Текст книги "Чувство снега. Скандинавский нуар в русском стиле"

– Никуша, проходи, присаживайся. – Хозяйка кабинета, Иллария Венедиктовна, пожилая, но весьма экстравагантного для провинции внешнего вида дама, захлопотала перед гостьей. – Пока чайник раскочегарится, слушай самую суть, – она водрузила на нос крошечные очки и провела пальцами с длинными красными ногтями по ультракоротким кумачевым прядям волос. – Итак, Медвежья тропа – так в народе называли один из местных лагерей, где содержались политические. Так вот, именно здесь был своеобразный способ захоронения умерших зэков – их не закапывали в землю, а свозили в лог и там просто сваливали у ручья. Догадываешься, что было потом? Туда медведи ходили. Кормиться. Сытые звери не ложились в спячку и успешно утилизировали, скажем так, отходы лагерной жизнедеятельности. Это место еще много лет потом считалось чуть ли не проклятым, а по сути, туда просто опасно было ходить. Выжившие очевидцы рассказывали, что там был такой приметный камень, Могильный, и вот за ним эта тропа и начиналась. За вывоз тел зэкам полагалось сто граммов спирта и лишняя пайка хлеба, типа, плата за смелость, сами охранники вглубь не совались, да и незачем, какой зек рискнет там бежать? Сейчас это место географически довольно сложно найти, знаю, что ехать надо в сторону станции Те́ба, а там еще вглубь тайги. Местные краеведы пытаются найти это место и соорудить Поклонный крест, но информации маловато. Вот как бы и все, – Иллария поправила сползший с плеча оранжевый палантин, – лет тридцать назад, в начале девяностых, мне привезли огромную кипу папок с истекшим сроком хранения для утилизации. Я их пробежала так, глазками. Ничего особенного, воспоминания одного из первостроителей города, но вот именно в них и упоминается эта Медвежья тропа. А ты, Никуш, решила розысками заняться? Никиту ведь в той стороне нашли? Прими дружеский совет – не вздумай лезть не в свое дело, это может быть опасно.

– Не волнуйся, я и не собиралась, – поспешила заверить Ника, но прозвучало это явно неубедительно.

 
* * *
 

Ника пересматривала их с мужем записную книжку, за спиной тарахтел телевизор, передавали местные новости, и вдруг слух резануло сообщение:

– Закончилось следствие по подпольному казино, закрытому сотрудниками правоохранительных органов два месяца назад. Напомню, житель одного из коттеджей в поселке Уси́нский организовал у себя на дому игорное заведение, куда под строжайшей конспирацией съезжались любители азартных игр. В настоящее время организатор и его подельники находятся в следственном изоляторе, дело передано в суд.

– Два месяца, – анализируя полученную информацию, протянула Ника, – значит, не хозяин казино добрался до Никиты. Это кто-то другой, тот, кто связан с этой Медвежьей тропой. Я чувствовала, что эта дикая жажда денег до добра не доведет…

Неожиданно взгляд остановился на строке с нужным номером телефона: «Стас Шерин, егерь, лесхоз». Рядом почерком Никиты было написано: «53-38-34 сш, 88-32-58 вд!!!» Это еще что? Надо бы заглянуть в интернет…

На следующее утро, никому ничего не сказав, Ника садилась в электричку. В Те́бе Стас обещал ее встретить и показать свои владения. Почему-то именно сегодня погода решила испортиться окончательно. Небо было затянуто черно-серыми тяжелыми тучами, за сплошной пеленой влажного тумана не было видно совершенно ничего. Примерно через полчаса поднялся ветер. На пейзаж за окном холодно было даже смотреть.

Стас встретил, как и договаривались. Он снова, как и тогда, в квартире деда, прожег ее взглядом своих карих глаз. Ника чувствовала себя неловко рядом с этим крупным высоким мужчиной. Впрочем, резкий ветер не давал времени на раздумья. Старенький, но мощный «Уазик» бойко рванул с места.

– Я предлагаю вам сегодня переночевать у меня, а завтра двинемся в путь, – Стас уверенно вел машину, – прогноз на завтра хороший.

Ника молча кивнула в ответ.

Пристанищем Стаса был рубленый деревянный домик, не очень большой, но оснащенный всем необходимым, включая электрогенератор и спутниковую связь. Внутри полумрак и жарко натоплено, пахнет смолой и сухими листьями. Щелкнул выключатель, Ника невольно зажмурилась от яркого света.

