Текст книги "Кто из вас генерал, девочки? (сборник)"

А Варвара, как чувствует, что предстоит нам ее пересматривать, сечет больно. Отметины, отметины должны оставаться. И желательно – на всю жизнь. В ее представлении мы еще не люди – так, что-то неопределенное. Мы не должны были обижаться, мы не могли свое суждение иметь, казалось, она нарочно ставит за пятерочный ответ четверку, чтоб мы в едином вздохе молча проглатывали обиду. А что еще мы могли?

Была у нас в классе Саша Годовась, девочка из очень глухой белорусской деревни. Наша Голубинка – не Москва и даже не Краматорск, но Саше из Белоруссии она показалась Парижем. Ее потрясло все – шахты, двухэтажные дома, электричество и школьная канализация. И еще ее потрясли наши всякие побочные знания. Что касается учебников, их она знала в пятнадцать раз лучше нас. Но она не знала, что такое саксофон, трикотаж, муззапись и террикон. Самолюбивая, старательная девочка очень хотела ликвидировать разницу между городом и деревней. И очень скоро город остался позади. К каждому уроку она припасала для учителя вопросы, сначала это были лучшие минуты на уроке – веселые и разнообразные.

– Скажите, пожалуйста, – спрашивала она, – что такое макиавеллизм?

Варвару ее вопросы выводили из себя. Постепенно мы поняли, что дотошная Саша Годовась стала задавать такие вопросы, на которые Варвара просто не могла ответить.

– Что такое принцип легитимизма и борьба за инвеституру?

– Мне надоели твои глупости! – кричала Варвара. – Учи то, что тебе задано!

Саша садилась, но на следующий день она снова приходила с вопросами, лезла с ними к нам. Мы, честное слово, не могли ей ответить.

– Врете небось, – не верила она. – Вы должны знать. Ну ладно, я спрошу у Варвары.

Мы уже перестали иронически относиться к Сашиным вопросам, мы сами с удовольствием слушали про всякие неизвестные вещи. Но Варвара совсем взбесилась: она сказала, что Саша сознательно срывает преподавание политического предмета – истории, и она этого так не оставит. И она запретила Саше ходить к ней на урок. Наша ненависть к Варваре дошла до предела. А Саша не могла понять, в чем дело. Она обожала историю. Она ухитрялась находить ее всюду, даже теоремы были интересны ей тем, что они были впервые доказаны в таком-то веке и такой-то стране. Она приникала к замочной скважине и слушала бубнящую Варвару, а потом спрашивала:

– Лина, я не расслышала или не поняла: какая политическая платформа у попа Гапона? Ведь мне кажется, Ленин говорил о нем хорошо?

И тогда я не пошла в школу. Я объявила забастовку в знак солидарности с Сашей. Дома я сказала, что у меня болит голова. Вечером пришли девчонки.

– Чего ты хочешь, ненормальная? – спросила Нелка.

– Или я – или Варвара, – гордо ответила я.

– А на меньшее ты не согласна?

– Нет!

– Линка, одумайся! – перепуганно взмолилась Ритка.

– Ты пойдешь в школу, – сказала Нелка. – Если ты не совсем идиотка.

Я не ходила в школу четыре дня. А на пятый к нам пришла Варвара.

Она аккуратненько сняла детские галошики и вошла в комнату. Я видела, как она шла по двору, я слышала, как она снимала галошики, я чувствовала, как она подходит ко мне сзади и как пахнет ее бостоновый костюм.

– Болеешь? – ласково спросила Варвара.

– Нет, – сказала я.

– Значит, прогуливаешь? – так же ласково спросила она.

– Нет, я учусь, – ответила я и показала ей на учебники.

– А почему все-таки в школу не ходишь?

– Потому что там вы! – закричала я.

Господи! Как я испугалась, когда это сказала! И, конечно, Варвара увидела, как я испугалась. Она засмеялась тихим каким-то смехом.

– Так вот: завтра – в школу, по поведению – четверка. Это минимум, что я могу тебе сделать. А дальше – посмотрим.

И она ушла, аккуратно надев галошики.

То, что я сказала Варваре, что думаю о ней, наполняло меня гордостью. Значит, я могу идти в школу и честно посмотреть в глаза девчонкам. Но что будет дальше? Четверка по поведению в десятом – это ЧП, и можно вполне не получить аттестата.

