Текст книги "Ничего личного, кроме боли"

Глава 7

– Как это у тебя так ловко получается, Бессонова? – Майор буравил сердитыми глазами ее опущенную голову. – На ровном месте умудряешься создавать нам проблемы.

– Никак нет, товарищ майор, – тихо возразила Маша.

– Что – нет? Что – нет! – Кошкин схватил ее отчет по делу о смерти матери Новикова. – Не успела в одном деле найти состав преступления, как уже следующий несчастный случай пытаешься подвести под покушение на убийство! Зачем, лейтенант?

– Это не было несчастным случаем, товарищ майор. – Маша подняла глаза. – Трое свидетелей видели, как женщину толкнули под колеса автомобиля.

– Видели. Кто видел? Где их показания? Кто толкнул? – Кошкин сейчас был похож на разбушевавшегося воробья. – Приметы есть?

– Никак нет, товарищ майор.

– Вот! Примет нет. А с призраками мы не работаем.

– Но пострадавшая…

– Ваша пострадавшая, лейтенант, уже на дачу поехала. Пара синяков не повод для заведения уголовного дела!

– Но это уже четвертый подобный случай, товарищ майор. Может…

– Не может! – заорал Кошкин. – Не может, лейтенант! У меня грабежи с изнасилованиями не раскрыты. У меня людей не хватает катастрофически. Тебя для чего в отдел направили – чтобы ты мне дела из воздуха рисовала? Из пальца их высасывать? Зачем тебе это?

– Сергей Иванович, есть одна мысль, – начал Рыжков, когда за Машей закрылась дверь.

Майор отправил ее обедать. С глаз долой, чтобы снова не наорать.

– Какая мысль, Денис?

– Что, если наша Маша сама эти дела выдумывает? Сама выдумывает, потом сама раскрывает, и вся такая в шоколаде, а?

– Что за бред, Дэн? – хмыкнул из своего угла Саша. – Она не просила, чтобы ее отправляли на тот перекресток.

– А ее туда и не отправляли. Она там мимо проходила, если что, – скривился Денис. – Проходила и вмешалась. Это уже в который раз, а?

Все замолчали. Ситуация в самом деле выглядела нелепо. Получалось, что в четвертый раз на светофоре рядом с Марией Бессоновой какой-то злоумышленник толкал людей под колеса движущегося транспорта. В четвертый раз! Все живы, злоумышленника никто толком не разглядел, но…

– Но она же настаивает, что это какой-то сумасшедший! – бушевал Рыжков.

– Может, и так.

– Ага, и все время рядом с ней! – хохотнул Денис. – А если она сама толкает этих старушек? Сама готовит преступление, чтобы потом…

– Денис! – прикрикнул на него Кошкин, не давая закончить. – Ты говори, да не заговаривайся.

– Я бы и рад, товарищ майор. Но здесь такое дело.

Он полез в стол, достал извлеченный из папки файл с Машиными документами.

– Вот, товарищ майор, – с фальшиво-скорбным видом проговорил он. – Вот что я обнаружил.

– Что это? – Кошкин глянул исподлобья. – Доложить по форме, капитан!

Денис рассказал. Как снова побывал в ресторане, где не так давно умер предприниматель Ивлиев. Как говорил с директором. Как тот отдал ему под расписку, безо всяких прокурорских запросов документы о трудоустройстве подсобных рабочих.

– Просто пошел навстречу человек, – закончил Денис. – Но перед тем как отдать…

И он подробно, в некоторых местах даже сгущая краски, пересказал слова директора.

– У меня вопрос, товарищ майор. Что Бессонова делала там в марте? С какой целью туда устроилась? Для подготовки преступления, которое уже тогда задумала?

В кабинете повисла такая тишина, что стало слышно, как дышит каждый из троих. Денис дышал прерывисто, как перед стартом. Кошкин уловил. Усмехнулся.

– У меня к тебе тоже вопрос, капитан. – Начальник встал с места, заходил по кабинету вдоль пыльных окон со сдвинутыми в сторону жалюзи. – За что ты ее так ненавидишь?

– Никак нет. – Вывернул нижнюю губу, замотал головой. – Никакой предвзятости, товарищ майор. Просто…

– Просто мозги надо включать, Дэн. – Саша Стешин для наглядности постучал кулаком по лбу. – Маша не идиотка. Если бы она это проделала в марте, то… Даже не знаю, что сказать.