– Проходите, – он разулся у порога и снял через голову толстый шерстяной свитер, оставшись в темно-серой рубашке-поло. Ника последовала его примеру, сняла пуховик и шапку, оставшись в вязаной водолазке.

– Присаживайтесь на диван, сейчас будем чай таежный пить, на травах, с медом.

Пока Стас возился в маленькой кухоньке, Ника огляделась по сторонам. Почему-то было тревожно, она не понимала, в чем дело, и гнала прочь навязчивые мысли.

Постепенно тревога улеглась. Они со Стасом пили чай, разговаривали обо всем понемногу. На улице становилось все темнее. Хозяин дома тем временем занялся какими-то своими неотложными делами, а его гостья искала, чем бы развлечь себя. Внимание привлекла толстенькая книжка в мягкой обложке, такие любил иногда почитывать Никита. Ника взяла томик в руки, раскрыла его и замерла – у корешка третьей страницы стояла размашистая подпись ее покойного мужа, именно так были помечены все книги и журналы в их доме. Что это значит? Липкий страх начал подниматься от пяток и застрял где-то в солнечном сплетении. Никита был здесь! Она быстро положила книгу на полку и оглянулась. Стас стоял у нее за спиной и молча наблюдал. Ни один из них не произнес ни слова.

Точка в солнечном сплетении тем временем превращалась в колючку, которая разрасталась, давя на горло и обдавая холодом все тело. Ника даже дышать старалась как можно тише.

– Зачем, зачем ты приехала сюда? – вдруг закричал Стас и уже через секунду швырнул Нику на диван, стараясь сорвать с нее одежду. Он прижал ее всем телом, Ника, сжавшись в пружину, сопротивлялась молча и яростно, но силы явно были не равны. В какой-то момент она вывернулась и из последних сил рванула ворот его рубашки. Пуговицы отлетели – и перед лицом Ники закачался медвежий коготь на черном шнурке. Стас оторопел, и этой секунды ей хватило, чтобы выскочить за дверь, в леденящий холод ноябрьской ночи. Ника бежала, чувствуя, что выдыхается, споткнулась и кубарем пролетела несколько метров, ударившись локтем о каменный выступ. Превозмогая боль, она заползла под него, практически слившись с ним воедино. Руки провалились в глубокую впадинку и мертвой хваткой уцепились то ли за камень, то ли за корень. Холод начал осторожно пощипывать открытые участки тела.

– Ника, вернись! Не будь идиоткой! – голос Стаса был все ближе, – ты нормальный человек, не такая алчная стерва, как мой дед и твой муж! Мы всю жизнь существовали впроголодь, пока дед тешил себя надеждами на этот клад! Никому из нас не доверился! Мужу твоему, такому же ничтожеству, как сам! И похвастался этим, глядя мне в глаза! Мерзкий старик! Ника, где ты?

Голос Стаса раздавался у Ники над головой. Потом чуть отдалился. Наступила тишина – но вскоре раздался выстрел. С сосны над выступом посыпался снег, припорошил Нике лицо.

– Все зря! Дело не в когте! Примета, была примета! Если бы знать! – Стас кричал, срываясь на истерические рыдания.

Ника зажмурилась.

Ей снова десять, она в лесу, ночь, холод, Ирка, убежавшая звать на помощь и навсегда оставшаяся в тайге. Двое суток ледяного безмолвия и спасатели, выносившие ее на руках. Месяц больниц и позже диагноз – бесплодие. Родители Ирки, ненавидевшие Нику за то, что она выжила. И этот цепенящий страх перед лесом на весь остаток жизни.

Очередной выстрел вернул ее к реальности. Ника слышала хруст веток в нескольких шагах от себя, тяжелое дыхание. Снова выстрел. И вдруг тишина разорвалась ужасающим ревом – из своего убежища Ника наблюдала, как двое – раненый хозяин тайги и человек – стоят друг напротив друга, готовые к схватке…

 
* * *
 

Ника вернулась сюда, в точку, координаты которой указал Никита в записной книжке. С первыми морозами дорога хорошо устоялась. Был прозрачный солнечный день. На краю овражка она снова переживала минуты, которые помогли ей забыть детские страхи. Спокойно и размеренно развернула брезентовый мешочек, вытряхнула из него на ладонь огромный золотой самородок, по весу около килограмма. Полюбовавшись, она положила его туда, где уже лежали коготь медведя и фишка номиналом в пятьдесят тысяч долларов. Стас был прав, поспешил он с расправой, да что взять с больного на голову человека? Немного терпения, и была бы в руках и подсказка, и заветный сверток. Тот самый, что перекочевал в небольшой рюкзачок.

