Текст книги "Вещи и растения"

В этот момент я услышала слова, сказанные с некоторой насмешкой: «А вы больше денег им давайте, побольше, побольше». Или это листья над головой прошелестели?

Я обернулась, чтобы посмотреть, кто произнёс эту фразу, и поняла, что всё вдруг изменилось. Вместо садовой архитектуры за моей спиной поднялся клубящийся туман, а в этом тумане до горизонта явно просматривались фигуры людей. Так же – мужчины с одной стороны, женщины – с другой. И первым стоял наш Леонид. Ну и чудо.

А я находилась в точке пересечения, как бы на перешейке этих огромных песочных часов. Песочные часы. Ещё в детстве родители мне давали иногда подержать в руках такие часы. Я любила смотреть, как течёт песок.

Впереди передо мной – предки. А за моей спиной. Конечно же, это потомки! Пращуры услышали мою просьбу. Они мне показали, что детки у сыночка нашего Лёнечки ещё народятся. И несть числа им, будущим внукам и правнукам нашим.

– Спасибо!

Чувства переполняли меня. Я снова упала на колени, простёрлась ниц. И не было сил встать. Но вскоре почувствовала, как чья-то сильная рука поднимает меня.

Я огляделась, но никого не увидела рядом. Вокруг меня та же картина, ряды предков впереди и море потомков сзади. Но тут я заметила, что одна из женщин, стоящих подальше, подняла обе руки и делает ими какие-то знаки. Что-то хочет сообщить.

– Я должна продолжать работать над родословной? Что? Не понимаю.

Один из мужчин, стоящих подальше, тоже поднял руку. На ней обрывок цепи. Был арестантом, значит, совершил какие-то преступления? Или отстаивал независимость своего покорённого народа? Падает на колени. Просит о чём-то. Другой поднимает вверх сломанный меч. Что я могу, чем помочь? Как примирить обиженных с обидчиками? Как объяснить, что так движется история – подминает одних, поднимая на волну других. А потом пойдёт и следующий вал. Снова всё перемешается. Но важно каждому человеку в этой чаше жизни делать то, что должно, сохраняя достоинство и веру.

Грехи предков надо замаливать, просить за них в молитвах? Я начала тотчас. Хотя никогда не была я ревностной прихожанкой. В храмы разве что на Пасху да Рождество с Филюшей захаживали. Но сейчас слова молитв лились сами, помимо моей воли, и лицо стало мокрым от слёз.

– Господи, прости грехи пращура моего, с цепью на руке. Господи, прости грехи и других моих предков. Сними родовые проклятья с них, с нас. Чтобы легко развязывались все гордиевы узлы. Прости меня, Господи, если я что делаю не так. Дай моим предкам покоя, Царствия Небесного, – так шептала я. Как же мне было жаль тех, кого я видела сейчас перед собой.

Потом встала на колени, закрыла лицо руками. Продолжала молиться.

«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, прости и помилуй мя и предков моих.» Я повторяла эти слова раз за разом. По кругу. Время остановилось.

Я очнулась в своём саду, в домике, на диване. Филипп обеспокоенно глядел на меня. Сидел на табуретке рядом. На лбу моём лежало мокрое полотенце.

– В чём дело? Что случилось? – спросила я, убирая тряпку со лба и пытаясь встать. Меня покачивало. Но я вспомнила, что на сегодня у нас было намечено заложить удобрения под яблони и малину. Планирование – незыблемая основа жизни любого нормального человека. Сказал – сделал.

– А это я тебя хотел спросить, что случилось. Да ты лежи, лежи, отдыхай. Температура у тебя.

Он снова положил полотенце мне на лоб. Я снова убрала его. Пыталась вспомнить, как завершилась моя утренняя прогулка. Но помнила только, что дошла до просеки. Там, на опушке, у перелесков, меня порадовала лесная клубника. Её было так много, и такая она была вкусная, ароматная. Потом я направилась в дальний лес. А вот дальше – полный провал.

– Филюш, дорогой, скажи, когда и как я вернулась. Не помню. Знаешь, странно, очень голова болит. Сколько сейчас времени?

– Двенадцать. Я и не видел, как ты вернулась. Не слышал, как прошла в дом. Сам удивляюсь. Работал на участке, копался потихоньку.

Решил попить водички, зашёл в комнату, гляжу, ты на диване лежишь, стонешь. Вроде спишь. Как была, не переодевшись. Потрогал лоб, горячий. Доктора надо вызывать.

– Нет, нет, не надо. Да и какая машина «скорой помощи» в сады поедет? Какой доктор!