– Очевидно, что ее документами кто-то воспользовался. Загримировался, чтобы узнать было невозможно. Только вот зачем? И почему Маша? Странно все, не находишь, Денис?

– Нахожу, товарищ майор. Еще как нахожу! – Он скроил обиженную мину. – Тем более странно, что в марте Бессонова вполне могла провести две недели в нашем городе. Я звонил в ее отдел, узнавал: в марте она была на больничном. Грипп подкосил, ага. Провела ли она дома эти две недели, никто не знает: никто с работы ее не навещал.

Снова повисла тишина. Гнетущая, нехорошая. На этот раз ее нарушил Саша Стешин.

– У меня к тебе тоже вопрос, Дэн.

– Валяй.

– Зачем ей было устраиваться со своими документами и с размалеванной под «синяка» физиономией? Ты же опытный опер, Дэн, очнись.

– Я не сплю, – огрызнулся Рыжков. С раздражением схватил документы со стола майора, бросил их к себе в ящик. – Ответа нет.

– Вот! – обрадовался Кошкин. – А ответ, может, и тянется ниточкой к нашему отравлению. Ох, мудрено все как-то. Не терплю таких выдумщиков.

– Считаете, здесь действовал затейник, товарищ майор? – подхватил тему Стешин.

– А кто еще? У него, понимаешь, в башке замыкает, он придумывает идиотский план, воплощает его, а ты сиди и думай, как он. А я не могу мыслить как сумасшедший! Не могу и не хочу.

– Считаете, здесь действовал ненормальный? – скептически ухмыльнулся Рыжков. – Чтобы такую схему придумать…

– Знаю-знаю, на ненормального мало похоже. Трудоустроиться в марте с чужими документами, а через полгода отомстить за увольнение – да так мастерски все! Виртуозно, понимаешь. Если, конечно, тот человек, который воспользовался Машиными документами, и отравитель – одно и то же лицо.

Если это вообще не она сама. Вслух, правда, Денис ничего не сказал. Но ведь никто о ней так ничего и не знает. Здесь понятно, здесь она без году неделя. А на прежнем месте? Почему там для всех Маша Бессонова осталась загадкой? Что с ней не так?

Маша вернулась с обеденного перерыва, и тему закрыли. Но Кошкин успел дать Саше поручение деликатно переговорить с Марией о событиях пятимесячной давности.

– Деликатно, понял? – Кошкин покосился на Рыжкова. – Никто не знает, где гуляют копии наших с вами паспортов. Может, тоже где-нибудь…

Майор неопределенно повел руками.

– Если она сумеет объяснить, разговор пойдет в одном ключе. Если нет, тогда станем думать. А тебе, Рыжков, запрещаю! Слышишь? Запрещаю самовольно наводить справки о сотрудниках нашего отдела где бы то ни было.

– Слушаюсь, товарищ майор.

Он уже тридцать раз пожалел, что открыл рот. Думал, что попадет в струю после разноса Бессоновой. Не попал.

– Нечего дискредитировать коллег, понял?

– Так точно, товарищ майор.

– Лучше доложи, что у тебя по композиционному портрету. Есть что?

– Никак нет, товарищ майор. Глухо. Слишком размытый портрет. Участковые говорят, что на каждого второго на их земле похож.

Кошкин не стал спорить. Что уж там, он сам в этом портрете узнал соседа по даче. Такой же невысокий, худощавый, с неприметными чертами мужичок. Юркий, вертлявый и все норовит у его забора выгребную яму себе сделать. Майор пока держит оборону, но кто его знает, что будет дальше. Заручится сосед разрешительной документацией, и все.

Может, чем черт не шутит, припугнуть соседа композиционным портретом? Глядишь, и желание дразнить его поубавится. Стоит подумать.

– Бессонова, что у тебя по матери хирурга? Как его фамилия?

– Новиков, товарищ майор.

– Что по делу, есть что-то новое?

– Сегодня на три часа я вызвала его коллегу, товарищ майор. Ольга Горина, тоже хирург. Они уже пару лет состоят в отношениях.

– Ага. А зачем вызвала, почему сама к ней не съездила? Уважаемый человек, хирург. А ты сразу – повесткой!

– Не сразу, товарищ майор. Я была в больнице, пыталась с ней поговорить, – нехотя призналась Маша.

