Текст книги "Александр Васильевич Колчак: «Нет ничего выше Родины и служения Ей»"

Теперь нужно было как можно быстрее добраться до Петербурга, Академии наук, великого князя Константина Константиновича, чтобы решить вопрос о немедленной поисковой партии. Чувство вины перед своим другом и учителем, вины за то, что не смогли ему помочь собственными силами, не покидало обоих офицеров ни на минуту. Оно заставляло их торопить события, ускорять решение разных вопросов, связанных с отъездом на материк. Но обстоятельства часто оказываются сильнее человеческого желания и даже его воли.

Другого пути, как от о. Котельный к морю Лаптевых, далее пароходом до Якутска, потом санным почтовым трактом до Иркутска и уже оттуда по железной дороге в Петербург, не было. Этот путь диктовала сама Сибирь с ее ранней северной зимой, началом долгой полярной ночи и огромным пространством Ледовитого океана…

Через три дня «Заря» подошла к берегу бухты Тикси,[20]20
  Тикси – по-якутски пристань.


[Закрыть] что на берегу моря Лаптевых. Здесь ее уже ожидали М. И. Бруснёв и старик Джергели с внуком Степаном. Узнав, что «кум-барон» остался на острове, Джергели тут же предложил Матисену своих оленей, чтобы ехать на помощь Толлю, как только замерзнет море. К старому якуту присоединился Бруснёв, а вскоре и вся команда изъявила желание остаться на «Заре» и принять участие в спасении Э. В. Толля.

Однако капитан был вынужден «остудить» этот горячий порыв соболезнования, ибо без разрешения Академии наук он не имел права оставлять в Сибири кого-либо из участников экспедиции. Тем более что парохода, который должен был доставить экспедицию в Якутск, в бухте еще не было, и нужно было попытаться собственным ходом войти в дельту р. Лены.

Три дня Колчак с боцманом и двумя матросами занимался промерами Быковской протоки, куда их вместе со шлюпкой перевезли на оленях. Но фарватера нужной глубины для прохода «Зари» в русле Лены моряки так и не нашли. И согласно инструкции Толля шхуну приходилось оставлять в Тикси. А. В. Колчак отыскал в бухте укромный уголок рядом с небольшим безымянным островком, названным позже Матисеном именем М. И. Бруснёва. К его берегу подвели «Зарю», и команда занялась ее консервацией.

А 30 августа, когда все уже устали ждать пароход и готовились к переходу на материк «сухим путем», раздался гудок. Это была «Лена», то самое (четвертое вспомогательное) судно, что вслед за «Вегой» Норденшельда обошло мыс Челюскина, самую северную точку земного материка. Через несколько минут она вошла в бухту, подошла к острову и встала бок о бок с «Зарей».

Опасаясь раннего ледостава, капитан «Лены» на сборы отпустил всего три дня. Началась усиленная перегрузка экспедиционного инвентаря, личных вещей команды, многочисленной документации.

Видимо, эта спешка и привела к несчастному случаю, происшедшему на шхуне. Матрос Николай Безбородов, второпях разряжая винтовку, случайно выстрелил и попал в ногу кочегару Трифону Носову. Рана оказалась серьезной, ее выходное отверстие вчетверо превышало входное, ибо пуля была с развертывающейся оболочкой. На «Лене» раненому отвели самую просторную каюту, а Катин-Ярцев буквально не отходил от него ни на минуту.

Надеясь на то, что Толль со своими спутниками все же каким-либо способом обнаружится после их отъезда, Колчак с Матисеном решили организовать ему достойную встречу.

На о. Новая Сибирь до конца ноября продолжал работать зоолог экспедиции Бируля. На о. Фадеевский оставался зимовать квартирмейстер Сергей Толстов. Кроме того, в нескольких местах на Новой Сибири и Фадеевском острове были сооружены поварни и созданы склады провизии. Позднее к ним должен был подключиться М. И. Бруснёв. Он прибыл на пароходе «Лена», чтобы помочь в эвакуации экспедиции на материк.

