Текст книги "Поэтический сборник о путешествиях и городах. Произведения авторов сообщества «Неформатные стихи»"

Поэтический сборник о путешествиях и городах
Произведения авторов сообщества «Неформатные стихи»

Автор-составитель Галина Игоревна Шляхова

ISBN 978-5-4485-6780-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ольга Василевская

Исчезающий город

 
Этот город теряет запах, теряет цвет,
ночь крадется на задних лапах, украв рассвет,
и с собою несёт молчанье зеркальных льдин,
до обеда туман качая в сетях гардин…
 
 
Всё, что было нам дорого – выкрадут /спи, не спи/ —
мы у этого города стражники на цепи.
Вдох и выход вздымаются лучиками ключиц.
Мы у этого города ключники… и ключи.
 
 
Мы у этого города страждущие дожди.
Морось разум дурманит нам сразу, как дым кадил,
нас сдвигает куда-то в проседи по оси
аппликаций. Дождей по осени не скосить.
 
 
Этот город теряет в весе, теряет свет…
Только что его жили песни, и вот их нет…
Я глаза закрываю и лезу в его корсет,
чтобы так же, как город, исчезнуть и быть как все.
 

Ледоход

 
Река, из ледяных зажоров
пытаясь вырваться, течёт.
Ночь наконец снимает шоры,
и дни бегут: чёт, нечет, чёт…
На площадях звенят трамваи,
окаменело дремлют львы,
таджик вколачивает сваи,
ваяя берега Невы.
 
 
И красных флагов у Финбана
весёлый трепет на ветру
сквозь звуки маршей рвётся рьяно,
как будто замыкая круг
от Ленинграда к Ленинграду,
от ледохода – к новым льдам.
Мы снова строим баррикады,
мы вновь штурмуем города.
 
 
А я стою заворожённо,
как в детстве: дымка, облака,
и гнёт несёт мертворождённый —
свой лёд – безмолвная река…
 

Питерское зимнее

 
Сахарными глыбами Нева
будто ближе к солнцу громоздится и
рваными, измятыми страницами
дыбится, ломая кружева
нашего дыхания несмелого
в воздухе прозрачном, ледяном.
Через час закат разбавит белое
красным, разум вяжущим, вином.
И в пришедшем нет ничьей вины:
чёрных волн застывшее отчаянье
немотой своею опечалено,
силой их сковавшей белизны.
И уже не кажутся далёкими
берега, лишённые воды —
в сердце колко отдаются, ёкают
тут и там спешащие следы
мимо неподвижных парусов,
как в мольбе воздетых к небу низкому —
но ни крикнуть, ни шепнуть – не высказать
им, просящим, даже пары слов.
И в закатном солнце, не исписаны,
багровеют белые листы.
И горят несказанные истины,
не успев на холоде застыть…
 

До свидания

 
Высится серость сросшихся с небом туч…
В планах ближайших дней повернуть на север:
город оставить, будто закрыть на ключ
в памяти, как в шкатулке, пустые скверы,
тёплые скаты послезакатных крыш,
улочек узких, рвущихся вниз, изгибы,
звонко-пустую перед рассветом тишь,
солнце, её сломавшее яркой глыбой…
Мелочью жалкой домики на холмах
словно рассыпал кто-то большой рукою…
Город… Как сложно, город мой, в двух словах —
просто уйти, оставив тебя в покое,
выйти из дома, смело закрыв глаза,
зная на ощупь каждую пядь подъезда,
зная, что не захочешь свернуть назад,
и повторять, как клятву: «Мне здесь не место…»,
верить, что где-то в серой туманной мгле
солнце намного ярче и небо ближе,
и понимать, что может быть много лет,
я этот город, город мой, не увижу…
 