– И что же?

– Послала она меня подальше. Но алиби, товарищ майор, у нее нет. В больнице в момент совершения преступления ее не было – я говорила с персоналом.

– Вот так вот, значит.

Кошкин со звонким шлепком соединил ладони за спиной и зашагал по кабинету.

– Куда катится мир, Бессонова? Вот ты мне скажи, а?

Вопрос был риторическим. Она уже научилась разбираться в перепадах его настроения. Научилась заполнять паузы, когда это нужно. И Саша Стешин был ей понятен, ей с ним работалось легко и просто. Не выходило только с Рыжковым. Она кожей чувствовала его неприязнь. О причинах можно было только догадываться.

– Чтобы создать семью, прямо так остро необходимо убирать свекровь? Так она им мешала? Какие отношения были у хирурга с матерью? Как его фамилия?

– Новиков, товарищ майор. Игорь Валентинович Новиков.

Маша открыла папку с делом.

– Отношения? Отношения были великолепными. Новиков был очень привязан к матери. Она жила в другом городе, но он настоял на ее переезде. Поселил у себя в квартире. Он очень ее любил, товарищ майор. У него не было мотива избавляться от нее.

– Да я не об этом, Бессонова! Что ты опять? – возмутился Кошкин. – Сын и не стал бы. А вот потенциальная невестка… Н-да. Помню историю одних моих соседей. Молодая семья вынуждена была жить с родителями мужа. Так там каждую неделю такие баталии случались! Невестка не раз орала на весь дом, что рада была бы, если бы старики сдохли. Так вот прямо и заявляла: сдохли.

– И чем закончилось? – лениво поинтересовался Рыжков.

Он исподтишка наблюдал за Машей. Мысленно тестировал ее на возможные психические отклонения. А что, может, она и правда того? Вместо того чтобы болеть, рванула в другой город и устроилась подсобницей в ресторан. А морду загримировала специально, чтобы не узнать было.

Только зачем тогда надо было настоящие документы предъявлять? И зачем ей эта работа? Чтобы разведать все ходы-выходы и потом незаметно нанести удар? А скандал при увольнении при чем? Чтобы запомнили? Но кого конкретно должны были запомнить – Машу?

Он в самом деле хороший опер, здесь Сашка прав. И он носом чует гнильцу во всей этой истории. Землю станет рыть, но докопается до сути. Сейчас главное: почему Маша? Почему она?

А что на ней сходятся какие-то стрелки, Рыжков уже почти не сомневался.

Глава 8

– Никто не объявлялся? – Григорьев пощелкал пальцами по монитору.

– Не-а, вроде тихо все. Заявлений от пострадавших не было. – Стас с хрустом потянулся, широко зевнул. – Оступился человек, что сразу охоту на ведьм объявлять? Старики, что с них взять-то? Торопятся! Я так этой девчонке-лейтенанту и объяснил. И записи с камер не отдал. Нет такого распоряжения, так ведь, товарищ старшой?

Григорьев промолчал. Со Стасом, которого он пришел сменить после дневной смены, он был категорически не согласен. Он и сам без пяти минут старик. Что, теперь его под колеса из толпы выталкивать? И не торопится он почти никогда. Тем более когда дорогу собирается переходить. Когда загорается зеленый для пешеходов, он еще какое-то время стоит на бровке тротуара, дожидается, когда последние лихачи проскочат.

И девчонка та настырная с сердитыми серыми глазами права. На сто процентов была права, когда заподозрила, что в этих незначительных происшествиях что-то не так.

Он в прошлую смену не все успел просмотреть. Но то, что просмотрел, ему не понравилось. Промолчал, чтобы не выставлять себя на посмешище в случае чего. А сегодня еле дождался смены.

Он должен все еще раз изучить. Сопоставить, сделать выводы. А когда будет уверен, что прав, тогда уже можно и начальству доложить. Или, к примеру, позвонить той сероглазой. Где-то он записывал ее номер.

Стас снова вошел в операторскую, уже в гражданском.

– Все тихо? – Бегло глянул на мониторы, транслирующие записи с городских видеокамер.

– Тихо. – Григорьев быстро свернул картинку прошлых записей. – Ты ступай, человече, ступай. Отдыхай.

– И то верно. За двенадцать часов от этого мелькания уже мушки перед глазами пляшут.