Матисен договорился с Бруснёвым, что тот непременно побывает на Новосибирских островах и попробует дождаться Толля на о. Новая Сибирь. Но перед этим к оставшимся на «Заре» экспедиционным собакам нужно было докупить еще несколько; приготовить шесть хороших нарт; приобрести в Усть-Янске нужное количество рыбы для корма собакам и нанять пять промышленников-якутов. И после окончания полярной ночи (около 1 февраля) эта партия должна отправиться на острова.

Если же к этому времени Толль и Бируля вернутся на материк, то Бруснёв еще с осени заготовит для них у Чай-Поварни (мыс Святой Нос) достаточное количество ездовых оленей, на которых они сами доберутся до поселка Казачье. Если же на материке никто не появится, Бруснёв вместе с Толстовым и проводниками на шести нартах отправятся на острова им навстречу.[21]21
  Отчет лейтенанта Матисена о плавании яхты «Заря» в навигацию 1902 г. и о возвращении экипажа в Иркутск // Изв. ВСОИРГО. 1904. Т. 35. № 2. Иркутск, 1904. С. 127.


[Закрыть]

«Зарю» приходилось покинуть. Охранять ее был оставлен матрос Толстов. Он должен был дождаться замерзания бухты и передать шхуну на хранение промышленнику Торгенсону, жившему вместе со своей семьей на Быковском носу. А затем он, вероятно, и должен был отправиться на о. Фадеевский.

2 сентября «Лена» снялась с якоря. «Заря» отсалютовала ей флагом. Все долго не уходили с палубы, провожая прощальным взглядом родную шхуну. Многие догадывались, что это был последний салют «Зари».

В музее поселка Тикси среди экспонатов, посвященных Русской полярной экспедиции под руководством Э. В. Толля, есть миниатюрная копия баркентины «Заря» (баркентиной, или шхуной-барком, моряки называли судно, бывшее когда-то барком, охотившимся на китов или тюленей, но с грот-мачты которого впоследствии сняли прямые паруса).

Уже в Петербурге на заседании Академии наук, где поднимали вопрос о спасении барона Толля, лейтенанту Матисену было поручено определить судьбу шхуны «Заря». Поэтому зимой 1903 г. он вновь совершает поездку в бухту Тикси, снимает с яхты все ценное научное и навигационное оборудование, приборы и остается ждать весеннего ледохода, чтобы передать шхуну новым владельцам. Там же, на совещании в Академии наук, было решено уступить ее торгово-промышленной фирме Анны Ивановны Громовой Ленского речного пароходства «в благодарность за оказанные полярной экспедиции услуги».

23 июля 1903 г. на «Заре» был спущен флаг и, к сожалению, о дальнейшей судьбе первого исследовательского судна России, принадлежащего Академии наук, мало что известно. Говорят, что потрепанная временем шхуна, а вернее, ее разрушенные части и обломки, долго находились в порту Тикси. Еще в 30-е годы прошлого века их можно было видеть на берегу, куда, вероятно, оставленное без охраны судно было вынесено бурей. А потом и эти следы затерялись.

* * *

Речные суда весьма редко поднимались до устья Лены. И молодые офицеры, зная, как им повезло, с нетерпением ждали встречи с легендарной дельтой. Устье Лены, действительно, похоже на греческую букву «дельта» и, как уверяют опытные моряки, нет на земном шаре устья большего размера, чем это. Основание треугольника по морскому берегу составляет 425 км, а на площади дельты может спокойно разместиться целое государство – 30 тыс. кв. км!

И Колчаку сразу же вспомнилась карта, где р. Лена кажется похожей на могучее дерево – корни ее ушли в океан, а крона достигает Байкала.

Только река – не дерево, и сила ее не в корнях, а в кроне, т. е. в многочисленных притоках. 4,5 тыс. км бежит река, не уставая, а делаясь все мощнее и полноводнее. Бежит через 20 параллелей, то прорываясь через горные цепи, то разливаясь долинным привольем. Бежит через века. И, как утверждают моряки, немного найдется на земле рек, способных сравниться с Леной, а уж в Сибири-то точно нет ей равных.