Пришли девчонки. Я им все рассказала, Ритка кинулась меня обнимать: какая я смелая. Нелка качала головой – не то, не так, бубнила она. Лелька молчала. Я спросила, чего она молчит.

– Нам всем выйдет боком твоя так называемая честность.

И тут я предложила им сделать то, что давно мне казалось необходимым: дать клятву кровью, что всегда во всем мы будем честными и будем бороться со всякими сволочами и негодяями.

– Ой! Девчонки! – запричитала Ритка. – Я, конечно, хочу, но разве я смогу? У меня характер слабый. Но я буду стараться.

Руку мы резали бритвой. Я хотела резать осторожно, но было больно, а кровь не появлялась, тогда полоснула изо всей силы, и кровь залила всю руку, и у меня закружилась голова, но мы все-таки подписали все четыре экземпляра клятвы. На другой день мы все пришли в школу с перевязанными ниже локтя руками.

Варвара на меня не обращала внимания. Вообще она как-то потеряла к нам интерес. Мы ей не верили и ждали, чем это для нас кончится. За третью четверть я получила четверку по поведению за пропуски уроков без уважительной причины.

– А за все остальное будешь наказана жизнью, – глубокомысленно сказала Варвара.

– Что ты сделала? – спросила меня математичка Елена. – Нагрубила Варваре Сидоровне?

– Вы ее не спрашивайте, – сказала Нелка, – а то она опять придет в восхищение от собственного героизма.

Но Елена не засмеялась. Она серьезно посмотрела на нас с Нелкой.

– Девочки, – сказала она, – школу обязательно надо окончить. – И тихо добавила: – Иначе как вы сможете осуществить свою клятву?

Это был гром среди ясного неба. Елена все знает! Откуда? Кто из нас оказался болтуном? Елена видит нашу растерянность. «Эх вы! – говорит. – Правдолюбцы. Вашу клятву Варвара Сидоровна читала в учительской». Через три минуты вся наша четверка сидела в пустом физкультурном зале.

– Девчонки! – сказала Нелка. – У Варвары наша клятва. Она читает ее вслух в учительской.

Ритка упала на спортивный мат и заплакала. Она плакала и била ногами по мату, и над ней подымалось облако пыли, а она все била ногами, пока Нелка не схватила ее.

– Девчонки! – сказала Ритка. – Убейте меня, девчонки.

Но теперь уже было все равно. И я даже не обижалась на Ритку. Нелка, по-моему, тоже. Лелька, как всегда, ничего не выражала. Вот что рассказала нам Ритка.

К ним домой пришла Варвара. Между всякими другими разговорами она посоветовала Ритке больше сидеть за книгами и меньше бывать с нами. Она сказала Ритке, что та плохо разбирается в людях, что ничего хорошего дружба с нами ей не даст, что мы с Нелкой – люди неглубокие и несерьезные, и все такое прочее. Что это не та дружба, которая помогает в жизни.

«Что вы! – сказала ей Ритка. – Они все очень хорошие!»

И Ритка стала рассказывать, какие мы честные, порядочные, умные, что мы хотим прожить жизнь, чтоб не было мучительно больно…

Ей нужно было убедить Варвару, ей очень нужно было доказать, что мы – хорошие люди. И Ритка достала из комсомольского билета клятву. «Вот, – сказала она. – Прочтите и никому не говорите. Мы подписались кровью».

– А кого вы считаете сволочами и негодяями? – спросила Варвара.

И тут только Ритка сообразила, что образцом сволочизма была для нас Варвара и в таких, как она, мы видели человеческое зло. Но не могла же перепуганная Ритка сказать об этом Варваре? Она только хлопала своими глазищами, потихоньку соображая, что теперь будет?

– Вот видишь, – сказала Варвара. – Ты сама не знаешь, что ты хочешь. А в Уставе комсомола, между прочим, четко и ясно написано, с кем должен бороться комсомолец…

– С пьянством, хулиганством, остатками религиозных предрассудков, – пробормотала Ритка.

– Значит, вам этого мало? – сурово спросила Варвара.

– Что вы! – испугалась Ритка. – Это просто дополнение для воспитания характера.

