все же, благодарна ей за то, что ее стараниями я получила прекрасное образование, которое открыло мне дорогу к бесконечным знаниям, заключенным в книгах. Я чувствую, что эти книги позволят мне узнать много такого, чего мало кто знает. Я чувствую, что эти знания очень нужны мне.

Но вся эта чопорность, она меня угнетает. Все эти бесконечные правила, вся эта напыщенная гордость, которой полны жесты матери моего будущего мужа. Молитвы, службы, на которых я должна была представлять себя окружающим в виде сухой и холодной госпожи, которой я пока не являлась. А когда я стану хозяйкой здесь, я все здесь поверну так, как нравится мне.

*****

Мать моего будущего мужа, однако, могла научить меня далеко не всему. Кое-чему я научила ее. Да так, что с тех пор она и не заговаривает об этом, а служанки в Шарваре с опаской глядят на меня, если подозревают, что в чем-то провинились.

Оршоля считала, что хозяйка, наряду с поддержанием чистоты в доме, глажкой белья и знанием кухонных премудростей, должна уметь наказывать слуг. Многие девушки падали без чувств, когда на их глазах совершалась казнь или обычная порка нерадивого холопа. Она полагала, что будущая жена ее Ференца, во имя порядка в доме, должна не только спокойно смотреть на наказания, но и сама быть способной отстегать плеткой нерадивую прачку или кухарку.

О событиях моего детства, которые и мне самой уже кажутся далеким страшным сном, в нашей семье не принято было говорить. Знай Оршоля о том, что мне довелось пережить, о том, что я не боюсь вида крови слуг, она, пожалуй, не спешила бы меня учить делу наказания. Однако та об этом не знала и однажды, когда случился подходящий повод, решила прибавить к знанию языков, которые я принимала так, будто всегда знала их, еще и знание науки наказания.

Она приказала привязать провинившуюся служанку к столбу, на лавке перед которым было разложено несколько плетей и тяжелый кнут. Таким кнутом забивали до смерти тех, кто совершил серьезные проступки. Смерть от наказания всегда можно было признать следствием, во-первых – слабости провинившегося, во-вторых – очевидным признаком его вины. Поэтому серьезно виновный крестьянин не нуждался ни в приговоре, ни в суде – достаточно было наказания тем самым кнутом.

Оршоля взяла в руки тонкую плетку и несколько раз стегнула служанку. Та взвизгнула и заплакала. С нами были еще две девушки, дальние родственницы Ференца, в воспитании которых Оршоля так же принимала деятельное участие. Они, похоже, не отличались необходимой жестокостью к провинившимся. Одна из них отвернулась, другая взяла Оршолю за руку, которой та держала плетку и со словами: «Этой несчастной довольно за ее проступок», – попыталась прервать наказание. В планы нашей учительницы явно не входило такое быстрое завершение учебы. Она хотела, чтобы каждая из нас лично отстегала служанку.

Одна из девушек взяла трясущейся рукой плетку, неумело замахнулась, слегка чиркнула ее хвостом по обнаженной спине служанки, после чего выронила плетку обратно в руки Оршоли, и, белая как полотно, отошла немного в сторону. Когда Оршоля силой втиснула плетку в руку второй девушки, та отдернула руку, как от огня, взвизгнула, будто ее саму хотят выпороть, и с глазами, полными слез, быстрым шагом пошла к входу в покои замка. Она не дошла до дверей, остановилась, переводя дух, и, глядя в нашу сторону безмолвно ждала окончания неприятной для нее процедуры. Она смотрела на меня так, будто говорила: «Ты ведь не станешь этого делать?».

В тот момент, когда я услышала свист плетки, этот свист будто разбудил во мне что-то, уже давно спящее внутри. Перед глазами пронеслись смутные картины, которые я или видела во сне, или слышала когда-то в старых сказках. На мгновение мне показалось, будто я – это уже не я, будто мои руки обрастают чешуей и превращаются в лапы чудовища. Мне казалось, что я смотрю на девушку, привязанную к столбу сразу с нескольких сторон, как будто вокруг поставили много зеркал и мой взгляд бьется в бесконечных зеркальных коридорах, то и дело вырываясь из них в самых неожиданных местах. Девушка, привязанная к столбу, показалась мне неуловимо знакомой. Я знала эту служанку, но то, что я увидела в ней, уходило куда-то в недоступную пониманию темноту моих забытых воспоминаний. Я не могла вспомнить – откуда я знаю ее, но в моей голове звучал призыв убить ее. Этот призыв исходил от того чудовища, чьими лапами я теперь ощущала свои руки. Был и еще один голос. Вернее даже не голос, а предчувствие чего-то невероятного, чего-то манящего и прекрасного, и, в то же время, настолько недоступного моему сегодняшнему пониманию, что это не могло пока выразиться словами.

