Текст книги "Олигофрен"

Миша

После того случая мы с охранником Пашей подружились. Он меня больше не обижал, не делал мне больно. Он был ко мне добр, даже однажды разрешил мне подслушивать их с Машей, ну, когда они будут заниматься этим.

– Только смотри, чтобы об этом Маша не знала, и смотри, чтобы ты Машу не трогал.

А потом однажды он мне говорит:

– А хочешь, – говорит, – тоже потрахать женщину?

– А это как, – спрашиваю я, удивленный.

– А тебе сколько лет? – спрашивает он.

– Не знаю, – отвечаю ему, – мне скоро во взрослый интернат, – говорю.

– Ну, вот видишь, – говорит он мне, – сам говоришь, что во взрослый тебе пора, это значит, тебе уже скоро 18 лет будет. А в 18 лет, – говорит, – люди женятся.

– А как это? – спрашиваю я, опять удивленный.

– Ну, что ты заладил, как да как. Вот сегодня вечером я приду к Маше, а ты не спи, я за тобой зайду потом и кое-что тебе покажу, договорились?

– Ладно, – говорю.

В тот день вечером я как всегда помогал Маше помыть полы. Она мне очень нравилась. Особенно, когда она распускала волосы. Как только она распустит волосы, у меня почему-то в штанах мой корень, как сказал дядя Паша, начинает шевелиться, вставать, и мне становится больно. И так хочется потрогать Машины волосы, и вспоминается она голая, и становится невыносимо, будто мне не сидится на одном месте. Раньше так со мной бывало, когда я очень и очень хотел чего-нибудь украсть. Или деньги, или просто какие-нибудь вещи, которые не так лежат. Тогда у меня в штанах не шевелилось, но во всем остальном все было так. Тогда я ночь напролет не смог спать, а теперь я ночи напролет не могу заснуть, когда вижу Машу и очень хочу ее потрогать. Я через нее и дядю Пашу не любил, хотя он мне помогал во всем, как раньше дядя Коля. Дядя Паша брал меня к себе в охранницкую комнату, угощал чаем, иногда даже колбасой, разрешал мне смотреть телевизор у себя, разрешал просто так посидеть. Иногда разрешал, если погода была хорошая, пойти погулять во дворе. Все лучше, чем слоняться на этаже. Но мне очень и очень не нравилось, как он говорит о Маше, как будто он ее не любит. А когда он по ночам приходил к ней, и я слышал как он с ней делает это, мне хотелось убить его. Вот как я его не любил. И Машу в этот момент тоже не любил.

Той ночью, после отбоя, дядя Паша заглянул ко мне в спальню. Я ждал его прихода.

– Я сейчас с Машей разберусь, потом мы с тобой пойдем в одно место, – тихо прошептал он мне, – смотри, ты только не засни.

– Ладно, дядь Паш, – сказал я.

Но сам, переждав, пока он зайдет к Маше, тихонечко подошел к двери раздевалки, присел, как всегда, ухо приложил к самой замочной скважине и стал подслушивать. Я уже не мог не подслушать, так мне этого хотелось, как украсть чего-нибудь съестного или деньги.

Маша в ту ночь кричала, как мне показалось сильнее обычного, или Паша делал ей сегодня больно, не знаю. Я ее еще больше хотел потрогать, хотел, чтобы она от меня так кричала и стонала. Как только Маша перестала кричать, я быстренько побежал в спальню, сегодня нельзя было до конца, пока дядя Паша не перестанет пыхтеть, подслушивать. Дядя Паша меня обещал взять с собой, так что я не хотел его сердить, и у меня не было времени пойти в душ, подмыться.

Дядя Паша, как и обещал, пришел за мной.

– Пошли, – тихо прошептал он, заглянув в спальню. Я спрыгнул с кровати и тихо, быстренько натянул штаны, футболку, стараясь не разбудить никого, и побежал за дядей Пашей. Мы с ним спустились по лестнице на два пролета, и на втором этаже дядя Паша сказал подождать его здесь и вошел на этаж девочек. Дверь на этаж он плотно закрыл за собой. Я стоял на площадке, было тихо, все, кроме нас, спали. Через какое-то время я услышал шорох за дверью. Потом дверь на этаж немного приоткрылась, дядя Паша высунул голову и махнул мне, подзывая за собой. Я последовал за ним. Дядя Паша закрыл за мной дверь, и стало очень темно. На этаже не горели даже дежурные лампы. Это дядя Паша постарался, он меня потом научил, как это сделать. Это на тот случай, если кто нежелательный выйдет. В потемках дядя Паша меня повел в сторону туалета. И когда дядя Паша открыл дверь туалета, я в первую минуту чуть было не ослеп от яркого света и, зажмурившись, шагнул внутрь. И за спиной было слышно, как дядя Паша плотно закрыл дверь.

