Текст книги "Сага об Ингваре Путешественнике. Текст, перевод, комментарий"

Поход Ингвара и Поход Свейна состоят из серии эпизодов, которые современному читателю кажутся искусственным соединением вполне правдоподобных рассказов, например историй о том, каковы особенности течения реки (И‑4, И‑6), о сражениях (И– 8, И‑11, С‑1, С‑3), о встречах с правителями городов и стран (И‑3, И‑5, И‑14, С‑8), и любопытных натуралистических наблюдений (описание слона: С‑5) с надуманными приключениями, в которых действуют фантастические существа, перекочевавшие в сагу из древнескандинавского фольклора (великаны: И‑1, И‑7; драконы: И‑2, И‑9, С– 7) и со страниц средневековых энциклопедий (циклопы: С‑2; человек с птичьим клювом: С‑4), и даже сам дьявол (И‑10).

Первые из них содержат описания, которые свидетельствуют о несомненной опоре автора при их создании на реальную информацию и могут быть восприняты как сообщения очевидцев о том, что происходило с их отрядом во время пути. Примером сведений такого рода являются включенные в сагу рассказы о препятствиях, которые встретились отряду при его продвижении по реке.

Эпизоды И‑4 и И‑6 представляют собой описания препятствий, которые встретились отряду во время его движения по реке. Упоминание в саге о том, что отряд Ингвара отправился из Руси, а также наличие в этих рассказах деталей, которые могут быть сопоставлены со свидетельствами, приведенными в труде Константина Багрянородного «Об управлении империей», дали исследователям основания предположить, что в их основе лежит рассказ о той части Днепра, где находятся пороги, представлявшие особые трудности для путешественников (рис. 7). Подобно тому как Константин Багрянородный рассказывает о препятствиях и том, как переходят через них, автор «Саги об Ингваре» говорит не только о самих порогах, но и о том, каким образом людям Ингвара удалось их преодолеть[239]239
  Сравнение описаний преодоления порогов в «Саге об Ингваре» и «Об управлении империей» Константина Багрянородного см. в коммент. 82.


[Закрыть].

Рис. 7. Преодоление порогов на русских реках. Гравюры из книги «История северных народов» Олауса Магнуса. Публикуется по: Jones 1968. Fig. 35, 36

Однако наряду с информацией, подобной той, что сообщается в труде византийского императора, в саге также приводятся совершенно новые подробности. Усиление детализации в саге, как мне кажется, дает основания для того, чтобы рассматривать эпизоды И‑4 и И‑6 как вполне достоверные. Их основу, без сомнения, должны были составлять рассказы людей, которые реально совершили поездку по реке, изобиловавшей порогами. Исключительность ситуации, с которой столкнулись скандинавы, у себя на родине не имевшие практического навыка преодоления таких препятствий, стала стимулом для формирования устных рассказов о них. Социальная среда, из которой мог происходить подобный рассказ, ограничивалась, вероятно, воинами и купцами, которые совершали поездки по Днепру из Скандинавских стран в Византию[240]240
  См. подробно коммент. 82. Ряд авторов полагают, что в «Саге об Ингваре» рассказывается о преодолении отрядом рек на Кавказе. См.: Larsson 1983. S. 97–99; Larsson 1987. S. 105; Маркарян 1997. С. 56–57.


[Закрыть].

Как можно полагать, рассказы очевидцев послужили основой и тех сказаний, с использованием которых построены включенные в Поход Ингвара описания сражений, проведенных Ингваром и его людьми. Одно из них посвящено бою на суше (И‑11), другое – битве на воде (И‑8).

В саге описывается, как отряд Ингвара, вернувшись в Гелиополь, готовится принять участие в выступлении конунга Юльва против его родного брата, который со своими восемью сыновьями (здесь так же, как в Прологе, общее число противников правящего конунга равно девяти[241]241
  См. табл. 2, мотив Б.