– А если что серьёзное?

– Филюш, миленький, подождём. Может, всё и так пройдет. Отлежусь!

Часа через два температура спала. Мне полегчало. Головная боль отпустила. Но, как я добиралась из лесу до сада, я так и не вспомнила.

После обеда, однако, я уже, как ни в чём ни бывало, подкармливала яблоньки и опрыскивала кустики смородины и малины. Мой Филипп, рослый крепкий мужчина, казавшийся ещё крупнее, потому что не снимал почти никогда свою широкополую шляпу, ходил за мной и уговаривал ещё полежать.

А вечером нас приехал навестить сын. Неожиданно. Не предупредив. В последнее время Леонид совсем редко наведывался в сад, на дачу. Особенно после скандала, когда его Элечка выступила с размахиванием рук и криками, заявив, что ей надоела жизнь в нашем музее. Леонид приехал на своей машине, но почему-то не стал заводить её во двор, припарковался на обочине дороги. Высокий, стройный, с чуть курчавыми волосами – как он хорош, наш мальчик. Глаз бы не отрывала. Одет Лёня был по-садовому, в джинсиках, светлой футболке, ветровке, но ему к лицу любая одежда.

Я стала поскорее собирать на стол. А отец с сыном пошли на пляж – искупаться. Думаю, они на берегу больных конфликтных тем не касались. Сначала так – общие фразы. О закате, волне и поклёвке.

А потом, уже вернувшись, говорили о последней грозе, когда сломало большую ветку груши. Об урожае виктории, садовой клубники.

Я, пока они купались, успела ещё быстренько набрать ведёрко для семьи сына. Чтобы полакомились. За ягодами, наверное, Лёня и приехал. Считай, первый урожай, после жимолости. Но что жимолость? Так, баловство. А уж виктория.

По традиции все серьёзные разговоры – после ужина.

– Что скажешь? – наконец, приступил отец с расспросами к Леониду, когда вечерняя трапеза была завершена. – Чем порадуешь? Нашли квартиру, переехали – или уж и раздумали?

Мы втроём сидели теперь не в комнате, и не на нашей аккуратной терраске, а на скамеечке около растущих у дома двух сосёнок. Под этим зелёным пологом на душе у меня вдруг стало удивительно спокойно. Я давно уже не испытывала такого умиротворения. Точно вернулись счастливые годы, когда сын был маленьким, а семья – на редкость дружной. Когда мы жили в любви-согласии.

– Да, мы переехали. Вчера ещё. Вы не обижайтесь, нужно нашей молодой семье пожить отдельно. Сами понимаете. Прошу вас, не обижайтесь.

– Да уж ладно, – поторопилась я сказать, потому что услышала тяжёлое дыхание мужа. Нет, ему не понравилось, что дети съехали. Не хотел он этого. Помолчал. Потом медленно обратился ко мне:

– Не встревай, мать, дай нам, мужикам, меж собой поговорить, – и продолжил, обращаясь к сыну. – А сад? Послушай, Леонид, мы тут стараемся с матерью, скажи, вам это будет надо? Для вас ведь.

– Папа, ну что ты снова спрашиваешь? Сам знаешь, Эля моя – горожанка до мозга костей, не хочет она с землёй возиться. Может быть, когда-нибудь и понадобится как место для отдыха, купания, но не с грядками, а с газончиками.

Наверное, не сиди я рядышком, отец бы простыми русскими словами ответил сыночку. Но сдержался, смолчал. Снова я нарушила тишину.

– Ладно, дорогие мои, поговорили, и будет! Машину ты бы завёл во двор, да на боковую!

– Нет, мама. Я вернусь в город. Эля ждёт. Обещал вернуться. Но вот что, мы будем отмечать новоселье в следующее воскресенье. Я бы за вами приехал, если вы не против. Мы с женой вас приглашаем.

Так вот зачем он приехал! Как-то неожиданно. Я думала, что с отъездом детей на съёмную квартиру если и сохранятся у нас отношения, то только с сыном. Но уж никак не с его второй половиной. Ан он на новоселье нас зовёт. Надо соглашаться.

– Ну что, Филюша, мы не против? Мы не против, Лёня.

– У меня ещё вопрос. А нельзя ли у вас перехватить чуть-чуть денег, риэлтору заплатить. Получается, что мы платим сразу за два месяца.

– А у нас тут, сынок, денег нет. – Отец произнёс эти слова, опустив голову, потом вопросительно взглянул на меня. Как не дать единственному дорогому сыночке? Хоть тому уже тридцать годочков стукнуло.