– Ну, ты, корова, готова? – услышал я дядь Пашин голос и открыл глаза. И обалдел. Передо мной на кушетке сидела голая дура из 16 группы. Аня Макарова. Я ее постоянно встречал на улице, когда мы с группой ходили гулять. Она была совсем дурой, ничего не понимала, не умела говорить, глухая и толстая. Она была такая толстая, что еле передвигалась. Не умела даже бегать. У нее были большие сиськи, они у нее вываливались всегда из разреза любого платья, и большая жопа. Мальчишки все трогали ее, а она всегда стояла, улыбаясь.

– Обслужи его, – сказал ей дядя Паша. Аня Макарова как будто услышала и поняла, легла на кушетку, согнула ноги в коленях и растопырила их.

– Ну, иди, – сказал дядя Паша, – не бойся, ты же хотел.

– А как?

– Опять, как? Молча, – поругался на меня дядя Паша, – иди, иди, смелее, не бойся, она сама все сделает, – говорит, – штаны только стяни, – говорит.

Ну, я стянул штаны, вместе с трусами.

– А корень-то в полной боевой готовности, – говорит дядя Паша, – а говоришь, как. Иди, иди, смелее.

Я подошел к кушетке, Аня Макарова притянула меня за руку к себе и жестом показала, чтобы я на нее лег. А потом она бессовестно взяла мой корень, как говорит дядя Паша, в руки, от чего я почему-то застонал, как Маша. Ладонь у Ани Макаровой была теплая, мягкая, и мне казалось, от ее прикосновения я сейчас описаюсь. Аня Макарова потянула мою штуку к себе, раздвинула ноги пошире и засунула его у себя между ног прямо в дырочку. Мне стало невыносимо жарко. То ли это у Ани Макаровой там было жарко, то ли отчего еще я не знаю, я начал почему-то кричать, голова закружилась, меня затошнило. Аня Макарова положила меня на себя, обняла меня крепко и начала дрыгать ногами, как будто на велосипеде катается. Я закричал еще громче и тоже начал дрыгаться, делая движения вперед-назад. А что было дальше со мной, я не помню. Я очнулся на полу, без штанов. А дядя Паша так сильно хохотал и сказал, что я потерял сознание от удовольствия, когда кончал, и грохнулся на пол. Потом я отошел к раковине, подмыться, а дядя Паша, стоя на полу, развернул Аню Макарову к себе дыркой, закинул ее ноги себе на плечи, как он это делал с Машей, когда я их впервые увидел, и засунул свою штуку Ане Макаровой между ног. Он проделывал это молча, лишь в конце немного попыхтел, пискнул и вытащил свою штуку. Потом он тоже подошел к раковине, подмыться, посмотрел на меня и сказал:

– Ну, что ж, с боевым крещением тебя.

– А как это? – спросил я.

– Опять ты как да как. Да вот так вот, ты теперь стал мужиком, понимаешь? Ты ведь первый раз трахнул бабу?

– А это как?

– А вот то, что мы с тобой делаем здесь, и называется бабу трахать, понял? Мы с тобой мужики, а эта уродка – баба, понял? Э-э, да у тебя опять стоит, опять хочешь, что ли? – спрашивает он у меня.

– Не знаю, – говорю я ему.

– Иди, иди, трахни ее еще раз. Она тоже любит трахаться, да, Ань? – спрашивает он у Ани Макаровой, как будто она чего понимает. А Аня Макарова лежит, как ее оставили, даже не развернулась. Я подошел к Ане Макаровой и сделал тоже так же, как это делает дядя Паша, стоя, и чтоб ее ноги были у меня на плече. На этот раз я подольше был в ней и не грохнулся в обморок.

Пока я с Аней Макаровой второй раз занимался этим, дядя Паша сидел, смотрел и курил. Когда я закончил, он мне протянул сигарету и сказал:

– На затянись. Только не спрашивай, а это как, возьми в рот и просто затянись. Курил когда-нибудь?