[Закрыть]) пытается захватить власть в государстве. В тексте не конкретизировано, каким именно государством или народом правил Юльв, и вследствие этого сюжет утрачивает свою историческую определенность. Однако он сопровождается деталями, которые, скорее всего, были почерпнуты автором из рассказов воинов, участвовавших в сражениях. В частности, в начале эпизода упоминается – всего лишь в одной фразе – о тех распоряжениях, которые Ингвар отдает своим людям, чтобы подготовиться к битве. Он «велел соорудить большие колеса и по внешней стороне укрепить зубцы и стержни; а также велел он, чтобы ковали боевые шпоры». Смысл этих приказов предводителя отряда становится ясен позже, когда отряд вступает в битву. Ожидая или, возможно, предвидя, что у противника будет серьезный перевес сил, Ингвар полагал, что победить им будет трудно, и предусмотрительно позаботился о том, чтобы его отряд обладал хитроумными приспособлениями, каких не было у врага. Колеса, оснащенные зубцами, были использованы его воинами в качестве тарана, чтобы сломать ряды противника. Брошенные на землю боевые шпоры, снабженные шипами, остановили преследовавших их врагов.

Способ преграждать путь наступающим врагам с помощью различных приспособлений – шипов, колючек и т. п. – широко применялся в военной стратегии. Случаи использования подобных средств известны по их описаниям в исторических источниках. Один из них упоминается, например, в «Великопольской хронике», и детали, которые приводятся в ней, но отсутствуют в «Саге об Ингваре», дают более полное представление об этом тактическом приеме[242]242
  См. подробно коммент. 105.


[Закрыть].

Хочу, однако, обратить внимание на замечание автора саги о реакции воинов противника на хитрость Ингвара – они подумали, что ранившие их ноги колючие предметы появились на поле боя «вследствие колдовства». Диссонирующее с правдоподобными описаниями всей подготовки к сражению, проведенной Ингваром и его людьми, и самого боя, это упоминание, скорее всего, следует воспринимать как один из элементов авторской характеристики противника норманнов, для которого умение воевать и побеждать значило меньше, чем умение колдовать и использовать сверхъестественную силу.

Подробности боя скандинавов с использованием хитростей, набор которых, очевидно, входил в их стратегический арсенал, едва ли можно расценить как плод фантазии автора «Саги об Ингваре». Аналогичные описания необычных воинских приемов скандинавов имеются и в «Пряди об Эймунде». Так, в одном из сражений против Бурицлава, когда выясняется, что силы противников неравны и численное превосходство не у Ярицлейва, Эймунд сообщает князю о том, что он уже предусмотрел такую ситуацию и заблаговременно отвел свои корабли вверх по реке; предложив князю оставить пустыми шатры и подготовить дружину как можно скорее к сражению в другом месте, Эймунд заставил врага поверить в то, что войска были сосредоточены именно в месте ночевки войска, и с помощью этого обманного приема привел Ярицлейва к победе[243]243
  Прядь об Эймунде. С. 109.


[Закрыть].

В другом случае, когда Бурицлав взял себе в союзники бьярмов, Эймунд решил сыграть на их страсти к богатству и ярким украшениям. Чтобы заманить врага в город, он велел всем женщинам «выйти на городские стены со всеми своими драгоценностями и насадить на шесты толстые золотые кольца, чтобы их как нельзя лучше было видно». Войско, соблазнившееся легкой на первый взгляд добычей, устремилось к городу, и никто не заметил, что вокруг городских стен был вырыт и наполнен водой глубокий ров, который был замаскирован деревьями так, чтобы у нападавших сложилось впечатление, «будто земля цела». Много воинов, не заметивших ловушки, погибло[244]244
  Там же. С. 111. Аналогичный эпизод, построенный на заманивании противника в город при помощи демонстрации горожанами своих богатств, включен в «Сагу о Рагнаре Кожаные Штаны». – Ragnars saga Loðbrókar. Bls. 260–262.


[Закрыть].

Еще один пример из этого ряда хитроумных приемов, описанных в «Пряди об Эймунде», – эпизод убийства Бурицлава, брата конунга Ярицлейва, Эймундом и другими членами его дружины при помощи согнутого и привязанного веревкой дерева, которое, отпущенное в соответствующий момент, сорвало шатер, раскинутый над спящим конунгом Бурицлавом, и конунг остался беззащитным перед нападавшими[245]245
  Прядь об Эймунде. С. 113–115.


[Закрыть].