А Леонид продолжал настаивать.

– Вы же получили отпускные, на карточке есть деньги. Я бы сейчас до банкомата с отцом проехал, а потом назад папу привёз.

Вот почему он не заводил машину во двор. Долго же он собирался сказать, за чем приехал. За деньгами!

И тут у меня в голове, как затуманило – и откуда-то из подсознания выплыла фраза, сказанная с некоторой насмешкой: «А вы больше денег им давайте, побольше, побольше».

Когда Леонид ни с чем уехал из сада, то есть только с ведёрком спелой виктории, а не с пачкой купюр – мы с мужем долго обсуждали новую ситуацию. Филюша сильно удивлялся, как это я устояла, и мы не выдали сыну тут же запрашиваемую сумму. Обычно выдавали, хотя отец всегда был против такого разбазаривания денег, как он говорил. Как я могла объяснить своё решение? Или так и сказать, что мне почудился голос?

А в воскресенье мы-таки обедали в новой квартирке сына. Тесновато, чужая мебель. Но сын и невестка встретили нас доброжелательно. Как будто и не было скандала из-за книг. И никто не упоминал даже о денежных купюрах.

Мы подарили на новоселье пылесос. Вещь необходимая в современном доме. И пожелали счастья.

На самом деле я очень боялась этого визита. Но обошлось – без ругани и напоминаний о пыльных книгах в нашем давно не ремонтированном доме. Между прочим, мытье полов и плиты в нашей квартире было всегда моей почётной обязанностью. Как и размораживание холодильника. Интересно, в съёмном жилье Элечка сама будет заниматься уборкой или возложит это на Лёню? Впрочем, это уже их дело.

А пока сын открыл ноутбук и показал фотки, которых мы ещё и не видели – из их последней поездки на пляжи Египта. И даже сказал, что начал читать родословную. И попробует скачать из интернета программку для составления родословной. Если делать, то уж как положено. Волна надежды на дальнейшее мирное сосуществование с семьёй сына снова поднялась в душе.

Леонид благородно вызвался отвезти нас домой на машине. Раз уж мы оказались в городе, то надо бы передохнуть день-другой в родной благоустроенной квартире, закупился продуктами. А потом снова на свежий воздух, к физическому труду.

– Скажете, когда надо будет, я вас подкину в сад, – мы уже подъехали к своему подъезду, но почему-то не торопились уходить, подниматься к себе. В пустую квартиру.

– Зайдёшь? Вы же не всё увезли из своих вещей.

– Потом как-нибудь. Вот что я ещё хотел вам сказать, – Леонид произнёс это как-то задумчиво, не похоже на него. Мне показалось, что сын собирается с духом, чтобы попросить очередной финансовой подпитки. Но не решается.

Он всегда такой лёгкий, стремительный. И говорит быстро, без запинки. То-то у него и идёт на лад карьера в сетевом маркетинге. Кого угодно разговорит, увлечёт своими биодобавками, продуктами для здоровья. Всё за экологию. А в саду работать не желают. Но, что он всё-таки скажет?! И отцу его медлительность сегодняшняя, кажется, надоела.

– Говори, раз хочешь сказать. Замахнулся, руби. Не размазывай кашу по тарелке.

– Я просто думаю, не рано ли говорить. Да ладно. Видите ли, Элеонора моя в положении.

Мы молчали. Оба. Переваривали сообщение. Так долго этого ждали! И в этот момент всё, что утром случилось со мной с лесу, внезапно, вспышкой, озарением, вспомнилось мне. До мельчайших подробностей. Зелёная арка, пробег к таинственной площадке, где меня ждали живые люди, которых давно уже нет на свете. Мои любимые родители и бабушки-дедушки – пращуры. Тысячи лиц. Вспомнила, как потом, обернувшись, увидела в туманном пространстве за моей спиной Леонида и за ним неясные фигуры наших потомков. Песочные часы.

Филипп пришёл в себя первым.

– Лёня! Вот это новость. Порадовал, порадовал нас. Пошли домой, сын, посидим, примем по рюмочке.

– Я ж за рулём, папа.

– С дитём вам будет нужна помощь. Я, если что, и уволиться могу из школы, чтобы помогать, – это уже я, улыбаюсь, вытираю слёзы.

– Если всё будет нормально, вызовем мать Элеоноры. Она готова и квартиру продать в своём городе. Приедет к нам.

