Текст книги "Подвенечный саван"

– Есть, конечно! – Лавров резко выпрямился, преграждая путь нахалке. – С какой стати?! С чего ты решила, что можешь пожить у меня?!

Лерка даже бровью не повела, стянула с ног короткие сапожки на шпильках, присела перед сумкой, порылась в ней, достала домашние тапочки цвета апельсина, выпрямилась. Роста она была небольшого, а без каблуков едва доставала макушкой Лаврову до подбородка, но смотрела сейчас на него так, будто была выше его на полметра.

– Это не я решила, Лавров, а батюшка, – ответила Лера.

– Что он решил?!

Саня сжал кулаки. Окажись тут сейчас Жэка, он бы ему по горбу врезал точно.

– Сказал, что за тобой надо присматривать – раз. Что ты нуждаешься в уходе – два. И что тут у вас что-то такое намечается, чему должен быть свидетель или независимый эксперт, назови, как хочешь, – отчеканила Лера, уверенно отстранила его и пошла в комнату со словами: – Вещи занеси.

Лавров недоуменно глянул на сумку и пакет и заорал ей в спину:

– Что в сумке, Лера?!

– Мои шмотки. Там немного, не пугайся.

Я вообще-то ненадолго. – Лерка встала на пороге его комнаты, подбоченилась, произнесла с сожалением: – Живешь, как кочевник, Лавров!

– Как хочу, так и живу! – огрызнулся он из прихожей, все еще не решаясь поднять ее вещи. – А в пакете что?

– В пакете жрачка. Что-то купила по дороге. Что-то мать собрала.

– Мать?! Собрала?!

Это был нонсенс! Бывшая Женькина жена Лаврова на дух не переносила. Она его не каждый раз в квартиру пускала, называя собутыльником и прощелыгой, а тут собрала еды?!

– А что? Не веришь? – Лерка насмешливо глянула на него через плечо.

– Не верю.

Вот чисто из любопытства, больше не из каких других соображений Саня поднял пакет и понес его в кухню. И принялся выкладывать на стол контейнеры, пакеты и пакетики. Апельсины, яблоки, понятно из магазина. Колбаса и сыр оттуда же. А вот салат, котлеты, замороженный суп и фаршированные блинчики – это уже явно домашнее.

Что могло случиться с Женькиной бывшей, что она так расщедрилась?

– Замуж она собралась, Саня, – пояснила полчаса спустя Лерка, перемывая всю его посуду заново, не понравилось ей, видите ли, состояние его тарелок. – Избранник без жилплощади. К отцу мне нельзя, поубиваем точно друг друга. Стало быть, надо меня пристраивать где-то еще. Подслушивала под дверью, когда отец мне твою историю выкладывал. И воодушевилась. Все просто, Саня. Расчет! Грубый расчет движет моей матерью, никаких симпатий, вдруг появившихся на твой счет.

– Ну а я-то тут при чем?! – возмутился Лавров, активно поглощая блинчики с яблоками.

– Ты холост, обременен лишними метрами, хорош собой, не скурвился, работая в органах. К тому же теперь там не работаешь. Мать решила, что у тебя есть шанс стать мне хорошим мужем.

– О господи! – Еда встала у него поперек горла, он закашлялся. И еле выдавил, покраснев от гнева и удушья: – Но я тебя замуж брать не собираюсь, Лера! Я тебя не люблю!

– И я тебя, Лавров. – Она с силой вдарила ему между лопаток, пытаясь избавить от кашля. – И я тебя не люблю. Но мне надо где-то перекантоваться, понимаешь? Где-то, где не грызут мне мозг. И опять же батя попросил присмотреть за тобой.

– Но у меня всего одна комната! – возмутился он, отдышавшись. – Одна!

– Две, Саня. У тебя две комнаты. Просто вторая приспособлена тобою под кладовку. Сегодня уже поздно. – Лерка глянула на громадный циферблат, едва поместившийся на ее узком запястье. – А завтра ее разберем, сделаем косметический ремонт, и я стану ее обживать. А заодно будем разбираться в странных совпадениях, которые вдруг начали происходить вокруг. Кстати, я тоже не верю в такие совпадения, Лавров.