– Ну, это мы посмотрим, – сказала Варвара. – Кто это вас надоумил? Чья это идея?

И тут Ритка, мучительно переживавшая свое предательство, жалобно призналась:

– Это я, Варвара Сидоровна, всех подбила. Вы же знаете, какой у меня нерешительный характер. Вот я и предложила клятву и кровь. Девчонки смеялись…

Варвара подозрительно посмотрела на Ритку и недоверчиво покачала головой… Клятву она унесла с собой.

– Девчонки, – просит нас Ритка, – убейте меня.

– Вот что, – сказала Лелька, – раз уж разговор зашел об этом, слушайте: Варвара меня вызывала. Она спросила, где у меня клятва, я сказала, что выбросила ее куда-то, – между прочим, сообщаю для ясности: я сожгла ее сразу. Варвара спросила, почему я так несерьезно отнеслась к такой искренней клятве, я сказала, что все это глупость.

Она меня тоже спросила, кто из нас такой умный, чья это идея. Я сказала, что не знаю, что пришла, когда уже резали руки, что бритва была тупая и мы много смеялись. Варвара спросила, знаю ли я, насколько это все серьезно? Я сказала, что мне это и в голову не приходило.

А через два дня вот что произошло. На большой перемене после урока истории Нелка подошла к Варваре.

– Варвара Сидоровна, – спросила она громко, – это правда, что нашу клятву вы забрали у Ритки?

Варвара прищуривает глаза и смотрит на Нелку. Сжав папиросы в карманах, замерли у двери мальчишки, прекратилось могучее списывание.

– Какую клятву? – любопытствует Саша.

– Вот теперь, – обиженно глядя на растерявшуюся Ритку, говорит Нелка, – приходится всем все объяснять. Ритка предложила дать клятву для воспитания воли и характера. Мы вчетвером ее дали и даже подписались кровью, – проникновенно рассказывает всему классу Нелка. – И, конечно, это была тайна. А Ритка отдает клятву Варваре Сидоровне. Мы ничего не имеем против вас, – вежливо говорит Варваре Нелка, – но это нарушение нашего договора. И я считаю, что наша клятва теперь недействительна. – Нелка лезет в карман, достает клятву и на виду у всех рвет ее на мелкие кусочки. – И ты тоже, Лина, порви, – говорит она мне небрежно, – и вы, Варвара Сидоровна, тоже порвите: воспитание характера не состоялось.

– Неужели кровью подписывали? – восхищается кто-то.

– А больно было? – спрашивает Саша.

Варвара возится с журналом, ух как она злится! А тут еще столбиком выросла Ритка, жалобно заканючила:

– Отдайте клятву, я порву, а то девчонки со мной дружить не будут.

– И правильно сделают, – шипит Варвара. – Никакого у тебя характера.

– Я знаю, – печалится Ритка.

На математике она шлет нам записку: «Молодец, Нелка! Здорово ты ее!» Ритка так рада, что кончилась эта история, что она не обращает внимания, как в классе над ней смеются: «Нашла с кем делиться – с Варварой!», «Ну, Ритка, с тобой в разведку не пойдешь!», «Ты бы Варваре еще свой комсомольский билет отдала!» Ритке на все наплевать, ей важно знать, как мы к ней относимся.

А потом я три недели болела. В десятом это слишком много, приходили девчонки, рассказывали новости, объясняли математику. Варвара, оказывается, с нового учебного года будет завучем. Слава богу, нас не будет. Она получила квартиру, но никто не помогал ее перевозить, так что перебиралась она на бричке и ее переезд был похож на похоронную процессию. А Саша спросила на уроке: «Что такое эксгумация?» Ей объяснили, а она заплакала.

Я пришла в школу уже в мае, перед самыми экзаменами. Все разговоры сводились к тому, кто куда поедет учиться, и тут Варвара снова возникла. Стоило нам начать разговор об институте – она вырастала как из-под земли. Шевелит губами, слушает. Для выпускников школ те годы были еще не очень трудными – даже троечник мог рассчитывать на место в институте, если не в московском, то уж в ставропольском или ворошиловградском – точно. Варвара путала все наши планы, она считала, что она лучше знает, чего мы хотим. Ритка всю жизнь хотела быть врачом. И это выводило Варвару из себя.