При всем различии описаний сражений, выигранных при помощи военных хитростей, в рассказах «Саги об Ингваре» и «Пряди об Эймунде» о помощи норманнов одному брату в его борьбе против другого, существенно заметить, что принцип их отбора, безусловно, общий. Можно полагать, что подобная вариативность объясняется произвольностью включения материала в устные версии пряди – шведскую и норвежскую. Авторов произведений интересовали не стандартные военные ситуации, а остроумные, нетрадиционные приемы, изобретенные предводителями отрядов. Отбор сюжетов, вероятно, был ситуативным, вследствие чего один рассказ легко подменял другой.

Однако не только в этих памятниках, очевидно генетически связанных между собой, встречаются описания военных хитростей. Ими изобилуют и многие другие произведения древнескандинавской письменности. В качестве примера можно привести «Сагу о Харальде Суровом Правителе», входящую в «Круг Земной» Снорри Стурлусона, в состав которой включена серия подобных эпизодов. Первый из них – рассказ о сожжении Харальдом города на острове Сицилия. Хитрость конунга заключалась в использовании инстинкта птиц, всегда возвращающихся в свои гнезда. Привязав к спинкам птиц пропитанные серой сосновые стружки, скандинавы подожгли их и отпустили птиц, которые, естественно, полетели в неприступный для неприятеля город[246]246
  Там же. С. 405–406.


[Закрыть]. Другой город Харальду удалось занять после того, как его люди прорыли длинный подкоп под стенами, который вел прямо к палатам, где находились горожане. Внезапность нападения варягов обеспечила им победу[247]247
  Там же.


[Закрыть]. Еще один город на Сицилии был настолько хорошо укреплен, что у осаждавших его варягов не было никакой надежды завладеть им силой. Харальд, притворившись больным, заставил жителей города поверить в это и ослабить бдительность. Затем люди Харальда распространили весть о близкой кончине своего конунга, и, наконец, сообщив, что их предводитель скончался, обратились к горожанам с просьбой разрешить им похоронить его в стенах города. Городские священники, предвкушавшие приток пожертвований по случаю похорон, охотно позволили варягам войти в ворота. Поставив гроб поперек дороги, варяги заблокировали ворота и тем самым позволили своему отряду беспрепятственно покорить город[248]248
  Прядь об Эймунде. С. 407–408.


[Закрыть].

Описанные в «Саге о Харальде Суровом Правителе» хитрости, изобретенные Харальдом, можно рассматривать как вариант сюжета «о проникновении вооруженных людей в укрепленное место», который был исследован Е. А. Рыдзевской на материале сказаний о том, как воины проникают в запрещенное место под видом купцов[249]249
  Рыдзевская 1978. С. 176–177.


[Закрыть]. Казалось бы, между военными хитростями, изображенными в «Саге об Ингваре» и «Пряди об Эймунде», с одной стороны, и в «Саге о Харальде Суровом Правителе» – с другой, нет прямого сходства. В то же время эти эпизоды определенно обнаруживают сходство тематическое и в совокупности образуют группу рассказов, посвященных описанию военных приемов предводителей отрядов скандинавов и прославлению их боевой смекалки.

Исследователями было отмечено, что наиболее вероятным местом, где зародились подобные истории, являются Ближний Восток или Византия: целый ряд рассказов о военных хитростях, примененных скандинавами, имеет параллели в византийских памятниках[250]250
  Schlauch 1934. P. 69–73; Stender-Petersen 1934; Cook 1986. P. 81–89, etc.


[Закрыть]. Дискуссионным, однако, оказался вопрос о происхождении этих рассказов. Ф. И. Браун[251]251
  Braun 1924. S. 188–189.


[Закрыть] и Ян де Фрис[252]252
  Vries 1931. S. 72.


[Закрыть] полагали, что скандинавы позаимствовали их у византийцев. Согласно их представлениям, скальды, сопровождавшие конунгов и других знатных людей в Византию, и, возможно, скандинавские дружинники запоминали иноземные рассказы и доносили их до Скандинавии, где они были адаптированы применительно к местному материалу. Эта точка зрения была оспорена А. Стендер-Петерсеном, который проанализировал отдельные сюжеты, зафиксированные как в варяжских, так и в византийских памятниках, и показал, что у обеих традиций был единый источник – античная греко-римская культура, к сюжетам которой восходят многие рассказы[253]253
  Stender-Petersen 1934. S. 85–89.