Весенний город

 
Ныряю в свет, за двери выходя…
И мне в награду этот день весенний.
Пушинкой вербы пахнет воскресенье,
умыт асфальт святой водой дождя…
Мой город спит… Проспект ещё молчит…
Родной тупик – и через арку – к храму
иду… Я здесь ходила в школу с мамой
и в рюкзаке таскала «кирпичи»…
Здесь тишина над Каменным мостом,
и глубина безоблачного неба, и чистота…
И кто-то крошки хлеба
для голубей оставил – на потом…
Здесь круто вниз по улочкам скользят
ручьи… И звон ручьёв и колоколен
звучит во мне, мой город им наполнен.
Не надышусь, а не дышать нельзя…
Здесь каждый шаг по гулкой мостовой
напоминает детство, смех, веселье…
Я, погружаясь в это воскресенье,
иду к тебе, весенний город мой…
 

Франция

 
Кровью ещё не оплаканных мною потерь
выплеснут солнечный свет на твои мостовые,
Франция… Странно, так странно поверить, не вы ли
были недавно другим, не таким, как теперь.
Сладкая жизнь – конфитюром на серый сухарь
прошлого… Я забываю… Нет, я забываюсь…
Франция… Тёплый ноябрь, я к тебе прикасаюсь —
и со стекла запотевшего катится хмарь.
 

Олег Часовников

Сочинение на тему «Как я провожу жизнь»

Я не люблю этот город. Он хорош лишь для того, чтобы в нём умереть. С пенсийкой, с родственным окружением, с совершенным нежеланием выбираться отсюда, потому что он или яма, чёрная дыра… или заменяет собой всё, что нужно для жизни. Хотя в нём хорошо умирать.

Этот город не жалуют заезжие «звёзды». А если и заезжают – видимо, лишь потому, что их антрепренеры с удивлением обнаруживают этот «город зеро» на своих гугл-картах и ставят опыт на горожанах – как насчет концертика? Как-то сюда заехали Вилли Токарев, Савичева. Здесь когда-то были рок-группы (о, «Чебуреки»! ) и проводились даже рок-фесты – но рок сейчас никому не нужен, это – музыка старых пердунов, в моде рэп и ритмичные плевки в микрофон. Плевать. Сюда больше не приедет Маршал – так он сказал после провального и равнодушного концерта на один из дней города. Сюда больше не приедут местные – Лера Кудрявцева и Денис Гусев – что им здесь делать? Забегали юмористы типа Шифрина или этого… который «неЛещенко», Воробей… О, Бабкина! А уж столетней давности концерт «Дюны» давно стал городской легендой. Что ж, повод побухтеть есть, когда-то в страшные застойные годы, когда невозможно было дышать от советской пропаганды и Брежнев светился с каждой газеты, а туалетной бумаги не было… – в те жуткие, просто жутчайшие годы здесь с братьями Жемчужными Аркадий Северный записал свой «Магаданский альбом», который слушала вся страна. Это город ментов и такой же музыки. Здесь постоянно гастролирует «Бутырка», и, думаю, что и распались они здесь же, в гостинице «Тихорецкая».

Здесь тихо. И всегда ночью можно спокойно выйти на улицу. Кубанские законы после 22.00 загоняют несовершеннолетних домой или по хатам. Здесь тихо. И после девяти в городе – только одинокие фигуры типа моей – ннеизвестно для чего и кто.

Здесь нечего делать. Здесь закрылись пять заводов союзного значения. Стали ненужными. На практике видно, как работает монополизирующий империализм. Попёрдывает пивной, до недавнего времени пиво славилось до Москвы – натуральное. Сейчас – вряд ли… от него стала болеть голова, и я перестал пить како-либо пиво вообще. Здесь больше нет городских сумасшедших, нет больше «Вечного дембеля» с дипломатом и в сапогах… остался лишь милейший Дима-даун на Черёмушках.

Здесь недавно открылся боулинг. Есть какие-то клубы со стриптизом. И судя по всему, в них кто-то ходит. Здесь была своя байкерско-рокерская диаспора, которая благополучно рассосалась по причине возраста по более устойчивым на колёсах автомобилям, а новая смена не пришла – так, кто-то носится ночью на фирменно-китайском кометстве…

Какая-то позолоченная молодёжь тусуется у ДК, хлопая дверями родительских, своих ли иномарок. Каждый молодой человек, особенно девушки, вырвавшись отсюда, сразу же с гордостью пишут в своём ВК – «Москва», «Краснодар». Здесь женщины ведут себя так, будто у них золотые… и обороняют они эту прелесть, как последний оплот демократии. Здесь дикой мерзости трассовые проститутки. Их можно снимать только… в фильмах ужасов.