Когда Оршоля протянула мне плетку, я не взяла ее. Я протянула руку к тяжелому кнуту, и прежде чем кто-то из присутствующих смог вымолвить слово, вместо молодой служанки на столбе висел сочащийся кровью мешок с переломанными костями, который подергивался в предсмертных судорогах.

Когда кнут успокоился, я ощутила, как собираюсь воедино. Чудовище уснуло, его сила ушла из моих рук, я едва держала в руках тяжелый кнут, на который налипла пыль, пропитанная кровью. Тогда я перевела взгляд на Оршолю, заглянула ей в глаза. В ее глазах я прочитала страх и восхищение. Одна из девушек, которые были с нами – та, что выронила плетку и отошла в сторону, теперь лежала на земле без чувств. Вторая отвернулась и комкала в руках кружевной платок. Больше Оршоля не учила меня методам наказания провинившихся слуг, а когда их приходилось наказывать, старалась, чтобы меня не было поблизости. Когда об этом случае узнал Ференц, которого вечно не было рядом, тот усмехнулся, потрепал меня по плечу и сказал: «У меня будет жена, которой я смогу гордиться».

*****

Если не брать во внимание этот случай, несколько разнообразивший скуку Шарвара, то моей жизни там, пожалуй, позавидовала бы любая монахиня. К счастью, летний климат тех равнинных болотистых мест не благоприятствовал Оршоле, и та, когда жара уже готова была опуститься на землю, собралась в одно из своих владений, расположенное в гораздо более диких местах, в горах, среди лесов. К счастью – потому что там ее гнет ослабел.

Я получила некоторую свободу в горном замке. С детства я любила ездить на лошади и теперь при каждом удобном случае выезжала прогуляться по местным лесам. Однажды я заметила какое-то движение в чаще. Я приблизилась и различила среди бурелома старуху, которая что-то собирала в холщовую сумку, перекинутую у нее через плечо. Старуха услышала, что к ней кто-то приближается, обернулась, и, увидев меня, приветственно помахала мне рукой. Крестьяне обычно так не поступают. Те пугливо жмутся у обочин дороги, завидев господскую лошадь, да кланяются. Я подъехала, спешилась и подошла к ней. «Я жду тебя, принцесса», – так начала старуха свою речь. «Выслушай меня, я должна открыть тебе твою судьбу», – продолжила она. Моя судьба меня, конечно, интересовала. Но я сомневалась, что старуха в ветхом платье, пусть и не похожая на крестьянку, может что-то знать о моей судьбе. Несмотря на сомнения, я ощущала родство с этой старухой. Мне стало очень спокойно, когда я подошла к ней и ощутила запах неизвестных мне трав, которыми была полна ее котомка.

Я ждала, что старуха начнет говорить о чем-то своим довольно-таки противным голосом, но та лишь порылась в сумке и протянула мне щепотку трав. Видно было, что травы это разные. Я доверяла старухе, поэтому приняла их. «Поднеси их к лицу, глубоко вдохни, и ты узнаешь свою судьбу», – так сказала старуха. Если бы я не чувствовала себя хорошо с ней, думаю, я не стала бы делать то, что она мне предлагала. Но я была абсолютно спокойна и вдохнула пряное облако травяного аромата.

Когда вдох достиг цели, я почувствовала, как все вокруг изменилось.

*****

Мои глаза были закрыты. Я ощущала себя сидящей на чем-то очень мягком. Как перина, но гораздо более упругом. Откуда-то доносился приглушенный шум. Я раньше никогда не слышала такого шума. Будто ветер гуляет в кронах деревьев. Но иначе – с множеством более мелких звуков, которые я сравнила бы с криками толпы и блеяньем овец. Но эти звуки лишь отдаленно напоминали что-то из того, что я до этого слышала. Я ни с чем не могла их сравнить.