Лоцманских карт в то время еще не существовало. И капитан, боясь сесть на мель, вел пароход только днем. «Лена» тяжело и медленно поднималась вверх по реке, и, стоя на палубе, Колчак мог часами наблюдать за ее могучим и стремительным течением, встречать и провожать острова, отмели, перекаты, любоваться огромными медно-красными скалами, вылизанными ветрами и водами…

Полярные путешествия А. В. Колчака (Плотников И. Ф. Александр Васильевич Колчак. Исследователь, адмирал, Верховный правитель России. М., 2003)

Ночью во время стоянки, когда Колчаку не спалось, он выходил на палубу и видел небо, усеянное массой звезд. Казалось, что для темноты не осталось места. Звезды были большие и не очень, белые, синие, зеленоватые. Какие-то из них мерцали, какие-то нет. Александр Васильевич внимательно всматривался в небо, пытаясь отыскать свою «полярную» звезду. Кстати, висели они так низко над головой, что, казалось, до этой звезды можно легко дотянуться и, осторожно сняв, засунуть ее себе за пазуху на счастье…

В разговоре с капитаном Александр Васильевич чувствовал его особое, как бы почтительное отношение к великой реке. «Характер-то у нее с норовом, озорной. Вот течет себе как ни в чем не бывало, а сама исподволь готовит каверзу. Вдруг в неделю обмелеет да начнет корабли на мель сажать, – не торопясь, рассказывал капитан. – А то, наоборот, взыграет в пору летних дождей, буйно разольется и начнет затапливать долины да прибрежные деревеньки. Вот Якутск, например, куда мы сейчас идем, в старину трижды затапливался и трижды переселялся на новое место».

Между тем, несмотря на все принятые меры, через несколько дней у Носова началось заражение крови, и 10 сентября он умер. Через два дня его похоронили в поселке Булун (первый значительный населенный пункт на Лене) возле церковной ограды. Здесь же покинул пароход и Бруснёв – ему нужно было получить от исправника разрешение на продление «срока отлучки от места ссылки», а потом уже вернуться в Казачье.

До Якутска добирались почти месяц, и только 30 сентября пассажиры сошли на берег. Событие это даже запечатлено в летописи г. Якутска за 1902 г. «30 сентября возвратился с низовий Лены пароход “Лена” с грузом и некоторыми членами из экипажа “Зари”, с лейтенантом Ф. А. Матисеном во главе. “Заря” оставлена в гавани Тикси».

Знакомство: Якутск, Якутский тракт, Иркутск

И опять надо было ждать: санный Иркутский тракт еще не действовал.

Путешественники начали приводить в порядок коллекции, вычислять и высчитывать, составлять и переписывать отчеты. Хорошими помощниками им в этих делах оказались политические ссыльные, совершенно безвозмездно они старались как можно больше быть полезными ученым.

И странные мысли приходили в голову будущему Верховному правителю России, а тогда просто молодому офицеру. Людей наказывали, отрывали от семьи, любимого дела, удаляли от родных мест, от цивилизации, а они… Будто не помнят обиды, будто считают свое наказание заслуженным, будто напрочь отделяя себя от правящей власти, продолжают на новом месте служить добру, знаниям, природе и просто людям. Почему?!

Колчак, конечно, знал, что с самого начала освоения Сибири она становится для царского правительства громадной «тюрьмой без решеток», куда ссылались самые стойкие из ее противников: сподвижники Степана Разина, московские стрельцы, за ними Радищев, декабристы, народовольцы.

Именно здесь, в Якутском крае, отбывал ссылку штабс-капитан лейб-гвардии Драгунского полка Александр Бестужев, более известный как поэт и писатель Марлинский, увлекавший читателей романтическими приключениями своих героев. Здесь же, на севере, он и сам заинтересовался неброской красотой сибирской природы, своеобразной поэзией якутского фольклора, этнографией и историей потомков великого Чингисхана…

И как удивительно своевременно в памяти возникли когда-то случайно слышанные или прочитанные слова адмирала Мордвинова, члена Верховного государственного суда над декабристами: «Получив просвещенное образование, они обладают всеми необходимыми данными для того, чтобы опять стать людьми, полезными для государства. Положительные науки: физика, химия, механика, минералогия могут способствовать процветанию Сибири, которую природа щедро одарила своими дарами».