[Закрыть]. Тем самым А. Стендер-Петерсен указал на типологическое сходство сказаний и перевел вопрос о появлении их в Скандинавии в совсем другую плоскость. Вместо заимствования их скандинавами из Византии, т. е. возможности переноса византийских сказаний скандинавами на родину, он подчеркнул возможность их возникновения непосредственно в скандинавской среде, но на византийской почве, т. е. формирования рассказов о подвигах скандинавских героев в среде варягов, служивших в военных отрядах и дружинах византийских императоров.

Дополнительный аргумент в пользу варяжского происхождения рассказов о военной стратегии, сохранившихся в древнескандинавских памятниках, дало исследование Ф. Амори, который показал, что варяги Харальда Сурового Правителя, находясь на службе в Византии, скорее всего, могли объясняться на плохом греческом языке, но читать на нем или понимать литературный язык и язык устных сказаний они не могли; равным образом они не знали латыни[254]254
  Amory 1984. P. 511.


[Закрыть]. Следовательно, заимствование сказаний из Византии маловероятно и по причине, отмеченной Ф. Амори.

Из Византии в Скандинавию устные сказания были перенесены варяжскими дружинами, которые шли через Русь, продвигаясь по днепровскому пути[255]255
  Braun 1924. S. 188–189. Сходство подобных описаний и их распространенность в древнеисландской литературе позволили А. Стендер-Петерсену даже выделить в своей книге о варяжских сказаниях специальный раздел, озаглавленный «Varägische Кriegslistanekdoten» (Stender-Petersen 1934. S. 77–90). См. также: Cook 1986. P. 75–89.


[Закрыть]. Именно этим, как полагают исследователи, объясняется многочисленность сюжетов, общих для русской и древнескандинавской литературы, в частности тех сказаний, которые отразились в русских летописях[256]256
  Рыдзевская 1978. С. 159–236; Melnikova 2000.


[Закрыть]. По-видимому, рассказы о сражениях, в которых были применены нестандартные методы наступления или обороны, и о воинских подвигах составляли одно из направлений устной дружинной традиции.

Ранее, рассматривая сообщения саги о переходе отряда Ингвара через пороги (И‑4, И-6), можно было оценивать происхождение информации лишь в общем, учитывая, что своими впечатлениями от продвижения по реке могли делиться представители разных групп «путешественников», в числе которых были купцы и воины. Сопоставление включенных в Поход Ингвара описаний сражений с аналогичным материалом, содержащимся в других скандинавских памятниках, позволяет конкретизировать эти наблюдения и сделать вывод о том, что той средой, в которой зарождались, бытовали и находили наибольший отклик сказания такого рода, была воинская дружина. Транслировалась подобная информация, без сомнения, в виде устных пересказов.

Сюжеты воинских сказаний легко включали в себя фантастические детали, о чем свидетельствует другой эпизод Похода Ингвара, в котором описывается использование героями хитроумных приемов не против войска, состоящего из воинов-людей, но против великана (И‑7). В этом сюжете грань между реальностью и вымыслом, как это нередко бывает в исландских сагах, стерта. Невероятный на первый взгляд рассказ о том, как свеи разрушают жилище великана, подрубив столбы, на которых оно стояло, на деле может быть переосмыслением некоего реального факта, сходного с тем, о котором сообщает в своей «Истории» Лев Диакон. Византийский историк, живший во второй половине X в., говоря о взятии императором Никифором киликийского города Мопсуэстия (совр. Мисис), обстоятельно рассказывает, что неприступная крепость была взята после того, как основания ее башен были подкопаны, а чтобы они не упали ранее нужного времени, башни были подперты бревнами[257]257
  См. подробно коммент. 95.


[Закрыть]. Можно полагать, что подобный прием захвата городов не был типичным. Именно поэтому, вероятно, Лев Диакон уделил описанию этого эпизода много внимания.

Существенно, что в данном случае, как и в рассказах о других военных приемах, о которых говорилось ранее, источником рассказа могла быть византийская устная традиция, подхваченная варягами, находившимися на службе у императора Византии в Константинополе. При переходе из одной устной традиции в другую, естественно, рассказ не мог остаться неизменным. По сравнению с описанием Льва Диакона, в скандинавской традиции, отразившейся в «Саге об Ингваре», иначе расставлены акценты, перевернуто соотношение большого и малого. В византийском рассказе мы имеем ограниченный контингент защищающихся жителей и хорошо укрепленный город. В саге большое представлено великаном – одним из наиболее распространенных в древнескандинавской устной традиции персонажем[258]258
  См. коммент. 69.


