Текст книги "Жизнь – это нечто большее"

Я не ответила, и она замолчала. Я чувствовала облегчение от своих слов, от того, что смогла честно произнести их вслух. Признаться самой себе в слабости, своих чувствах. В том, что обвиняю отца так же сильно, как и себя. Я носила в себе это четыре года, два – после того как подружилась с Сарой. Я боялась показаться миру с этой стороны, боялась, что люди увидят мою слабость и воспользуются ей. Большую часть жизни мне приходилось быть сильной, запирая свою горечь на замок. Утрамбовывая их внутри себя, на нижних этажах сознания, и пряча ключ от кладовой в таких укромных местах, что сама с трудом находила сперва выход оттуда, а затем дорогу обратно.

В тот день я впервые в жизни ощутила подлинную поддержку человека, который сидел рядом со мной. Я вдруг поняла, что любовь – это бесценное и священное слово, которым описывается бескорыстное, милосердное и безграничное чувство, без условий. Чувство принятия человека таким, какой он есть. Тогда же я поняла, что нельзя любить всех, но можно желать любви каждому всем сердцем. Нельзя быть добрым со всеми, но добра можно искренне желать людям, таким же, как я, ведь ничто не разделяет нас, и, в сущности своей, мы ничем не отличаемся.

Глава III

Мы рассекали встречный воздух, как серферы рассекают воду на гребне волны, стараясь удержаться на плаву.

– Кейс! – послышался крик сзади, – посмотри сюда!

Я остановилась на светофоре, чтобы обернуться.

– Посмотри, что он пишет! – кричала Сара, надрывая глотку сквозь закрытый шлем.

«Совещание переносится на 14:00. Ты мне нужна в офисе для завершения плана. Я подъеду за тобой в течении часа. Передай Кейс, что он ждет ее в парке через два часа для подготовки презентации».

«Что за черт», – подумала я, жестом руки показывая, что все поняла.

– Куда тебя отвезти?

– Я не знаю, – помедлила она, – может, скажем ему, что мы на Мэдисон Стрит?

– А что мы там делаем так рано утром?

– Вообще, это не его дело! – с нахальным видом произнесла она, заставляя меня рассмеяться.

– Поняла тебя! – прокричала я сквозь проносящийся гул транспортного движения. – Держись!

Через несколько минут мы уже были у нашего любимого кафе, чьи стульчики выползали на улицу, как кроты после дождя, глядя прямиком в жерло вулкана, олицетворяющее нью-йоркскую утреннюю жизнь, с одной стороны, и реку с Манхэттенским мостом, с другой.

– Как здорово, правда? – с восхищением протянула Сара: глаза ее горели.

Да, это место было поистине чудесным. Оно носило в себе какой-то волшебный и такой непонятный нам характер. Хозяйкой этого заведения была молодая девушка по имени Джессика, с ней мы познакомились еще пару лет назад.

Увидев ее, Сара подбежала к ней навстречу:

– Джесси, привет! Как мы рады тебя видеть! – восторженно вопила она.

– И я вас, – приветливо произнесла она, – что вы тут делаете в такую рань?

Я оставила мотоцикл и подошла к ним, радостно улыбаясь:

– Привет-привет, – медленно проговорила я, обнимая ее самым теплым образом.

– У нас изменилось время и место совещания, – недовольным тоном произнесла Сара, закатывая глаза, – и мы как обычно узнали об этом в самый последний момент.

Джесс пригласила нас присесть за свободный столик и со всей искренностью добавила:

– О чем-то лучше узнать в любой из моментов, чем вовсе быть в неведении, а иногда лучше ни о чем и не догадываться.

Мы переглянулись, выдерживая паузу, которая обычно возникала после комментариев подобного характера, и, поднимая уголки губ, выжидали, кто же первый ее нарушит. Словно каждый из нас в это мгновение думал о чем-то сокровенно своем и не хотел этим делиться.

– Ты снова говоришь загадками, – дружески толкнула ее Сара.

– Как есть, – улыбнулась она, – такое свойство у меня точно есть, и я не в силах его контролировать.

Джессика рассмеялась, сверкая белоснежной улыбкой:

– Я приглашу к вам официанта, отдыхайте!