– Врач из тебя не получится, – говорила она. – Ну какой ты врач? Какой? Я лично к тебе лечиться не пойду, я тебе не буду верить.

Ритка очень маленькая. Она меньше всех в классе. Она смотрит на Варвару своими громадными глазами и чуть не плачет.

– Но почему? Почему вы мне не будете верить, Варвара Сидоровна?

Варвара шевелит губами.

– Этого не объяснишь, Рита, но верить тебе не будут…

Ритка плачет в коридоре, размазывая кулаком слезы. Потом хватает всех подряд за рукав, заглядывает в глаза.

– А ты веришь, что я буду врачом? Веришь?

Мальчишки смеются. «Риточка, ведь зарежешь…» А она целый день ходит убитая, пишет мне на последней странице химии: «Может, и правда во мне есть что-то такое, а?» Большими буквами мы отвечаем ей с Нелкой: «Дура!!!» Она печально соглашается и снова передает нам книгу: «А если честно?» «Тоже дура!!!» – отвечаем мы. И она успокаивается ровно до тех пор, пока в классе не появляется Варвара. Она ведет себя так, будто нет у нее большей задачи, чем спасти медицину от Ритки. Все средства ей годятся. Тряпка на доске сухая: «А в классе, между прочим, есть будущие медики…» У Ритки тройка по физике: «А некоторые собираются сдавать в медицинский…» Весной она появляется у Ритки дома.

– Риточка, главное в жизни специальность, – уговаривает потом Ритку тетя Фрида, – а какая, это уже не так важно.

– А мне все равно, если не мед, то пусть хоть что…

Мы убеждаем Ритку, что Варвара просто свинская женщина, Ритка молчит… Она теперь не ходит с нами, стала какая-то вялая, безжизненная, только на выпускном вдруг проснулась прежняя Ритка. Это она тогда стащила с главного стола бутылку без этикетки, и мы, выпив ее, пели тонкими голосами «Все мечты сбываются, товарищ…»

– Ритка, все-таки мед, – говорили мы ей. – Все-таки мед…

Она смотрела на нас жалобно-жалобно и молчала.

– Не путайте ее, девочки, – говорила тетя Фрида. – Не путайте.

Втроем, я, Нелка и Лелька, мы договариваемся не говорить ни Варваре, ни кому другому, куда мы едем.

– Да ну вас! – вдруг со злостью говорит Лелька. – Вечно я с вами куда-нибудь влезу – то эта клятва, то теперь снова тайна. Предупреждайте лучше Сашу, а я проживу и без всех этих сложностей.

Они теперь ходят вместе – Лелька и Ритка, а мы с Нелкой все-таки предупреждаем Сашу: «Не говори Варваре, куда поедешь!» Даже на выпускном мы молчим или говорим, что думали раньше, но за последние месяцы, после истории с Риткой, мы все поменяли свои планы и решили ехать совсем в другие города.

И мы предупреждаем родителей – Варваре ни слова.

– В Москву поехала, – говорит ей моя мама, – а куда – посмотрит.

А я в это время гуляю по берегу Дона.

– В Днепропетровске Неличка, – говорит Нелкина мать, а Нелка штурмует Харьков.

Даже Лелька не сказала правду – для всех неожиданно она поехала в Сталинский пединститут. С сегодняшней точки зрения во всем этом мало логики. И уж совсем нет оснований для каких-то опасений и пересмотров. Но ведь боялись мы, и больше всего наши родители, на самом деле. Был страх. Страх живущих во времени на изломе, на трещинке, и как она расколется, наша жизнь, – кто знает? Варвара знает. Она утверждает это. Она вопит об этом. Ей одной известно, кто есть кто, кто будет кто и кто зачем… И мы бежим в ложь, как в гавань… Потому что невероятно горько сознавать, что ничего впереди нас не ждет, что все это «иллюзии», «фантазии» и еще «провинциальное худосочие ума». Она сама придумала эту жуткую фразу и брызгалась ею, как ядом. Пусть никто не рыпается и все делают свое маленькое скромное дело. Ритка торгует ситцем. Лелька указкой обводит моря и океаны. Нелка стучит арифмометром, Саша – прочь от истории, прочь! – работает в Белоруссии агрономом. А я… «Вот уж кого пошвыряет, вот уж кого покидает… Что бы с тобой ни случилось – ничему не удивлюсь». Это мне было сказано на прощание. Вместе с вручением трехтомника Белинского. Я плакала тогда прямо на черный блестящий переплет.