[Закрыть], воплощающим представление о силе противника, а малое – его жилищем, окруженным со всех сторон частоколом. Сюжет о захвате противника сходен в обоих источниках, однако существенным отличием рассказа саги является то, что событие, в действительности имевшее место, в устной передаче было трансформировано и переведено в область фантастического. Ничто не противоречит тому, что данный эпизод Похода Ингвара, подобно другим, связанным с описанием хитроумных военных приемов скандинавов, мог являться одним из сказаний, имевших хождение в устной дружинной традиции скандинавов.

Повествуя о победе над великаном, автор Похода Ингвара не просто включил данный эпизод в свое сочинение, но определенным образом видоизменил сюжет, введя в него детали, которые едва ли могли присутствовать в фольклорном сказании, имевшем хождение в воинской среде. Рассказывая о том моменте, когда люди увидели великана, автор добавляет: «…им подумалось (выделено мной. – Г. Г.), будто он дьявол. Они ужаснулись и стали просить Господа их помиловать». Чтобы отвести от себя беду, Ингвар решил воззвать к Богу и попросил одного из своих людей, который был хорошим священником, спеть гимн во славу Господа, а кроме того, «пообещали они поститься шесть дней, сопровождая пост молитвами». Видимо, молитва была услышана, и великан отошел от дома. Лишь после этого Ингвар придумал, что следует сделать с жилищем великана, чтобы обрушить его и обломками придавить его хозяина. Когда великан вернулся, у него к поясу было привязано много людей. Как рассказано в саге, люди Ингвара, продолжавшие наблюдать за великаном, увидели, что «он поел». Хотя автор не комментирует, чем ужинал великан, он определенно имеет в виду, что тот был людоедом (такую трансформацию в древнеисландской литературе образа великана, традиционно миролюбивого по отношению к людям[259]259
  См. коммент. 94.


[Закрыть], нужно, видимо, приписать знакомству автора саги со средневековыми энциклопедическими сочинениями, в которых упоминаются великаны-антропофаги). На этот раз заступничество свыше позволило Ингвару и его людям избежать встречи с дьяволом. В сюжете, как видно из текста, появляется новая эмоциональная линия, отсутствовавшая в рассказах о других победах Ингвара, – покровительство Господа отряду шведов-христиан.

Еще одно из ряда сражений, описанных в Походе Ингвара, – бой против «плавающих островов» (И‑8), на деле оказавшихся замаскированными судами разбойников-викингов, – вновь связано с реалиями византийской истории. Главную опасность для Ингвара и его людей в этом бою представляло «дьявольское» оружие, которым обладал противник, – медные трубы, извергавшие огонь и сжигавшие все вокруг себя, и корабли и людей. Это приспособление было соотнесено исследователями с так называемым «греческим огнем» (рис. 8), хорошо известным по сообщениям византийских и древнерусских памятников, который не раз использовался в качестве стратегического средства византийскими императорами в случаях, когда другие были исчерпаны[260]260
  См.: Глазырина 1998б; подробнее см. коммент. 98.


[Закрыть]. Его описание в саге является единственным в древнескандинавской литературе снабженным подробностями рассказом об устройстве, извергавшем греческий огонь, и о последствиях его применения византийцами. Оно, без сомнения, окрашено эмоциональными впечатлениями очевидцев, которые могли принимать участие в одном из сражений, где это оружие было использовано, и их рассказы о виденном и пережитом сложились в предание об оружии, повергающем в ужас.

