Текст книги "Сердце сокола"

* * *

В Сосновке мы остановились ненадолго, хотели попасть к Большим Ольховицам дотемна. Ночевать в лесу было опасно. В последние годы нечисть совсем страх потеряла: мертвецы из могил поднимались, по лесам вурдалаки бродили. Царь наш целые отряды колдунов посылал дозором ходить, да некоторые так и сгинули.

До Ольховиц мы с мужем добирались вдвоём и налегке. Митьку с каретой и вещами оставили в Сосновке. Карету в любом случае надо было возвращать батюшке, а вещи Финист думал отправить с ближайшим обозом, который поедет в столицу.

– Я тебя не тороплю обратно и Митрофану Степановичу ничего не расскажу, – предупредил Финист Митьку, едва мы доехали до Сосновки. – Можешь пожить пару дней у тётки, а потом возвращаться в поместье. Никто не узнает, что ты с нами до столицы не доехал. Но рядом с Ладой я тебя видеть не желаю, не серчай.

Митька понуро кивнул и проводил меня тоскливым взглядом. Я отвернулась, притворившись, что не заметила: уж больно не по себе стало. Не люб он мне, так зачем зря надеждой тешить? На том и разъехались.

Лошадка мне досталась спокойная и умная. Крепкая, соловой масти, она хорошо слушалась и не пыталась укусить или сбросить. Я её жеребёнком помнила и даже имя дала – Пенка. Батюшка на радостях от моей свадьбы и какой-то удачно обмозгованной с Финистом сделки вручил нам лошадь в качестве приданого.

Солнце уже коснулось горизонта, когда мы добрались до Больших Ольховиц. Ольховицы – село крупное, с собственным постоялым двором и школой. Я в селе бывала много раз: и на ярмарках, и на гуляниях, которые тут устраивались с большим размахом. Батюшку моего здесь знали и уважали, лучшего поставщика соли в наших краях было не сыскать. Потому, едва въехали на постоялый двор, как нас окружила толпа знакомцев.

– Ладушка, ты ли это? – Хозяйка постоялого двора всплеснула руками, она ещё матушку мою знала и нас с Василисой крохами помнила. Была то дородная женщина лет пятидесяти, одетая в льняное платье, и русая коса короной оплетала голову. – Похорошела-то как! А не тот ли это добрый молодец рядом с тобой, что недавно нам своего коня оставил?

– Вечер добрый, Марья Никитична! Тот, тот. Это муж мой, Финист Кощеевич, – ответила я, и женщина разохалась, запричитала, как быстро я выросла.

Финист помог слезть с Пенки и кинул местному парнишке монету, чтобы тот присмотрел за лошадьми. Видно было, что мужу и самому бы хотелось Ветра проведать, но сначала устроиться надо.

– Можно ли на ночлег у вас остановиться, хозяюшка? – спросил муж, когда гвалт утих, а зеваки разошлись по своим делам.

Марья Никитична с достоинством кивнула.

– В лучшем виде организуем. Разве я не понимаю, как для новобрачных важна опочивальня? Эх, молодость! – Она подмигнула и, подобрав юбку, зашла в дом, на ходу отдавая распоряжения многочисленным дочерям и невесткам.

Погладив Пенку по носу и передав поводья конюху, мы с Финистом по высоким ступенькам поднялись следом за хозяйкой. Последний раз я была в «Весёлой Щуке» почти полгода назад, но здесь мало что изменилось. Добротный деревянный терем в два этажа (на первом – едальня, на втором – опочивальни) по-прежнему оставался шумным. Несмотря на летнюю жару, в зале весело трещал камин, на вертеле жарился аппетитный кусок мяса. С десяток мужиков пили пиво из огромных глиняных кружек и громко переговаривались между собой. В уголке притулились путники – мужчина и женщина, увлечённые друг другом намного больше, чем происходящим в зале. Еду разносили внуки и внучки Марьи Никитичны.

– Что вам покушать принести, Ладушка? – окликнула меня хозяйка, пока мы выбирали, где присесть.