Ника уходила прочь, чувствуя спиной чей-то настойчивый, сверлящий взгляд, но так и не повернула головы, уверенная, что Медвежья тропа больше не потребует себе жертв.

Маша Фокс.
На побережье Ла-Манша снега не бывает

Ох уж эти английские зимы. Дождь, дождь и снова дождь. Погода как Царевна-Несмеяна. Словно ей нечему радоваться, словно она вечно скорбит.

Эйлин стояла у двери в сад. Струйки воды бежали вниз по стеклу, выкладывая на нем полупрозрачные кривые дорожки. «Считается, что влажный климат полезен для кожи лица – к черту лицо! Как же на душе муторно… и нога опять болит…» – она покрепче обхватила кружку с чаем, согревая холодные пальцы.

Карман большой лохматой кофты начинает вибрировать, щекотать бедро. Так мама в детстве подсовывала ей под одеяло свои теплые пальцы, и они мягко пробегали по телу девочки: «Вставай, вставай, дружок…» Эйлин достает телефон. На экране имя: «Оливия Стоун». Это имя как предвестник беды или, наоборот, как звук охотничьего рожка: зов к действию, к погоне.

– Что теперь случилось? – спрашивает Эйлин, не здороваясь.

– Да так, ничего особенного, подросток застрелился из отцовского ружья, – тоже без приветствия отвечает Оливия, – тело нашли на футбольном поле школы.

– Какой школы?

– Эйлин, у нас одна школа. Та, в которой в прошлом году повесилась Камилла Файербол, а до нее еще Виктория Адамс как-то случайно упала с обрыва в море и Питер Грей, если помнишь, выпил все бабушкины таблетки от давления.

– Так… значит, четвертый ребенок… Эпидемия продолжается…

– Вот именно. Хватит хандрить. Я берусь за это дело. Знаешь, что это значит?

– Что?

– Что тут многим понадобится хороший адвокат, а ты как мышь в своей норе засела.

– Приезжай – будем разбираться. Только, если хочешь кофе, купи по дороге. У меня закончился, а выходить из дома по такой погоде сил нет.

Это было почти правдой. За год порванные связки левой ноги почти срослись и Эйлин даже пару раз надевала туфли на каблуках, но – то ли срослись как-то не так, то ли возраст начинал напоминать о своем приближении – в непогоду нога болела. Ныла. Как будто не давала забыть ту зиму.

В ту зиму все самое плохое, что только может случиться в жизни деловой, красивой и успешной женщины-адвоката, – случилось. И все как-то одновременно: травма ноги, расставание со Стивом и острое осознание того, что она – Эйлин, следуя своим профессиональным амбициям, добилась признания невиновности для убийцы. Неоспоримое доказательство вины, правда, возникло уже после суда, когда подозреваемая была оправдана, но душа защитника не радовалась, а наоборот – выла и вторила нытью в ноге. Как она могла, за тщеславной жаждой оспаривать любые улики, не увидеть, не докопаться и не рассмотреть холодного убийцу троих человек?!

Эйлин решила взять тайм-аут. Думала куда-нибудь поехать, но, оказалось, без работы и желания как-то отпали сами собой. Наступила апатия. Сил хватало только на то, чтобы встать с постели, заварить кофе и с дымящейся чашкой дойти до любимой скамейки в саду. И то не всегда. Любит английская погода пролить слезу.

Самое время восстановить отношения со Стивом – ведь и разлад произошел из-за ее вечной занятости. Правда, пока она собиралась с духом позвонить ему, все та же Оливия, как сорока на хвосте, принесла новость о помолвке Стива с Рейчел Фрост. Дама – заметная фигура в элитных кругах. Рейчел отсудила у бывшего мужа их совместный бизнес – IT-компанию вместе с двумя миллионами клиентов, включая и «Маршалл и Маршалл» – адвокатскую контору, в которой за Эйлин все еще держали место. Теперь Рейчел свободна, богата и готова к новым отношениям. А ты, Эйлин? Ты к чему готова?