– А отец?

У него ныла и кружилась голова и от травмы, и от перспективы делить свое жилье с какой-то взбалмошной девицей. На нее не накричишь, не пошлешь, не приструнишь! Жэка тут же таежным медведем на дыбы встанет за дочку.

Дела-а…

– Отцу не положено. Он на службе. – Лерка подергала плечиками в тонкой рубашонке в клеточку. – Если он станет заморачиваться, то надо будет как-то реагировать, действовать. А он права не имеет. Он не может завести дело на Володю Филиченкова только потому, что он сын осужденного на пожизненное. И потому, что он решил жениться на твоей соседке. Он не может пришить к делу слова о беглом преступнике, якобы появившемся в вашем дворе, потому что преступник мертв. И мужик, что самостоятельно сорвался в овраг и сломал себе шею, не является причиной для заведения уголовного дела.

– Грамотно излагаешь, – невольно восхитился Лавров.

– Так я же на юридическом обучаюсь, Саня. Забыл?

Забыл. Конечно, забыл. Обо всем забыл! И совсем забыл, как действовала всегда на него Леркина красота! Вот стоило ее увидеть, пообщаться с ней пару минут, перекинуться несколькими словами, как накатывало. Она его…

Она его раздражала – красота ее! Пугала, раздражала, бесила даже. Каждый раз, когда они пересекались у Женьки, Лавров задавался вопросом: как могла получиться у этого замшелого дядьки с покатой спиной, рябой добродушной рожей, с прокуренными зубами и пальцами и его противной визгливой жены такая девка?! В какой удивительный миг они сумели ее зачать? Кто уснул тогда или отвернулся – бог или дьявол?!

– Так вот отцу не положено. А нам с тобой – да. – Лерка ходила по его кухне с тряпкой, вытирая пыль с дверных ручек, подоконника, перекладин стульев. – Нам с тобой никто не запретит разобраться в этих совпадениях, Лавров. Прямо завтра же и начнем. Кстати, завтра у отца уже будет информация по этому Володе.

– Отец-то тут при чем?

Лавров поймал себя на том, что взгляд его неотступно следует за девушкой, снующей по его аскетичной кухне. И жадно, между прочим, наблюдает – взгляд его, – как изгибается ее поясница, когда она наклоняется с тряпкой к нижнему ящику шкафа, выставив попку, как вытягиваются ее руки к верхним полкам, как появляются и исчезают под рубашкой косточки ее позвоночника.

Черт, черт, черт!!! Этого еще не хватало на его бедную голову! Мало ему испытаний! Жэка, гад, неспроста все это затеял.

– Отец-то тут при чем? – повторил вопрос Лавров, отводя глаза к кухонным стеклам, за которым квадратными леденцами поблескивали чужие окна.

– Отец? – Лерка наконец-то закончила мучительную для него процедуру уборки, швырнула тряпку в раковину, прислонилась к ней попкой. – Отец обещал содействие. По всем вопросам! Ладно, Лавров, ты насытился? Идем устраивать мне ночлег.

Пришлось до глубокой ночи таскать из крохотной комнатки с узким окошком, которую он никогда не считал полноценной и предназначенной для проживания, коробки и всякий хлам. Таскать и складывать в прихожей. Освободилось довольно много места, как сочла Лерка.

– Тут даже есть где кроватку поставить, – ткнула она пальчиком в территорию под окошком. – А сегодня придется спать на раскладушке.

Раскладушка нашлась среди коробок. Он о ней и забыл совсем. Только когда нашел, вспомнил, что Женька на ней не раз ночевал в прежние годы.

Лерка час махала веником, гремела шваброй, потом долго скрипела растянутыми пружинами раскладушки. Затихла почти в четыре. Уснула. А он еще полчаса провалялся без сна. Все думал и думал. Как у них срастется с Леркой, совместное их проживание? Чем закончится? Во что выльется? Какую цель преследовал Жэка, позволив дочери тут поселиться?