Здесь в достатке армян, у них тихая монополия на торговлю, за прилавками – реализаторы, и на рынке здесь почти не торгуются. Разве что лишь совсем со станичными, которых мало. Вспоминаю Кущевку цапковских времен – на рынке не было ни одного лица кавказской национальности. Но стоматологи они отменные.

Евреев нет – или почти нет – им здесь после армян нечего делать. Есть цыгане, для виду торгующие цепями, и явно есть наркота, раз есть наркология, и есть движение – «Молодёжь против наркотиков», и даже есть успехи, и даже есть спорт, и даже возвели жуткую коробку ледового дворца, и в сожжённом несколько лет назад манеже ЕР собирается построить спорткомплекс, что очень украсит местную власть, которую я не видел лет десять. Уж как бы ни поносили одиозного на ту пору мэра – Карпенко – я иногда видел его пешком и на улицах. Эта власть всё никак не отремонтирует красивое старое здание железнодорожного вокзала – уж сколько лет обходясь комнаткой с кассами рядом, хотя в соседнем Кропоткине – он просто игрушка. Здесь так и не собрали деньги на бронзовую фигуру Остапа Бендера, чтоб поставить на перроне, которого как-то, судя по Ильфу и Петрову, ссадили в Тихорецкой. Здесь нет достопримечательностей. Вообще. Паровоз и пара храмов не в счёт, что вы, что вы…

Здесь есть жуткая зона отдыха на довольно отдалённом городском пруду, купание в котором регулярно запрещают, но всем пофиг. Здесь есть какие-то поэты, и даже проводятся Кузнецовские чтения, но Поэтов нет. Здесь на перекрестках кое-где установлены тумбы, оклеенные глянцевым голливудским дерьмом, и не так давно закрылся самый крутой в городе кинотеатр. Теперь там «Пятёрочка». Довольно и одного, старого, хоть и в диком осовремененном облике, в центре.

Здесь всё – центр. Здесь везде пешком – минут пятнадцать. Смешно, когда люди, продавая квартиру, напирают на это слово – «центр». Здесь всё – центр…

Здесь все медленно и тягуче.

Здесь ужасные местные междугородние автобусы. Лучше садиться на транзитные. Здесь столько таксистов, что удобнее и дешевле ездить на такси, чем общественным транспортом.

Здесь я благодарен соседке, которая держит кур и у неё есть настоящий петух, который орёт. Это в утреннее дополнение к лаю собак – вот что иногда можно слышать вечером. И тишина. Здесь очень тихо.

Здесь вкусный настоящий хлеб. Именно из-за него я когда-то остался здесь. Здесь недавно наконец-то начали печь толковый тандырный лаваш. Здесь можно запросто купить домашнее молоко и яйца, мясо, сало и овощи – достаточно оторвать свою задницу от дивана или заняться своим огородом.

Здесь всё очень запаздывает. Здесь всё медленно. Строительные магазины работают на заказ, и нет смысла ждать – лучше смотаться в Краснодар. За одеждой, кроме уж совсем дешёвой – в Краснодар, благо там живут мои папа и мама.

Здесь чистая вода – самая чистая, настоящая артезианская вода из крана – во всем крае – на благословенном побережье пить воду невозможно, впрочем, как и везде…

Здесь большое, очень большое кладбище, и оно растет очень быстро… Там лежит моя бывшая жена. Никогда бы не мог подумать, что на этом кладбище кто-то будет лежать из моих, кроме меня.

Здесь редки дожди… и грозы обходят этот город – они почти всегда лупят где-то там, на Выселках. А если случаются – то заливают всё… Воздух остаётся мёртвым, но и им можно дышать, лишь приспособившись к самому городу, несмотря на то, что воздух здесь действительно пронзительно чист.