 
I
 

– Этот Хикманн редкостный хам. Он меня буквально взашей вытолкал со двора школы, – Оливия как-то умела делать все одновременно. Она протянула Эйлин подставку с двумя зажатыми в нее стаканчиками, – твой капучино слева, – и, повернувшись к хозяйке спиной и выставив руку из-под козырька крыльца, несколько раз встряхнула зонтик, прежде чем его закрыть, – козел он, а не инспектор.

– Тут я с тобой не могу не согласиться, но «козел» он не всегда. По большей части он хороший сыщик, а ты как журналистка ему не нужна, только нагнетаешь общественное мнение раньше времени.

– Это моя работа. Он и тебя не больно-то жалует.

– Про меня и разговора нет – я его главный оппонент, а значит, и главная головная боль. Так что случилось?

– Пока только тебе. В новостях еще ничего нет. Это уже не Хикманн, а его суперинтендент просил придержать, пока они собирают свидетелей.

– Много ли свидетелей у самострела.

– В том-то и дело. Тело нашли на краю школьного футбольного поля после вчерашнего фейерверка в ночь Гая Фокса11
  Гай Фокс (13 апреля 1570 – казнен 27 января 1606 года) – английский дворянин-католик. Самый знаменитый участник Порохового заговора против короля Якова I в 1605 году. Именно ему было поручено зажечь фитиль, ведущий к наполненному порохом помещению под палатой лордов в Лондоне. Заговор был раскрыт, и Фокс был арестован в ночь на 5 ноября 1605 года. Этот день широко празднуется в Англии как день победы протестантства над католицизмом.


[Закрыть]. Мальчик – Руперт Филипс, ученик выпускного класса. Выстрел снизу в голову из охотничьего ружья. Отец – член стрелкового клуба в Йорке. Большой любитель фазаньей охоты. Ружье зарегистрировано. Все честь по чести. Естественно, за шумом фейерверков никто не слышал выстрела.

– Немало, однако, ты накопала. Видно, Джим тебя не сразу выгнал.

– Я опоздала. Тело уже увезли. Но у меня есть информатор в морге.

– Где только у тебя их нет.

– Это комплемент? Эйлин, ты сама сказала, что суицид среди нашей молодежи принимает масштабы эпидемии. Я решила серьезно взяться за эту тему. Буду делать свое журналистское расследование. Мне нужна твоя помощь. Дай почитать дела остальных троих.

– Я дома дела не держу. Они все в офисе. И, собственно, по делу суицида было только одно слушание, и то косвенное. Мать прошлогодней самоубийцы Камиллы Файербол обвинялась в поджоге из мести, но прямых доказательств к моменту суда у обвинения не было. Дело, как ты помнишь, было закрыто.

– Эйлин, будь уверена, в этот раз будут и виновные, и доказательства. Тебя обязательно пригласят. Дружим?

– Попробуй с тобой не дружить. Ты машину рядом с домом оставила?

– Ага.

– Тогда поедем на твоей, моя в гараже.

– В «Маршалл и Маршалл»?

– Куда же еще!

 
II
 

Криминалист уже закончил свою работу, пара дежурных констеблей еще прочесывали кустарник, опоясывающий футбольное поле, в поисках чего-то. Чего? Никто не знал. Подобрали обрывки бумажных корпусов фейерверков, пару окурков и обертку от жвачки. Дождь, ливший всю ночь, размыл все следы, и даже крови вокруг головы мальчишки на земле почти не осталось. Джим приподнял оградительную ленту, пролез под ней и направился к машине.

– Всем спасибо. Увидимся в участке.

На душе было паршиво. Как же он не любил такие дела… Сейчас начнется… Опять подросток, опять суицид… Придется снова доставать старые дела. А в них… тупик. Все проверяли и перепроверяли сто раз.