Таковы факты. Чьи они больше – наши или Варварины?

* * *

В беседку входит дядя Фима. Он снял бумазейную рубашку и надел полосатую трикотажную и от этого стал совсем худеньким и маленьким.

– Девочки, – говорит он, – вы без меня не уходите. – Я к Риве, она звонила – что-то у нее там случилось.

– Надень шляпу, а то напечет голову, – Ритка одергивает на нем рубашку, снимает с брюк нитки. – Очень тебе надо бежать, тетку ты не знаешь, что ли…

– Но зовет ведь человек, – оправдывается дядя Фима.

– Ох! – говорит Ритка. – Надоела мне Рива со своими страданиями.

– А что там у нее? – спрашивает Нелка.

– Трагедь, – говорит Ритка. – Дядя Гера на старости лет гулять стал.

– Ай да старик! – смеется Лелька. – И имеет успех?

– Какой же тут смех, девочки. – Видно, что Ритка очень расстроена. – Успех, ты спрашиваешь? Ну, это не то слово. Просто всегда есть какая-нибудь разведенная дама, с которой можно договориться. Тем более что в Риве центнер весу, и она никуда из дому не выходит.

– В конце концов, его можно прижать по партийной линии, – говорит Лелька. – Испугается.

– Да он, конечно, не из храбрецов, – отвечает Ритка. – Только не пойдет тетка на это. Ни за что не пойдет.

– Пожалеет?

– Глупости. У нее своя гордость. Она стирать толком не умеет, но я тебя уверяю, если он решит уходить, она ему так открахмалит рубашки, что тебе и не снилось, и все носки перештопает, и перхоть веничком смахнет, отпустит в полном блеске, ну а у нас уж поплачет…

– Ну, тогда мне ее и не жалко, – говорит Лелька, – раз она такая идиотка.

– Риточка, – кричит с крыльца тетя Фрида, – ты расскажи девочкам, с кем он сейчас встречается. Позор какой.

Но Ритка молчит, и я думаю, что правильней было бы сейчас уйти, не очень это здорово, если семейная драма разыгрывается на глазах посторонних людей.

– Нет, нет, – как чувствует Ритка. – Ради бога. Что нам от вас скрывать, если и так весь город знает. У милого моего дядюшки сейчас роман с Долорес. Собственно, это и доконало Варвару. А теперь после ее смерти Долька как с цепи сорвалась, все ей нипочем, на всех наплевать.

– Все становится по своим местам, – задумчиво говорит Нелка. – Все закономерно.

– Ты не торопись с выводами, – ласково говорит Ритка. – С виду в жизни всегда все просто.

– А я не говорю, что просто, – отвечает Нелка. – Я говорю – закономерно. Это не одно и то же. Всю жизнь она держала Дольку в черном теле. Вот итог…

– Пути родительской любви неисповедимы, – говорит Ритка. – Держала в черном теле, а хотела как лучше. Не будете же вы с этим спорить?

Мы не спорим. Хотя мне очень хочется высказаться, просто возраст Андрея уже привел меня к какой-то точке зрения. Примитивно – такой: я отвечаю за его душу. Я костьми лягу, если увижу, что он недобр, жаден, труслив, лицемерен… А его жизнь, его дорога – это его жизнь и его дорога. Тут я не имею права виснуть, нашептывать, крутиться, как собака Розка, в ногах. Тут он пусть сам… Как хочет, как понимает. Думаете, мне все нравится в его планах? Черта с два! Но не буду я делать из его жизни придаток своей, не буду делать из нее достойное продолжение, опять же, своей, будь она трижды достойной, как бы ни тянулись мои руки, какие бы хитрые всему этому оправдания ни придумывала голова. Сам! Сам. Сам… Наше главное с сыном слово. Я хочу как лучше. Варвара хотела как лучше, делая противоположное.

Ритка пережидает наше молчание и продолжает свою, видимо, уже не раз продуманную мысль.