Я замялась. Есть не слишком-то хотелось, перекусили мы с Финистом по дороге. Вернее, умяли половину отданного тёткой Фросей окорока – всё, что смогли увезти. Вторую половину Митьке оставили. Что добру пропадать? На такой жаре мясо точно испортилось бы.

– А что есть, хозяюшка? – поинтересовался муж. Ел он много, куда больше меня, да не в коня корм.

– Картошка с лучком и салом, каша гречневая с мясом, яблоки печёные с мёдом, – перечислила Марья Никитична, на мужа моего глядя с одобрением. – Что будете?

– А давайте картошки и яблок, – выбрал Финист. – И кваса две кружки. Только сначала с дороги умыться бы.

– Во дворе есть колодец. – Хозяйка кивнула и повернулась ко мне. – Не забыла где, Ладушка?

– Не забыла.

Я потянула мужа за рукав, чтобы проводить.

Стоило выйти, как за спиной сразу шепотки раздались. Вот ведь!.. Хоть понимала, что не в последний раз шушуканья слышу, хоть убеждала себя, что нет мне до них никакого дела, а всё равно неприятно. Но я не стала голову в плечи втягивать, а напротив, только сильнее их распрямила, а Финиста под локоток взяла. Ровня я ему или нет – не им решать!

Пока муж ужинал под разнузданные песни заезжего барда (вот у кого язык без костей, надо же романтические истории так испохабить!), я уплетала яблочный пирог, запивая брусничным квасом. Пирог мы не заказывали, но Марья Никитична преподнесла его как подарок к свадьбе, отказываться было неловко. Тем более что готовила она – пальчики оближешь!

От усталости после долгой дороги, от тепла и сытости стало клонить в сон. Я клевала носом, стоически пытаясь сохранять интерес к происходящему в зале.

– Иди в опочивальню, отдохни, – не выдержал Финист, посмотрев с беспокойством.

Я хотела возразить, что совсем не устала, но вместо этого зевнула, едва успев прикрыть рот ладошкой.

– Пожалуй, ты прав.

Встала – и пошатнулась. Надо же, пока сидела, не чувствовала, а как поднялась, ноги задрожали. Признаться, засиделась я допоздна из глупого волнения: покои у нас с мужем были одни на двоих, и я смущалась. Одно дело ночевать в общей опочивальне в родном доме, где и стены помогают, а совсем другое – под чужой крышей.

– Я поднимусь позже, – словно уловив моё настроение, добавил Финист.

Я кивнула: деваться всё равно было некуда. Тут ещё и Марья Никитична подлила масла в огонь. Она, конечно, обо мне заботилась, расстаралась на славу. Застелила кровать белоснежными простынями, кувшин с вином на стол поставила. А прислуга огромную бадью с горячей водой притащила.

При муже я, конечно, в бадью залезть постеснялась бы. Но он ведь пока ужинает? Оставив сапоги у дверей, я босиком прошла по вычищенному полу. Ванна выглядела очень заманчиво, особенно после дороги, водичка казалась парным молоком, а по её поверхности цветки ромашки плавали. Видать, наполнили бадью совсем недавно, над ней ещё пар поднимался.

Подошла я ближе, опустила пальцы в воду – и обмерла. Разом вспомнила, как русалка меня под воду утянула, как я захлёбывалась и выбраться не могла. Отпрянула я от бадьи, мокрые руки у груди сжимая. И рассмеялась невесело над собственной трусостью.

И что теперь делать? Ждать мужа и просить постоять рядом, пока моюсь?

За спиной раздалось хлопанье крыльев, и я обернулась. На окно, горделиво выпятив грудь и вцепившись когтями в подоконник, сел сокол. Изогнул голову, что-то прострекотал. От удивления я о собственных страхах забыла, птицей заинтересовавшись.

– Каков красавец! Откуда ты взялся?

Сокол выглядел ухоженным, с пёстрым оперением, изогнутым клювом и колдовскими зелёными глазами. Отец держал соколятник, и на горделивых птиц я налюбовалась вдоволь. Но этот будто ручной был.