Выходя из машины, он краем глаза увидел припаркованную на служебной стоянке машину Оливии Стоун и уже приготовился выговорить ей за нарушение порядка – служебная парковка для сотрудников, – но в это время из машины вышла Эйлин Колд – его заклятая врагиня. Джим даже себе не мог признаться в чувствах, которые эта женщина в нем вызывала. Восторг? Влюбленность? Тихая ненависть или зависть? Наверное, все вместе. Но зависть больше всего. Он понимал, что и умом, и образованием она стоит на порядок выше него. Нет, все-таки не зависть, а сожаление. Сожаление, что не дал Господь ему – Джиму Хикманну – ни таланта, ни денег стать таким же, как она. В принципе, он любил свою профессию, но считал, что если бы у всех были равные стартовые возможности: состоятельные родители, престижный университет, установка на уважение государства и порядка в нем, то он – Джим Хикманн – обществу был бы не нужен. И не возился бы он со всякой человеческой мерзостью, а был бы нормальным, рядовым служащим с рабочим днем с 9 до 5 и выходными с семьей. Семьи у Джима уже давно не было. Родители ушли в другой мир. Жена – к другому мужчине. К одному из этих: с 9 до 5.

Все это прокатилось в голове инспектора одной волной, и он с серьезным лицом поприветствовал женщин:

– Леди, рад вас видеть. Чем обязан?

– Зачем столько ханжества, – с размаху начала Оливия, – и вовсе ты не рад, и прекрасно знаешь, зачем мы здесь.

Джим промок, замерз, и последнее, что он сейчас хотел, это спорить с Оливией.

– Хорошо, – вздохнул он обреченно, – Эйлин, пошли ко мне в кабинет, а вам, мисс Стоун, вон туда, в конференц-зал. Через час суперинтендант сделает заявление для прессы.

– Джон, я знаю, что ты меня не любишь, – начала Эйлин, но он ее перебил:

– «Не любишь»? Да при чем здесь любовь? Я тебя терпеть не могу, но вынужден.

– Вот именно. Так что, давай на время поменяем установки. Нам придется снова поднимать все дела. Думаю, что в этот раз закрыть дело «Суицид» тебе не удастся. Это уже пахнет серийностью. Оливия, конечно, та еще пройдоха, но у нее нюх как у собаки. И она взяла след. Нам с тобой не отвертеться. В этот раз я в твоей команде.

Джим толкнул дверь своего кабинета и вежливо придерживал ее для Эйлин, когда у них за спиной послышался громкий, до боли знакомый и Джиму, и Эйлин женский голос:

– Вы что глухой? Вы не слышите? Я же вам говорю: у меня сын пропал, а вы мне: «Пишите заявление».

И спокойный голос уставшего дежурного констебля:

– От ваших криков дело с места не сдвинется. Пишите заявление. Имя пропавшего, возраст, адрес. Ну, все как полагается.

Джим вернулся к стойке дежурного и взял женщину под локоть.

– Миссис Макгрой, пройдемте с нами. Вы извините дежурного. Он у нас недавно служит. Перевелся из Уэймута. Вас не знает. Вы ведь помните мисс Колд? – он обернулся к Эйлин, как бы приглашая ее вступить в разговор. – Как все удачно складывается. Она уже здесь. Присутствие адвоката всегда полезно. Так что же случилось? Что с Джефри?

– Здравствуйте, миссис Макгрой, – Эйлин чуть не присела в реверансе, как это делалось в детстве при встрече с директрисой школы. Обычно та была подчеркнуто доброжелательна к девочке, но сейчас, похоже, обезумевшая от волнения мать едва обратила на нее внимание.

– Джефри пропал, – красивые, всегда сложенные в холодную полуулыбку губы вдруг поехали в сторону. Лицо потеряло свою надменность, обнажив усталость и страх.

– Когда?

– Он вчера не вернулся домой.

– Вы звонили его друзьям? Он был на поле во время праздника?

– Не знаю. Наверное. Он сказал, что после фейерверка пойдет к отцу и останется там ночевать. Вы же знаете, мы с мужем больше не живем вместе.

– Нет. Это ваша личная жизнь, нам – вашим бывшим подопечным – об этом знать не обязательно. Так что же произошло потом? – Джим открыл свой блокнот.