– Отдыхай. – Старший группы Григорьев улыбнулся молодому сменщику, похлопал себя по карману кителя. – Капать надо в глазки, Стасик. Тогда и мушки перед глазами плясать не будут.

– А я еще молодой, чтобы лекарствами пользоваться. Организм должен сам победить усталость. Все, пока.

Стас ушел. Григорьев запер дверь в операторскую, проверил раздевалку. Стас, как всегда, забыл повесить форму в шкафчик. Нацепил на плечики, пристроил на ручку шкафа, пока доставал гражданскую одежду. И так и оставил.

Что он может заметить при такой-то рассеянности? Григорьев укоризненно качнул головой, убрал в шкаф его куртку с брюками и рубашкой. Мушки у него перед глазами, видите ли. Не сумел распознать в четырех недавних происшествиях систему. Стас не разглядел, а он, Григорьев, – да.

Сегодня последний, пятый день, если считать от первого происшествия, которое его начальство назвало неосторожностью, недоразумением. Потом записи будут отправлены в архив, где пролежат тридцать дней, а дальше их уничтожат. Таков порядок. Из архива их достать Григорьев не сможет. Слишком много запросов нужно сделать и разрешений получить. А у него ни черта никаких полномочий.

Поэтому что надо сделать?

Правильно.

Он и сделает сегодня себе резервные копии. Тихо, без шума.

Да, это запрещено, он знает. И знает, что поплатится рабочим местом, если кому-нибудь станет известно. Но никто же не узнает. Не узнает, если там нет ничего такого и он просто себя накрутил. А если есть? А тогда ему точно ничего не будет. Победителей не судят, как говорится.

Щелкнул мышкой, сдвигая курсор, зашел в папку, где хранились записи пятидневной давности, дальше трех– и двухдневные. Нашел нужные объекты. Таких было четыре. Отправил информацию на свою флешку, которую с предельной осторожностью вставил в компьютер.

За ними ведь в операторской тоже кто-то наблюдает. Вон она, камера, под самым потолком. Надо осторожно.

На скачивание информации ушло минут десять, не больше. С такой же осторожностью он вытащил флешку и убрал в нагрудный карман с носовым платком, которым перед этим вроде как вытирал лоб.

И уже после всего стал просматривать на рабочем компьютере то, что только что скачал.

Перекресток, весьма оживленный. Летний полдень. На записи отчетливо видны голые плечи, руки, колени. Народ нарадоваться не может наступившему теплу, сбрасывает все лишнее. Сарафаны, шорты, крохотные маечки. Даже пожилые не стесняются, оголяют ноги и плечи. Женщину, которая в тот день едва не погибла под колесами, он узнал сразу. Стояла на краю тротуара – яркий сарафан до земли, белая панама, в руках – плетеная сумка-корзинка. Терпеливо дожидалась разрешающего света светофора. Никакого нетерпения Григорьев в ее действиях не заметил. Даже по мобильному ни с кем не говорила в этот момент, чего Григорьев категорически не одобрял в таких местах. Отвлекает потому что и рассеивает внимание.

Так, пока все шло нормально. Но вот зажегся желтый, дама внезапно взмахнула рукой и вывалилась на проезжую часть. Именно вывалилась. Не шагнула, не выбежала, а выпала.

– Ее толкнули, – прошептал Григорьев и снова отмотал к тому месту, где еще горел запрещающий сигнал. – Вопрос: кто?

Он раз десять, если не больше, перематывал запись. Рассмотреть того, кто стоял за спиной дамы, так и не удалось. То ли сама она оказалась слишком объемной в своем сарафане. То ли тот, кто ее толкнул, был слишком мелким.

Григорьев отмотал еще на десять минут назад. Тщательно, посекундно стал изучать каждый фрагмент. Старался рассмотреть всех, кто подходил к перекрестку. У него даже в глазах зарябило, пришлось делать паузу и капать в глаза, как посоветовал доктор. После капель требовался десятиминутный перерыв. Встал, пошел к противоположной стене за чайником.

Рановато, конечно, для чаепития. Если там за ним сейчас наблюдают, в протоколе это точно будет отмечено. Не успел, мол, заступить на смену господин Григорьев, как тут же принялся чаевничать. Непорядок. На краткосрочный отдых у них отводились последние десять минут каждого часа. А он всего полчаса сидит за мониторами.