– Нет, – сказал я, взял сигарету, затянулся, как дядя Паша велел, но раскашлялся. Мне не понравилось. Голова закружилась, я присел, и меня стошнило. Дядя Паша начал опять смеяться.

– И курить, – говорит, – не умеешь. А трахаться понравилось? – спрашивает.

– Не знаю.

– Ну, ладно, ты еще не раскусил, значит. Отпустим Аньку или еще по одной ее трахнем? – спрашивает меня.

– Не знаю.

– А хочешь ее в задницу трахнем?

– А может она у нас пососет? – спрашиваю я. Вспомнил, как это делает Маша, и у меня между ног опять больно зашевелилось.

– А покраснел-то, покраснел-то как, – говорит дядя Паша.

А потом:

– Э-э, нет, друг, это рискованно, – говорит дядя Паша, – эта же дура ничего не понимает, она может укусить, знаешь, как это больно, когда кусают.

– Дядь Паш, а почему Аня Макарова не стонет, как Маша?

– Ну, ты и сравнил, дуралей. Эта корова ведь дура, она вообще ничего не понимает. Ее трахать даже не интересно, понимаешь, никакого удовольствия. Она абсолютное бревно. Но тебе только с ней и можно, больше никто тебе не даст. А ее все мальчишки трахают, учатся. Только об этом никому не говори. А Маша тебе нравится?

– Не знаю.

– Нравится, я вижу. Но, Маша – это нормальная баба. Может, я на ней даже женюсь, понял?

– А мне больше ни с кем, ни с кем нельзя, кроме Ани Макаровой? – спросил я.

– Э-э, брат, вижу, ты ничего не понимаешь. Знаешь, с бабами вообще трудно. С ними просто так ничего нельзя. Всем бабам нужны деньги. Ты знаешь, что такое деньги?

– Знаю. Раньше мы с дядь Колей зарабатывали деньги. И у меня были деньги. Много было.

– Ты-ы, – удивился дядя Паша, – зарабатывал деньги? И где же это? И сколько это, много?

– Мы с дядь Колей ходили на шабашку, строили на даче, ну там, разные бани, сарайчики, мебель обивали. Меня дядя Коля всегда брал с собой. И нам хорошо платили, так говорил дядя Коля.

– А сейчас у тебя есть деньги?

– Нет.

– Ну, вот видишь? А ты бабу другую хочешь. Чтобы другую бабу хотеть, ну, такую, нормальную, деньги нужны, и немалые. Бабы любят, чтобы им подарки дарили, водили их в ресторан, и все такое. Так, что, брат, не видать тебе нормальных баб, как своих ушей.

– А если жениться?

– Ну, чтоб жениться, нужно, чтобы баба тебя полюбила. А чтобы она тебя полюбила, опять-таки нужны деньги и хороший корень. Но, корень у тебя хороший, можешь мне поверить, он у тебя большой. От такого бабы знаешь, как тащутся!

– А Маша?

– Что, Маша?

– Она вас любит?

– Ой, еще как! Знаешь, как она на меня смотрит, как кошка на сметану.

– А это как?

– Ну, любит, другими словами. И хочет, чтобы я на ней женился. Просто спит и видит, как я на ней женюсь.

Потом мы немного посидели, дядя Паша курил, мне больше не предлагал, Анька Макарова все лежала на кушетке. Дядя Паша укрыл ее своей курткой и дал ей печенье. И мне он дал печенье. Но мне печенья почему-то не хотелось. Я не стал кушать, отдал свое печенье Аньке Макаровой.

– Теперь ты тоже можешь жениться, – сказал дядя Паша.

– А это как?

– Опять ты за свое, – ругается дядь Паш, – умеешь трахать бабу – значит, и жениться можешь.

Каждый раз, когда дядя Паша произносил это слово «трахать», у меня между ног начинало шевелиться. Дядя Паша заметил это и говорит:

– Э-э, брат, да ты маньяк какой-то, опять у тебя корень твой стоит. Да какой он у тебя большой, все бабы будут к тебе на шею вешаться с таким хозяйством-то. Понимаешь меня?

– Не знаю.

А потом дядя Паша разрешил мне еще один раз проделать это с Аней Макаровой и отвел ее в спальню. Потом проводил и меня до этажа, чтобы никто меня не видел.

После этого случая мне постоянно хотелось этого. Стоило мне увидеть женщину, любую, у меня между ног начинало шевелиться, и мне всегда хотелось. Но денег у меня нет. Дядя Паша сказал, что нужны деньги, чтобы жениться, и тогда можно будет с женой это проделывать постоянно. Неужели все взрослые этим только и занимаются?