Здесь летом полно транзитных отдыхающих и приехавших к мамам и папам разной старости масквичей, питерцев и краснодарцев. У них жадные глаза, бледные колени и из-за них цены на рынке лезут вверх – здесь преддверие Юга, да что там… здесь уже Юх…, хотя вообще ценообразование для меня – загадка.

Здесь хорошо умирать, особенно с северной пенсией или хотя бы армейской. Здесь тихо.

Хотя почти каждый день – на местном военном аэродроме – полёты. Но я не слышу этот реактивный гул. Он давно стал моим внутренним фоном. Точкой отсчёта. И он лучше мерзкого постоянного громкого шёпота столичных городов. Здесь хорошо. Наверное. И да – у меня наконец-то созрели свои помидоры.

Галина Шляхова

Родной пейзаж

 
Несколько шагов лишь вдоль домов подножий,
За гараж, а дальше тропкой под откос —
Попадаешь в мир как будто непохожий
На шумящий город. На ветвях берёз
Любит примоститься там дворовый голубь
И, нахохлившись, коситься невзначай
На тебя, пришельца, на сугроб, на прорубь.
Собеседник-эхо просит: отвечай.
Слушаешь переговоры птиц-трещоток,
А у ног заледеневшая эмаль
Тихого пруда. На сердце хорошо так,
Что не хочет вовсе взгляд стремиться вдаль,
Где ему напомнят сразу небоскрёбы
О цивилизации и вихре суеты.
Золото любое, как и серебро бы
Променять желал на рай природный ты.
Ведь в момент покоя всё охота бросить
И лечить тревоги личностные здесь,
Где на инея искрящуюся проседь
Ты с улыбкой смотришь, обновлённый весь.
 
 
Незатейлив, но притом неподражаем
Лог возле подъезда, с ивовым кустом…
Уникальным свой пейзаж изображаем,
А при чтении он каждому знаком.
 

Цикл очерков о городах и странах

Розовые населённые пункты

Мне доводилось соприкасаться с разными городами.

В одном я провела раннее детство, а теперь заезжаю туда погостить. Он так и ассоциируется в моём сознании с беззаботностью и умиротворением. Здесь хорошо черпать силы, когда они на исходе. Его жителей отличает исключительный патриотизм, редкостное обожание своей малой родины. А я, признавая его красоту и благоустроенность, главной местной достопримечательностью всё равно считаю тополь под окном дома, в котором выросла.

В другом, своём родном, я окончила школу. В нём динамичность удивительным образом сочетается с провинциальным спокойствием. Он эффективно готовит к великой жизни, но саму эту жизнь предоставить не способен.

Третий, деловитый, суетливый и шумный, годами обеспечивал меня образованием и работой. Дарил мне свою энергию, одновременно высасывая из меня мою. Преподавал множество уроков, не оставляя досуга на их усвоение.

Есть также город вблизи полярного круга, о котором я много наслышана и посещение которого остаётся моей мечтой. Своеобразной заснеженной мечтой о северном сиянии, об этническом колорите местных народностей, о собачьих и оленьих упряжках…

Потом я попала ещё в один, зарубежный. Прожила там целый год, и с оттенком лёгкой грусти признаю, что этот год отчасти обесценил один из предметов моей гордости: если прежде всех восхищало, как мне удалось в совершенстве выучить иностранный язык, ни разу не побывав за границей, то теперь кого удивят блестящие знания, после того как я столько времени провела среди носителей, и кому докажешь, что уровень был не ниже и до отъезда.

Этот город впервые за несколько последних лет дал мне насладиться весной – Россия повадилась обкрадывать мой любимый сезон, сразу после лежащего до середины апреля снега бросая население в палящий зной. Там же самое прекрасное время года длилось долго, не забыв включить в традиционный сценарий благоухающие свежераспустившимися почками деревья и ликующие рассветные акапеллы птиц. Зато в отместку украдена оказалась зима: за три положенные ей месяца не промелькнуло ни снежинки и термометр ни разу не счёл нужным опуститься ниже нуля. По возвращении на родину я обнаружила, что у меня категорически сбился внутренний календарь, и восстановить восприятие сезонов удалось лишь недавно.