«Может, чей-то фамильяр к Финисту пожаловал?» – загадала я, бесстрашно протянув руку и почесав соколу горло. Василиса рассказывала, что у всех колдунов были духи-помощники: вороны, коты, собаки, крысы. У сестрёнки с первого года учёбы прижился Баюн, подобранный с улицы одноглазым котёнком. Мурлыкал так, будто сказки сказывал.

Прогонять сокола я не стала. Скинула платье, оставшись в тонкой сорочке, и снова подошла к бадье. Как же страшно залезать в воду!

Сокол сорвался с окна и влетел в опочивальню. Обогнал меня и плюхнулся в бадью, подняв целый сноп брызг. Да так забавно закружился по воде, что я рассмеялась. Вот уж не думала, что птицы так купаться любят! А сокол поиграл в воде и присел на край бадьи, голову склонил, на меня глядя. Словно спрашивал: а ты так можешь?

Ну раз сокол воды не побоялся, то мне и подавно стыдно. Закрыв дверь на засов, я скинула рубашку и, нагая, залезла в бадью, по шею опустившись в тёплую ароматную воду. Поначалу жутко было, едва шевелилась, но постепенно тепло сделало своё дело. Я расслабилась и, кажется, задремала. В какой-то миг мне почудилось, будто кто-то расчёсывает мои волосы, но когда открыла глаза, в покоях никого не оказалось. Только сокол вновь сидел на окне.

– Эй, ты никак обиделся, что я заняла твою ванну? – полушутя спросила я у него, а сокол в ответ распушил оперение.

Я вылезла из бадьи и завернулась в полотенце.

– Ты определённо умнее других птиц. Мне кажется, мы могли бы стать друзьями, – доверительно сказала я ему.

Сокол кивнул, будто понял, о чём я говорю. А может, просто опустил голову и задремал. И меня в сон клонило. Я переоделась в сорочку и залезла в постель, с удовольствием вытянувшись на чистых простынях. Затем бросила взгляд на дверь, где всё ещё висел засов.

Открыть? Но для этого придётся выбираться из постели, а сил совсем не осталось. Раз Финист колдун, то без труда проникнет в запертые покои. А не сможет, так постучит.

* * *

Утро началось рано. Оно и в поместье с первыми петухами приходило, но тут даже петухи ещё не проснулись. Кто-то громко забарабанил в дверь, и я сонно оторвала голову от подушки, пытаясь в темноте понять, кого принесла нелёгкая.

Перина примялась, и Финист приподнялся с кровати. Оказалось, он спал у самого края, а я совсем не помнила, как он пришёл.

Услышав стук, он встал и открыл дверь. Тусклый свет от свечи обрисовал его застывшую в проходе фигуру. Финист спал без рубашки, хорошо хоть штаны не снял, и я со смущением уставилась на широкую мужскую спину.

– Что случилось? – спросил он раннего гостя.

– Марфуша никак разродиться не может. Полночи мается, а сейчас обмякла бедная, не дышит почти. Вы бы помогли, господин колдун? – дрожащим шёпотом проговорила Марья Никитична.

– Кто ж о таком молчит! – рявкнул Финист так, что я подпрыгнула, одеяло к груди прижав. А муж взмахнул рукой, и покои озарились тусклым светом от повисшего в воздухе колдовского огонька. – Собирайся, Лада. Ты мне понадобишься.

– Я?

Финист говорил таким тоном, что не поспоришь. Стесняться было некогда, я скинула рубашку и натянула платье, не очень беспокоясь, смотрит на меня муж или нет. Хотя ему глядеть тоже некогда было – одевался.

– Ведите!

Он выскочил в коридор. Я следом. Марфуша, как оказалось, рожала в покоях хозяев, в самом конце коридора, и добежали мы туда быстро.

Конечно, я не была лекарем. И роды видела всего раз: случилось присутствовать при схватках служанки. Но здесь с первого взгляда стало ясно, что дела плохи. Роженица лежала на скомканных простынях, и лицо её было белее снега. Она не кричала, только судорожно свистела сквозь плотно сжатые зубы, похоже, уже не понимая, где находится. Сидящая рядом повитуха давила ей на живот, пытаясь вытолкнуть ребёнка, но этим делала только хуже.