Дядя Паша часто меня стал брать по ночам, и мы с Аней Макаровой проделывали это. В основном я. А дядя Паша не всегда, говорил, что это делать с Аней Макаровой ему не интересно.

А Маше я все так же помогал мыть полы. Мне она все больше и больше нравилась. Мне тоже хотелось жениться на ней. Разве я могу на ней жениться? Дядя Паша ведь убьет. Она была такая красивая, особенно, когда распускала длинные свои волосы. Никогда она не ругалась, говорила только красивые слова, и на дядю Пашу иногда обижалась, что тот грубо говорил и всякое такое.

А Аня Макарова мне тоже не нравилась, она была толстая, некрасивая, и волосы у нее были короткие и постоянно грязные, и всегда молчала. Я с ней тоже не хотел делать этого, но дядя Паша говорил, что мне больше не с кем.

Однажды летом мы всей группой гуляли на улице. Я катался на велосипеде. И вот я однажды далеко отъехал на велосипеде по асфальтированной дороге на территории интерната. Территория у нас была большая, и воспитатели нам разрешали на велосипеде далеко кататься, и вот заехал далеко. И в кустах услышал голоса, смех и пыхтение. Мне стало интересно. Я слез с велосипеда, оставил его на краю дорожки и пошел в кусты, откуда доносились голоса. Подойдя поближе и раздвинув кусты, я увидел там Аню Макарову и троих ребят с другой группы. Аня Макарова лежала прямо на травке, а один мальчик на ней дрыгался, а двое стояли наготове, схватив свои штучки в руках. У меня опять зашевелилось между ног, но этого почему-то не хотелось совсем. Меня затошнило. Все это было так некрасиво, грязно. Я, не обнаружив себя, быстренько побежал оттуда, сел на велосипед и что есть мочи надавил на педали.

Потом, когда мне дядя Паша предложил пойти ночью к Ане Макаровой, я наотрез отказался. Мне хотелось этого очень, но я почему-то отказался. Я хотел этого с другой женщиной, например, жениться, как дядя Паша, на нормальной, красивой женщине. Но для этого нужны деньги, много денег. Надо во что бы ни стало раздобыть деньги.

Однажды меня воспитательница попросила, чтобы я отнес записку завучу. Кабинет завуча находился на первом этаже. Мне, как одному из старшей группы теперь поручали всякие поручения, и я свободно мог передвигаться по интернату, как раньше Вася Капустин. И вот спускаюсь я на первый этаж, иду по коридору. А коридор был длинный, и там много всяких кабинетов было. Вот иду я по коридору и, не доходя до кабинета завуча, увидел, как один из кабинетов был открыт настежь. Подходя по ближе, смотрю, в кабинете никого нет. Я быстро сообразил, зашел в кабинет, осмотрелся, увидел на стуле возле стола лежала сумочка. Сумка была черного цвета, такая красивая, что я сразу сообразил, что там должны быть деньги. Я это просто прочувствовал. Я быстренько побежал к столу, схватил сумку, открыл ее и тут же увидел красивый толстый кошелек. Я быстро вытащил кошелек, сунул его за пазуху, а сумку закрыл и обратно положил, как она и лежала. И выбежал в коридор. В коридоре никого не было. Я бегом побежал обратно на этаж. Прямо в два прыжка я очутился на этаже и сразу – в туалет. А туалет у нас находится сразу же, как заходишь на этаж. Я незаметно забежал в туалет, плотно закрыл за собой дверь, вскочил на подоконник, открыл настенный шкаф, куда я когда-то прятал коробку с конфетами, забросил туда кошелек, закрыл как следует обратно дверцу шкафа, потом опять тихо и незаметно выбежал на лестничную площадку и, не спеша, спустился вниз на первый этаж. На первом этаже коридор был пуст, но дверь того кабинета была уже закрыта. Я, как ни в чем не бывало, подошел к кабинету завуча, постучался и услышал, «заходите». Я открыл дверь, просунул голову и говорю:

– Вот, меня попросили отнести вам записочку.

Завуч приветливо мне говорит:

– Заходи, Миша. Спасибо тебе большое. – Она встала, вышла из-за стола, подошла ко мне, взяла записку и говорит: – Тебе бы, Миша, похарактернее быть.

– А это как? – спрашиваю я.