– Я даже считаю, что она и нам, по-своему, добра хотела. Добра в ее представлении…

– Что это за добро в чьем-то представлении? – смеется Нелка. – Добро и зло – понятия объективные.

– И субъективные тоже, – смущается Ритка. – Как же иначе?

– Субъективны настолько, насколько субъективен каждый листок яблони. На Варвариной яблоне росли лосёвки и бостоновые юбки с полированным задом. – Я выпаливаю это одним духом. Почему? Кто за мной гонится? Поняла: я вся ощенитилась от этой неприемлемой для меня мысли – Варвара желала нам добра. Что ж это за не видимое простым глазом добро, не слышимое никаким ухом? Ни тогда… Ни сейчас…

– Она верила, что, живи мы по ее планам, нам же будет лучше. В ее вере – ее заблуждение.

Слово «вера» Ритка произносит виновато. Будто пришпиленное к Варваре, оно уже потеряло свой природный, первозданный смысл и обрело что-то совсем противоположное.

– Девчонки, – тихо говорит Ритка, – я не уезжала из этого города. И я многое видела и слышала. Я, например, видела Варвариного мужа.

Мы ошарашенно смотрим на Ритку. С тех пор как мы узнали, что у нашей классной руководительницы есть дочь и нет мужа, прошло много-много лет. Уже и Варвары нет, а вот чувство, что мужа у нее не было и не могло быть, осталось. Может, был какой-то мужчина, но убежал сразу, как разглядел ее шевелючие губы. Но муж… Человек, живущий в одной квартире, пьющий из одной с тобой кружки, человек, который вешает на спинку стула свои брюки и ходит дома в тапочках со стоптанными задниками, – такой вот бытовой, каждодневный муж никогда не вязался с Варварой. Я не видела, как она переезжала на новую квартиру, но я помню, как рассказывали мне об этом девчонки. Ехала бричка с кроватными спинками и зеленым кухонным столом, а за бричкой шли мать и дочь, некрасивые, неулыбчивые, в одинаковых лосёвках. И не было с ними хлопочущего, таскающего узлы мужчины. Не было и не могло быть. Это было убеждение.

– Да, я видела его, – продолжает Ритка. – Он приехал тогда, после пятьдесят шестого. Ясно откуда. Дольку он никогда не видел, она родилась уже без него. Варвара дала ей свою фамилию.

– Это очень интересно, – сказала Лелька. – Как же они встретились?

– Не знаю, – говорит Ритка. – Он уехал очень быстро, потому что им троим, наверное, говорить было не о чем. Во всяком случае, Долька радости не высказывала. «Теперь мне папочка ни к чему, я школу уже кончаю», – говорила она всем. А Варвара в тот день, когда он уехал, зашла в станционный буфет и выпила одна целую бутылку водки. Перепуганная буфетчица позвонила в школу, и Варвару кинулись выручать учителя. Бегут, а она идет им навстречу, идет, и ничего по ней не заметно, только черная вся. Увидела учителей и засмеялась, а они совсем растерялись, потому что никогда не видели, как она смеется. «Ничего со мной не случилось», – сказала она. Они тогда решили, что буфетчица что-то спутала, пошли к ней, и она показала бутылку, которую выпила Варвара, и отдала им Варварину сумку, а там и деньги, и все документы, и партийный билет. Учителя взяли сумку и тихонько положили ее в Варварин кабинет, а она так ничего и не заметила. А скоро у нее был первый инфаркт. Ну а после того, как Долька приезжала из института и делала на ее глазах аборты, она совсем свалилась. Только губы и шевелились. И все ее жалели, девочки, потому что такая жизнь – это не дай бог. И все равно: никому не надо желать смерти.

