Текст книги "Никколо Макиавелли. Стяжать власть, не стяжать славу"

«Государь» как «зерцало»

В сентябре 1512 года, когда внезапное возвращение Медичи поставило крест на карьере Макиавелли, он, по меркам своего времени, был уже пожилым человеком. В те дни флорентийцы, миновав сорокалетний рубеж, меняли образ жизни: старались есть поменьше мяса и воздерживались от любовных утех, поскольку предвидели близкую смерть и надеялись, что добровольные жертвы, принесенные на земле, облегчат им путь в мире ином и сократят срок пребывания в чистилище. Потерять должность в канцелярии в сорок три года было для Макиавелли особенно тяжело, но в последующие месяцы все стало еще хуже. 18 февраля 1513 года был раскрыт заговор, нацеленный на убийство главных представителей семьи Медичи, и имя Макиавелли оказалось в списке граждан, которых заговорщики Пьетро Паоло Босколи и Агостино Каппони хотели вовлечь в свой план. Поэтому на всякий случай Макиавелли бросили в тюрьму и, чтобы склонить его к признанию, подвергли пыткам. В такой ситуации люди, лишь бы прекратить страдания, часто признаются в преступлениях, даже если на них нет вины, – но Макиавелли молчал и в ожидании освобождения узнал сенсационную новость: 9 марта кардинал Джованни де Медичи, сын Лоренцо Великолепного и брат Пьеро, по воле конклава стал первым в истории флорентийцем, взошедшим на папский престол под именем Льва X, – в честь чего в его родном городе объявили амнистию.

Макиавелли избежал смерти, но всех проблем это не решило. Что ждало его в будущем? Он не был настолько богат, чтобы уйти на покой и жить в загородном поместье, а поскольку ни в каких заговорах он решил не участвовать, у бывшего секретаря Второй канцелярии Флорентийской республики оставалось лишь две альтернативы. Он мог отправиться в ссылку и, возможно, подыскать должность секретаря где-нибудь в другом месте. Кстати, в последующие годы Макиавелли получал подобные предложения от Дубровницкой республики, которая находилась на землях Далмации, и от кондотьера Джованни де Медичи, также известного как Джованни делле Банде Нере. Или же он мог попытаться, используя прежние связи, вернуться в политическую игру и убедить негласных властителей Флоренции отменить «интердикт», наложенный на него за связь с Содерини.

Макиавелли выбрал второй путь и весной 1513 года начал прощупывать почву с помощью писем к Франческо Веттори, аристократу, вошедшему в близкий круг Медичи и занявшему должность флорентийского посла в Риме. Пятью годами ранее Веттори и Макиавелли делили тяготы долгой дипломатической миссии, отправленной ко двору императора Максимилиана I. 19 апреля Никколо писал другу: «Обращаясь к вам, я вынужден морочить вам голову воздушными замками, ибо волею судеб ничего не смыслю ни в производстве шерсти, ни в доходах, ни в убытках, и поэтому должен либо молчать, либо рассуждать о государстве»[7]7
  Пер. М. Юсима. – По изданию: Макиавелли Н. Избранные письма // Сочинения великих итальянцев XVI в. – Сост. Л. Брагина. – СПб.: Алтейя, 2002. – С. 36.


[Закрыть]. Однако в то неспокойное время каждому приходилось быть тише воды. И, несмотря на вежливое давление со стороны Макиавелли, который в надежде на то, что Веттори покажет его письма понтифику, чередовал шутки с проницательным анализом международной обстановки, приятель не захотел или просто не смог ему помочь.