Саня несколько раз вставал, подходил к окну, смотрел на спящие дома, тонувшие в темноте. На темный двор с детской площадкой, автомобильной стоянкой и сквером, обрывающимся глубоким оврагом, где так нелепо закончил вчерашним ранним утром свою жизнь их управдом – Игорь Васильевич. Случайна его смерть или нет? Как теперь станет жить без него миловидная Нина Николаевна? Они ведь никогда не расставались, никогда…

– …Мы никогда не расставались, понимаете! Никогда! – Несчастные зареванные глаза Нины Николаевны смотрели то на его лицо, то на белую повязку на лбу. – Так славно жили с Игорешей! Мне мечталось, что мы еще очень долго проживем и тихо отойдем через много лет в собственной постели. А тут это убийство!!!

Лавров поперхнулся глотком чая, который давно остыл в его чашке, но все равно был вкусным и ароматным.

– Нина Николаевна, вы сказали убийство? – уточнил он, осторожно поставил на полированную поверхность белоснежного стола чашку.

– Конечно! – возмущенно откликнулась овдовевшая женщина, привалилась грудью к столу, зашептала: – Вы тоже считаете, как эти полицейские… – последнее слово она не произнесла, продавила сквозь стиснутые зубы, – что мой муж сорвался вниз головой в яму?!

– Я не знаю, – признался Лавров и снова схватил со стола чашку. Прикрываться пузатым дорогим фарфором оказалось удачной идеей.

Нина Николаевна неожиданно поднялась со стула – миниатюрная женщина в черном платье, черных колготках и темных домашних туфлях. Она поправила черную ленточку, перетягивающую ее волосы, и, кивнув непонятно кому, произнесла:

– Я официально заявляю вам, Саша, что моего мужа убили! Он не был беспечным глупцом. И даже из-за Сявы он не стал бы висеть на краю обрыва, хватаясь за кусты!

– Кстати, а где собачка? – спросил Лавров, чтобы не возражать ей.

Эксперты дали заключение с точностью до наоборот, как доложил сегодня утром в телефонном разговоре Жэка. Игорь Васильевич стоял на самом краю оврага, удерживаясь за кусты. Стоял, несколько раз меняя положение своих ног, видимо, устраивался поудобнее.

– Сява? – Она вздохнула, глянув вниз. – Он у соседа с первого этажа. Сосед великодушно предложил, пока не пройдут траурные церемонии, подержать его у себя. Милый человек… Даже не знала никогда, как его зовут! А он оказался таким отзывчивым…

Соседа с первого этажа звали Михаилом Сергеевичем, это тоже Жэка доложил. Был он единственным свидетелем, который видел из окна, как Горелов Игорь Васильевич вывел на прогулку свою собачку и как потом быстро пошел в сторону сквера, куда убежал Сявочка. Потом он же поймал мечущуюся по двору беспризорную собачку. Принес ее хозяйке. Больше он ничего и никого не видел. Никого постороннего, ничего подозрительного.

– Он один живет? – спросил Лавров у застывшей скорбной Нины Николаевны.

– Да, кажется… – отозвалась она через минуту. Неуверенно дернула плечиком. – Кажется, один. Собака у него есть точно. Он ее выгуливает после нас всегда. Мы заходим, они выходят. Так как-то… Послушайте, Саша!

Она вдруг встрепенулась, торопливо ушла из кухни, вскоре вернулась, протягивая ему уже знакомую ориентировку с портретом застреленного Филиченкова.

– Это все из-за него! Это он! – проговорила она, глядя на Лаврова с лихорадочным блеском в глазах. – Это он убил Игорешу!

– Зачем? – задал он резонный вопрос.

– Потому что мы его узнали! Потому что мы сигнализировали в полицию. И даже вызывали участкового, и он совершал поквартирный обход. Правда… Правда, он ничего не дал, но мы же сигнализировали! И тем самым автоматически попали в черный список! – закончила женщина, тяжело дыша.

Потом прошла к окошку, выглянула на улицу поверх пышного цветения орхидей, кивнула куда-то вниз со словами:

– Там вон он сидел, когда я его видела. На детских качелях. Я его узнала. Вернее, опознала! Это был он! В черной куртке, в черных штанах, такая же угрюмая рожа, заросшая щетиной.

– Это было вечером? – с сомнением спросил Лавров.