– Ну, надо быть смелее. Вот, смотрю я на тебя, ты – мальчик хороший, и воспитатели, и нянечки тебя хвалят, помогаешь ты им всем, слушаешься, но надо быть немного посмелее, понимаешь? А то тебя совсем не заметно, говорю.

Но я все равно ничего не понял.

– Вот осенью тебя планируем во взрослый интернат перевести, – говорит, – я похлопочу, чтоб в хороший интернат тебе попасть, – говорит. Это я понял, обрадовался. Все говорят, что во взрослом интернате хорошо, там, говорят, даже свободно можно выходить и за пределы интерната, в город. А я в городе не был еще с тех пор, как дядя Коля перестал работать у нас. Хороший был дядя Коля, они меня с его женой даже в магазины брали с собой, деньги давали и всякое такое…

Деньги… Теперь же у меня деньги есть. Их много, кошелек был полный набит деньгами. Мне теперь можно даже жениться. Но, как? Надо будет спросить у дяди Паши, он меня научит.

Ой, что будет, когда обнаружится пропажа?! Интересно, чей это был кабинет.

А это, как потом оказалось, был кабинет зам. директора. Кто говорит, что зам. директора, а кто – главврача, в общем, я не разбираюсь в этом.

На другой день рано утром к нам на этаж пришли завуч и три главные тети. Все с первого этажа. Сначала они собрали всех воспитателей и нянечек, и у них было собрание в раздевалке. А потом они все оттуда вышли в коридор. Воспитатели все злые, нянечки тоже.

А потом они стали в кучу собирать тех детей, которые ходят в разные кружки, которые находятся на первом этаже. И их кучками стали куда-то уводить. Дети оттуда приходили, некоторые заплаканные.

А потом к нам на этаж пришел высокий дядька, строгий такой. Он увидел меня и спрашивает:

– Ты кто у меня, как тебя зовут, почему не знаю.

– Я – Миша Бабичев, – говорю, – из 6 группы.

– А-а, это тебя, – спрашивает, – вчера с запиской на первый этаж, к завучу посылали?

– Да, – говорю, – меня. Так я отнес и отдал, – говорю.

– Пойдем, – говорит, – мне с тобой поговорить надо.

Мы с ним спустились на первый этаж, шли долго, до того кабинета, который был вчера открыт. Он тут остановился и спрашивает у меня:

– Знаешь, чей это кабинет?

– Не знаю, – говорю.

– А зачем ты сюда заходил? – спрашивает, злой такой.

– Я не заходил, – говорю, – сюда.

– Не ври мне, – говорит, – видели, как ты сюда заходил.

Не знаю почему, но я начал плакать.

– Так зачем ты заходил сюда, скажи честно. Если честно скажешь, никто тебя наказывать не будет, – говорит.

– Дяденька, я честное слово не заходил, – говорю. А сам почему-то начал громко плакать и вытирать слезы. Боялся, что он меня сейчас ударит. Тут на мой плач из своего кабинета выходит завуч, подошла к нам и говорит:

– Мишенька, скажи правду, ты вчера, когда шел ко мне, не заходил в этот кабинет?

Я еще громче начал кричать и плакать.

– Нет, – говорю, – вы же видели, что я к вам только зашел.

Завуч подозвала этого мужика, и они отошли в сторонку, пошептались, а потом вернулись ко мне, и дядька говорит:

– Пойдем, поднимемся к тебе, покажи, где твоя кровать, тумбочка. Я сейчас все проверю, – говорит, – и если я что найду, пеняй на себя, не пощажу, – говорит.

Мы все втроем поднялись обратно на этаж, а там, в нашей спальне все вверх дном. Постели все разобраны, тумбочки все повывернуты.

– Ничего не нашли, – в один голос сказали нянечки и воспитатели. И из других спален вышли другие воспитатели и нянечки, и тоже сказали, что ничего не нашли.

– Ищите, как следует, ищите, ищите, где еще только можно поискать, – приказал дяденька, и они с завучем ушли с этажа.

В тот день, после обеда, нас всех в наказание загнали в спальню. Обычно нас, старших ребят, на дневной сон не укладывали, а тут нам пришлось всем раздеться и лечь. Не успели мы лечь, пришла воспитательница с другой группы, вместе с нашей. Обе злые. Подняли нас четыре человека, три мальчика, которые ходят на кружок рисования на первый этаж, и меня вместе с ними. И прямо босых поставили на пол, заставили вытянуть руки вперед себя, и на руки нам положили подушки.