Макиавелли все думал, как справиться с этой неудачей, и вдруг летом 1513 года флорентийское народное ополчение было упразднено, а папа римский неофициально доверил город своему племяннику Лоренцо, оставив своего брата Джулиано лишь номинальным правителем. После этого Макиавелли решил, что больше не станет ждать помощи Веттори и обратится напрямую к новому властителю Флоренции. С 1494 по 1512 год Медичи выжили в изгнании в основном благодаря трем «ценным активам». Во-первых, они породнились через брак с могущественным кланом Орсини; во-вторых, со стороны папской курии их поддерживал Джованни де Медичи, который в 1489 году, в возрасте тринадцати лет, был назначен кардиналом в обмен на крупную сумму, преступно взятую его отцом из флорентийских государственных финансов; и наконец, им помогли огромные семейные богатства, предусмотрительно припрятанные Лоренцо Великолепным через сеть подставных лиц на случай политической катастрофы. Однако никто не знал, как поведут себя Медичи после возвращения во Флоренцию. Поэтому действовать нужно было крайне осторожно, и социальные условности того времени оставляли Макиавелли только один выход. В Италии XVI века (как, впрочем, и в наши дни) владыки прислушивались к чужим советам лишь в двух случаях: если сами открыто просили о них или если эти советы исходили от доверенного друга. Литераторам эпохи Возрождения нередко случалось искать протекции у правителей, предлагая им плоды своего воображения или своей учености – стихи, сборники сонетов, новеллы или трактаты на самые разные темы, – и хотя награждали за это далеко не всегда, ничто не мешало Макиавелли попытаться. По негласным правилам тот, кому посвящалась книга, мог принять дар и тогда должен был выразить свою признательность – возможностей для этого представлялось немало, и вознаграждение не всегда носило денежный характер, – либо мог отказаться и тем самым избежать необходимости благодарить в ответ. Для Макиавелли, который в посвящении к «Государю» откровенно говорил о своем прошлом опыте и желании работать на Лоренцо, знак одобрения со стороны молодого Медичи мог вновь открыть двери в политику, к возвращению в канцелярию или куда-либо еще.

Разумеется, из всех литературных жанров, используемых гуманистами, Макиавелли выбрал тот, который, во-первых, позволил ему проявить все свои таланты, а во-вторых, лучше всего отражал то положение, в котором в свои двадцать лет оказался неопытный Лоренцо, вернувшийся во Флоренцию из долгого изгнания и не имевший никакого опыта в делах, связанных с властью. Этот короткий сборник наставлений, написанный в конце 1513 года, современники назвали бы speculum principis, или «княжеским зерцалом», – так именовались книги, посвященные достоинствам властелина и умению управлять государством. К подобному образу еще в I веке обращался римский философ Сенека, посвятив своему ученику, юному Нерону, трактат «О милосердии» с расчетом на то, что император легко узнает в образе совершенного правителя свои черты. И произведение Сенеки, и другие важные античные «зерцала» (например, написанная в IV веке до н. э. «Киропедия» Ксенофонта и «Речь к Никоклу» Исократа, которые неоднократно переводились с древнегреческого на латынь) пользовались в эпоху Возрождения огромным успехом. Им во многом подражали гуманисты – к примеру, Петрарка в своих письмах; Джованни Понтано в трактате «Государь» (De principe, 1465, опубликован в 1490); Франческо Патрици и многие другие. Поэтому неудивительно, что Макиавелли решил посвятить Лоренцо Медичи именно такую книгу.

Сам расцвет жанра «зерцал» был, несомненно, связан с тем, что главная роль в политическом видении гуманистов отводилась педагогике. На эту традицию явно полагается и Макиавелли, заимствуя из нее ряд тем: в пятнадцатой главе он приводит перечень качеств, необходимых для управления государством; в главах с шестнадцатой по девятнадцатую говорит о том, как опасна ненависть; в восемнадцатой противопоставляет любовь и страх; в двадцать второй и двадцать третьей рассуждает о пользе советников, а в двадцать пятой утверждает превосходство доблести над фортуной. Впрочем, любой современник, которому довелось бы прочесть трактат, с первого взгляда отметил бы явные расхождения с привычными образцами. Во всех «зерцалах» XV века присутствовали пространные педагогические разделы, которые у наиболее скрупулезных авторов, например у того же Патрици в трактатах «Об институтах республики» (De institutione reipublicae, 1471) и «О власти» (De regno, 1484), могли занимать десятки, если не сотни страниц и охватывали самые разные темы – от архитектуры до риторики, от литературы до философии, от астрономии до астрологии, от математики до музыки. Гуманисты уделяли им так много внимания, поскольку полагали, что добродетельные правители непременно должны соревноваться в знаниях с наставниками, чтобы достойно выполнять ту сложную задачу, для которой они предназначались от рождения. Однако в «Государе» мы не увидим подобной дидактической озабоченности, если не считать четырнадцатой главы, где кратко говорится о важности исторических знаний и пользы охоты для подготовки к войне (со временем Макиавелли подробнее рассмотрит этот вопрос в «Рассуждениях», 3.39).