– Вон! – коротко сказал муж, и бабку как ветром сдуло. Финист подошёл к женщине, провёл ладонью над её телом. Теплом от его жеста повеяло. – Ребёнок повернулся боком, самой ей не родить. Несите таз чистой воды, нож, крепкие ремни и иголку с ниткой.

Отдал приказ Марье Никитичне, а сам положил руку на живот роженице. Та дёрнулась, а затем как-то разом успокоилась и задышала спокойнее.

– Лада, – позвал меня Финист.

Я подошла, с тревогой глядя на женщину.

– Что мне делать?

– Встань у изголовья, положи руки ей на голову и… говори, что первым придёт на ум, – как-то неохотно закончил Финист.

Голова у Марфуши была холодной и мокрой. Я стала поглаживать её волосы и шептать, что всё будет хорошо, что она поправится и ребёночек обязательно родится крепким и здоровым. Пока я говорила, муж привязал руки и ноги роженицы к кровати и оголил её живот. Я догадалась, что он собрался делать. Слышала о таком, но никогда не видела.

– Что происходит? – Марья Никитична чуть не уронила тазик, а я отдёрнула руки, но под взглядом Финиста вернула их на место.

– Не мешайте, если хотите, чтобы с вашей невесткой всё было в порядке. – Финист сунул лезвие ножа в пламя свечи и подержал, прогоняя заразу. Затем сделал быстрый надрез на животе женщины, и та сразу задышала тяжело, заметалась.

– Помирает, – всхлипнула Марья Никитична.

– Держи Марфу, жёнушка, – бросил Финист. Хотя куда та деться могла, привязанная?

И тут меня словно кто под руку толкнул. Я увидела слабый силуэт, отделившийся от роженицы. Упав на колени, я прижалась к её лбу своим.

– Куда же ты, глупая? У тебя ведь малыш родится. Неужели его сиротой оставить хочешь? – забормотала я, руками оглаживая плечи и голову женщины. – Кто же о нём заботиться будет? Ждать, когда он первые шаги сделает? Кому он «мама» скажет? Кто поможет ему подняться, когда упадёт? Кто на его сторону встанет? Возвращайся, не смей умирать!

Я говорила и говорила, не задумываясь, от всего сердца, пока силуэт не замерцал и не втянулся обратно в тело.

– Умница, – улыбнулся Финист, что-то поднимая от живота Марфуши.

Не знаю, к кому он обращался, ко мне ли, роженице или к нам обеим, но в тот же миг по покоям разнёсся громкий детский крик. Муж держал новорожденного малыша, а тот заливался на все лады.

– Мальчик, – произнёс Финист и протянул мне ребёнка, перерезая пуповину.

* * *

Из покоев роженицы мы выходили на цыпочках, унося с собой завёрнутого в чистое полотенце ребёнка. Марфуше требовался отдых и крепкий сон, желательно до вечера. Несмотря на все старания Финиста, она потеряла много крови, но, превозмогая боль и усталость, на малыша таки взглянула и даже приложила к груди. Наверное, уснула она благодаря колдовству, но уточнять у мужа я не стала. Сама едва держалась на ногах, тут уж не до бесед.

Пока Марья Никитична нянчилась с внуком, мы с мужем спустились в зал. Солнце взошло, первые лучи проникли сквозь полуоткрытые ставни, но сна не было ни в одном глазу. Да и есть совершенно не хотелось, хотя обычно аппетит у меня отменный. Финист, однако, сходил на кухню, потолковал о чём-то с прислугой и притащил холодную говядину и вчерашнюю картошку.

– Ешь, не стесняйся, – добродушно пододвинул он мне широкое блюдо.

Я вяло поковырялась в нём вилкой. Картошка почему-то совсем не манила, а говядину не мешало бы подсолить.

– Лучше творога попрошу.