В этих словах я почувствовала дальнюю угрозу. Но пока очень дальнюю. Может быть, как-нибудь всё устроится, в гармонии и для всеобщей радости. С пращурами надо советоваться, вот что. Пращуры – те точно всё скажут. Им всё ведомо. И с молитвами обращаться к Господу.

Мы с мужем медленно поднимались к себе в квартиру, где уже не слышалось бьющего по ушам рокота тяжёлого рока. Любимого рока молодой семьи сына. Филипп с облегчением включил концерт для скрипки Моцарта. Что ж, теперь мы будем слушать совсем другую музыку.

И по-прежнему работать на ниве образования молодёжи. И в своём саду. Обязательно продолжать составлять родословную. Для своих потомков. Пока есть силы. Я взяла в руки песочные часы, ещё из родительского дома, которые всегда стояли у нас на верхней крышке пианино, и долго-долго смотрела, как падает тонкая струйка песка. Потом достала чистый лист бумаги, чтобы записать и зарисовать всё, что вспомнила, что случилось тогда, во время Встречи с пращурами.

Как нам с Филюшей жить дальше? Остаётся доверять судьбе. Всё в руках Того, кто пишет сценарии нашей жизни. А пока, надо радоваться. Повод есть. Будем ждать рождения внука. Или внучки. Всё равно.

Стол, дорогой мой!

Однажды, когда я сидела и ревела всласть дома за круглым изрядно потертым обеденным столом, рассчитанным на большое число едоков, – но, увы, скучающим уже несколько последних лет, – мне вдруг почудилось, что стол услышал меня и начал успокаивать.

– Что ты плачешь, хозяюшка моя славная? Не стоит! Может быть, тебе скатерть-самобранку подарить? Я бы мог, если очень постараться.

Я вскочила даже и, утирая слезы, погладила рукой теплое дерево. Круглая, ровная, покрытая лаком поверхность стола была и вправду похожа на большое клоунское лицо. Печального клоуна. Рельеф сучков можно было представить глазами, носом. Сколько лет ежедневно вся семья собиралась тут обедать и ужинать, какие стопки ученических тетрадей проверяли тут мы с супругом по вечерам, когда дети уже спали. Писали учебные планы. Мой дорогой стол! Как у Чехова – «дорогой, многоуважаемый шкап!» А у меня стол.

Но я все-таки не поверила в то, что мебель моя ожила и заговорила. Подумала, что доревелась до чертиков, до галлюцинаций. И надо бы успокоиться. А начала я реветь-рыдать, когда месяц назад прозвучал этот телефонный звонок от сыночка моего дорогого Алика.

Дело в том, что мои взрослые дети уже несколько лет живут в другом городе, на Урале; открыли собственную фирму по продаже подержанных автомобилей. Прежде, такой бизнес назвали бы просто спекуляцией. Купил дешевле, продал дороже. Причем их бизнес ничего, кроме визитов судебных приставов, им не приносит. Начиная свое дело, влезли в кредиты, а выплачивать кишка тонка оказалась. И работают сутками. Мне особенно дочку мою Маринку жалко, пашет без выходных, с утра до ночи пропадает на своем авторынке. И замуж все выйти некогда. Учится да работает, работает да учится. Сын Альберт хоть женился, двое детишек народилось. Да ведь их растить, кормить надо. Душа за детей изболелась вся.

Продать квартиру в родном нашем сибирском городе я собиралась давно. Думала, тут продам, на Урале куплю, чтоб к родным-дорогим поближе. Какой пустой становится жизнь, когда детки, кровинушки мои, мучаются далеко-далече. И так им трудно приходится выживать в бурном море рыночной экономики. В новом жестоком мире. Мы с их отцом таких проблем не знали. Работали тихо-мирно в школе, вели уроки. Учили детей высокому, доброму и прекрасному. Но случилось однажды непоправимое. Муж, мой верный Петр Петрович, погиб в автомобильной аварии. Случайно, ехал в маршрутке, и надо же. Транспорт нынче такой ненадежный стал, все носятся по городу, то и дело аварии. Я поседела сразу. Вся жизнь перевернулась. Петро ушел, а детки один за другим вскоре уехали. И строят свою жизнь самостоятельно. И тоже оба на автомобилях гоняют. Я как об этом подумаю, голова начинает болеть. Одна я сяду около стола и ну, реветь, положив голову на руки. И стол, который помнил иные дни, шумные, счастливые, стоит посередине комнаты и тоже тоскует – без хозяина, без детей, без гостей. Одну меня утешает.