– Да, вечером, я Сяву выгуливала. – Она вдруг резко обернулась, глянула на Саню, деловито кивнула. – Понимаю, куда вы клоните. Вечер, видимость плохая. У меня возрастные изменения со зрением. Но это не прокатит, молодой человек! Нет! Это был он. Знаете, почему я так уверена?

– Почему?

Саня заскучал. Он напрасно тратил время. Напрасно! Никто из потерявших близкого человека так нелепо не обвинит случайность. Никто! Все станут искать виноватого. Он это знал, он с этим сталкивался.

– Потому что горели фонари. Потому что у меня почти стопроцентное зрение. И потому что Игореша тоже видел этого человека. Вот! – Она схватила со стола ориентировку, потрясла листом бумаги перед его лицом. – Вот этого! И не надо тут…

Лавров осторожно вытянул ориентировку из ее пальцев, разгладил на столе, глянул в ненавистную физиономию. И в очередной раз подумал, что практически счастлив, что эта тварь теперь не топчет их планету.

– Вы ведь его знаете?! – ахнула она вдруг, что-то такое уловив в его лице. – Знаете, так?

– Да, я был с ним знаком, – нехотя признался Лавров, осторожно двигая листок по столу в ее сторону.

– Потому его и защищаете?! – тут же заподозрила в нем оборотня в погонах, хотя он их теперь и не носил.

– Нет. Я его не защищаю. А знаю я его потому, что он убил моего друга, расстрелял. – Он стиснул зубы, снова вспомнив то мерзкое утро, когда они с Виталиком Сухаревым расслабились и прозевали все, все, все. – Я не могу его защищать, Нина Николаевна, поверьте. Но уверяю вас, это был не он, во дворе.

– Ну почему?! Откуда такая уверенность?!

– Этот человек, если его можно так назвать, сбежал из тюрьмы и был убит при задержании.

– Это точно?! – Она глядела на него так, будто он лишил ее последней надежды. – Это точно?!

– Абсолютно… – Лавров развел руками. – Нина Николаевна, я готов вам помочь. Сто процентов готов, но… Но при условии, если у вас найдутся какие-нибудь, хоть косвенные, доказательства того, что смерть Игоря Васильевича не несчастный случай. Иначе вам придется признать, что…

– Я поняла. – Нина Николаевна выпрямила спину, обтянутую траурным платьем, выразительно глянула на дверной проем. – Я вас не задерживаю, Саша.

Лавров, с грохотом двинув стулом, пошел в прихожую. А и ладно, как пожелает. Он не навязывался. Он тут больше по Жэкиной просьбе. И Лерка просила утешить вдову, чтобы она под ногами не мешалась. У кого конкретно Нина Николаевна должна была мешаться под ногами, Лера не уточнила. Просто наморщила носик и неопределенно помотала в воздухе руками, выпроваживая его из дома после завтрака.

Кстати, завтрак! Он его так и не доел. Лера просто завалила стол тарелочками со всякой вкуснятиной. Он так сотни лет не ел. Лавров заторопился. Но неожиданно у самого выхода Нина Николаевна поймала его за рукав куртки и, умоляюще глядя на него воспаленными от слез и бессонной ночи глазами, сказала:

– Я обещаю вам, Саша, что не стану писать жалобы. Не стану требовать возбуждения уголовного дела по факту гибели моего супруга. У вашего приятеля не будет проблем. Но взамен вы должны мне пообещать кое-что.

Жэка в самом деле просил поговорить с ней именно об этом. Он уже отчитался, что гибель Горелова Игоря Васильевича – не что иное, как несчастный случай. А вдруг вдова в прокуратуру пойдет и жалобу напишет, а?

«У меня и так, Саня, залет на залете. Поговори с ней, а? – попросил он сегодня утром в телефонном разговоре. И тут же спросил с тревогой: – Как там доча? Не бузит?»

Доча не бузила. Доча его сегодня собралась переклеивать обои и перестилать линолеум в крохотной каморке, которую Лавров и за комнату никогда не считал. Эту конуру прежние хозяева квартиры откромсали от большой комнаты, поставив стенную перегородку и влепив в нее дверь. Он все собирался, собирался эту перегородку снести, да так и не собрался, завалил ее мусором. Теперь вот Жэкина активная доча принялась ее обживать…

– Что я вам должен пообещать, Нина Николаевна?