Адмирал отказался подписать смертный приговор декабристам, а своим предложением как бы выдвинул идею создания в Сибири своеобразной Академии наук. И, боже мой, как же прав был адмирал!

* * *

По рассказам старожилов, а вернее, их потомков, по некоторым сопоставимым фактам, которые сегодня бережно собирает и хранит писатель, журналист, краевед Якутска Петр Кириллович Конкин, можно выделить два адреса, где осенью 1902 г. мог проживать в Якутске Колчак.

Сегодня, пытаясь как можно аккуратнее вписаться в тот тяжелый октябрь, можно увидеть, что у членов экспедиции появилось много свободного времени, они стараются найти различные возможности, чтобы занять его. Поэтому, вероятнее всего, Александр Васильевич поселился в доходном доме якутки Анастасии Егоровой-Сыроватской, находившемся на ул. Полицейской (ныне ул. Емельяна Ярославского).

Совсем недалеко, на той же улице, имел дом казачий хорунжий Иннокентий Николаевич Жирков, где он содержал буфет и бильярд и, проживая почти рядом, Александр Васильевич, вероятно, частенько заходил к Жиркову, ибо всем биографам адмирала известно, что бильярд был его весьма любимой игрой.

Деревянный, с волютными наличниками, окруженный большим палисадником с разросшимся тальником и дикой яблонькой, дом Жиркова и сегодня стоит на ул. Емельяна Ярославского, к сожалению, дожидаясь очереди сноса «ветхих свидетелей старины».

Дом же Егоровой-Сыроватской сгорел года три-четыре назад (это хорошо помнит П. К. Конкин). На его месте – сейчас пустырь около дома 1/1 на ул. Курашова – можно сегодня увидеть старинную каменную кладку фундамента и даже определить количество комнат.

Однако жители Якутска не захотели так просто расстаться с этим домом. B современном архитектурном комплексе «Старый город», расположенном в самом центре Якутска, среди заново построенных острожных стен и сторожевых башен, степной Думы и купеческих особняков, мясных рядов и кружала (пивной) стоит ресторан «Ирбис», а на его стене помещена мемориальная доска с надписью: «Доходный дом Егоровой-Сыроватской. Год постройки – начало XIX в. Восстановлен и реконструирован в 2005 г. в рамках программы “Старый Город”».

Объяснить, почему в городе два дома (один, построенный в начале позапрошлого века, сгорел, а другой совсем новый: и построен заново, и на новом месте) выдаются за один, никто не берется…

В Якутской летописи за 1902 г. есть интересная запись: «6 октября. Освящено вновь построенное двухэтажное здание женской гимназии, что близ Преображенской церкви. На торжестве присутствовали, кроме архиерея, вице-губернатора и других представителей города, остановившиеся проездом в Петербург лейтенанты Ф. А. Матисен и А. В. Колчак и другие участники экспедиции барона Толля».

Церковь сохранилась, прекрасно отреставрирована, а вот со зданием гимназии опять казус. В 90-х годах прошлого века его сломали (некоторые уверяют, что дом сам сгорел или его подожгли), а на его месте построили новое здание, где теперь располагаются Якутское православное епархиальное управление и мужское православное училище.

Заходил Александр Васильевич и в краеведческий музей. Он тогда ютился в двух маленьких комнатках гостиного двора. И возраст его был тоже небольшим – всего 10 лет. Его организовали и затем были бескорыстными и незаменимыми работниками все те же политические ссыльные. Первым экспонатом будущего музея был череп неизвестного ископаемого животного, привезенного якутом Г. Егоровым из Вилюйского округа. Датой официального открытия стал день 26 мая (7 июня) 1891 г. Первым консерватором (директором) стал В. Зубрилов.