Вот вышла на пенсию, с учителями и выпускниками попрощалась – и занялась вплотную продажей жилья. Недвижимости – по-новому. Уже и покупатели нашлись. Но я таких деньжат, которые мне за квартиру предложили, и в глаза никогда не видела, страшно. Сыну звоню, говорю, приезжай, поприсутствуй при процедуре.

– Конечно, мама, я приеду. Только. Знаешь. Может быть, ты пока всю сумму нам с Маринкой отдашь? Мы, глядишь, дела фирмы поправим. С долгами рассчитаемся, хоть частично. Кредиты погасим. А тебе потом, попозже, квартирку купим в нашем городе. Еще лучше, чем могли бы сейчас купить на эти деньги.

Я молчала. Слов не было. А я-то куда же? Как же?

– Мама, все будет наилучшим образом, тип-топ будет, ты поверь! Не пожалеешь! Ну, соглашайся. Согласна? Тогда я прямо завтра и выезжаю.

Он приехал. И документы мы подписали как-то быстро и легко. А потом процесс пошел еще проще. Сынок сложил все вырученные от продажи квартиры деньги в потрепанный рюкзачок и наплечную сумку – и запросто, чмокнув меня в щеку, (не волнуйся, мол! Все под контролем!) пошел на вокзал. На поезд. Я не могла спать до тех пор, пока он не приехал к себе домой. И все довез в целости и сохранности.

День за днем я ходила на могилку супруга моего Петра – прощалась. Слезы лились сами. Я как бы делилась с мужем своими сомнениями, заботами. Он всегда поддерживал меня, хотелось думать, что поддержал бы и сейчас. Нужно же помочь детям. День и ночь молилась, чтобы Богоматерь не оставила заботами своими сына моего Алика и дочку Марину.

Новые собственники торопили – пора освобождать квартиру. Я начала распродавать мебель. Потому как – куда ее везти? Дети в другом городе и сами на птичьих правах, в тесноте. Меня принять не могут. А уж мебель. И осталось мне одно – возвращаться к матери и сестре, в маленький городок моего детства. Они живут вместе и не откажут мне. Хоть мама стара и больна, а у сестры своя семья, заботы, но я надеялась, что нам вместе тесно не будет.

Продавать мебель, выбрасывать посуду, служившую долгие годы нам верой-правдой, раздавать одежду по соседям было больно. Вещи, сама квартира, эти стены служили как бы фоном и были даже действующими лицами событий минувшего. Столько здесь было пережито! Каждый год приносил что-то новое: сын и дочка пошли в детсад, школу. Потом ужас – смерть мужа, и отчаяние – отъезд детей. Оставались лишь воспоминания.

Я оплакивала каждую полочку, каждый шкафчик. Вся мебель по объявлениям, по дешевке, стала довольно быстро утекать из дома. А вот круглый стол с лицом печального клоуна я решила оставить новым хозяевам. Только он, самостоятельный, похоже, не хотел оставаться.

– Ты пойми, – толковал мне крепкий дубовый стол, – я же тебе необходим. И перевезти меня не так и трудно, на вокзале есть багажное отделение. Проще пареной репы.

– Но ты же такой громоздкий! Точно не гвоздь из родного дома, как в известной сказке.

– Да, не гвоздь, и горжусь этим! Я твой стол! Во мне часть твоей души, твоей жизни. Столько лет мы вместе! А теперь. Вникни! Я со всех вещей, которые ты людям распродавала и раздавала, как бы стягивал семейную ауру, не давал ей разлететься по чужим домам и помойкам. И теперь я – твоя опора. Поняла? Зачем же меня чужим людям оставлять? Домовой наш, посмотри, залез к тебе в сумку и сидит, плачет. Он тут тоже не останется. С тобой поедет. Ты о нем заботься. А я в материальном мире его полномочный представитель. Ты его языка не слышишь, не понимаешь, но меня-то ты слышишь!

И ведь уговорил он меня. Сдала я в багаж свой стол, а он веселился, подмигивал мне и утешал:

– Не пропадем, хозяйка! Я тебе про скатерть-самобранку не зря говорил. Это невестушка моя. Поможет скатерочка. Прорвемся! Только с домовым осторожнее. Береги сумку.

– Спасибо тебе за поддержку, мой дорогой стол!

В поезде я думала о детях, как же им трудно, моим родным. Хоть бы мои деньги помогли им выкрутиться из долгов и кредитов. Но я уже не плакала. Как-нибудь проживу. Тем более, что стол-то наш круглый дубовый едет со мной, в багажном вагоне. И домовенок при мне, в сумке. Значит, все будет тип-топ, как сказал сын! Начинается новая жизнь.