Лавров осторожно высвободил свой рукав из ее крепких пальчиков, еще раз порадовавшись за Жэку. Не станет вдова досаждать, не станет, раз сказала.

– Вы должны мне пообещать, что найдете убийцу моего мужа, – выпалила Нина Николаевна и сразу все испортила.

Лавров чуть не захныкал. Из-за друга сдержался, кивнул едва заметно и вышел вон из чистенькой милой квартирки, осиротевшей без хозяина и собачки. Кстати, где она, Нина Николаевна сказала? У соседа с первого этажа? Не слишком ли услужлив этот сосед? Что ему нужно вообще?..

Глава 5

Сегодня их поредевшая семья должна будет собраться за воскресным обедом.

Это была прекрасная традиция прежде. Теперь скорее дань уважения памяти. Памяти о тех славных временах, когда все они были вместе и были счастливы. Обеды случались тогда веселыми, шумными, непременно бывали гости, готовилось много вкусной еды, подавалось все на красивой посуде, огромный стол в гостиной на первом этаже их большого дома накрывался белоснежной скатертью.

После обеда женщины перебирались на веранду и начинали готовить стол к традиционному воскресному чаепитию с шикарным десертом, мороженым, фруктами. А мужчины уходили в кабинет к отцу, выпивали там по стаканчику чего-нибудь крепкого, выкуривали по сигаре или сигарете, кто-то смолил трубку. И под медленно плывущий по кабинету отца ароматный дым дорогого табака там всегда велись серьезные разговоры.

Володю начали туда пускать с шестнадцати лет. Не наливали, не позволяли курить, но разрешали слушать. Он слушал внимательно, потом задавал отцу вопросы, если что-то становилось ему непонятным. Тот объяснял, когда вопрос касался легального бизнеса. Отшучивался, если тема была скользкой и опасной. Потом Володя вопросы задавать перестал. Многое стало ему понятным. Многое ужасало. Но…

Но родителей, как известно, не выбирают. Да он бы и не стал никогда менять своего отца на другого, предложи ему кто-то такой вариант. Отец был сильным, властным, независимым, влиятельным. Он казался Володе несгибаемым и непобедимым. И маме он таким казался, и Насте. Все они не просто любили его, они его обожали! В доме его авторитет был непререкаемым. И хотя мама – Эльза Эдуардовна Озолиня в девичестве – могла позволить себе время от времени покапризничать, все знали, что это происходит с попустительства и благосклонной снисходительности отца.

Все у них было просто замечательно. Восхитительной казалась тогда их жизнь Володе. Они были весьма и весьма состоятельной семьей. У них было несколько квартир, дом, у отца успешный бизнес, заправки, банки, турагентство и что-то еще такое, куда Володе отчаянно не хотелось влезать. Но отец все чаще настаивал, заставлял его вникнуть в суть.

– Понимаешь, сын, в нашей стране невозможно быть успешным бизнесменом, не имея никакой подпольной страховки, – поучал он его, когда Володя уже в финансовую академию поступил. – Вылетишь в трубу моментально! Бизнес постоянных вложений требует, понимаешь?

Он тогда не понимал. Просто кивал согласно.

– Во-о-от… А если ты будешь постоянно вкладывать, ты будешь иметь какой-то процент прибыли, но… Но его, поверь мне, будет недостаточно для всего вот этого. – Отец царственным жестом обводил стены кабинета, увешанные дорогущими картинами. – И мамочка твоя не сможет покупать себе столько драгоценностей, сколько пожелает. И сестренка твоя не сможет позволить себе роскошной жизни. Потому что на роскошную жизнь придется выдергивать из бизнеса средства. А как же тебе их оттуда выдергивать, если ты только туда вложился? Нелогично?

Он снова кивал, хотя в академии его учили совсем, совсем другому. Но отцу было виднее. Он сильный, умный, он победитель! Он знает, что говорит. Потому что он, и только он, построил свою империю, а не кто-то за него.