С 1901 г. пост директора занимал П. В. Оленин, который помогал с отчетом членам экспедиции. Видимо, тогда они и познакомились и подружились с Колчаком. Когда же Александр Васильевич был назначен начальником экспедиции по поиску барона Толля, П. В. Оленин оказался его главным и незаменимым организатором в деле оснащения экспедиции.

Сегодня музей расположен в прекрасном двухэтажном здании, построенном специально в 1926 г., а с 1924 г. ему было присвоено имя известного большевика-революционера Емельяна Ярославского.

Консерватором музея Е. Ярославский был с 1915 по 1917 г. Его деятельность была оценена не только как внутримузейная: обработка, описание, классификация экспонатов, но и как поисковая, экспедиционная, откуда он привозил всегда массу интересных материалов. И как научная – на его счету несколько научных статей и очерков о работе и истории самого музея.

Между тем кончался октябрь. Земля укрылась сплошным снежным одеялом, которое теперь уже не исчезнет до весны. Наступили настоящие холода, температура наружного воздуха доходила до –30 °C. На реке вовсю идет шуга, по утрам над ней висит сплошной туман… (Начиналась полярная ночь!)

И вот, наконец, новость по всему городу: «Лена встала!». Что тут началось… Многие бегут на берег, чтобы удостовериться, что река действительно встала. Рыбаки суетятся, готовят сети, веревки, черпаки для льда, затачивают пешни – готовятся к подледному лову.

Путешественники начинают срочно упаковывать вещи. Ямщики, у которых уже все готово к новому зимнему сезону – лошади подкованы, конная сбруя в полном порядке, тулупы, меховые шапки, рукавицы и калоши закуплены, – успокаивают: через несколько дней лед станет достаточно крепким, и можно уже будет «встать на сани». А пока еще лед трещит, и треск этот начинается прямо под тобой и куда-то убегает вдаль – нужно еще подождать…

* * *

Лишь в ноябре, когда установился санный путь, члены экспедиции отправились на перекладных, от станка к станку (так на севере называли почтовые станции), вверх по Лене, по старому Иркутскому тракту. Матисен и Колчак торопились, нельзя было терять ни минуты, и так было много времени потеряно в ожиданиях.

На угощение ямщикам, на чаевые содержателям почтовых станков не жалели денег. Иногда шло в ход и крепкое морское словечко, но время в пути все равно тянулось медленно и однообразно…

Иркутский тракт (иркутяне его называют Якутским), протяженностью 2895 км, являлся важнейшей государственной дорогой, по которой ежегодно ездили тысячи людей – одни по государственным делам, другие – по делам торговли и промысла. Были среди них землепроходцы и путешественники, казачьи отряды, воеводы, торговцы и почтальоны, уголовники и ссыльные разных категорий, три поколения русских революционеров, разного рода сектанты… Это был великий торговый путь, соединивший Европейскую Россию с Сибирью, а через нее с Китаем, Дальним Востоком, Северной Америкой и островами Тихого океана.

Действовал он круглый год. Летний путь открывался с мая, зимняя дорога продолжалась с октября до середины, а иногда и до конца апреля. Летом людей и почту везли на почтовых лодках, зимой – на санях. На них ставились кибитки для пассажиров и «накладушка» для багажа, которая обшивалась кожей, циновкой или холстиной. В зависимости от чина проезжающего в повозку впрягали тройку, пару или одну лошадь.

Длинна дорога Иркутского тракта. Сколько же было дум передумано, сколько различных мыслей рождалось, а сколько воспоминаний то грели, то тревожили больную душу! Сколько душевных бесед происходило под мерный звон валдайских колокольчиков…

И, несомненно, центром всех этих тревожных дум, воспоминаний и разговоров был оставшийся на севере, среди арктических льдов, по сути дела, без дружеской помощи и заботы Э. В. Толль со своими спутниками.