Я встала из-за стола и, пока Финист завтракал, прошмыгнула на кухню.

Марья Никитична сидела на лавочке, покачивала ребёнка на руках, а молодой чернобородый мясник в окровавленном фартуке взирал на новорожденного сына с такой лаской, которая не больно-то вязалась с его суровым обликом, – но оттого это выглядело ещё милее.

– Ладушка, за добавкой пришла? – шёпотом поинтересовалась хозяйка постоялого двора и кивком указала на стол. С самого утра работники были на ногах и готовились кормить постояльцев. – Бери что хочешь и мужу своему прихвати. Столько колдовать без передышки, надо же! Бедняге, небось, теперь несколько дней сил набираться! – Женщина покачала головой, не забывая укачивать младенца. – А ты что стоишь, уши развесил? Ну-ка, живо поклонился и поблагодарил! – цыкнула она на мясника, и тот, спохватившись, бухнулся мне в ноги.

– Спасибо, благодетельница! Уберегла сына и жену, вовек не забуду! – заголосил он, разбудив громовым голосом ребёнка. Малыш расплакался, Марья Никитична заругалась на непутёвого сына, и под эту канонаду на кухню зашёл Финист.

– Есть у вас творог, хозяюшка? – как ни в чём не бывало спросил он у Марьи Никитичны.

– В той крынке, – кивнула хозяйка на край стола. – И сливки есть взбитые. Могу варенья дать, чтобы послаще было, вишнёвого, как Лада любит. А ты чего на полу расселся? Ну-ка быстро неси варенье!

Не успели мы и рта раскрыть, как мужик поднялся с колен и скрылся в погребе. Вернулся он оттуда с пузатой банкой, полной ягод, оставил её и поспешил уйти, бросив напоследок влюблённый взгляд на новорожденного.

– Вот и славно. И в дорогу с собой пару баночек варенья возьмите. А то вы совсем без поклажи. Негоже молодой жене в новый дом без подарка являться.

– Да подарки за нами едут, – смутилась я, вспомнив об оставленном приданом.

– Лишним всё равно не будет, – рассудила Марья Никитична и положила успокоившегося ребёнка в люльку. С улыбкой покачала её – люлька, видать, не одно поколение детей взрастила, – затем оглянулась, убедилась, что никого постороннего рядом нет, и негромко спросила у Финиста: – А Ладушка наша, выходит, шептунья?

С того всё спокойствие слетело. Вот вроде стоял безмятежно, а теперь весь подобрался, нахмурился.

– Забудьте, что сегодня видели. И болтать не вздумайте! – предупредил он и меня к себе притянул, словно от всего мира огораживая.

– Я промолчу, да шила в мешке не утаишь, – покачала головой Марья Никитична.

– Смотря где мешок спрятать.

– Да разве такой спрячешь? На полцарства прогремит, как Лада в силу войдёт.

– Это уже дело наше. Если потребуется, я и от полцарства её защищать буду!

– Мне кто-нибудь растолкует, что происходит? – не сдержалась я, а на душе кошки заскребли. Не нравились мне ни тревожные взгляды, ни странные разговоры. Вроде меня касалось, а в чём беда – непонятно!

Я сердито глянула на мужа, затем, вопросительно, на Марью Никитичну.

– В семье хуже нет, чем недоговаривать, – поджала губы та.

– Что ж, Лада, тогда слушай.

О том, что колдуны рождаются редко, сами колдуны слухи и пустили, значимость свою поднимая. У многих сила в крови была. Даже в моей семье по отцовской линии в роду колдуны случались. Вот только стараний, чтоб этот дар развить, требовалось ой как не мало! Конечно, при должной сноровке и из маленькой искорки можно пламя раздуть, но даже на самое простое колдовство свои же силы тратятся. Поколдуешь пару часов – и падаешь от истощения. У многих ли есть воля к такому? Куда легче жить обычной жизнью. Вот и оборачивается колдовской дар в удачу в сделках, в привороты, в богатырское здоровье. А там, глядишь, вся сила и вышла.