Можно сказать и иначе: Макиавелли просто не интересны такие темы, поскольку он отвергает веру гуманистов в то, что классическая культура может сделать правителей более добродетельными и сдержанными. Лоренцо Медичи, как подобало сыновьям благородного дома, много лет изучал латынь и древнегреческий – но, как исподволь внушает «Государь», эти знания не пригодятся ему для управления Флоренцией. Макиавелли во всеуслышание говорит о том, что намерен вести молодого Медичи в совершенно ином направлении, прочь от интеллектуальной традиции, в духе которой проходило воспитание юного властелина, и в самом начале четырнадцатой главы смело и дерзко провозглашает: «Таким образом, государь не должен иметь ни других помыслов, ни других забот, ни другого дела, кроме войны, военных установлений и военной науки, ибо война есть единственная обязанность, которую правитель не может возложить на другого». Так что именно опровержением политической педагогики XV века будет в первую очередь обусловлен радикальный отказ Макиавелли от гуманистических идей.

«Государь» как «совет»

При всей своей краткости «Государь» – книга многогранная и одновременно выполняющая несколько разных задач. Как мы уже видели, это дар, призванный открыть автору путь к новым владыкам Флоренции, и это своеобразное резюме самого Макиавелли, о чем свидетельствуют многочисленные упоминания об опыте работы в канцелярии и в том числе о встречах с Чезаре Борджиа, Людовиком XII, императором Максимилианом I, Юлием II и их советниками. Однако это далеко не все, поскольку «Государь», воздавая должное Лоренцо, представляет собой письменно изложенное «наставление», подобное тем устным советам, какие секретарь Второй канцелярии на протяжении десяти лет давал Содерини.

Такой честолюбивый замысел непременно потребовал бы весьма своеобразной риторической стратегии. Вполне предсказуемо, что в посвящении Макиавелли тщательно соблюдает все условности, и в его словах, обращенных к Лоренцо, мы слышим почти что подобострастие. Но как только начинается сам трактат, читателя, знакомого с подобными трудами, сразу же поражает крайняя откровенность автора. Традиционные «зерцала» всегда заверяют того, кому они посвящены, в том, что адресат уже обладает всеми необходимыми достоинствами властелина. Однако Макиавелли утверждает совершено иное: даже если фортуна вознесла Медичи на вершину, их положение остается шатким, ведь их сила полностью зависит от папы римского, а папы, как известно, правят в среднем не более десяти лет. И как только Лев X перестанет им покровительствовать, статус семьи Медичи может оказаться слишком хрупким, чтобы выдержать потрясения, неизменно сопровождающие конец любого понтификата, – как свидетельствует о том падение храброго и опытного Чезаре Борджиа, о котором повествует седьмая глава «Государя». По крайней мере, так на это смотрел Макиавелли, умевший видеть то, что скрывал внешний лоск.

Вряд ли кто-либо раньше обращался к племяннику папы римского в подобном тоне. Но у Макиавелли не было другого выхода, поскольку Лоренцо прислушался бы к советам «Государя», лишь осознав ненадежность своего положения. Макиавелли действует как опытный рекламодатель. Он знает: чтобы продать свой товар (в данном случае – идею народного ополчения), необходимо сначала внушить потенциальному покупателю чувство незащищенности, а затем и необходимости совершить покупку. И как только Лоренцо убедился бы, что наемные и союзные войска бесполезны – а именно на это делался упор в двенадцатой и тринадцатой главах – и что ему недостает чего-то очень важного, а восполнить эту нехватку может лишь Макиавелли, все остальное произошло бы само собой.

Среди множества элементов, делающих «Государя» уникальным в своем жанре, один из наиболее поразительных – это заключительная глава. В ней Макиавелли возлагает на Лоренцо великую миссию, достойную вечной славы: освободить Италию от иноземных захватчиков. Литераторы Средневековья и гуманисты и прежде создавали «зерцала», посвященные восхождению нового правителя на престол, но ни в одном из них автор не пытался, даже в самых общих чертах, повлиять на политическую стратегию того, кому посвящалась книга, – разве что советовал ему, как и раньше, следовать по пути добродетели. Однако Макиавелли выстроил для Лоренцо четкий план, и одного этого достаточно, чтобы «Государь» отличался от всех прежних и мнимо похожих трактатов.