Город, порадовавший меня весной, принято называть розовым. Из-за цвета кирпичей большинства его архитектурных строений. Мне стало известно, что в Краснодарском крае (благодатном крае, о котором я нередко думаю как об одном из идеальных мест для проживания) есть посёлок, который не в народной молве, а по официальным источникам именуется Розовым. Но вскоре я пришла к выводу, что при характеристике населённых пунктов «розовый» означает не цвет и не название, а состояние души. Души города. И души живущего в нём человека, проникающегося его атмосферой.

Города обладают магией, каждый своей. На черноморском побережье или на крайнем севере, в неброском захолустье или в движении мегаполиса люди находят идеальный для себя уклад, в зависимости от того, хотят ли они тихой романтики или близости с неугомонным прогрессом. Подходящий для меня город располагается там, где жизнь становится воистину в розовом цвете…

Белгород

Когда-то я написала, что мечтаю об идеальном для жизни Розовом городе. Но в ожидании, пока поиски его увенчаются успехом, с наслаждением довольствуюсь Белым.

Он для меня как маленькая Греция: здесь тоже можно ощущать приступы счастья просто оттого, что дышишь и находишься в этом месте, оттого, что оно существует на Земле. В других уголках планеты для ощущения счастья мне требуются хоть ещё какие-то более веские причины.

Возможно, отчасти секрет Белгорода в рекордно высокой плотности кошачьего населения на квадратный метр. Так или иначе, он лечит душу, восстанавливает спокойствие, придаёт сил и вдохновляет на подвиги.

Я не одинока в своём очаровании. Местные жители никогда не поймут, как можно променять Белогорье на столицу или заграницу, и если человек, имеющий возможность поселиться в каком угодно престижном мегаполисе, выбирает вернуться сюда, его решение не вызовет у окружающих удивления, лишь уважение и полное одобрение.

Пожалуй, в каждом городе на улицах развешаны таблички, призывающие любить малую родину (хотя, наверно, не в таком количестве, как здесь), но только здесь в них вложено столько смысла. Причём как властями, их размещавшими, так и жителями, ежедневно их читающими.

Типичный белгородец, если его просят рассказать о себе за три минуты, в первой фразе называет своё имя и сообщает, откуда он, а следующие две минуты пятьдесят секунд тратит на дифирамбы своему городу.

Здесь заложен и воспитан именно тот уровень патриотизма, который необходим нации для формирования величия, процветания и благоденствия Отечества, и если, когда я буду баллотироваться в президенты, я решу создать партию, вербовать сторонников я однозначно начну именно отсюда.

Я Белогородка только наполовину, но, каждый раз оказываясь в местной среде, я проникаюсь уверенностью, что это лучшая моя половина, и преисполняюсь гордости от своей причастности к городу, который его население с искренней убеждённостью величает колыбелью «добра и благополучия».

Москва

Этот город по-прежнему не верит слезам. Впрочем, я ими и не увлекаюсь.

Хотя, конечно, доводить до них приезжих Москва умеет.

Я на примерах многих видела, как она испытывает людей на прочность. В фильмах о Диком Западе так делают мустанги, когда их объезжают: сначала всеми правдами и неправдами стараются сбросить и растоптать наездника, но, если тот всё же удержится в седле, дальше становятся вполне себе смирными лошадками. За первые месяцы после переезда Москва успевает обрушить на человека больше катаклизм и злоключений, чем с ним произойдёт за всю остальную его жизнь. Он обязательно опоздает на все важные мероприятия, потому что несколько раз заблудится в самых неожиданных районах. А пока будет выбираться, его минимум трижды ограбят при разных обстоятельствах. Затем транспорт, на котором он – после ограбления, соответственно, без денег на проезд – станет пытаться зайцем доехать до дома, естественно, сломается, предварительно завезя его ещё дальше. И, уныло бредя оттуда пешком, он непременно попадёт под проливной дождь с градом и порывистым ветром. Ну это всё в лучшем случае, я описала версию для везунчиков… Зато те, кто после полосы препятствий не соберёт чемоданы, чтобы смотаться из этого города куда-нибудь, где попроще, дальше уже будут жить спокойно и удивляться, как это они сразу не сориентировались в столь понятных законах выживания в столице.