Почему она так сказала? Подумала, что мы желали Варваре смерти? И теперь тихо радуемся, хоть и не говорим вслух? Никуда мне не деться от сравнительной математики. Я снова думаю о том, что мне сейчас столько же, сколько было Варваре, когда она снимала галошики у нас в доме и обещала мне наказание на всю жизнь. Я поставила себя на ее место и содрогнулась. Что я теперь знаю? Я знаю, что нигде так легко не рождается несправедливость, как в школе. Она невольно заложена в самом статуте школы, в той раскладке, где всегда есть старший и младший, где учитель и ученик, где повиновение одного другому запрограммировано. И если у меня поднялось давление, если мы поссорились с Андрюшкой, я иду в школу и повторяю, как молитву: «Они ни в чем не виноваты… Они ни в чем не виноваты». Я подозреваю, что в самые несчастливые мои дни я ставлю самые завышенные оценки. Ведь глупо это, глупо. Но я ничего не могу с собой поделать. Это уже до смерти во мне яд Варвариной недоброжелательности, и я до смерти должна выращивать в себе противоядие. Я как могу, так и выращиваю.

Варвара – вся из своей боли, из однажды нанесенного удара. Как горб. Только нормальный горбун страдает оттого, что горбун. А Варвара на свой горб смотрела как на моральное право и нам ломать шеи, хребты, кости… С убежденностью – так надо, так нам же будет лучше. И такая она была сильная в своей этой неколебимой убежденности, что ей подчинялись. Мне и это понятно. Я знаю хрупкость и ранимость учительского мира. Я знаю, как легко распохабиться в нем злому сильному человеку. Это как сапожник без сапог. У самих учителей так часто не хватает сопротивления подлой силе. Они робеют, они теряются, они пасуют, они дают бесконечные поводы говорить об их беспринципности и бесхребетности.

Я одно прощаю Варваре – ту выпитую водку. Может, это единственный ее оправдываемый поступок? И, опять же, милые мои учителя: интеллигентно, молча положили ей на стол сумочку. Значит, тоже простили? А ведь «сволочи» могли бы порезвиться на этой истории…

– Знаете, – сказала Лелька, – если у женщины есть семья, любовь и материальный достаток – ей ничего не нужно. Ей нужно быть красивой, ей нужно быть долго-долго молодой, чтобы быть любимой, и в этом ее оправдание и назначение. У Варвары этого не было…

Леля напрочь забыла, что у Ритки этого нет тоже. Да и у меня. Мы безмужние, безмашинные женщины.

– Вот и давайте, старушки, выпьем за личную жизнь, – весело говорит Лелька. – Что ты скисла, – обращается она к Нелке, – что ты имеешь против личной жизни?

– Что ты! – говорит Нелка. – Я целиком за. Ты у нас, как всегда, самая умная.

До Лельки дошло. Смутилась и закрыла глаза. Спряталась. С закрытыми глазами произнесла:

– Я ляпнула что-то не то…

– То, то! – сказала Ритка. – Конечно, то…

Лелька открыла глаза, и в них ничего не было, ни убежденности, ни раскаяния, ничего. Просто Лелька открыла свои органы зрения.

– А помните, – смеется Ритка, – когда мы были девчонками, мы считали, что из нас четырех могла бы получиться абсолютная красавица, если взять у Нелки ноги…

– У Ритки глаза.

– У Лельки нос и руки.

– У Линки волосы и талию.

Мы смеемся и честно признаемся, что сейчас бы уже красавица не получилась. Остались только глаза и ноги.

– И никому они не нужны, эти глаза, – грустно говорит Ритка.

* * *

Она стоит на автобусной остановке. На последнем курсе лекций почти нет, и она ездит домой почти каждую неделю. 30 копеек туда, 30 – обратно. 30 минут стоишь на одной ноге. Надо только надевать простые чулки. Надеть капрон в такую давку может разве что идиот.

Каждую неделю дома – и все равно мама встречает с заплаканными глазами. Целый день ходит по квартире тетя Фрида и не может привыкнуть к одиночеству. Риточка в институте, сестра получила квартиру и уехала, а разве им вместе было плохо? По десять раз звонит на работу мужу.

– Фима, ты скоро?

– Боже мой, что делается с женщиной? Посмотри на часы, разве ты не знаешь, что я кончаю в шесть.

– У меня встали часы, Фима, – врет тетя Фрида и снова бродит по квартире: когда же, наконец, приедет Риточка?

Ритка ходила к тете Риве:

– Очень вам нужна была эта квартира, да?

Певица Людмила Петрова уже не поет перед сеансом. Она располнела еще больше, сидит на диване и поет сыну Левке детские песни.