Она была похожа на чистокровную благородную мексиканку, хотя говорила, что имеет американские корни, но мы-то точно знали, что это не так.

– Господи, какая же она красивая! – сорвался возглас с языка Сары. – А что случилась с ее отцом, которому принадлежало это кафе? – вдруг спросила она.

Я пожала плечами, прикуривая сигарету.

– Говорят, что он погиб несколько лет назад, оставив ее управлять своим делом.

– Но к этим обязанностям она приступила недавно, не так ли?

– Почему тебя вообще это интересует? – осведомилась я.

Она пожала плечами:

– Не знаю, может, потому что она никогда не рассказывала нам о своем прошлом.

– А разве оно имеет какое-то значение? – хмуря брови, уточнила я.

– Нет, абсолютно, – помедлила она, – это не имеет никакого значения. Просто иногда мне кажется, что, общаясь с людьми, мы забываем одну маленькую деталь – забываем узнать их. И дело не только в их прошлом и кем они были, а в том, что они чувствуют, в их ощущениях. Порой я думаю, что люди настолько сильно увязли в личных взаимоотношениях и своем мире, что не готовы впустить кого-то еще. И тогда они остаются одни. Первые не хотят ничего знать и видеть дальше своего носа, а вторые попросту закрываются в себе, и дело не только в их замкнутости – еще и в том, насколько их хотят услышать.

На мгновение она замолчала и посмотрела в сторону Джессики, так ловко решающей рабочие вопросы.

– Взгляни на нее, Бет, сколько мы уже знакомы с ней, а знаем ли мы ее? У меня такое чувство, что мы не знаем никого, кроме себя, да и с этим-то у нас сложности. Я хочу сказать, что я не думаю, что Джессика или кто-то другой отказался бы рассказать о себе за чашкой какао с маршмеллоу или бокалом вина, просто чтобы и его кто-то узнал.

На тот момент слова Сары глубоко вонзились мне в душу, словно бы они там были всегда. Тогда я не смогла ничего ответить ей на это, потому что не была готова впустить в свою жизнь кого-то еще, так же как и к тому, чтобы признать это.

К нам подошел официант, готовый принять наш заказ.

– Вы уже выбрали что-то? – Вежливым тоном осведомился он, словно интересовался, как наши дела.

– Да, – быстро ответила Сара, – я хочу черный кофе и…

– И? – улыбнулся официант.

– И два тоста на белом хлебе, с абрикосовым и малиновым джемом.

– Сливки? – уточнил молодой человек.

– Да, пожалуйста, – жадно воскликнула Сара и, услышав себя со стороны, рассмеялась. – Просто я очень голодна, а времени совсем нет.

– Ничего страшного, – ответил он, – вы не первый человек с отсутствием времени, но первый с присутствием такой очаровательной улыбки.

Сара смутилась, хотя и продолжала смотреть на него пожирающим взглядом.

– А вы, мисс, что будете? – обратился он ко мне с теплой улыбкой.

– Я хочу капучино и круассан с шоколадным кремом, пожалуйста, – торопливо проговорила я, стараясь найти опору в его взгляде.

– Ожидайте, – улыбнулся он и скрылся из вида.

Сара наклонилась ко мне:

– Что это с тобой, ты словно призрака увидела? – ее голос сделался удивленным.

– О чем ты? – улыбаясь, я пожала плечами, – просто он кого-то мне напоминает, ты не находишь?

Она красноречиво промолчала и закатив глаза поинтересовалась, откидываясь на спинку кресла:

– Ну, что скажешь, мы получим этот заказ? Ты ведь так долго к нему готовилась.

– Я не знаю, – помедлила я, – думаю, все будет зависеть от Натаниэля, с какой стороны он предпочтет его рассмотреть.

– А вы сможете работать с ним после того, что между вами было? В смысле, как команда.