Про эти самые законы выживания за пределами Москвы циркулируют такие слухи, которые годятся разве только, чтобы их шёпотом рассказывали в качестве ночной страшилки в летнем лагере. В своё время я боялась, как бы этот город, чей образ принято демонизировать и который якобы превращает людей в циничных зомби, не изменил и меня.

Он меня и впрямь изменил. Но к лучшему. Приучил верить, что желания даются для того, чтобы их исполнять, а способности – чтобы их реализовывать.

Многие приезжают её покорять, но для тех, кто не использует её по «столичному» назначению, а просто живёт в одном из пресловутых спальных районов, имея около дома работу библиотекаря или парикмахера, Москва предстаёт совершенно обычным городом. Традиционные скверы и детские площадки, пруды и школы, продуктовые магазинчики и панельные многоэтажки. Вполне пригодный для полноценной размеренной жизни населённый пункт. Зато стоит только начать перемещаться по Москве транспортом, как обнаруживаешь, что устаёшь просто от того, что существуешь, даже если не загружен ежедневно напряжённой работой и физическим трудом.

Ещё одну, иную ипостась город открывает туристам. Эти не имеют амбициозных целей искать здесь безграничные возможности для карьеры и образования, не погружаются и во внутреннюю среду простых семей. Им Москва показывает свой фасад: красоту построек в центре, величие исторических достопримечательностей и изобилие досуговых развлечений на любой вкус. Однажды давно в туристическом качестве посетила её впервые и я: впечатление, произведённое ей на меня тогда, имело мало общего с тем, как мы заново познакомились с ней пару лет спустя. Впоследствии, напротив, я сама сопровождала в прогулках по нашей столице иностранных путешественников, вместе с ними созерцая тот облик города, который местные жители в своей повседневности игнорируют. Я уже три года как обосновалась в Москве на тот момент, когда благодаря приехавшим на экскурсию французам наконец заметила, что метрополитен не только являет собой вечное столпотворение и способ быстрого передвижения, но и может быть интересен скульптурами и мозаиками.

Окончательно же я очаровалась этим городом, когда, отпустив меня вдоволь попутешествовать по другим краям и дав отдохнуть от её зашкаливающего динамичностью ритма, Москва приняла меня обратно с удвоенным гостеприимством.

Тулуза

(23 октября 2013 г.)

Сегодня мы с Тулузой отмечаем наш первый юбилей. Ровно месяц совместной жизни.

Вот уже месяц в моём мире нет изнуряющих пробок, душных электричек и вечно переполненного метро. Если точнее, нет вообще никакого транспорта. Всё, что мне приходит в голову посетить – институт, квартиры моих новых друзей, магазины, достопримечательности центра города, парки – расположено в доступности 15—20 минут пешей ходьбы. Ходьбы вдоль благоухающих кустарников по уютным узким улочкам, заасфальтированным настолько ровно, что невозможно устать даже от самых высоких каблуков. Немногочисленный и далеко не оживлённый транспорт я вижу только издали. Пожалуй, единственное место, до которого здесь далековато идти пешком – это аэропорт. Но туда мне до декабря отправляться не потребуется.

Нет также здесь промозглого ветра и моросящего дождя, без которых не обходились все мои предыдущие октябри.

Правда, чёрного хлеба, гречки и репейного масла тоже нет. А пару недель назад продолжить список можно было ещё длинным перечнем необходимых в повседневности вещей вроде одеяла, сковороды и пылесоса.

Одна моя подруга говорила, что города, подобно людям, кем-то приходятся нам: один даёт нам жизнь, но сознаёт, что однажды мы его покинем; другой годится лишь для развлечений; третий, напротив, связан с нами деловыми отношениями, но душевной близости с ним не возникает. Мне всегда нравилась эта её метафора. Но Тулуза… это даже не человек, это кошка.