Столь же смелы и сами «советы». В сокращенном виде их можно свести к четырем пунктам. Первое – флорентийские аристократы и испанцы вернули Медичи к власти, но ни те ни другие не станут «крепкой основой», если у государя нет собственной армии и народной поддержки. Второе – только путем осуществления реформ, предложенных Макиавелли, Флоренция сможет получить в свое распоряжение подходящие военные силы, но сначала Лоренцо должен твердой рукой подчинить олигархов, которые всегда и во всем сопротивлялись такому проекту. Третье – государь может вооружить своих подданных только в том случае, если он ими любим, и поэтому после восстановления ополчения Лоренцо придется искать поддержки не у грандов, а у простых людей. И четвертое – только тогда Лоренцо наконец-то сможет заняться тем, чем должны заниматься все «новые государи» для укрепления своего положения: начать великое дело, которым в 1513 году могло быть только освобождение Италии от испанцев, последних представителей иностранной державы на полуострове.

Разрушить столпы олигархии и изгнать Фердинанда Арагонского – трудно было представить себе еще более радикальную перемену в альянсах. Такой план многое говорит о его творце. Будь Макиавелли просто циником, готовым на все ради восстановления своего положения, в чем его многие упрекают, достаточно было бы просто послать Лоренцо традиционное «зерцало» в знак готовности служить новому порядку. «Государь», напротив, преследует гораздо более амбициозную цель и пытается убедить Медичи вновь организовать народное ополчение. Очевидно, что для решения подобной задачи никто не мог подойти лучше, чем Макиавелли, – и если мы допустим возможность гипотетического соглашения с семьей Медичи, то увидим, что оно заключалось бы на его условиях, причем предполагалось, что Лоренцо, поддержав давний проект флорентийского мыслителя, займет место Содерини. Так или иначе, в конце концов Лоренцо должен был стать народным государем.

В политике нельзя выбирать друзей, но можно выбирать врагов, а главными противниками Макиавелли всегда были флорентийские гранды. Естественно, ничего не изменилось и после падения республики. Само собой, попытка убедить Лоренцо разорвать союз с аристократами, организовавшими переворот против Содерини, была дерзкой и даже опасной. Но, видимо, Макиавелли был готов пойти на риск, и не в последнюю очередь потому, что предположил – как показала история, правильно, – что молодому Медичи не суждено было просто блюсти интересы семьи во Флоренции от имени дяди. За предыдущие сорок лет, со времен Сикста IV, племянники всех понтификов (а в случае Александра VI – сыновья) занимали пост командующего папской армией, и не было никаких оснований полагать, что с Лоренцо будет иначе, – так и случилось в 1515 году, когда он принял ответственность и возглавил войска вместо чахнущего Джулиано. Проще говоря, Макиавелли, отправляя свое послание, понимал, что, скорее всего, обращается к будущему военачальнику, пусть даже Лоренцо в те годы еще был неопытен и явно нуждался в наставнике.

Именно в свете этого замысла следует читать три основополагающие главы первой части «Государя», с шестой по восьмую. В первой из них Макиавелли восхваляет государственных деятелей, которые прославились как великие полководцы – Моисея, легендарного афинского царя Тесея, персидского владыку Кира, легендарного Ромула, основателя Рима, а также Гиерона II, более скромного правителя Сиракуз, жившего в III веке до н. э., – и противопоставляет им Савонаролу, «безоружного пророка», который ошибочно полагал, что для поддержания гражданских институтов Флоренции незачем содержать армию. В седьмой главе, с другой стороны, представлен главный положительный пример трактата – Чезаре Борджиа, сын Александра VI, за десять лет до этого оказавшийся в точно таком же положении, как и Лоренцо, о чем Медичи, судя по их частной переписке, прекрасно знали. Молодой Чезаре Борджиа никогда не питал иллюзий относительно своих реальных сил, поэтому заранее подготовился к смерти отца, учредив в Романье некое подобие воинской повинности для подданных и обучив их бою на пиках. И хотя стечение неблагоприятных обстоятельств, которые никто не мог предвидеть, привело к тому, что все усилия Чезаре потерпели крах, Макиавелли полагал, что Лоренцо не найти лучшего примера для подражания.