Однако находились те, кто черпал силы у самой природы. Могущественные, опасные, неуправляемые колдуны. Их называли шептунами. И если попадался кто шептуну на пути, тот сминал его и забирал чужую силу до капли, ведь шептуну без разницы, у травинки лесной силу тянуть или у человека.

– Да разве могу я быть шептуньей? – Я покачала головой. Могущества во мне на ноготь, сил колдовских и того меньше.

– Поверь, жёнушка, шептунья ты хоть необученная, а настоящая. Взгляни, видишь?

Муж поднял руку ладонью вверх, и я на его ладонь уставилась: мозолистую, крепкую. Ждала-ждала – ничего не происходило.

– А что я видеть должна? – не выдержала наконец.

– Огонёк колдовской. Да ты не увидишь, потому что без сил я остался, – с невесёлой улыбкой объяснил он.

– Получается, утром твоя сила ко мне ушла?.. – ахнула я, за руку его схватив. Вспомнилось, как побледнел муж, когда Марфуша разродилась. Я-то подумала, он от усталости пошатнулся, а выходит…

– Мне силу отдать не жаль было. – Финист приобнял меня за плечи, утешая. – В одиночку я или роженицу спас бы, или дитя. А ты сдюжила обоих вытащить. Ради такого можно прожить пару дней без колдовской силы.

– А почему без силы? Вы же муж и жена, совместите приятное с полезным, силушка и вернётся, – встряла в разговор Марья Никитична, до сих пор молча внимающая Финисту, и мне как-то странно подмигнула.

– О чём это вы толкуете?..

– Сама восстановится, – прервал меня муж. Понял, что резко вышло, и улыбнулся виновато. – Да не волнуйся ты так – добрая еда и крепкий сон – и я снова смогу колдовать.

И на Марью Никитичну хмуро взглянул: мол, дело наше, не вмешивайтесь.

– Вот, значит, как… Поторопилась я, выходит. Но ты молодец! – не осерчав, похвалила его хозяйка. – Только долго не затягивай. Лада девочка хорошая.

– Поэтому и жду, – ответил муж.

А я осталась в раздумьях, о чём они беседу вели. Правда, кое-какие мысли были, а потому я выпросила у Марьи Никитичны перо и бумагу и села писать письмо Василисе.

* * *

Послание уехало с почтовой каретой. Хоть мы с сестрой теперь и жили в столице, но попробуй выбраться в гости, когда учёба с утра до ночи! Да и мне не до гостей в первое время будет. Пока привыкну к дому мужа, примерю на себя роль хозяйки… Ещё неизвестно, как меня встретят.

По дороге в столицу я расспросила мужа о его семье. Свою матушку Финист не помнил, она погибла, когда он совсем крохой был, и воспитанием занимался отец – знахарь при царском дворе. Только вот, в отличие от моего батюшки, Кощей второй раз не женился, и женщин в их доме не было, если не считать приходящих девиц из прислуги – постирать да обед приготовить.

Рассказывал о доме муж неохотно, будто что скрывал. Я уже подметила, что ежели Финист врал, то смотрел не на меня, а немного в сторону. Вот и сейчас косил глаза куда-то за мою спину. А что там ему рассматривать? Лес везде одинаков.

– А когда ты узнал, что я шептунья? – спросила я во время очередного привала.

До столицы оставался один перегон, и мы выпустили Пенку и Ветра погулять, а сами расселись на полянке. Заботливая Марья Никитична сунула с собой пирожки и квас, так что мы перекусили и теперь отдыхали, греясь на солнышке.

– Заподозрил почти сразу. Помнишь, ты вышивала ворона и укололась иголкой?

– Вообще-то это был воробей, – заметила я справедливости ради.

– Да хоть сокол, – усмехнулся муж. – Ты тогда непроизвольно потянула у меня силу. Я сначала решил, что показалось: крохи ведь, мало ли, почудилось. Но пригляделся и…

Финист повернул ко мне лицо, щурясь на солнце, и я в который раз им залюбовалась. Его кудри отливали золотом, хотелось дотронуться и убедиться, что они настоящие.