Я прекрасно понимала, что она имеет ввиду. Она словно говорила о моих страхах, о которых я предпочитала молчать, не расставляя на них акценты. Безусловно, в жизни каждого человека наступает такой момент, когда ему проще промолчать, нежели перевести все в словесную форму, но кому будет проще от этого потом… и надолго ли? Мой опыт показал мне, что спокойнее открытости своих мыслей и чувств мало что может быть, главное, не упустить саму суть – следовать за зовом своей души и жить сердцем. И у каждого оно «свое», так же как и путь. Надуманность, навязчивость и нерешительность – вот, что порождает страх, который, укореняясь в человеке, не несет с собой ничего, кроме усложнения его собственной жизни. Теперь я это знаю.

– Да, почему нет, – неуверенно произнесла я, – это просто работа, – расставляя акценты на словах, я завершила мысль.

– И все же?

– Сара, не может быть никаких все же, – осадила я ее, – я не хочу думать о том, что может быть и чего может не случиться, сейчас я хочу думать и наслаждаться только этим моментом. И вообще – посмотри, какое небо!

Она не произнесла ни звука, и на мгновение воцарилась тишина.

– Прости, – медленно проговорила я, – просто сейчас все это не имеет никакого значения по сравнению с тем, какое значение эта работа имела для меня прежде, и я не уверена, хочу ли дальше продолжать такую жизнь.

– О чем ты говоришь?

– Помнишь, когда мы только познакомились, у нас были совсем другие цели, а что сейчас…

– Не знаю, – она игриво пожала плечами, – может, сейчас мы просто повзрослели?

Она пристально смотрела на меня.

– Но почему ты именно сейчас задаешься этим вопросом?

Я посмотрела на небо, затягивавшееся иссиня-черными тучами:

– У меня предчувствие, что я делаю что-то не так.

– Кейс, ну опять ты с этим предчувствием! Почему нельзя просто жить как все: работать, завести семью, нарожать детей, приручить собаку…

– Хорошо, что хотя бы не наоборот.

– Гм?

Я улыбнулась:

– Ну, что не приручить семью и не завести собаку.

Она напряглась:

– Кейс, я серьезно. Иногда ты пугаешь меня.

– А если я скажу тебе, что иногда сама себя пугаю?

– Я поверю тебе, – звенящим голосом произнесла она, – постараюсь понять.

– А если у тебя не получится этого сделать?

Она сделала максимальное усилие над собой, чтобы расслабленно утонуть в кресле:

– Тогда я просто разделю с тобой твое решение.

Мы обе были удовлетворены диалогом. Я почувствовала поддержку, а она – то, что еще не до конца потеряла своего друга.

– Пожалуйста, – проговорил официант, расставляя наш заказ, – все готово.

Я подняла голову, чтобы внимательнее рассмотреть его.

– Мисс Моррис велела спросить: вас рассчитать сразу, как обычно?

– Да, – ответила Сара, – Кейси, ведь так?

Ее вопрос донесся до меня откуда-то из далека, словно я находилась внутри огромного аквариума, но спустя всего секунду в меня полетела ее банковская карта.

– Кейс!

– Да, пожалуйста! – с ошарашенным видом быстро проговорила я, – если можно.

– Вам повезло – сегодня можно все! – он оставил чек и скрылся за моей спиной.

Сара смотрела на меня, играя бровями:

– Ну что, мне молчать и никак не комментировать? Кейси, посмотри, какой он красавчик!

Мне было трудно ее понять, а главное, в моей голове не укладывалось, как человек, чей кругозор расширен настолько, что стенки сосуда знаний и информации расширяются с каждой секундой, столько вниманию уделяет противоположному полу. Тому, как, кто и насколько привлекателен. Я не хотела спрашивать, но все же влезла туда, куда не нужно.

– Сара, ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Как ты можешь быть такой? Почему красота мужчин и вообще мужчины – это все, вокруг чего крутится твое внимание, и если их нет поблизости, тогда ты отдаешь предпочтение темам о взаимоотношении с ними. Что, по-твоему, все крутится вокруг этого? Вокруг красоты? Их красоты?

Во время своего монолога я периодически жестикулировала и старалась дать ей понять, что ход ее мыслей мне ясен, но возмущает то, что она всякий раз забывает о своих желаниях, своей жизни, погружаясь в очередные отношения. По ее лицу пронеслось легкое раздражение и задержалось где-то в сердце, перекрывая путь кислорода к легким. На мгновение она перестала дышать и спустя секунды вдруг заговорила все тем же беззаботным и отчасти равнодушным голосом.