– Я около 10 вернулась домой после партии в бридж у Анжелы. Мы всегда по вторникам играем. Только если Рождество выпадает на вторник, мы пропускаем игру. Я заглянула в комнату сына, она была пуста. А утром… Утром мне позвонил мой бывший. Он был обеспокоен вчерашним происшествием и тем, что Джефри к нему не пришел. Про несчастье с Рупертом Филипсом я узнала от него. Как всегда, все узнаю последней! Я очень-очень сожалею о гибели мальчика, но еще больше беспокоюсь о своем сыне. Помогите, – ее губы опять сложились в скорбный залом, – найдите моего мальчика, – и она громко разрыдалась.

– Мы обязательно его найдем. Живым или… – Тут Хикманн спохватился, что чуть не сморозил бестактность, и вовремя свернул разговор на боковую дорожку. – Миссис Макгрой, нам предстоит долгая беседа. Чаю? Кофе?

– Я старомодна. Мне чай и, если не затруднит, с молоком.

Инспектор кинул взгляд на Эйлин и нажал кнопку внутреннего селектора:

– Констебль, организуйте нам один чай, один кофе, – он вопросительно посмотрел на Эйлин.

– Кофе, – одними губами ответила она.

– Два кофе, дружище.

Постепенно из рассказа Маргарет Макгрой стала вырисовываться картина.

Естественно, у Джефри были проблемы с ребятами в школе. Многим казалось, что сын директрисы пользуется особыми привилегиями и что учителя не то чтобы пресмыкаются перед боссом, но завышают парню оценки. Страдал ли Джефри от такого к себе отношения? Возможно. Мать не была уверена.

– Джеф никогда не рассказывал о том, что происходит между ребятами. Да я и не расспрашивала. Я принципиально оставляю школьные дела в школе, а домашние дома.

– Был он откровенен с отцом?

– Понятия не имею. Опять же – мы в разводе, как он проводит время со своим сыном – не мое дело.

– Как вы можете объяснить эпидемию суицида в вашей школе?

– Почему в моей? Эта проблема имеет не только национальный, но и глобальный характер. Знаете ли вы, что в прошлом году из жизни добровольно ушли 1 миллион 100 тысяч человек, а еще 19 миллионов совершили попытку. Как вам такие цифры?

– Впечатляют. И все же? В эту копилку ваша школа внесла свою долю. Четыре смерти за два года. Вы как-то это анализировали? Советовались с психологами, педсоветом?

– Полиция и даже вы лично, мистер Хикманн, проверяли все их телефоны, все контакты. Никаких суицидных сайтов, никаких угроз или шантажа. Есть, правда, у меня одно подозрение.

Джон и Эйлин разом опустили стаканчики и подняли головы. Джим прекратил писать.

– Мне не нравится наша новая учительница по искусству. Она так хорошо начала: организовала школьную радиопостановку по рассказам О’Генри; выставку творчества из разных отходов – пустых банок и пластиковых бутылок, но…

– Что «но»?

– Она зарабатывает дешевый авторитет у детей. Разбирает картины художников, рассказывает всякие сплетни и непристойные подробности из их личной жизни. Зачем-то учит их иероглифам и зеркальной письменности Леонардо. Ты бы, Джим, – она как-то незаметно переходила с официального «вы» на школьное «ты» и обратно, – допросил ее. К сожалению, у нас с мисс Брантон контракт на весь этот год, а то я бы ее уволила прямо сейчас.

– Конечно, мы ее допросим. Вы пока идите. Возможно, Джефри уже вернулся, а вы здесь. И сообщите, если узнаете что-то раньше нас, – он протянул ей визитку.

Не успела за директрисой закрыться дверь, в нее уже заглядывала Оливия. Ее хитрая мордочка светилась любопытством.

– Что-нибудь прояснилось?

– Н-е-е-е-т! – рявкнул Джим, – Оливия, не мешай работать! Я прикажу тебя вообще на порог полиции не пускать. И без тебя голова пухнет.

– Не имеешь права, но ухожу-ухожу.

– Я тоже. – Эйлин поднялась со стула. – Спасибо за кофе. Мне кажется, у меня брезжит идея, но пока какая-то туманная.

Оливия ждала в машине, нервно отбивая ладонями чечетку на руле. Эйлин устало села рядом.

– До дома подбросишь?

– О чем разговор? Ну, рассказывай, не томи, что эта старая курица поведала.

– Да ничего нового. И, между прочим, «старая курица» разыскивает сына. Исчезновение которого в свете последних событий не выглядит так, будто он где-то на пикнике тусуется.

– А где?