Рис. 8. «Греческий огонь». Миниатюра из Радзивиловской летописи

В «Саге об Ингваре», однако, присутствуют детали, которые указывают, что материал, распространявшийся в устной традиции, был тщательно адаптирован при включении его в сагу. Из письменных памятников известно, что византийцы тщательно оберегали тайну изготовления и применения своего оружия, и на протяжении многих веков им это удавалось. Мне неизвестны упоминания в источниках о том, что в XI в. оружие греков попадало в руки врагов, и тем более о том, что кто-либо еще, кроме самих византийцев, приводил его в действие. В саге же противниками Ингвара и его людей были викинги, располагавшие этим византийским оружием. «Викинги» в данном сюжете – это пейоративное определение речных разбойников, нападающих на судах, которые замаскированы под «плавающие» острова. В оппозиции «враг – друг» это является весьма примечательным моментом, который свидетельствует о том, что автор Похода Ингвара сознательно дистанцирует своих героев от тех викингов и разбойников, которые нападают на мирных путешественников, и подчеркивает тем самым, что поход, осуществленный главным героем его произведения, Ингваром, не следует рассматривать как викингский поход[261]261
  Поскольку автор саги своих героев викингами не считал, едва ли правильно называть осуществленный Ингваром поход «последним викингским походом в Восточную Европу» (Древняя Русь 1999. С. 525).


[Закрыть].

Однако оппозицией «враг – друг» автор саги не ограничивается и именует врагов, атаковавших Ингвара, не только викингами, но также язычниками. Это уже оппозиция по признаку веры, где враг – это язычник, противопоставленный христианину. Показательно и третье определение, данное автором противникам Ингвара, – «дьявольский народ», которое, как кажется, определяет разработку всего эпизода в сюжете. Язычники-викинги, пособники дьявола, применившие смертоносный огонь против Ингвара и его людей, – это враг, которого нельзя победить обычными способами. Самые невероятные хитрости предводителя отряда здесь бессильны: такого врага не возьмет никакое оружие. Бороться с ним возможно только с помощью Господа и теми средствами, которые он осеняет. Средства должны быть сопоставимы, и автор саги находит соответствующий поворот сюжета, согласно которому Ингвар, понеся потери, побеждает врага только тогда, когда из освященного перед отъездом трута его люди высекли огонь, от которого зажгли стрелы. Ингвар стрелял «освященным огнем и разбил тот дьявольский народ с помощью Господа, так что не осталось ничего, кроме пепла». Красивая и в то же время сбалансированная картина: божественный огонь против огня дьявольского. Греческий огонь, которым в действительности обладали византийцы-христиане, в саге преподносится как оружие язычников-викингов. Возможно, что после разделения церквей в 1054 г. православные византийцы не воспринимались в конце XII – начале XIII в. исландским клириком, автором саги, как истинные христиане. Сложно, однако, однозначно утверждать, что тем врагом, которого в «Саге об Ингваре» встретил отряд главного героя, были именно византийцы. Фрагмент, в котором описывается битва норманнов с обладателями греческого огня, практически лишен конкретизирующих деталей. Определение «викинги», употребленное по отношению к противникам Ингвара, мало что проясняет, поскольку ко времени создания произведения оно могло уже десемантизироваться и обозначать любого пирата, морского разбойника и т. п.[262]262
  Анализ термина «викинг» проведен в исследовании: Зимек 2001.


[Закрыть] Термин «язычники», использованный по отношению к разбойникам, придает всей битве совсем другой смысл.

Несмотря на то что рассказ о победе в морском сражении против викингов (И‑8) явно основывался на устном сказании, он, как и история о победе над великаном (И‑7), не может быть поставлен в один ряд с другими эпизодами в серии повествований древнеисландских памятников о военных победах скандинавов, достигнутых ими благодаря их смекалке. Фольклорные рассказы, прославляющие личные качества предводителя, подверглись дальнейшей переработке под влиянием христианства. Успех сражения в них определяют уже не только умелость или удача лидера – качества, на которые, как мы знаем по многочисленным памятникам, традиционно уповали викинги в своих битвах. Победу в борьбе христиан против язычников может обеспечить вмешательство и поддержка Господа.

Истории о военных хитростях в Походе Ингвара имеют, таким образом, два пласта. Их общей основой явились рассказы, которые сформировались, вероятнее всего, в дружинной среде варягов в Византии и бытовали в устной форме. В составе дружинного фольклора они могли достигнуть Скандинавии и Исландии. Маловероятно, что они имели какой-либо религиозный контекст, о чем свидетельствует полное его отсутствие в военных рассказах, сохранившихся в «Пряди об Эймунде» и «Саге о Харальде Суровом Правителе» Снорри Стурлусона. Мы можем полагать, что второй пласт – переосмысление сюжетов в соответствии с христианским мировоззрением – появляется в этих эпизодах только при переработке материала в период создания «Саги об Ингваре» либо в устном бытовании незадолго до записи.