О том, что барон Толль был рискованным человеком, знали многие. Так было, когда он не дождался шхуны с углем в проливе Югорский Шар. Так было с продовольственным депо в заливе Гефнера, когда в спешке барон Толль, этот опытный полярник, устроил его с той стороны скалы, куда обычно наметает снег. Так было и с этой поездкой на о. Беннетта. «Но он был одновременно и человеком, который верил в свою звезду и в то, что ему все сойдет, и пошел на это предприятие», – вспоминал впоследствии Колчак. Поэтому оставалось только молить Бога и надеяться, что до прихода поисковой экспедиции Толль не успеет сделать еще какой-либо необдуманный и рискованный шаг.

Удивляла всех и его воистину фанатичная вера в существование Земли Санникова, в то, что он непременно подарит эту новую землю России. И вспоминалось, как много было людей, которые понимали его и поддерживали.

Глава Русского географического общества Петр Петрович Семёнов-Тян-Шанский давно напоминал на заседаниях: «Недалеко уже то время, когда честь исследования <…> Земли Санникова будет предвосхищена скандинавами или американцами, тогда как исследование этой земли есть прямая обязанность России».

Доказывая необходимость экспедиции, великий князь Константин Константинович 2 апреля 1894 г. писал министру финансов С. Ю. Витте: «Экспедиция на Санникову Землю была бы теперь особенно своевременна».

Буквально через несколько недель экспедиция получила первые 250 тыс. р. золотом. И не менее удивительно то, как согласно, быстро и увлеченно помогали готовить проект экспедиции в течение пяти лет разные люди – от чиновников Министерства финансов и военных моряков до членов императорской фамилии. Проект был подписан Николаем II только 31 декабря 1899 г.

Вспоминался офицерам и рассказ старшекурсников о посещении одного из выпусков кадетского корпуса императором Александром III и его слова, обращенные к выпускникам: «Кто откроет эту землю-невидимку, тому и принадлежать будет! Дерзайте, мичмана!»

Хотя Колчак и стремился к морским путешествиям и научным открытиям еще с кадетского возраста, однако никогда не связывал свое будущее с Землей Санникова. Подробный и основательный рассказ о ней он услышал только от начальника своей полярной экспедиции.

Притом, что барон Толль был натурой впечатлительной, романтичной и даже немного сентиментальной (например, он очень любил Гёте и, отправляясь на о. Беннетта, прихватил с собой томик его стихов), его огромный опыт полярного исследователя, упорное стремление к намеченной цели, невероятное желание осуществить свою мечту – найти легендарную Землю, убежденная страсть и безрассудная смелость внушали окружающим не только огромное уважение, но и удивительным образом заражали верой в успех. И каждый, кто находился рядом, начинал понимать, что нет на земле большего счастья, нежели счастье исследователя, открывающего землю, на которую до него не ступала нога человека.

Разговоры, воспоминания перескакивали от одной темы на другую, от одного эпизода к другому. Июнь девятисотого… На пристань пришли проводить «Зарю» самые близкие и знакомые. Среди них Сонечка Омирова – девушка, с которой совсем недавно познакомил Александра отец. Штатный фотограф Матисен сделал тогда на память несколько снимков. На прощание девушка подарила Александру Васильевичу походный образок, а он обещал непременно открыть какую-либо неизвестную землю и назвать ее Софьей… Потом, уже в Кронштадте, прием у коменданта города Степана Осиповича Макарова, торжественные проводы, где адмирал присутствовал вместе с супругой, и стихи Константина Случевского:

 
Из тяжких недр земли насильственно изъяты,
Над вечно бурною холодною волной,
Мурмана дальнего гранитные палаты
Тысячеверстною воздвиглися стеной,
И пробуравлены ледяными ветрами,
И вглубь расщеплены безмолвной жизнью льдов,
Они ютят в себе скромнейших из сынов
Твоих, о родина, богатая сынами.
Здесь жизнь придавлена, обижена, бедна!
Здесь русский человек пред правдой лицезренья
Того, что божиим веленьем сведена
Граница родины с границею творенья,
И глубь морских пучин так страшно холодна, —
Перед живым лицом всевидящего бога
Слагает прочь с души, за долгие года,
Всю тяготу вражды, всю немощность труда
И говорит: сюда пришла моя дорога!
Скажи же, господи, отсюда мне куда?
 