А потом…

А потом случилось горе! Страшное горе, подкосившее сразу здоровье матери, испортившее Настину психику и сломавшее Володину убежденность в незыблемости их прекрасной сытой обеспеченной жизни.

Отец однажды вечером, уезжая из дома богатым бизнесменом, наутро вдруг оказался бандитом, убийцей полицейских, торговцем оружием и наркотиками. И домой он уже не вернулся. И дома того, где проходили веселые воскресные обеды, не стало. Его конфисковали, как и многое другое, что наживалось отцом за годы его преступной деятельности, как сказали в суде. Счета были арестованы. Они остались почти нищими, как вопила мать с утра до ночи, разгуливая неумытой и нечесаной по квартире, куда они переехали после суда.

Конечно, Володя мог смело с ней поспорить. Много, очень много средств отцом было заранее переведено на них. У матери был свой собственный счет, у Насти и у него тоже. На каждого было оформлено по квартире. И еще одну – большую самую в центре города – не отобрали. И машины имелись у каждого. Опять же у матери осталось много драгоценностей и у Насти. И в самый плохой день, который мог наступить не скоро, их можно было бы заложить и жить еще очень долго безбедно, но…

Но без отца вдруг объявились странные кредиторы, которые принялись совать им в нос отцовы расписки с дикими суммами долгов. И та сделка, которая не состоялась, тоже повисла страшным долгом на семье. Сначала продали квартиру Насти, потом матери, Володина ушла следом. Все обосновались в одной, с трудом представляя, чем за нее платить, поскольку средства на счетах таяли с катастрофической скоростью. Пошли в ход драгоценности. И однажды мать сказала:

– Дети, нам надо всем искать работу. Иначе нам скоро будет нечего есть.

Легко сказать! Володя, конечно, старался, искал. Он, в конце концов, получил блестящее образование. И Настя, имея диплом врача-кардиолога, старалась устроиться по специальности. И мать – в прошлом учительница музыки – искала. Но!..

Но кто возьмет на работу членов семьи уголовника, отбывающего пожизненное заключение?! Никто! Все друзья и знакомые в страхе бежали от них, едва завидев. И сколько бы ни проходило времени, ситуация не менялась.

– Я приняла решение, – сделала очередное заявление мать как-то за ужином, состоявшим из дешевых макарон на недорогом растительном масле. – Я разведусь с отцом, верну себе девичью фамилию, и… И вы тоже можете ее взять. Так будет лучше для всех нас, дети. И… И отец благословил…

Сказала – сделала. Оформила развод, вернула себе девичью фамилию. Почти сразу устроилась на работу в музыкальную школу, начала репетиторствовать, повеселела, вечера у нее вдруг все чаще и чаще оказывались занятыми. И не просто занятыми, а нарядно занятыми, мать подолгу прихорашивалась, делала прически, доставала красивые платья с вешалок! Мать даже смогла выкупить что-то из заложенных драгоценностей, что еще не успели продать.

Попытавшись подсчитать, сложить ее заработок учителя и репетитора музыки, Володя лишь недоуменно пыхтел. Не выходило! Не хватало, по его подсчетам, на то, чтобы выкупить драгоценности и пропадать почти каждый вечер в театрах, ресторанах, на званых вечерах.

Вопрос – где мать берет деньги, так и остался открытым.

Настя тоже взяла фамилию матери. И даже отчество поменяла, став Эдуардовной в честь деда по материнской линии. И сразу у нее, как по волшебству, все наладилось. Она устроилась на работу, нашла себе парня – восходящую звезду кардиологии, переехала жить к нему. Поговаривала о скором замужестве.

Володя менять фамилию отказался, считая это диким предательством по отношению к отцу.

– Твой отец убийца полицейских! – орала на него время от времени Настя, когда Володя пытался упрекнуть ее в предательстве. – Он торговец оружием! Он торговал белой смертью – наркотиками! Мне ли, как врачу, не знать к чему приводит употребление наркотиков! Он… Кто знает, что еще за ним было?! Может… может, он даже и киллеров нанимал, чтобы убирать неугодных ему людей!