Пусть даже эта аналогия (Лоренцо Медичи, Лев X – Чезаре Борджиа, Александр VI) совершенно очевидна, в 1513 году в ней все же было нечто провокационное. Как и его отец, Чезаре добивался своего самыми беспринципными методами, не соблюдая никаких соглашений, и если не помогали другие способы, просто травил своих противников ядом. Сказители и стихотворцы, доверившись полету фантазии, сочиняли истории о сделках с дьяволом, убийствах и кровосмесительных связях, отмечавших взлеты и падения семьи Борджиа. Однако та стойкая верность, которую города Романьи хранили по отношению к Чезаре даже после смерти его отца, в глазах Макиавелли доказывала, что молодой Борджиа заслужил преданность подданных, несмотря на нестандартные методы наведения порядка в провинции, истерзанной неутихающими междоусобными войнами. Именно это и нужно было сделать Лоренцо во Флоренции.

Несомненно, Макиавелли осознавал, какое изумление вызовет похвала в адрес сына Александра VI. Вероятно, поэтому следующая глава, восьмая по счету, призвана разъяснить, что высокая оценка деяний Борджиа не подразумевает огульного оправдания насилия и вероломства. В этой главе анализируются различные истоки «новых правлений» – и только в ней можно усмотреть осуждение тех, кто приобрел власть преступным путем. Для примера: в шестой главе речь идет о пришедших к власти благодаря доблести, в седьмой – по милости судьбы, в девятой и десятой – благодаря «удачливой хитрости», а в одиннадцатой – либо благодаря доблести, либо по воле фортуны. Макиавелли решает привести в пример и двух отрицательных персонажей, имеющих ряд общих черт с героями шестой и седьмой глав. Злодеи из восьмой главы, Агафокл и Оливеротто – один из подручных Борджиа, захвативший город Фермо путем подлого убийства всех именитых людей и при этом не пощадивший даже собственных родственников, – это два бесспорно доблестных полководца, чьи «политические притчи» происходили в тех же местах, где некогда правили Гиерон II и Чезаре Борджиа, а именно в Сиракузах и в восточных провинциях Папской области. Однако на этом сходство заканчивается. Совершив свои злодейства, Агафокл и Оливеротто преуспели и, по крайней мере на время, обрели «верховную власть» над другими. Однако они совершенно не заботились об общем благе и преследовали лишь свои частные интересы, поэтому не заслужили «славы», то есть похвалы последующих поколений, которая для Макиавелли – в этом он сближается с гуманистами – становится высшей целью общественной жизни и должна быть главным устремлением Лоренцо, о чем постоянно повторяет «Государь».

Пример Чезаре Борджиа призван убедить Лоренцо в том, что трудный момент захвата власти требует особых мер, а значит, при установлении нового политического порядка не обойтись без жестокости. Как писал в своем «Куркулионе» Плавт, произведения которого очень любил Макиавелли, «кто хочет есть орешек, тот скорлупку бьет»[8]8
  Пер. Ф. Петровского, С. Шервинского. – По изданию: Плавт. Комедии. Т. 1. – М.: Искусство, 1987. – С. 459.


[Закрыть]. В девятой, а также – не столь откровенно – в двадцать четвертой главе автор «Государя» прямо предлагает Лоренцо нанести удар по флорентийским аристократам, в том числе и по тем, которые поддержали возвращение Медичи только в надежде получить еще большую личную власть и которые, скорее всего, предадут новых союзников при первой возможности, как они предали в 1494 году Пьеро, отца Лоренцо, а в 1512 году – Пьеро Содерини. Спасение от подобной судьбы требовало от Лоренцо незамедлительных действий.

В юриспруденции эпохи Возрождения такие упреждающие нападения на потенциальных противников обычно рассматривались как один из явных признаков тиранического правления, особенно после того, как в XIV веке появился авторитетнейший труд Бартоло да Сассоферрато «О тиране» (De tyranno). Вопрос был трудным, и Макиавелли это знал. Когда Бартоло, вдохновленный описанием тирана в «Политике» Аристотеля (5.9[9]9
  Нумерация согласно русскому изданию: Аристотель. Метафизика. Политика. Поэтика. Риторика. – М.: Азбука-Аттикус, 2021. – С. 427 и далее.