Эйлин только плечами повела. Иногда Оливия бывает просто невыносимой.

 
III
 

Было у Эйлин одно укромное местечко, куда она любила удалиться, когда нужно было сосредоточиться.

Оседлав жесткую и холодную скамейку в домике-укрытии для наблюдения за птицами на берегу тихого залива в устье реки Дарт, Эйлин сфокусировала окуляры бинокля и не спеша вела взгляд вдоль берега, отмечая новых обитателей. Вот вернулись из Норвегии на зимовку канадские гуси. Они хоть и называются так, но Канады в жизни своей не видали. Их длинные черные шеи и белые воротники ярко выделяются на фоне серого сушняка, опоясывающего заводь. Время от времени вожак взлетает и бóльшая часть стаи устремляется за ним. Но не далеко. Садятся на маленькие островки в заливе. Уточка-крохаль тюкнула своим буратиньим носом поверхность воды, встала свечкой, поджала лапки и исчезла под ней. Эйлин медленно вела бинокль, прикидывая, где малышка вынырнет, но ее все не было видно. «Не могла же она утонуть», – Эйлин мысленно одернула свою тревогу, но та как заноза залезла под кожу, и когда птичка наконец-то вынырнула на дальнем конце залива, Эйлин обрадовалась, но от сердца не отлегло. Мысли вертелись вокруг одного. Дети, ныряющие вот так в тяжелую, темную глубину и… сколько ни жди, уже никогда не вернутся. Зачем? Почему? Если бы это был единичный случай, но их уже четыре, и кто знает, кто на очереди, а главное, зачем и почему?

На миг заходящее солнце окрасило воду красным и весь залив стал похожим на ту ванну, в которой умерла мать Эйлин, вскрыв себе вены. Господи! Когда же это видение уйдет из ее головы?

Темнота и густой туман одновременно спустились на берег залива. Предчувствие беды, несмотря на благополучное возвращение крохаля, не покидало Эйлин. Она сняла с шеи бинокль и заспешила назад к машине. Завела мотор, но свет фар уперся в белую стену тумана и ослепил ее. Решила подождать. Откинула спинку сиденья, укрылась пальто, голову устроила поудобнее на подголовнике. Кругом стояла абсолютная, обволакивающая тишина. И вдруг… Шаги по песку прибрежного откоса и тяжелое, с храпом на выдохе, дыхание. Сердце заколотилось так, что казалось, машина сотрясается от его ударов. Эйлин схватила с пассажирского сидения сумку и стала ее трясти: «Стив, Стив, проснись. Здесь кто-то есть». Прислушалась к тишине, потянулась и низким басовитым голосом сказала: «Ну что ты паникуешь? Спи уже. Показалось». «Лошадь, наверное», – подумала она и обрадовалась. Как ловко она придумала обмануть незваного гостя, кто бы он там ни был. Лошадь или ночной рыболов. В то же время она мысленно пнула себя. Почему Стив? Подсознательно она все еще считает его своим мужчиной? Чушь собачья!

Эйлин подняла спинку сиденья, снова завела мотор. Туман уже не стоял стеной, а стелился над водой и паутиной обволакивал заросли камышей. Гукнула засыпающая птица, мелькнула летучая мышь, и, как бы ей вдогонку, мелькнула в голове мысль: «Не там ищем! Не там!»

– Джим, мы идиоты, – кричала она в трубку, рассекая одинокой стрелой темноту ночного шоссе.

– Два часа ночи – самое подходящее время для такого откровения, – без восторга ответил он.

– Джим, Джим, я поняла. Мы не там ищем!

– Где еще мы должны искать? Мы проверяли телефоны и электронную почту всех погибших детей – там ничего не было. Эти смерти чистый суицид. Их никто не провоцировал, никто не угрожал. Они не были членами никакой секты.

– Были! Именно поэтому они НЕ пользовались телефонами и соцсетями. Переписку можно отследить. Ты сам говорил, что у Камиллы был найден блокнот с какими-то закорючками. Ты еще спрашивал ее мать, не ходила ли она на курсы стенографии. Это была не стенография. Это была зеркальная запись. Проверь, есть ли что-либо такое среди вещей Руперта Филипса и Джефри Макгроя. И, пожалуйста, посади своих ребят снова проверять телефоны. Те, кого нет в соцсетях, у кого нет электронных аккаунтов – эти наши клиенты.