– Знаешь, ты права, Лиз. Не все крутится вокруг них, но тебе трудно меня понять. Ты слишком сильно отличаешься от меня и всех остальных. Настолько, что это о тебе говорят многие люди. Так, что это на тебя обращают внимание мужчины. Тебе много дано, Элизабет, и с тебя будет большой спрос, он уже идет, я это всегда знала. Обратный отсчет начался уже давно, когда ты только родилась, – она сделала глоток кофе и затем продолжила, не скупясь на слова и откровенно:

– Ты думаешь, нам, девушкам, живется так же легко, как тебе?

– Что ты имеешь ввиду? – прищурив глаза, спросила я, ощущая подступ напряжения в мышцах лица и тела. Она расположилась в кресле еще удобней и расслабленней, в то время как моя выдержка стала меня подводить.

– Ты когда-нибудь замечала, как многое делают люди вокруг тебя – и не только для себя. Они делают это, потому что им нужно делать то, с чем связаны их исходные данные. Они много работают, много трудятся, карабкаются, спускаются, падают – но не ты. Ты не из их числа. В тебе есть огромный потенциал, который ты душишь собственными руками. У тебя есть все и в гораздо большем количестве, чем у других, и ты не используешь это в полном объеме, поверь, когда-то тебе это обязательно аукнется. Не обязательно чем-то плохим или хорошим, это может быть обычное сожаление о том, что, имея так много, ты получила от жизни так мало, растратив ее на пустые вещи, которые не приносили тебе истинного удовольствия. Помни, Лиз, кому много дано, с того и спрос большой, и тебя он не обойдет стороной.

Тогда я слушала ее очень внимательно и в какой-то момент, полностью расслабившись, я почувствовала, как сливаюсь с потоком ее слов и информации, которую она в них вкладывала. Это словно подключиться к любому ПК, вставляя в него флеш-карту в виде системы восприятия и жизненного циклового уровня, и скачать из него информацию, подгружая ее главные части. Ту, что раньше была занесена в сознание этого человека кем-то и чем-то еще. Чувство это – неоднозначное, однако этот способ всегда помогал лучше понять человека и перенять у него то, чего тебе самому, возможно, не хватало.

Она запрокинула голову назад и затем с грохотом уткнулась лицом в шлем, бросая его на стол:

– Хорошо, что здесь нет никого из наших знакомых, – промямлила она себе под нос, вдруг переменив настроение и тему нашей беседы.

– Почему?

– Ну как, Кейс, посмотри на меня, на кого я похожа?

– На сексуальную девушку? – улыбнулась я.

Она рассмеялась:

– Здесь просто хорошее освещение.

– Ну а все-таки, какое тебе дело до того, кто и что о тебе подумает?

– Посмотри, когда мы ходим и встречаем знакомых, то обращаем внимание на то, как они выглядят, не так ли?

– Не знаю, Сара, я не хочу на кого бы то ни было обращать внимание. То есть я хочу, чтобы мне не было до этого дела – кто и что подумает обо мне.

Она взглянула на меня из-подо лба:

– Конечно, когда я хорошо выгляжу, мне тоже нет до это дела, – буркнула мне в ответ.

– Я говорю о том, что мне кажется, как бы человек ни выглядел: хорошо ли, плохо, – это не важно, – я отпила кофе, подбирая слова, – важно лишь то, как ты выглядишь внутри. Если внутри тебя пустой звон, то оденься ты хоть в одежду от кутюр, в украшения от самых изысканных ювелиров – ты легко можешь быть сломлен или надломлен, и твоя самоуверенность будет фальшива. А если у тебя здесь, – я приложила ладонь к груди, – спокойствие, уверенность, то облачись ты хоть в лохмотья – тебя ничто не сможет сокрушить. Ни одно мнение человека о тебе тебя не заинтересует более, и во всех остальных ты будешь видеть то же самое.

– Знаешь, однажды один мой приятель сказал: будь умной, чтобы разбираться в людях, – она посмотрела на меня и улыбнулась, – а я думаю, что нужно быть умной для того, чтобы разобраться в себе, тогда отпадет всякая нужда разбираться в ком-то еще.