В полном соответствии с этими принципами, выраженными в эпизодах, входящих в Поход Ингвара, изложены в саге батальные сюжеты, включенные в Поход Свейна. Самая первая битва произошла вскоре после того, как отряд отплыл из Гардарики. Напавшее на отряд Свейна, насчитывавший тридцать судов, войско язычников в три раза превосходило его.

«А пока они надевали доспехи, Свейн обратился к Богу и бросил жребий, [чтобы узнать], каково желание Бога, сражаться ли им, либо спасаться бегством при таком большом превосходстве сил [противника]. Но жеребии повелели им сражаться, и Свейн дал обет отказаться от жизни викинга, если Бог даст ему эту победу. После этого они стали сражаться, и Свейн и его люди убивали язычников так, как хотели, и наконец язычники бежали на 20 кораблях. Все же остальные были убиты, а у Свейна потеря людей была малой […]»[263]263
  YS. Bls. 32–33.


[Закрыть].

Легкая победа была дарована людям Свейна Божьим провидением. Сцена гадания перед боем сходна с аналогичной, приведенной в Походе Ингвара, но здесь также рассказывается, что перед выходом отряда из Гардарики епископ спрашивал Божьей воли на свою поездку. Этот эпизод лишний раз напоминает о том, что Свейн, проведший юность в викингских походах, дает обет полностью переменить свою жизнь, и в конце саги мы видим, что он посвящает ее укреплению правой веры и ведению войны против язычников.

Тема непримиримости к язычникам поднимается и в другом эпизоде (С‑3). Здесь рассказывается о ссоре, произошедшей на торгу, когда человек из Гардов (D: грек) захотел перекупить у местных жителей шкуру, которую только что сторговали люди Свейна. Рассердившийся на этого человека торговец, названный в данном микроконтексте уже не «местным жителем», но «язычником», в кровь разбил ему нос кулаком, а человек из Гардов вытащил меч и разрубил торговца пополам. Казалось бы, норманны были ни при чем в этом столкновении, но когда появилось войско местных жителей, Свейн приказал своим воинам выступить против них. «И завязалась у них тяжелая и яростная битва, – рассказывается в саге, – и пало много язычников, потому что все они ничем не были защищены. Но когда они увидели, что побеждены, то стали спасаться бегством, а Свейн и его люди взяли много добра, которое побросали язычники, и отнесли его на корабли». В этом рассказе примечательна смена не только терминологии: с возникновением конфликта «местные жители», став врагами, получают определение «язычники». Существенно меняется и представление самого конфликта в саге, который из обычного недоразумения, нередкого при общении людей, не понимающих речи друг друга (в саге сказано: «и никто не понимал, что говорили другие»), оборачивается «яростной битвой», в которой христиане побеждают язычников.

В следующем эпизоде описывается, как против людей Свейна, погнавшихся за свиньями на берегу, выступило войско местных жителей, во главе которых стоял один человек (С‑4). «У него было три яблока, – рассказывается в саге, – и подбросил он одно в воздух, и оно упало на землю у ног Свейна, а сразу за ним другое; и оно упало на то же самое место. Тогда Свейн сказал, что не стоит ждать третьего яблока: “какая-то дьвольская сила и крепкая вера их направляет”», и выстрелил в того человека. При ударе стрелы о его нос раздался такой звук, «как если бы рог раскололся на куски», и увидели люди, «что у него был птичий клюв». Человек-птица или, возможно, оборотень побежал прочь, а с ним и его войско. В саге нет упоминания о том, какими стрелами стрелял в слуг дьявола Свейн, но по аналогии с рассказом о другом сражении, описанном в Походе Ингвара (И‑8), можно предположить, что автор саги имеет в виду стрелы, зажженные от освященного трута, и именно они помогли Свейну обратить врага в бегство.