– У меня что-то в волосах? – удивился муж, когда я протянула к нему руку.

Очухалась от наваждения и покраснела.

– Так, жучок какой-то сидел, – соврала я, убирая ладонь. – Уже улетел.

По его губам скользнула лукавая улыбка, но ловить меня на вранье он не стал.

– Ясно. Посплю чуток. Разбуди, как солнце к лесу опустится, жёнушка.

Но вместо того, чтобы лечь на траву, Финист положил голову мне на колени. Я так и застыла, боясь дышать, а он как ни в чём не бывало задремал. Вот же! Желание по кудрям провести нестерпимым стало, и я, чтоб от соблазна подальше, сумку к себе пододвинула и книжку вытащила. Ну не любоваться же на Финиста всё время!

Книга оказалась интересной. Варя, зная мою любовь к чтению, на какой-то ярмарке прикупила сборник сказок из-за моря и вручила мне свадебным подарком. О чём там только не сказывалось! И о загадочных кентаврах, скачущих по лесам с луком наперевес, и о феях, заманивающих в вечный хоровод, и о русалках… Последних, правда, я поскорее пролистала. Читала и диву давалась: что, если хотя бы половина из этого – правда?

Опомнилась я, только когда солнце за макушками деревьев скрылось, а мы так никуда и не уехали. Пришлось мужа будить, извиняться и нагонять упущенное время. Хорошо, что до города оставалось недалече.

– Не удивляйся тому, что увидишь у меня дома, – у самого въезда в город предупредил Финист.

Я кивнула, стараясь не слишком глазеть по сторонам. Не удивляться Ярограду было трудно, но мачеха научила нас с сёстрами вести себя чинно, а не озираться, подобно сельским девкам, впервые попавшим в город. И всё-таки так и подмывало пустить Пенку вскачь, чтобы быстрее добраться до ворот – мы уже довольно давно ехали вдоль крепостной стены. Насколько же велик стольный град?

Стражники на воротах Финиста знали и пропустили, про меня спросили – и диву дались, услышав, что я жена его, а не случайная попутчица. Да и как тут не изумиться: известный столичный колдун наконец-то взял себе жену, но не царь-девицу, а толстуху, на которую без содрогания не взглянешь. Благо никто шуточки скабрёзной не отпустил.

Горожане с нами здоровались, пока мы к дому ехали. Аж гордость взяла: выходит, именит мой муж, не последний человек в столице! Финист им отвечал приветливо, но с Ветра не спускался. Остановились мы всего раз: муж купил кулёк засахаренных орешков да пару леденцов. Себе ли? В подарок? Столько всего выспросить хотела, но город пугал, закрывал рот на замок.

– Вот мы и дома.

Финист остановил коня у двухэтажного дома с чугунной оградой. Хорошее место, чистое. Улицы выметены, дохлых крыс и выгребных ям поблизости не видно. По дому, конечно, заметно, что не хватает ему заботливой женской руки: ни занавесей на окнах, ни обихоженного сада – густые кусты да сорняки. Но это дело времени.

– Никак вернулся? – На крыльцо вышел сухопарый мужчина – видимо, услышал шум за воротами. Седой как лунь, с острым взором, совсем как у Финиста. Уставился на меня до того пристально, что я язык проглотила. – А барышня, значит, твоя жена да моя невестка? – без капли усмешки поинтересовался он.

– Да. – Финист коротко поклонился ему и, взяв меня за руку, подвёл к свёкру. По-моему, муж тоже нервничал, пальцы у него стали ледяные. – Знакомься, Лада, это твой свёкор, Кощей Берендеевич.

– Доброго вам здравия. – Я поклонилась в пояс, а у самой коленки под юбкой задрожали. – Рада нашему знакомству.

– Жена, значит, – повторил свёкор, оглаживая короткую бородку.

В этот миг в доме раздался грохот, топот. На порог вылетел худенький белобрысый мальчишка лет пяти и кинулся Финисту на шею с радостным визгом:

– Отец!