Было не жарко и не холодно. Я не решалась пока открывать глаза. Я ощущала, будто я двигаюсь, как иногда бывало в быстро едущей карете, когда кучер то придерживал, то понукал лошадей. Только я не слышала топота лошадиных копыт. Я не слышала звука, который мог бы быть причиной такого движения. Лишь легкая, едва уловимая дрожь иногда чувствовалась, да какое-то далекое завывание, будто ветер воет в трубах. Когда это завывание усиливалось, я чувствовала что-то похожее на ощущение, которое испытала однажды, когда лошади понесли и я, сидящая лицом к ним, откинулась на подушки кареты. Но тогда воздух был наполнен испуганным ржанием лошадей, криками извозчика, грохотом камней под колесами. Здесь же ничего кроме слегка усиливающейся дрожи и легкого изменения далекого, едва слышного воя, не говорило о том, что я двигаюсь быстрее. Да и к подушкам, на которых я, очевидно, сидела, меня прижимало вовсе не так грубо и резко, как в том злополучном случае с лошадьми.

Осознав себя в движущемся экипаже, я вдохнула полной грудью и поняла, что не чувствую грубых запахов, которые всегда окружают тех, кто путешествует. Совсем не пахло лошадьми. Меня окутывали запахи, многие из которых я ощущала впервые. Я не могла разобраться в них. Это похоже было на запахи каких-то дивных заморских цветов, но не те слабые запахи, до которых можно дотянуться, лишь согнувшись перед цветком и, вдохнув воздух из самых его глубин. Это были сильные, но не пугающие запахи. Возможно, это были цветы, которых я раньше никогда не встречала.

Я решилась открыть глаза. Да, я сижу на подушках, цветом, напоминающих слоновую кость, статуэтку из которой отец однажды привез из похода. Я провела рукой по этой подушке – она была искусно сшита и на ощупь чуть холоднее, чем тело человека. Такое ощущение, будто она из кожи, но какой же тонкой выделки эта кожа! Я посмотрела на свои руки и в первый момент отшатнулась. Руки выглядели прекрасно, не то, что те руки, к которым я привыкла, найдя себе развлечение в езде на коне. Я поняла, что эти руки могут принадлежать очень богатой и очень странной женщине. На них было несколько украшений, они сияли и переливались в слабом, но явном свете, который меня окружал. Удивиться и даже испугаться меня заставил вид ногтей на моих руках. «У человека не может быть таких!» – подумала я в первый момент. Ногти были очень длинными и, насколько я могла разглядеть, красными и сверкающими. Они выглядели пугающе, но я разглядела их поближе и поняла, что все же это мои руки, и что они прекрасны. Я несколько раз сжала и разжала руку.

Слабый свет, о котором я говорила, в первый момент я приняла за свет свечей. Когда же я немного освоилась с видом собственных рук, я огляделась в поисках источника света. Свечей нигде не было. Сияли, будто огромные светлячки, некоторые части окружавшего меня экипажа. За одной из его стенок видно было мерцание, которое иногда усиливалось, но виднелось все это очень нечетко, будто через стекляшку, закопченную на свече.

Я провела руками по телу, ощупывая себя. Сначала мне показалось, что я совершенно раздета. Но, присмотревшись, я поняла, что я завернута в какую-то неизвестную мне ткань. Ткань была на ощупь почти как моя кожа – очень тонкая, так что касаясь своего тела через эту ткань, я будто бы касалась собственной кожи. На ощупь это было именно так. Я не успела еще обдумать столь странный наряд, как часть стенки, перед которой я сидела, вдруг исчезла. Прямо на меня, на расстоянии вытянутой руки, смотрело лицо мужчины.

На нем была странного вида шляпа, одет он был в мундир ранее невиданного мною покроя. Мужчина появился и заговорил со мной на языке, который показался мне незнакомым, но удивительным образом я поняла его. Некоторые слова были совершенно непонятны, но я могу воспроизвести его обращение ко мне. Он сказал: «Мэм, желаете заехать в парикмахерскую, или сразу в ресторан?». Что я могла ему ответить, если половину слов я не поняла? Я сделала вид, что глубоко задумалась и не слышу этого человека. Тот не стал настаивать, исчезнувшая часть стенки, за которой он, очевидно, сидел, вернулась с легким шорохом на место.

Я почувствовала, как мне здесь хорошо. Я не знала – где я, но если это место, где существует такая невероятная одежда, если экипажи здесь не воняют лошадьми, если свет исходит из стен без свечей, то какие еще чудеса могут меня здесь ожидать? Старуха знала, что делает, протягивая мне горсть ароматной травы. Мне так хорошо здесь, что я не хочу возвращаться в тот лес, откуда я пришла сюда.