– Разве я этого хотела? – отвечает она Ритке. – Но у Геры своя гордость. Он хочет быть хозяином и жить самостоятельно.

– Подумаешь, – возмущается Ритка, – хозяином. Хотела бы еще этого ты…

– А я уже давно ничего не хочу, Риточка, – печально говорит тетя Рива, – все мои желания закончились двадцать второго июня сорок первого года.

– Ну, брось, брось, – говорит Ритка, – сколько можно. Семнадцать лет прошло…

– Ничего не прошло, Риточка, и никогда не пройдет…

Ритка убегает от тети Ривы: просто невозможно столько лет это слушать. А дома мама плачет… «Я не могу жить одна, мне день кажется целым месяцем…»

Ритка стоит на остановке. Лучше уж не приезжать, только расстраиваешься. А как будет, когда она уедет по назначению? Потом она, конечно, заберет родителей, но первое время ведь придется пожить врозь. Маму надо будет к этому подготовить. Ритка стоит на одной ноге в автобусе, будущий директор универмага. «Почему бы и нет?» – говорит папа. Ритке все равно. Сейчас ее больше волнует, как все будет с мамой, когда она окончит. «Надо ее подготовить, что я уеду».

– Мама, – говорит она в следующее воскресенье. – У нас скоро распределение.

– Риточка, – кричит тетя Фрида, – ничего мне не говори раньше времени. Пусть все будет как будет.

Но уже через десять минут она стоит возле Ритки.

– А почему обязательно надо уезжать куда-то? Разве здесь не нужны специалисты?

– Фрида, не говори глупости. – Это тетя Рива. В воскресенье они обедают вместе. – За кого здесь Риточка выйдет замуж?

– Какой еще замуж? – возмущается тетя Фрида. – Она еще ребенок.

Ритка тоже возмущается: слова тетки ей неприятны. И все-таки она знает точно: если вернется сюда – будет одна. После института сюда никто не возвращается, и девчонки тоже не вернутся – это было решено давно. Ну а замуж – это, конечно, глупости, Ритка еще не думает об этом.

В торговом институте 90 процентов девчонок. На вечера они приглашают политехников, но политехники предпочитают ходить в пединститут. А к ним приходят ребята из горно-обогатительного техникума. Впрочем, Ритку это не интересует – каждую субботу она все равно дома. Кто к кому приходит – ее не касается. Ей надо хорошо окончить институт и успокоить маму. Сейчас это главное. Она все время повторяет это. Особенно после своего неудачного романа.

В субботу она, как всегда, собиралась уезжать.

– Ты подожди меня, – сказала ей однокурсница Валя Чудина. – Я еду этим же автобусом.

Ритка зашла за ней в общежитие. Валя стояла возле окошка в коридоре, и Ритка вначале подумала, что она ее ждет.

– Ждешь? – удивилась она. И тут только заметила, что Валя не одна, возле нее стоял парень. Он держал Валю за рукав, а она, чтоб это было не очень заметно, стояла близко-близко к нему.

– Вот и Рита, – сказала она, – я еду.

– Пусть Рита едет себе одна, – ответил он. – Ты никуда не поедешь. Я вот тебя сейчас гвоздиками приколочу к подоконнику.

Валя фыркнула и хотела вырваться, но он еще крепче взял ее за рукав, и смущенная Валя снова стала близко-близко к нему.

– Вы идите, девушка, – сказал парень, – я все равно ее не пущу.

– Ну, как тебе не стыдно, – счастливо говорила Валя, и Ритка поняла, что она никуда не поедет, что она будет ломать комедию, потому что ей нравится, что ее держат за рукав и хотят приколотить гвоздиками.

Она ушла тогда и всю дорогу думала, что ни разу за все три года никто не задержал ее, когда она уезжала по субботам. Все говорили, что она красивая, что таких глаз, как у нее, ни у кого нет, но никто никогда не приколачивал ее гвоздиками.

На четвертом курсе ее стал приглашать в кино молодой преподаватель их института. Ритке это было очень приятно. Она была ему благодарна за то, что он поднял ее до уровня всех девчонок, что она тоже приходит теперь поздно, что ее тоже кто-то ждет после лекции, и она радостно ждала, что в одну из суббот она соберется домой, а он будет отговаривать, не пускать, держать за рукав.