Пускай. Если он что-то такое отыщет в этих записях, могут еще и премию выписать. За бдительность. За помощь работникам правоохранительных органов.

Чай с лимонным печеньем в сахарной глазури показался невкусным. Потому что глотал рассеянно. Он любил чаевничать неторопливо, любил получать от этой церемонии удовольствие. А здесь мысли совсем в другом направлении текут. Нехорошие мысли.

Что, если на улицах города промышляет злостный хулиган, который намеренно сталкивает пожилых людей под колеса? Если получает от этого удовольствие? Это тогда как? Это уже маньяк, выходит.

А если на этих пожилых людей кто-нибудь организовал заказ? Заказ на несчастный случай, повлекший за собой смерть? Это уже гораздо серьезнее. Это уже не хулиган, получается, промышляет, а киллер!

От этого слова сделалось совсем нехорошо. Какой уж тут чай, какое лимонное печенье в глазури. Как можно думать об удовольствиях, когда буквально на его глазах происходит такое.

Десять минут, отведенные для отдыха, закончились. Он снова вернулся к мониторам. Сначала осмотрел то, что транслировалось онлайн. Вроде все тихо, никаких происшествий. Можно снова вернуться к просмотру того, что он скачал.

Смотрел. Смотрел долго, отматывал на десять минут, на полчаса. Потом, наоборот, просматривал эпизоды, где «Скорая» увозит стариков, чуть не погибших под колесами. Внимательно смотрел, сверхвнимательно. Полсмены ушло на то, чтобы все просмотреть и сопоставить.

И нашел ведь! Нашел характерную особенность, которая повторялась все четыре раза. Не особенность, нет, неправильно. Он нашел людей, которые участвовали в каждом из четырех происшествий.

Двое. Он и она. Насчет него, правда, имелись некоторые сомнения: с того ракурса, который предлагала камера, понять, он это или она, было сложно. Щуплый, невысокий, невыразительный. Одежда мешковатая. Широченные льняные штаны, в таких и девушки ходят, и юноши. Широкая куртка, кепка с большим козырьком. Поди пойми, парень это или девка.

Но вот что это чудо присутствовало все четыре раза – сомнений не было. До рези в глазах он отматывал, перематывал, ставил на повтор. Точно, этот человек был на всех записях. Но что странно: он как-то так умело растворялся в толпе, что рассмотреть его в самый момент происшествия не представлялось возможным.

– Может он стоять за спиной? – сам себя спросил Григорьев, вглядываясь в очередного старика, который вот-вот ступит на проезжую часть. И сам себе ответил: – Запросто. Раз его кепки больше нигде не видно.

Итак, он практически установил личность злоумышленника. Это не может быть никто, кроме той юной особы в мешковатой одежде – к такому выводу он пришел к концу смены. Здесь сомнений не было никаких.

Сомнения вызывал другой человек, тоже засветившийся на перекрестке все четыре раза. Правда, стоял этот человек на противоположной стороне. И не прятался, просто стоял и ждал, когда можно будет перейти.

Или не просто? Или этот второй работал в паре с тем щуплым, который ловко пристраивался за чужими спинами и толкал стариков под колеса?

Могло такое быть? Могло или нет?

Через пять часов у него от напряжения даже голова разболелась. О глазах и говорить нечего. В какой-то момент даже показалось, что он ослеп.

– Надо сделать перекур, – проговорил он и покосился на камеру, торчавшую под потолком.

Пусть наблюдают. Он последние три часа вообще с места не вставал. И положенные десять минут отдыха в конце каждого часа пропустил. Итого полчаса. Имеет право встать и размяться.

Встал, заходил по операторской, время от времени косясь на трансляцию с городских видеокамер. Вроде все тихо. Никто руками не машет – не дерется. Аварий тоже не видно. Может, и получится сегодня закончить то, что начал. Составит картину происшествия, как любят говорить сотрудники правоохранительных органов.

Сотрудники, н-да.

Сомнения насчет одного из этих сотрудников у него как раз имелись. Потому как вторым человеком на всех видеозаписях с происшествиями и был сотрудник правоохранительных органов. Точнее, сотрудница. Та самая сердитая сероглазая девица, которая являлась на следующий день после каждого случая со стариками и доставала их просьбами.