Однако видение продолжилось. Когда мы двигались, я, полагая, что я в экипаже, попыталась понять, как выйти из него. Кареты, в которых мне приходилось ездить, обычно снабжают дверьми на петлях, которые стоит лишь толкнуть, как те открываются. Здесь я не видела ничего подобного. Я осторожно потрогала окружающие меня стены – они не подавались. Я ощутила, как мой экипаж остановился. Я ждала продолжения. Оно не замедлило последовать.

Часть стены экипажа, справа от меня, вдруг исчезла, с легким щелчком, похожим на звук, когда ломается тонкая сухая ветка, которую задеваешь, идя по тихому лесу. На меня обрушились водопады света. Как будто все вокруг содержало в себе солнце. Все сияло, будто какой-то спятивший с ума богач взял, да и усыпал дорогими камнями весь горный склон. Меня захватил водоворот невероятных запахов. Шум, который я едва слышала, когда только попала сюда, обрел полную силу. Когда глаза привыкли к свету, я увидела, что рядом со мной стоит человек, одетый во все черное. Он с улыбкой протягивал мне руку, очевидно, желая помочь мне покинуть экипаж. Когда сходишь с кареты, приходится преодолевать немалую высоту, а здесь я поняла, что сижу совсем невысоко от земли. Достаточно сделать легкое движение и ноги уже касаются земли.

Я вышла, подав руку тому человеку. Вокруг творилось что-то непостижимое. Я почувствовала, что покидаю это место. Я поняла, что у меня есть еще пара взглядов и я снова окажусь в лесу. Я посмотрела в лицо человека, который помог мне выйти. Я навсегда запомню это лицо. Острее ножа пронзил меня его взгляд. Я ощутила, как что-то растет во мне, какое-то неизвестное чувство, которое заставляет меня крепче сжать его руку. Я всем телом почувствовала, что хочу быть с этим человеком и ощутила его желание быть со мной. Увидела свое отражение в его глазах, как в волшебном зеркале, и видение вдруг исчезло.

*****

Я лежала на траве, рядом пасся мой конь, тут же сидела старуха. «Куда ты забросила меня своим колдовством?» – спросила я у нее. «Я хочу туда снова! Я мало что поняла, но мне там было так хорошо», – говорила я ей. Старуха лишь усмехнулась: «Я не могу знать, что показала тебе моя трава. Но знай. То, что ты видела – это твое будущее. Суждено ли этому случиться – зависит лишь от тебя». «Что мне сделать, как попасть туда снова?» – спросила я. «Слушай свое сердце, делай то, что оно подскажет тебе, ничего не бойся. И помни, не всегда к цели можно прийти прямой дорогой», – сказала старуха. Я закрыла глаза, пытаясь осознать ее слова. Я хотела попросить у нее еще этой травы. Когда я открыла глаза, я поняла, что старухи рядом со мной уже нет. Она исчезла, но я накрепко запомнила то, что она сказала.

После того видения все вокруг казалось мне серым и скучным. Я поняла, что на все пойду ради того, чтобы та сказочная жизнь, вкус которой я едва ощутила, могла бы стать моей настоящей жизнью. «Слушай свое сердце…»

Я прислушалась к своему сердцу. Оно звало меня в те неведомые края, но дороги туда я не знала. Старуха говорила, что к цели не всегда ведут прямые пути. «А чего я хочу сейчас?» – спросила я себя. Я поняла, что во мне, после видения, после рукопожатия прекрасного незнакомца, загорелось какое-то неизвестное мне ранее желание. И я ощутила, что это желание я могу осуществить здесь. Оно томило меня, жгло изнутри, я не понимала его, но желания тела, какими бы непонятными они ни были, можно удовлетворить здесь. Возможно, это одно из тех желаний, о которых говорила старуха. Жаль, к желанию моей души нет прямой дороги.

*****

Мы переезжали из замка в замок, я ждала свадьбы с Ференцем. Я хочу этого, а значит это – одна из частей моего пути к мечте. Я никому не рассказывала о той встрече в лесу.

Оршоля не так строго следила за мной, как прежде. Я даже подружилась с одним местным мальчишкой. Иногда мы прогуливались вместе по лесу. Я не знала тогда, как наша с ним дружба искалечит его судьбу…