Представьте, что вы переезжаете, а на новом месте вас встречает вместо хозяйки только пушистая четвероногая зверушка. Естественно, эта усатая мордашка не позаботилась, на чём вы будете спать, что и из чего есть, где возьмёте деньги на своё существование. Выкручивайтесь сами, как хотите. Но зато она такая красивая, так ласково мурлычет, чтоб поднять вам настроение, так старается наполнить ваше сердце ощущением уюта (насколько он возможен без посуды и постельного белья) и радости.

За последний месяц я видела в Тулузе собак, ящериц, крыс, самых разных птиц, по-весеннему щебечущих в саду за моим окном. Но ни одной кошки. Город, который сам заключает в себе кошачью сущность, себе подобных, видимо, не терпит.

Франция, которую я не застала

С французским связано две трети моей жизни. С первой учительницей мне повезло: в восемь лет вместе со спряжением глагола « avoir» («иметь») она заложила в меня и увлечение языком, и любовь к стране.

И долгие годы, в школе, в университетах и на досуге я погружалась в культуру, казавшуюся мне образцом изысканности. Французские романы очаровывали остросюжетными историями, где, благородные принцы в свободное от дуэлей и охоты время плели политические и любовные интриги, а королевы поверяли сердечные тайны своим камеристкам, с секретными письмами прокрадывавшимся к ним в покои по извилистым коридорам Лувра.

Пора дворян сменилась доблестью революционеров, и новый образ Франции воплощал знаменитые ценности – свободу, равенство и братство. Наполеон и Шарль де Голль припорошили свою родину военным лоском.

Закрепились за этой страной и ассоциации с творческой интеллигенцией. Она неотъемлемо вспоминается как колыбель художников в характерных беретах, с болезненной психикой и эпатажными картинами, собиравшихся на посиделки в окрестностях Монмартра. Не могу назвать их чахловато-маргинальный имидж привлекательным для меня, но зато эти фигуры создали колорит, который ни с чем не спутать. В схожей среде вращались и музыканты с узнаваемыми голосами, и поэты с романтическими псевдонимами.

Франция провозглашена родиной дорогих духов и шикарных автомобилей, пикантной кулинарии и выдающихся кутюрье, законодателей элегантной моды. Воистину, не страна, а мечта. Настоящий символ утончённости и роскоши.

Правда, когда я смотрела новостные репортажи, меня уже кое-что настораживало. Больно уж отдавало обыденностью от попадавших в кадр людей и местных улиц. Подвох я чувствовала и в общении с живыми французами, которые подворачивались мне в России. Не веяло от них французским шармом, скорее европейской практичностью. Язык, с которого начались мои отношения с их страной, по-прежнему мне нравился на слух, а по мере того, как моё владение им близилось к совершенству, я всё большее удовольствие получала от изъяснения на нём, виртуозно выстраивая синтаксически затейливые обороты. Но чем обогатиться от его носителей кроме языковой практики, я находила с трудом.

Впоследствии я поняла, что общаться с французами действительно предпочтительнее в России. Чтобы на своей территории была я, а не они. В роли любопытных туристов они довольно милы, и приятно сориентировать их в нашей действительности, где их шокируют непривычные рублёвые монетки и вывески с надписями на кириллице. Зато они, занятые изучением русского менталитета, особо не демонстрируют свой.

Дух Франции можно найти где угодно, только не в самой Франции. Шансы на успех в его поисках выше в каком-нибудь российском арт-кафе, где звучат композиции Джо Дассена и Эдит Пиаф, Шарля Азнавура и Мирей Матьё, где вам подадут знаменитые круассаны и предложат бокал бургундского вина. Посетители без колебаний назовут интерьер стилизованным под Париж, однако в Париже им не встретить подобного. Там в изобилии лишь фастфудовские забегаловки. И среди доносящихся до слуха американских поп-песен, среди банальных рекламных щитов, навязчиво продвигающих те же продукты массового потребления, что продаются везде, среди по-хозяйски снующих арабов и африканцев, с гораздо худшим нежели мой собственный акцентом коверкающих мой всё ещё любимый язык, я тщетно старалась уловить хоть отголосок обещанной стереотипами атмосферы, вглядываясь в силуэт Эйфелевой башни, облепленной говорливыми иностранцами и ларьками с завышенными ценами на китайские сувениры.