Их тогда в кают-компании читал сам автор, известный в России поэт.

А какая удивительно спокойная и в то же время необычайно регламентированная шла жизнь на шхуне… Команда завтракала в 7 ч утра, в 12 обедала, в 6 ч вечера – ужинала. В кают-компании утром в 7 пили только чай или кофе, в полдень завтракали. Затем следовал «файф-о-клок» в 3 ч дня, обед был в 6. Вечером сходились пить чай.

В носовой части палубы размещались лаборатории. В одну из них Колчак сложил все глубоководные термометры, градуированные цилиндры, батометры и другую технику. Здесь он впоследствии и работал. Рядом были лаборатория Толля, фотолаборатория Матисена и зоологический кабинет Бирули и доктора Вальтера.

* * *

Зима, ночь, ямщицкий тракт. Мерно и однозвучно звенит поддужный колокольчик… Кругом ширь, приволье, просторы, торосы, луна и мороз. Все замерзло, промерзло и неподвижно, как в заколдованном царстве: ни вьюги, ни ветра…

Наконец, впереди забрезжил долгожданный свет станционной избы. Там человеческое жилье, там – тепло. Колчак и Матисен отряхивают от снега шубы и тулупы, с обуви выбивают снег и скорее торопятся в дом. Александр Васильевич оглядывается… Большой стол почти посредине избы, над столом висит керосиновая лампа, но основной свет и тепло идут от якутского камелька (очага). Обстановка простая: русская печь, икона на полочке в углу, лавки по стенам избы, где можно отдохнуть и поспать. А на столе вокруг кипящего самовара уже расставлены чашки, и аромат свежезаваренного чая разносится по всей комнате…

Путники отдыхают. Колчак греется у камелька, подбрасывая дрова; Фёдор Андреевич уже чаевничает; кто-то входит, кто-то выходит – наружная дверь то открывается, то закрывается… Поэтому в доме почти постоянно клубится серое облако сконцентрированного морозного воздуха и пахнет одновременно и морозом и теплом.

Почта уже перегружена, конюхи увели взмыленных лошадей и вывели свежих, ямщики проверили, хорошо ли они подкованы… И вот уже раздается: «Выходите, господа, лошади поданы! Следующая станция…» И опять скрип полозьев, звон колокольчиков, ржанье лошадей и унылые, тоскливые песни ямщиков о тяжелой ямщицкой судьбе и, как ни странно, о Родине, о России…

Большая часть Иркутского тракта шла по берегу Лены – 2400 км, – и зимой дорогу прокладывали по ее притокам, островам, даже по лесу и луговине, но чаще всего – прямо по льду реки. Правда, трудно назвать эту дорогу настоящим трактом. Мало того, что ее постоянно загромождали ледяные торосы, она мгновенно заметалась снегом после прохода саней. И только опытные лошади могли «держать» дорогу, да еловые вешки высотой в человеческий рост помогали держать «курс».

Иногда в беседе кто-нибудь из офицеров ненароком произносил слово, которое попадало прямиком в болевую точку, и тогда оба замолкали. Пытаясь отвлечься от тяжелых мыслей, они начинали более внимательно следить за дорогой и часто неожиданно для себя открывали величественную зимнюю красоту великой реки.

Скалистые берега стояли, покрытые снегом и вечнозелеными стройными елями, резко выступающими на белом фоне. Местами громады базальтовых скал возвышались почти у самой реки. А однажды Александр Васильевич увидел, как часть этой скалы, похожая на фасад какого-то причудливого здания, нависала над самой Леной и грозилась вот-вот рухнуть на голову. Это было примерно на перегоне от станции Еланки до станции Тит-Ары, и он сразу понял, что они оказались в районе так называемых ленских столбов.

Эти своеобразные столбы временами напоминали то какие-то стены со сказочными зубцами, то арки, мосты и пещеры, то глубокие ущелья и бесконечные коридоры… В зависимости от погоды, времени суток и, главное, солнечного освещения[22]22
  С 20 октября начиналась полярная ночь. Красное туманное солнце недолго находилось на небе и спешило поскорее укрыться в густом, низко стелющемся тумане.