Иногда мы могли часами сидеть в подобных заведениях: булочных, барах, кафетериях, и просто болтать. Никто не старался доказать свою правоту, отстоять мнение или выразить признательность за открытие чего-то нового. Мы просто слушали друг друга и говорили то, о чем думали, стараясь услышать то, что каждый имел ввиду, и уловить то, о чем каждый из нас молчал.

– Ну, как вам сегодня здесь? – поинтересовалась Джессика, так незаметно подошедшая сзади.

– О, все чудесно, – воскликнула Сара, – кто твой новый официант?

Джесс только улыбнулась.

– Вы о нем? – указывая на парня, что расположился рядом с баром, спросила она.

– Да, – довольным голосом воскликнула Сара, поглядывая на меня, – мы о нем.

– Я знаю только то, что он ловко работает руками и умеет общаться с посетителями, – расплываясь в улыбке и не без доли иронии проговорила она, – меня попросила взять его на лето наша общая знакомая.

Сара тяжело вздохнула:

– Как жаль, получается, у него уже есть подружка.

– Если можно назвать подругой женщину в возрасте 68 лет… – тихо рассмеялась Джессика.

Я влезла в разговор:

– Так сейчас же еще не лето.

– Да, но он приходит, когда выдается такая возможность, – она пожала плечами и поставила свои изящные руки на талию, – и знаете что? Я не против! – Самодовольно произнесла она.

– Кейс, – в полтона проговорила Сара, подергивая меня за руку, – Уэсли будет здесь через минуту.

– Как и всегда, наше самое приятное время прерывается какими-нибудь Уэсли, делами, заботами и суетой. Хорошо, что не наводнениями, – рассмеялась я и затем добавила, устремляя взгляд далеко за горизонт, линия которого сменялась светло-голубыми красками и бликами солнца, – может, нам пора что-то менять, пока подобные рецидивы не укоренились в нашей жизни. Может, нам пора найти в себе силы и перестать оправдываться…

Я обняла Джесс, вставая из-за стола:

– Спасибо за теплый прием, нам, как обычно, пора уходить.

Ее вид сделался расстроенным, а глаза наполнились таким свойственным ей теплом.

– Как жаль, ты знаешь, я всегда рада вам.

Она обняла меня в ответ, затем приблизилась к уже стартующей с места Саре и что-то прошептала ей на ухо, указывая в мою сторону. Затем, окончательно распрощавшись с нами, мы направились в сторону припаркованного джипа, в котором, как и полагается директору подразделения, удобно расположился Уэсли.

Я выискивала возможность расспросить Сару о том, что же ей сказала Джесс.

– О чем вы говорили? – остановила я ее у задней двери в машину.

– Он знает тебя, Бет, – с улыбкой проговорила она, – уже давно.

– О ком ты? – в недоумении произнесла я.

– Элизабет! – послышался мужской голос. Я вздрогнула и, обернувшись, увидела, как в мою сторону летит клочок бумаги, запущенный все тем же официантом.

– Звони в следующий раз, как соберешься заехать, – он помахал рукой и с самоуверенным видом добавил, – я подготовлю столик.

Сара уже укладывала свои вещи в машину к Уэсли, снимая джинсы внутри салона.

– Ну что, Кейс, – заговорила она, – увидимся в два?

– Да, увидимся, – я подошла к ней, чтобы обнять.

Она выхватила из моей руки клочок бумаги, брошенный парнем:

– Весьма мило. Держи, его зовут Даниэль!

Надпись говорила: «Звони в любое время. Даниэль».

– Ну так что, когда ты ему позвонишь? – поддразнивала она, садясь в машину.

– Езжай, Сара, – монотонно ответила я, – когда-нибудь да позвоню.

– Увидимся, – проговорил Уэсли, скупо кивая головой. Похоже, он все еще злился на меня за разрыв с Натаниэлем.

Я проводила их взглядом и, попрощавшись с Джессикой, стоящей в дверях ресторана, принялась надевать шлем. Странное внутреннее чувство остановило меня, и я вспомнила слова того старика.