Прямая же отсылка к одному из сюжетов Похода Ингвара содержится в рассказе о столкновении с циклопами (С‑2); место, где оно произошло, уже известно читателю из рассказа о том, как исландец Кетиль, нарушив запрет Ингвара, сошел на землю и пытался украсть из дома великана серебряный котел (И‑1). Чтобы остановить погнавшегося за ним гиганта, Кетиль был вынужден бросить добычу, оставив себе лишь ручку от него. В Походе Свейна делается ссылка на этот эпизод и упоминается, что они подошли к земле, «где Кетиль взял себе сокровище». Проплыв еще некоторое время, они встретили «огромного человека, и тот закричал страшным голосом», и тогда со всех сторон к нему сошлось войско. Чтобы никто не подумал, что это были простые великаны, подобные тому, которого встретил Кетиль, автор вводит пояснение, явно почерпнутое из какого-то энциклопедического сочинения: «Этот род существ люди называют циклопами», а в уста Свейна вкладывает их характеристику: «Они так сильны, как дикие звери, и так высоки, как дом или лес». Оружие, которое было применено против них, уже знакомо читателю саги: лучники забросали их стрелами «и многих убили, а некоторых ранили». И вновь, как можно предположить, стрелы, направленные против невиданного врага, должно быть, были не простые, так же как и победа, одержанная Свейном в этом сражении. «Тогда случилось удивительное событие (undarligr atburðr)», – сказано в саге. Д. Хофманн предположил, что термин undarligr atburðr соответствует латинскому miraculus («чудо»)[264]264
  Hofmann 1981. S. 214.


[Закрыть]. «Удивительное событие», или чудо, вновь было даровано христианам свыше.

И еще один сюжет Похода Свейна необходимо рассмотреть в этой же связи (С‑6). Во время следующей остановки для торговли, прошедшей ко взаимному удовлетворению продавцов и покупателей, люди Свейна были приглашены местными жителями на вейцлу. Факт, что перед приемом пищи христиане перекрестились, вызвал ярость местных жителей, и возникла драка. Описанные в саге дальнейшие события отличаются особым драматизмом:

«Когда Свейн собрал свое войско, они увидели, что и язычники собрали свое войско и несли перед войском окровавленного человека, используя его вместо стяга. Тогда советуется Свейн с епископом Родгейром, что ему следует предпринять. Епископ сказал: «Если язычники надеются на победу с помощью какого-то злого человека, тогда подумаем о том, что нам следует надеяться на поддержку с небес, где сам господь Христос живет и проявляет милосердие; он – предводитель всех христиан и покровитель всех живых и мертвых. Вынеси перед собой победный стяг нашего Христа распятого, взывая к Его имени, и от этого будем ждать победы, а язычники – погибели!» Воодушевленные епископом, взяли они святой крест с ликом Господа, и подняли его вместо стяга, и понесли перед войском. Тогда пошли они без страха навстречу язычникам, а клирики обратились к молитвам. И когда войска сошлись, ослепли язычники, и многие испугались, и сразу же стали спасаться бегством, и каждый бежал своей дорогой – некоторые в реку, а некоторые в болото или в лес. Много тысяч язычников там погибло»[265]265
  YS. Bls. 40–41.


[Закрыть].

Автор выстраивает этот фрагмент, используя, как и в других случаях, излюбленный им параллелизм. Образ окровавленного человека, вынесенного язычниками вместо знамени, ассоциируется с распятым Христом[266]266
  Hofmann 1981. S. 215.


[Закрыть]. Язычники угрожают христианам, демонстрируя, что их – множество, и когда они победят, то же самое произойдет и с их врагом. Вдохновляющие слова епископа, призвавшего небольшой отряд Свейна использовать в этой ситуации последнее, что они могут, – подлинную веру в заступничество Божье, Его лик на стяге и молитвы, обращенные к Нему, – преображают скандинавских воинов. Языческому кровавому символу они противопоставляют образ распятого Христа и идут «без страха навстречу язычникам». Исход битвы, описанной в этом эпизоде Похода Свейна, в сравнении с другими сражениями гиперболизирован: Божья кара настигла врагов христиан – «ослепли язычники». Одного этого упоминания недостаточно автору. Он детализирует его, и читатель уже сам рисует картину обезумевших от страха, потерявших зрение людей, мечущихся, не видя пути, и тонущих в реке, проваливающихся в болото или спотыкающихся о корни деревьев в лесу. Но и этого автору мало: он завершает рассказ о сражении словами о том, что победа была одержана христианами над многотысячным войском неверных.