– Так будете стоять до тех пор, пока не признаетесь, кто из вас взял деньги у главврача, – сказали они. Ногам было так холодно, что хотелось писать. Руки отекли, и удержать подушку не было уже никаких сил. Если кто ронял подушку, воспитатели подходили к тому мальчику, били по руке, заставляли опять их вытянуть, и опять клали на них подушку, и заставляли так стоять. Маленький Санька Миронов, младший из нас всех, расплакался и даже описался. Нянечка принесла швабру с мокрой тряпкой, и прямо шваброй с мокрой тряпкой начала хлестать нас всех по заднице, и приговаривала:

– Из-за вас, уроды, нам житья нет от начальства. Это ж надо было столько денег украсть. Зачем вам столько денег? На что они вам, уроды, они нужны? Теперь нас всех лишат премии.

Мы так простояли почти до полдника. Все замерзли, руки уже не поднимались вообще, не говоря уж о подушках. Потом нас отпустили. Мы все побежали в туалет, боясь описаться в трусы. Потом всех позвали на полдник, а нас четверых поставили в угол в спальне, сказали, что мы наказаны, и нам полдник не полагается. Мы, вчетвером, стояли каждый в своем углу. Стоять пришлось долго. К нам в спальню никто не заглядывал, будто все вымерли. Стоять уже не было сил. Мы, как сговорились, каждый у себя в углу присели на кровати, готовые в любой момент, на случай, если кто заглянет в спальню, сразу могли бы соскочить и встать в свой угол.

Маленький Санька плакал и говорил:

– Ну, признайтесь же, кто это сделал, а то ведь будет еще хуже. Нас сегодня не будут кормить и ужином, и спать не дадут. Так и простоим всю ночь.

– А сегодня ночью дежурит тетя Паня, – сказал Петя Иванов, – а она знаете, какая злая. Тогда, когда у нас пропал магнитофон, вот она нас мучила всю ночь. Я тогда был в 8-ой группе еще. Она нас повела в душ, и нас голых, босиком поставила к стенке и поливала из шланга холодной, ледяной водой.

– И что? – спросил Вовка Смирнов.

– Что, что, – продолжил, подвывая, Санька Миронов, – тогда Лешка Васильев признался, и его санитар Игорь с первого корпуса сильно избил, и потом Лешку Васильева отвезли в больницу, и он там умер.

Мне стало очень страшно. Но признаваться я и не думал. Если признаюсь, значит, меня одного будут наказывать. Могут так же убить. Нет, лучше я молчать буду, и они никогда не узнают. И еще мне надо жениться на нормальной женщине, а для этого дядя Паша сказал нужны деньги, много денег.

Ужином нас тоже не кормили. Мы так и простояли до отбоя. После ужина к нам на этаж пришел дежурный врач. Она зашла к нам в спальню, увидела нас и спросила у нянечки:

– А что это у вас дети босые стоят на полу?

– Они наказаны, – ответила тетя Паня.

– Пойдемте со мной, – сказала врачиха, и они вошли в раздевалку для персонала и закрылись.

Мы попросили мальчиков подслушать, о чем они там говорят. Через некоторое время мальчики прибежали веселые и показали нам большой палец, что означает, все хорошо. За ними в спальню вошли врачиха с тетей Паней. Тетя Паня была злая, но молчала. А врачиха говорит:

– Мальчики, обуйтесь, сходите в туалет и душ, и все в постельку.

Мы все, как по команде, посмотрели на нянечку. А она закричала:

– Не слышите, что ли, что вам говорят? А ну, быстренько в туалет и в койку.

Мы все хором побежали в туалет, а затем в душ, как обычно перед сном полагалось. Позже, лежа уже в постели, я еще долго ждал, когда же тетя Паня придет за нами, чтобы дальше нас мучить.

– Она за вами не придет, – сказал в темноте один из мальчиков, – знаете, как врачиха ее отбрила, мало не покажется. А врачиха главнее нянечки.

Но, заснуть все равно долго не удавалось, кушать очень хотелось. Но и это не главное. Я лежал довольный и улыбался в темноте сам себе. Я это сделал, и меня никто не поймал. И никто, никогда об этом не узнает. Наконец-то у меня много денег, как я хотел. Теперь мне это можно будет с другой, нормальной бабой. А как и где я это сделаю, дело десятое. Главное, они, деньги, у меня есть. И их много.