– Хорошо, – пробормотала я себе под нос, – где этот чертов носок…

Пока я усердно закрепляла крепеж и снимала с предохранителя ключ зажигания, кто-то совершенно бесшумно и неожиданно подкрался ко мне.

– И давно ты ведешь беседы сама с собой? – раздался голос за спиной, – может, останешься? – предложил Даниэль, стуча по моему шлему, – я угощу тебя чем захочешь.

– С удовольствием, но в следующий раз, – произнесла я с улыбкой и, опустив стекло, уехала, скрываясь за поворотом, оставляя все еще знакомое в памяти лицо позади себя.

Как же мне хотелось бросить всю свою жизнь именно сейчас. Ее суету, суматоху, сумасшедшее движение каждого дня. Хотелось разорвать в клочья свое представление о мире и о том, во что я превратила свою жизнь. Мне хотелось умчаться прочь; от обязанностей, обязательств, что тучей повисли над моей головой. Словно кто-то посторонний легким движением руки добавил больше тусклых красок с прозрачно-голубыми каплями дождя на холсте моей жизни. Иногда мне казалось, что кто-то заплатил искусному художнику, чтобы тот правдоподобно рисовал жизнь загнанного в угол человека. Порой этому художнику выписывали премию, поощряя его добросовестные постулаты, которые гласили: «Все, что должен знать и делать человек, так это то, что он должен жить для того, чтобы накапливать, наращивать и быть в совокупности с общепринятыми моральными и социальными устоями, всячески стараясь не выделяться из толпы». Но то были лишь мои мысли и сомнения, что порождали еще больше вопросов вместе с ощущением непринадлежности этой жизни мне. Возможно, именно поэтому время от времени мне хотелось сбежать, устремляя взгляд в бесконечный путь, выжимая из своего двуногого коня максимально возможную скорость.

Мимо проносились здания, витрины дорогих магазинов, шоу-румы, бутики, люди с их медлительной текучестью. Я чувствовала прилив адреналина, а вместе с ним и силы. Мне хотелось всю жизнь превратить в одну огромную длинную дорогу: без светофоров, дождей, пешеходов и затрудненного движения, черт бы его побрал!

* * *

– Куда ты лезешь! – надрывая глотку, кричал один другому.

– Я не знаю, как это произошло, – сквозь всхлипывания скулил голос, принадлежавший не совсем понятно к какому полу.

– Где вообще находились твои глаза, ублюдок! – послышался удар; низкие звуки пронесли сквозь пространство соприкосновение кожи и костей.

– Она открыла глаза! – кто-то заорал прямо надо мной, – пока только один из них!

– Что?! Что с ней?! – доносился мерзкий женский голос, – мой мальчик не мог этого сделать! Слышите, не мог!

Голос внутри меня говорил: «Терпеть не могу слюнтяев и маменькиных сынков».

– Убирайся вон отсюда и стой где тебе положено! – отшвырнул ее от меня мужчина, который нанес удар сопляку.

Кажется, он наклонился ко мне:

– Ну как ты, девочка… – аккуратно открывая стекло шлема, прошептал он, – жить будешь?

Я хотела ответить, закричать, простонать, но ничего не смогла сделать. Я не чувствовала ничего: ни боли, ни страха, ни растерянности, и единственное ощущение, которое покидало меня вместе с силами, – это биение сердца.

– Нет, нет, нет, – взволновано и быстро заговорил он, – не закрывай глаза! Да кто-нибудь уже вызовет скорую?!

Вокруг меня происходила какая-то суматоха. Все толкались, что-то обсуждали, доказывали, и только я была не причастна к этому событию. До тех пор, пока не поняла, что это событие и есть я.

– Она уже в пути! – зазвенел ясный детский голос. Только ребенка мне здесь и не хватало.

– Держись, – говорил темнеющий в моих глазах силуэт мужчины, – помощь уже в пути.

Дышать становилось все тяжелее, а находиться в сознании все более невыносимо: слушать крики и вопли прохожих, рыдания женщин и напуганные голоса детей, – неужели все это из-за меня, не может быть. Такого просто не может со мной быть. Воздух становился все плотнее, и вдыхать его уже не было сил.