[Закрыть]), составлял свой трактат, он намеревался предоставить гражданам эффективный инструмент для привлечения к суду законных властителей, поступающих несправедливо, то есть ставящих свои частные интересы выше общего блага. Правителю достаточно было совершить один из десяти типичных «поступков тирана», перечисленных Бартоло, чтобы сразу же провиниться перед вышестоящей властью – папой римским или императором, – и в XV веке некоторые общины в Центральной Италии, пребывающие под властью понтифика, действительно ссылались на книгу Бартоло, чтобы убедить папу сместить нечестивых наместников. Однако Макиавелли, отступая от этой авторитетной юридической традиции, пытается доказать на примере Чезаре Борджиа, что в определенных ситуациях хороший государь волен изредка прибегать к средствам, характерным для деспотического правления, и не становится при этом тираном.

Кроме того, Макиавелли знал, что любой христианский правитель, каким, вероятно, был и Лоренцо, из страха перед божественной карой не решится на кровопролитие, которого иногда требует «Государь». Именно поэтому в восьмой главе Макиавелли напоминает, что те, кто проявляет жестокость «сразу и по соображениям безопасности не упорствуют в ней и по возможности обращают ее на благо подданных», могут исправить свое stato (состояние) «с Божьей и людской помощью». Рассуждения сложные, но последовательные и понятные. Сначала новый правитель должен во что бы то ни стало заложить основы власти, а затем, когда воцарится порядок, у властелина будет время исправить «состояние» смертного греха, в котором он оказался по причине своих деяний, и попытаться, пока еще не поздно, вернуть утраченное «состояние» благодати. Конечно, может возникнуть опасность вечного проклятия, но Макиавелли полагает ее неизбежной для тех, кто решил выйти на политическую арену. Как говорили в то время итальянцы, тот, кто берет на себя государственные обязанности, должен «любить свое отечество превыше своей души» и ради блага общества не страшиться даже адских мучений. Эту сентенцию Макиавелли повторит в «Истории Флоренции» (3.7) и в своем позднем письме к Веттори от 17 апреля 1527 года. В подобных ситуациях следует придерживаться урока, который Макиавелли преподал Веттори в другом послании, от 25 февраля 1514 года, вскоре после написания «Государя»: «Лучше сделать и покаяться, чем оставаться так и – каяться»[10]10
  Пер. А. Веселовского. – По изданию: Боккаччо Дж. Декамерон. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1955. – С. 198.


[Закрыть] (дословно взято им из собрания новелл Джованни Боккаччо «Декамерон», 3.5.30).

Мы уже видели, насколько важную роль в размышлениях Макиавелли играет время. Для него, наряду со временем возможности, когда непредсказуемое стечение обстоятельств предоставляет удобный случай, которым следует воспользоваться без промедления, существует и время необходимости, когда у политика нет выбора и он в общих интересах вынужден совершать поступки, сомнительные с точки зрения морали. Эта идея была новой лишь отчасти. Еще в римском праве был признан принцип, который в форс-мажорных обстоятельствах допускал отступление даже от основополагающих предписаний естественного права. Цицерон, обладавший огромным авторитетом, писал о правителях так: «…высшим законом да будет для них благо народа»[11]11
  Пер. В. Горенштейна. – По изданию: Цицерон Марк Туллий. О государстве. О законах. – М.: Академический проект, 2020. – С. 201.


[Закрыть] (О законах 3.8). Нечто подобное часто повторяли как средневековые юристы, утверждавшие, что «необходимость не знает закона» (Decretum Gratiani 1.48), так и гуманисты, признававшие, что в исключительных обстоятельствах осуществление власти требует таких действий, которых обычно следует с осторожностью избегать. Здесь в качестве примера можно привести труды папы Пия II и Джованни Понтано, неаполитанского «премьер-министра» при Арагонской династии и ее ведущего литератора[12]12
  См. трактаты Понтано «О послушании» (De obedientia, 1470, опубликован в 1490) и «О благоразумии» (De prudentia, издан посмертно в 1508). – Прим. авт.