[Закрыть] богатые фантазии молодых офицеров находили среди этих различных каменных нагромождений головы гигантских чудовищ, минареты храмов, шпили дворцов, обиталище злых духов и необычные театральные декорации, среди которых вот-вот может разыграться действие далекой детской сказки, например, из серии «Путешествие Гулливера в страну великанов».

Почти на 180 км непрерывной стеной протянулась эта необычная художественная галерея, авторами которой были солнце, ветер, вода, мороз и время… И сегодня, путешествуя по Лене, можно увидеть эти столбы, их обрывистые берега, неповторимые распадки, покрытые елями, соснами, лиственницами. Так и стоят они уже много, много веков и, наверное, многое видели, многое помнят…

* * *

Тракт продолжал жить своей собственной, совершенно не похожей на обычную, жизнью. Мелькают станции, верстовые столбы, меняются ямщики, лошади, станционные смотрители, на смену однообразно тянущимся дням приходят беспокойные, тревожные ночи… А мысли все текут и текут, рождаются образы, сравнения, которые потом и днем не оставляют в покое.

Вот Лена, река, – по сути дела, дорога… И, может быть, именно в этом и состоит ее главное предназначение. Она соединила людей, племена, народы, она указала пути на восток, к Великому океану, она безропотно несла на себе корабли, плоты, лодки, знаменитые ленские карбаза – плоскодонные, широкие, тупоносые баржи. Сработанные местными жителями только с помощью топора и без единого гвоздя, они выдерживали штормы и пороги преодолевали отважно. Александр Васильевич вспомнил, как еще в кадетском корпусе на лекции по истории отечественного судостроения он слышал рассказ о своеобразных «кораблях». А сегодня он уже точно знал, что именно на этих судах-посудинах из целых деревьев начиналось более трехсот лет назад плавание русских пионеров-первооткрывателей вниз по Лене к далекому Якутску, заполярному Жиганску и еще дальше, к овеянному страшными легендами скалистому острову по имени Столб, который и сегодня одиноко стоит в дельте Лены… Он возвышается прямо из реки, безжизненный и угрюмый, и, увидев его тогда, Колчак понял, что этому острову явно не хватает дружеской поддержки его собратьев, но все они были далеко, далеко…

И порою то ли в полудреме, то ли в убаюкивающем однообразии движения Колчаку начинало казаться, что судьба специально подарила ему эту поездку вверх по замерзшей Лене. А подарив, еще и превратила эту поездку в настоящее путешествие навстречу далекому прошлому, в седую старину землепроходцев XVII века.

Миновали Киренск. Стоит он на высоком острове, со всех сторон омываемом водами Лены и ее притока р. Киренга. В старину тунгусы называли остров Орлиным Гнездом. Именно здесь в 1658 г., вернувшись из Амурского похода, поселился Ерофей Хабаров, первым в Ленском крае начавший выращивать хлеб.

А вот и Усть-Кут, первое русское поселение на великой реке. Построил деревянный острог в устье р. Куть, притоке Лены, еще в 1628 г. енисейский казачий десятник Василий Бугор, добравшийся до Ленского водораздела через Ангару и Илим.

Наконец, Качуг.[23]23
  Качуг – по-эвенкийски изба.


[Закрыть] Здесь впервые Лена встречает на своем пути скалы и в поисках выхода делает крутой поворот…

Безусловно, молодой лейтенант мог не знать точных дат и истинных имен первооткрывателей ленских земель и сокровищ, а после посещения музея в Якутске мог потом просто и забыть их, но хорошо знал, что уже в XVII в. отважные землепроходцы доносили в Москву: «И та де велика река Лена угодна и пространна». Течет она от Байкальских гор до Студеного океана через горы, леса и тундры, где живут неведомые племена и народности. А леса те богаты ценным пушным зверем, в горах скрыто много тайных сокровищ, а суровые берега Студеного океана хранят в своих ледяных толщах массу дорогого «рыбьего зуба» (клыки моржа) и мамонтового бивня.