– Отойдите от нее! Не прикасайтесь! – громким и грубым голосом велел мужчина. – Ее нельзя трогать, нельзя ничего снимать! Вы можете еще сильнее навредить ей.

– Я только хотел помочь, – промямлил снова тот, чья принадлежность к полу мне не была понятна.

– Я… – останавливая подступавшую к горлу ярость, замолчал мужчина, – я готов придушить тебя собственными руками.

Раздался сильный и резкий грохот, кажется, кого-то прижали к машине.

– Если она не выживет, я упрячу тебя за решетку до конца твоих дней, где ты будешь жрать, спать и срать в одном месте и в нем же подохнешь.

Боже, теперь мне стало страшно. Кто этот человек, и неужели я правда могу не выжить? Я не чувствую ничего, как же это отвратительно! У меня нет рук, ног, тела, мне нечем говорить! Я совсем ничего не чувствую!

– Она задыхается! Что делать?! – словно резаная, визжала женщина, лучше бы она и вовсе молчала.

– Молиться, – произнес свирепый человек не по-человечески грубым и полным горечи голосом.

– Скорая! Она едет-едет! – зазвенел все тот же детский голосок.

Он снова наклонился надо мной и уже более мягким тоном, но не без отчаяния сказал:

– Ну же, давай, потерпи еще немного.

Кажется, только ради того, чтобы удовлетворить его желание, я все еще здесь, все еще терплю и не сдаюсь. Но отключаюсь…

– Кто…

– … она выскочила…

– … употреблял наркотики?

– … он не мог…

– … грузите…

О, нет! Зачем? Оставьте меня здесь, я без сил, я уже не слышу биения своего сердца – только шум вокруг.

Через несколько мгновений я оказалась внутри машины скорой помощи. Медсестры быстро заполняли шприцы каким-то раствором, предварительно выгоняя пузыри воздуха из них. После того, как в мою грудь резко вошел один из них, то меньше чем через секунду я снова смогла дышать, но сердце, что заставляло работать весь мой организм, было на исходе, и я доживала последние минуты в сознании.

Закрыв глаза на мгновение, я очнулась уже в длинном и ярком коридоре больницы. Вокруг меня мелькали силуэты, и я не могла определить, кто из них кто. Казалось, что в мой мозг перестал поступать кислород, который ранее помогал мне думать, а глаза заплыли кислотной пеной, что с каждым мгновением разъедала их все сильнее. После непродолжительной тряски по коридору меня завезли в огромную реанимацию, где меня быстро переложили с одной кушетки на другую, одновременно прикрепляя ко мне провода и клапаны.

– Кто вы такой? Выйдите! Посторонним вход воспрещен! – командным тоном заявил доктор мужчине, что сопровождал меня от самого места аварии.

Для простого прохожего он был слишком озабочен случившимся происшествием, но его лица я так и не смогла разглядеть, ровно так же, как и всего вокруг. Мужчина вырывался за стеклом операционной, отчаянно и громко что-то выкрикивая. Он стучал по стеклу и произносил что-то невнятное и непонятное мне, но я явно чувствовала его страдание, безысходность и беспомощность.

– Давай, не сдавайся, борись! Элизабет! Ты слышишь меня, борись! – настойчиво повторял доктор.

Последние слова доносились как эхо.

– Мы ее теряем…

– … еще раз…

– … увеличить мощность…

Последние слова врача доносились до меня словно из глубокой впадины, как эхо…

* * *

– Господи, где это я… – отчаянно произнесла я вслух.

Вокруг не было ни души, не было ничего, кроме огромного пространства, заполненного плотным воздухом. «Что это такое…», – гадала я, касаясь его.

– Что за черт, – с глубокой настороженностью произнесла я, – этого не может быть.

Я держалась за голову в полной растерянности, оказавшись внутри огромного белого куба, – этого не может быть!

– Этого не может быть, – повторяла я, – выпустите меня отсюда!

– Чего именно? – с почтительностью промолвил голос за спиной. Я замерла на месте, и по всему телу пробежал легкий холод, не сопровождающийся ровным счетом ничем: ни дрожащими руками, ни ускоренным сердцебиением, ни даже учащенным дыханием. Я медленно повернулась и, увидев перед собой мужскую фигуру, спросила:

– Где я?