Может, и нанимал, думал с горечью Володя, но может, на тот момент по-другому было нельзя? И полицейского он убил, отстреливаясь. Его тоже могли убить в той перестрелке. Он выжил. Значит, не судьба. Он, конечно, не оправдывал отца, нет! Но он его и не обвинял, как все остальные. И фамилию с отчеством не стал менять, решив нести этот крест до конца.

И однажды получил письмо отца. Тот ни разу не написал ему, ни разу не ответил на Володины письма. Может, не получал? Может, ему влепили пожизненное без права переписки? Но так сейчас не бывает. Сейчас не тридцатые. И тут вдруг конверт без обратного адреса. А в нем, написанные отцом, всего два слова. Два слова, от которых Володя прослезился, хотя и считал себя сильным и жестким, как отец.

«Спасибо, сын», – вот что написал ему отец, оценив преданность. И все. Это было первым и последним письмом его отца. Потом, сколько Володя ему ни писал, отец так и не ответил ни разу.

Эту короткую записку он заламинировал. И по-детски держал под подушкой, часто загадывая что-нибудь перед сном. Что-нибудь хорошее для себя.

И странно, с некоторых пор ему вдруг начало везти. В одном из агентств ему неожиданно предложили место банковского менеджера. Сказали, что управляющий банка, просматривая резюме, остановил свой выбор именно на нем. И ждет его на собеседование.

Володя помчался, не чуя ног. Полчаса томился в приемной, без стеснения рассматривая молодую симпатичную секретаршу, занятую работой. Потом говорил с управляющим – высоким тощим лысеющим мужиком с незапоминающимся лицом и суетливыми руками, все время что-то перекладывающими на столе. На управляющем были отличный костюм, сшитые на заказ ботинки, в этом Володя отлично разбирался. Стильные очки в золотой оправе, которые он без конца дергал с переносицы, будто боялся, что дорогая игрушка исчезнет.

– Понимаете, Владимир Игнатьевич, – подчеркнуто вежливо произнес управляющий его отчество, – то, что я беру вас на эту должность, не должно вами расцениваться, как какая-то милость.

Володя удивился, но вида не подал, лишь коротко кивнул.

– Вы умный, молодой, перспективный. Думаю, что со временем вы смените на посту начальника отдела Астахову Марию Сергеевну. – Он недовольно съежил лицо, но тут же неприятно хихикнул: – Или отправите ее в декрет! Ха-ха, шутка. Владимир Игнатьевич, шутка! На место начальника отдела – вот куда вы должны метить!

– А что с этой Астаховой не так? – осмелился он на вопрос, когда управляющий замолчал, рассматривая его сквозь стекла очков в золотой оправе.

– С Астаховой-то?.. Пф-пф-пф… – попыхтел он, раздувая щеки, будто играл на невидимой трубе. – Вопросов много задает, Владимир Игнатьевич. Дерзит, не всегда соглашается с указаниями. Выгнал бы, давно выгнал, но… Но папа с мамой у нее влиятельные очень. Не поймут.

– Предлагаете мне ее подсидеть?!

У Володи задергалась щека, он занервничал. Получалось, что его взяли на работу с одной-единственной целью – подсидеть какую-то Марию Сергеевну? И у которой весьма влиятельные родители?! Нормально!

– Боже упаси, боже упаси! – забеспокоился тут же управляющий, загораживаясь от него ладонями. – Просто наблюдайте, примечайте мелочи. Мне кажется, что она подворовывает каким-то образом. Что-то с ней явно не так!..

С Астаховой Марией Сергеевной, которую его воображение рисовало злобной толстой теткой, которой хорошо за сорок, оказалось все в полном порядке. Более того, она оказалась красивой, умной, честной! Неделю, сидя напротив нее, Володя просто не спускал с нее глаз, любовался. Любовался и слушал. Слушал и любовался. Управляющий не раз вызывал его к себе, требовал отчета о ее просчетах. Но их не было! Все прозрачно!

– Ну-ну… – недовольно морщил невыразительный рот управляющий. – Хорошо… Но вы все равно наблюдайте и запоминайте, прошу вас! Это важно!