Она, Мария Бессонова, лейтенант полиции, все четыре раза собиралась переходить дорогу именно в тот момент, когда некто неуловимый толкал под колеса зазевавшихся граждан. Так собиралась она переходить дорогу или нет? Или просто страховала подельника? Получается, она оборотень в погонах? Или как?

Он промучился до конца смены. Заниматься и дальше посторонними делами на рабочем месте не решился. Победителей, конечно, не судят, все так. Но погнать с работы могут запросто. А ему с его пенсией без подработки не вытянуть. Поэтому остаток смены Григорьев добросовестно пялился в мониторы, делал пометки и докладывал куда надо о вероятном ДТП на Ватутина. Но карман, где под прикрытием носового платка лежала флешка, нет-нет да и проверял.

Дома. Он все еще раз просмотрит дома. Выспится после смены как следует, даст отдых глазам, приготовит обед. А потом уже и собственным расследованием займется.

Сменщик опоздал на десять минут и даже «извините» не сказал. Как само собой разумеется. Вот она, молодежь.

Григорьев не попрощался – обиделся. Убрал в шкаф форму, переложил флешку в карман брюк. Все запер на ключ. На стоянке с третьей попытки завел старенький джип, подаренный племянником в позапрошлом году. И поехал домой.

Дома было тихо, душно, пахло чем-то нехорошим. Наверняка что-то забыл выбросить. После смерти жены все время так: то мусор оставит, то форточку забудет открыть. Это при ней все время пахло хорошо. Ее духами, мыльными растворами, выпечкой. Странно, как он мог этого не замечать столько лет. Заметил, только когда ее не стало. Пытался вести хозяйство как при ней – не вышло. Махнул рукой, решил, что именно так и должно пахнуть в доме, где поселилась одинокая старость.

Еще пару минут перед тем, как уснуть, он сокрушался, что не ценил жену при жизни. И почти сразу отключился.

Проспал до трех часов. Встал бодрым, отдохнувшим. Принял душ и отправился на кухню. Суп из пакета, пара картофелин с маслом и зеленью, три толстых ломтя «Любительской» колбасы. Чашка травяного чая с печеньем в сахарной глазури.

Вымыл посуду, убрал остатки еды в холодильник и только тогда пошел к компьютеру. Тоже племянник подарил, когда купил себе что-то более мощное и быстрое. Дожидаясь, пока все загрузится, задумался.

Как он сможет доказать, что щуплый человек, всякий раз оказывающийся на месте происшествия, – злоумышленник?

И сам себе ответил:

– А проследить за ним. – Указательный палец Григорьева защелкал по мышке, запуская запись в обратном порядке. – Откуда ты пришел, человече? Откуда ты каждый раз приходил? А откуда приходила эта славная девушка?

Он все еще думал о ней как о хорошем человеке. Мысль о ее причастности к происшествиям после крепкого сна и сытного обеда Григорьева больше не посещала. Это случайность, решил он для себя. На экране щуплый человек медленно пятился, возвращаясь туда, откуда пришел.

Он снова засмотрелся до рези в глазах. Снова капал капли, отдыхал положенные десять минут. И смотрел, смотрел, смотрел. И вычислил! Он нашел место, откуда приходил этот человек. Вернее, дом, из которого на одной из записей он вышел. Жил он там или бывал в гостях – это еще предстояло выяснить. Но выходил в один из дней этот парень-девушка именно из дома в паре кварталов от последнего места происшествия.

– Не особо заморачивался, так, мил-человек? – бормотал Григорьев, снова и снова разглядывая маршрут, которым шел его предполагаемый злоумышленник.

Что касается Марии Бессоновой, то она шла по другому пути. С другой, противоположной стороны. И с этим в кепке никак не пересекалась.

Надо будет выяснить, всегда ли она ходит именно так. Аккуратно записал на листочке этот вопрос третьим пунктом. Наверху вывел: «Протокол осмотра». Первые два пункта касались человека в кепке. Их он отчеркнул, сбоку пометил: «выяснить место проживания». Выяснять собирался уже завтра, поскольку завтра у него законный выходной.

Место для наблюдения он уже выбрал. Скамейка недалеко от подъезда, в котором жил предполагаемый злоумышленник. Рядом торговый павильон, что тоже хорошо: проголодается – будет где пополнить запасы продовольствия.

– Итак, до завтра. – Он выключил компьютер, вытащил флешку. – Завтра будет результат, с ним и пойду к начальству.