– Без присутствия адвоката я все равно их допрашивать не могу, а для обыска в доме Джефри мне нужен ордер. Он же еще живой… – голос Джима как-то запнулся, – я надеюсь.

– Да брось ты. Миссис Макгрой тебя и без ордера пустит. Я утром буду у тебя.

– Ты подозреваешь, что учительница могла создать секту?

– Подозревать – это твоя работа. Моя – копаться в причинах и искать смягчающие обстоятельства. У меня садится телефон и нет шнура зарядки. Я позвоню тебе уже из дома.

– Умоляю, дай поспать. Звони не раньше восьми.

 
IV
 

Эйлин проснулась от трели дверного звонка. Ощупью нашла тапочки, отметила, что в окне уже светло, и, еще не открыв дверь, почувствовала запах кофе. Оливия. Кому ж еще не терпится ее разбудить.

– Нет от тебя покоя, за кофе спасибо, проходи, я сейчас, – все на одной ноте.

– Не спросишь, какие новости я принесла?

– Зная твою профессию, – уже из ванной крикнула Эйлин, – новости либо плохие, либо очень плохие. Но сенсационные.

Она вернулась в гостиную, умытая и причесанная. Свежий запах зубной пасты мирно смешивался с запахом кофе. Так уютно, так по-домашнему.

– Да. Ты права. Плохая новость – это то, что Ана Мидлтон – девочка из класса Джефри, по утрам помогает матери-почтальону разносить почту – вчера видела Джефри на причале, где паркуется катер его отца. Миссис Макгрой позвонила в охрану причала, и ей сказали, что лодки в доке нет. Очевидно, что парень ушел в открытое море. Береговая охрана уже оповещена, но поиски затрудняются низким туманом. С вертолета ничего не видно.

– Так…

Эйлин не успела донести стаканчик до рта. У нее заметно затряслась рука, противная вчерашняя заноза страха снова зашевелилась под кожей спины. Она поставила стаканчик на стол.

– …Если это была плохая новость, то я не хочу слышать очень плохую.

– Придется. Очень плохая – это то, что катер все-таки нашли. Его протащило течением на запад, и он застрял в подводных скалах у острова Силли, – Оливия явно с удовольствием наблюдала ужас в глазах подруги, – все плохо, но не критично. Катер застрахован. Спасательной надувной лодки на нем не обнаружено и Джефри тоже.

– Остается только надеяться, что лодку подберут либо рыбаки, либо французские пограничники.

– Ты думаешь, он планировал суицид? – с тоской в голосе спросила Эйлин, и сама удивилась никчемности этого вопроса.

В тишине гостиной трель телефона прозвучала как какофония.

– Привет, это я, Джон. Как видишь, не дождался твоего звонка. Есть новость. Джефри нашелся. Он жив и здоров, слегка охлажден и сильно напуган. Скоро будет дома. Я не смогу его допрашивать без твоего присутствия. Так что, до скорого.

 
V
 

Куда подевались стать и заносчивость Джеффри Макгроя. За столом напротив инспектора сидит маленький напуганный мальчик. Ладони его длинных рук зажаты между колен. Колени слегка дрожат и ритмично открываются и закрываются. Он почти шепотом отвечает на вопросы следователя.

– Ты знал о намерениях ребят?

Молчание. Джим вынимает из папки мятый листок.

– Можешь сказать, что это такое?

Джеффри равнодушно смотрит на него.

– Каракули какие-то.

Джим достает из ящика стола зеркало и прикладывает к листку бумаги. Паренек меняется в лице, колени сжимают его запястья так, что слышен хруст пальцев.

– Каракули, да не совсем, – Джим ведет зеркалом вдоль строчек. – Не вздумай меня отговаривать… Я все уже решил… Умереть под залпы салюта – это круто… – Джим кладет зеркало на стол.

– Вы не имеете права копаться в моих вещах, – парень еще пытается как-то оттянуть момент.

– Ага. Ты о моих правах не беспокойся, а твои, – он кивнул в сторону Эйлин, – тебе мисс Колд разъяснит. Будешь помогать следствию – тебе на суде зачтется. Так что же это было?

– Я не хотел… – Губы Джеффри складываются точно в такой же залом, какой два дня назад был на лице его матери.