Он наблюдал и запоминал, но не то, что нужно было управляющему. Он запоминал, как она смеется. Как поворачивает голову, когда ее кто-то звал по имени. Как ходит и присаживается. Как она пьет кофе и накручивает на ладошку прядь русых волос.

Он даже не заметил, как влюбился в нее! А когда понял, то сразу решил жениться. И переехать из большой квартиры в центре города, где им с матерью с каждым днем становилось все теснее.

И вдруг…

И вдруг он обнаружил в своем почтовом ящике конверт без обратного адреса.

«Жди инструкций, сын», – было написано рукой отца.

Володя сразу перепугался. Сразу принялся осторожно узнавать у матери, что слышно от отца.

– Сидит! – беспечно фыркала она, дергая плечами, на которые вернулись дорогой шелк и меха. – Ему еще очень-очень-очень долго сидеть, Володюшка. Он может попросить о помиловании лишь через двадцать пять лет, кажется. Точно не помню. И посчитай, сколько ему будет тогда, сынок! Кем он выйдет? Глубоким старцем, который…

Который никому не нужен, отчетливо читалось за трусливо ускользнувшим материным взглядом.

– Он тебе пишет? – спросил он. – Ему вообще можно оттуда писать?

– Почему нет? Это же не тридцать седьмой год, милый! – фыркнула снова мать. – Писал часто. Да… До тех пор, пока я не развелась с ним. Потом написал очень лаконичное письмо. Последнее. И все.

– И что было в том письме?

– Тварь… – ответила мать без обиды.

– Одно слово?

– Одно слово, сынок. А почему ты спрашиваешь? Он что, что-то прислал тебе?

Ясные, невероятного серого цвета, глаза матери уставились на сына с тревогой. Она тут же молитвенно сложила изящные ручки на груди, яркие губы задрожали.

– Я прошу тебя, сынок! Просто прошу, не отвечай ему! Пожалуйста, живи дальше! Да, ты не стал менять фамилию, это твое право! Может, это и правильно, ты же мужчина, ты должен поступать, как считаешь нужным в данной ситуации, но… Но я прошу тебя, не отвечай ему! Твой отец… Он страшный человек! Я только теперь начинаю узнавать всю правду. И она ужасна, поверь! Прошу тебя, заклинаю! Живи дальше…

И он записку от отца спрятал подальше. И почти забыл обо всем. И тут новый удар. Отец сбежал!

– Когда же это все закончится? – верещала мать тонким фальцетом, запираясь с вечера на все замки и временно прекратив все свои вечерние вылазки. – Когда уже перестанет висеть над нами эта страшная тень этого страшного человека! Я так больше не могу!

К ним постоянно приходили люди из полиции, их вызывали, допрашивали, как много лет назад. Володя подозревал, что за ними за всеми ведется негласное наблюдение. И очень боялся, что однажды в темном дворе услышит осторожный шепот отца, просящего о помощи.

Что ему тогда делать?! Как поступить?! Он все еще любил этого сильного человека, не сломавшегося в страшном месте за эти годы. Но он обещал сообщить полиции, если ему станет что-то известно о местонахождении отца. И знал, что не сдержит своего обещания, если ему станет что-то известно о его местонахождении. И знал, что не сможет спрятать отца, если тот попросит его об этом. Не сможет предоставить ему убежища.

Те несколько дней, пока отец числился беглым преступником, Володя даже есть не мог. Управляющий от него шарахался и даже не вызывал в кабинет на доверительные беседы. Дома повисло гнетущее молчание после трехчасовой истерики матери. Настя даже не появилась в те дни ни разу. И не позвонила. Единственной радостью была Маша. С ней ему удавалось отвлечься. Но стоило вернуться домой, как снова накатывало тревожное ожидание.

А потом, дня через три или четыре, пришло другое известие. Отец был убит при задержании. Убит зверски, даже хоронить было нечего. Его тело разлетелось на куски.

И Володя плакал за поминальным столом вместе с матерью и сестрой. Сцепившись за руки, они все плакали. И как он подозревал, каждый оплакивал что-то свое. Но одно их объединяло в тот момент. Каждый из них почувствовал облегчение. Каждый!