Мужчина постепенно приближался.

– Уместнее задать вопрос: почему ты здесь?

Задумчиво, но без особого интереса я промолвила, освобождаясь от сковывающего напряжения:

– Но ни один из них не вернет меня назад, не так ли?

– Может, и не вернет, – отстраненно заметил он.

– Тогда какой смысл задавать их? – аккуратно спросила я.

Я боялась потерять связь между прошедшим, происходящим и тем, что может произойти.

Он не ответил, только движением головы предложил сесть на стул, которого не было здесь еще мгновение назад. Неожиданно для себя я обнаружила, что нахожусь все в той же экипировке и шлеме, чье обычное давление по бокам не ощущалось, как прежде. Я сняла его, стянула носок, перчатки и повесила их на спинку стула.

– Это шутка? – обращаясь непонятно к кому, резко и громко произнесла я, не скрывая волнения.

Ответа не последовало, фигура уже исчезла.

– Что все это значит?! – повторила я в полном недоумении, срываясь на крик.

Но ответа не последовало, только эхо моего голоса разлетелось по периметру кубической комнаты и, отражаясь от стен, вернулось обратно, разбиваясь о мое тело, с пронзающим душу криком. Он вырывался наружу, оглушая сознание, словно уже кто-то внутри меня кричал едва ли не навзрыд и умолял выпустить его отсюда.

Я смотрела наверх, по сторонам и даже под ноги – все было одинаковым, ничем не отличавшимся друг от друга. Я сняла куртку, повесила ее на спинку того же стула и оставалась в одной футболке.

«Занятно, – подумала я, – сколько времени уже прошло».

Не находя ни одного ответа и вообще ничего из того, что здесь можно было бы найти, если потерять, я безнадежно опустила голову вниз. Я сдалась.

– Привет, – ровным тоном прозвучал голос.

Я нервно вздрогнула:

– Привет, – вставая со стула произнесла я, – где мы?

– Ты у меня дома.

– Дома? – ухмыльнулась я, – что-то я не вижу здесь ничего из того, что напоминало бы дом.

– Потому что ты ищешь его не там, – без каких-либо эмоций произнес он.

– По-твоему, я не знаю, что такое дом? – не скрывая удивления и кривой, одновременно дерганной улыбки, произнесла я.

– По-твоему, Кейс, ты не знаешь, что такое дом, – делая акцент на «такое», вторил он.

Я стояла неподвижно, не в силах произнести то, что творилось у меня на душе, смиренно молчала, опустив подбородок к груди. Он подошел ближе и плавным движением руки поднял мою голову, заглянув мне прямо в глаза.

– Ответь мне, Кейси, на один вопрос: чего ты хочешь?

Без единой доли сомнения и раздумья я дала однозначный ответ:

– Я хочу жить.

– Зачем? – лицо его сделалось серьезным.

– Я не знаю! – с выдохом произнесла я, начиная осознавать, что если это поле боя, то мне не выиграть, если не играть в открытую. Но и тогда шансов победить так мало, что если бы они были, то максимум, на что бы их могло хватить, так это на то, чтобы опылить хотя бы один весенний цветок. И все же они были. Я намеревалась победить, чего бы мне это ни стоило.

– Но как ты можешь жить, если даже не знаешь, для чего ты это делаешь? – с возмущением проговорил он.

– Я хочу узнать, – простонала я, – хочу понять, но для этого мне нужно время.

Стоило ему только услышать мои слова, как прежняя былая выдержка оставила его и он перешел в крик.

– О чем ты говоришь! – смахнув сервировку со стола, закричал он, – сколько бы времени вам не было отведено, вам его все равно не хватает! Вам его всегда мало!

Я подбежала к столу, который так неожиданно появился, чтобы собрать осколки посуды: они врезались мне в руки, оставляя раны и сочившуюся из них кровь.

– Кому «нам»? – торопливо и с отчаянием спросила я.

– Оставь это! – снова закричал он, оттолкнув меня от стола, – ты даже сейчас не можешь собраться и сконцентрироваться на самом главном в твоей жизни!