[Закрыть].

Более того, мы найдем подобные высказывания и в протоколах собраний флорентийских правителей после 1494 года, что свидетельствует о всеобщем признании идеи «необходимость не знает закона». Вот их примеры: «Нам следовало бы вступить в союз с кем угодно, да хоть с турками, если это поможет нам отвоевать Пизу»; «В защите нашей свободы не следует пренебрегать ни единым средством, и даже если это будет предательство или коварный обман, мы ими воспользуемся, если не найдем других, не столь нечестивых»; «В нужде беседы бесполезны»; и так далее. Даже Бартоло да Сассоферрато допускал возможность законных отступлений от своей строгой доказательной системы, правда, лишь в действительно экстраординарных ситуациях – например таких, как легендарное убийство Рема, совершенное его братом Ромулом в момент основания Рима.

Безусловно, Макиавелли не выходит за пределы этого правового пространства. Однако «Государю» по сравнению с трудами предшественников свойствен, по крайней мере по трем причинам, гораздо больший экстремизм. Первая из этих причин заключается в том, что в «зерцале», предназначенном для Лоренцо, исключения, похоже, настолько распространены, что могут поставить под сомнение само правило, в то время как гуманисты, касаясь вопроса о чрезвычайных мерах, с неизменной осторожностью повторяли, что в других ситуациях правители и республики должны придерживаться самых строгих этических принципов. Вторую можно выразить так: Макиавелли, по-видимому, намеренно играет на лексической неопределенности термина stato, обозначая им как само государство, так и господство правителя, – и в силу этого безразлично предоставляет и властелину, и державе такую свободу действий, которая обычно допускалась только в случае серьезной опасности для всего сообщества. А третья состоит вот в чем: если прежде о «необходимости» говорили только при обороне, когда речь шла о защите от смертельной угрозы, то Макиавелли ссылается на нее и в том случае, когда государь, желая укрепить свое положение, наносит удар потенциальным врагам, то есть нападает первым.

С учетом того, что Макиавелли готов довести до крайности свободу маневра, допускаемую римским правом, легко понять, почему «Государь» привел первых читателей в такое недоумение. Этих трех нововведений оказалось достаточно, чтобы заронить подозрение, что Макиавелли лишь ищет оправдания действиям Лоренцо. Еще важнее то, что согласие со столь противоречивой точкой зрения могло привести к более масштабным и пагубным последствиям: предоставив Лоренцо право столь вольно отступать от моральных императивов, «Государь» ставил под угрозу эффективный юридический инструмент, с помощью которого подданные могли держать правителей под контролем. Проще говоря, если бы идеи Макиавелли были приняты, осуждать злых и безнравственных правителей в будущем было бы гораздо сложнее, поскольку они могли бы с большей легкостью ссылаться на «необходимость». И весьма возможно, что именно так, сначала в Италии, а затем и во всей Европе, за Макиавелли вскоре утвердилась слава друга тиранов. В 1667 году Джон Мильтон развил эту мысль в «Потерянном рае»: «Так Сатана старался оправдать // Необходимостью свой адский план // Подобно всем тиранам»[13]13
  Пер. Арк. Штейнберга. – По изданию: Мильтон Дж. Потерянный рай. – М.: Художественная литература, 1982.


[Закрыть].

Однако не все так просто. «Государь» – это книга о захвате власти, и в центре ее внимания – особенно непростой момент в жизни всех политических образований: время, когда старый порядок уже умер, а новый еще только борется за право родиться. Именно в такой ситуации оказалась Флоренция в 1513 году. Сюда и только сюда, на зыбкую границу ночи и дня, пристально смотрит Макиавелли. Он пытается установить правила поведения на переходном этапе, которые, по его мнению, невозможно оценить по тем же критериям, какие применяются к устойчивым формам правления, поскольку становление проходит с трудом и требует большей терпимости к неординарным мерам. Немногие слова повторяются в «Государе» так часто, как слово nuovo – «новый», и вряд ли следует удивляться тому, что на протяжении последних двух столетий он нередко становился настольной книгой для революционеров, призывающих к радикальному разрыву с прошлым.