Нельзя сказать, что там совсем невыносимо плохо – живут же, в конце концов, как-то люди. Целых 60 с лишним миллионов. Это сносный цивилизованный уклад. Но это даже близко не то, о чём повествуют книги, фильмы и школьные учителя, старающиеся пробудить у деток интерес к предмету. Наверное, образы из их рассказов не взяты с потолка, да только мы с ними разминулись, сегодня в реальности их не застать.

Конечно же, логично, что общество дышит современностью, а не историческим прошлым. Но современность обезличена и растворена в глобализации, тогда как Франция, в которой я могла бы жить, похоже, осталась в ХХ веке. А та, в которой бы я жить хотела, и вовсе существовала лишь при Генрихе IV.

Une France qui m’a posé un lapin

Deux tiers de ma vie sont liés au français. J’ai eu la chance d’avoir une maîtresse qui à huit ans m’a inculqué non seulement la conjugaison du verbe « avoir», mais en même temps l’intérêt pour la langue et l’amour pour le pays.

…Déjà à l’école, à l’université et durant mes loisirs je me suis plongée pendant des années dans cette culture qui me semblait un modèle de finesse.

Les romans français me fascinaient par des sujets passionnants où de beaux princes à côté des duels et des chasses couvaient des desseins perfides dans la politique et dans l’amour; où des reines confessaient leurs secrets à des servantes qui leur apportaient discrètement des lettres par les couloirs sinueux du Louvre.

L« ère des révolutionnaires fut substituée à celle des nobles. Leur témérité créa une nouvelle image de la France qui incarnait désormais les valeurs illustres: liberté, égalité, fraternité… Napoléon et Charles de Gaulle redorèrent le blason de leur Patrie avec un auréole glorieux de guerre.

Le pays est également associé avec les artistes. On le considère comme le berceau des peintres qui, coiffés de drôles de bérets, l’esprit maladif et avec leurs tableaux épatants, se réunissaient du côté de Montmartre. Je ne dirais pas que leur mode de vie semi-vagabonde m’attire, d’ailleurs ce sont leurs figures qui ont formé un coloris incomparable.

Dans une atmosphère pareille on retrouve des musiciens avec des voix distinguées et des poètes sous des pseudonymes insolites.

La France est reconnue en tant que patrie des parfums et des automobiles de luxe, de la cuisine exquise, des couturiers renommés qui prescrivent la mode élégante. Un pays de rêve. Un vrai symbole de grâce et de splendeur.

Or en regardant les journaux télévisés je sentais une dissonance: trop de banalité, point de romanesque dans les rues et chez les personnes que l’on pouvait voir.

J’avais le même sentiment en parlant aux Français qui se rendaient en Russie. Ils offarient des traits pragmatiques européens au lieu du charme national. La langue qui avait déterminé mes rapports avec leur pays, je l’admirais toujours, d’autant plus qu’en perfectionnant ma maîtrise de sa syntaxe je me plaisais de plus en plus à m’exprimer… sans savoir, pourtant, quoi d’autre sauf la pratique linguistique les locuteurs natifs pourraient me donner.

Plus tard j’ai compris qu’il est, en effet, préférable de communiquer avec les Français lorsqu’ils sont en Russie. Lorsque ce sont eux qui sont chez moi, pas le contraire. En qualité de touristes curieux ils sont agréables et gentils; pourquoi ne pas les aider à s’orienter dans notre réalité où ils sont choqués par les roubles et les enseignes en cyrillique. Préoccupés de l’étude de la mentalité slave, ils n’ont pas le temps d’afficher la leur.

L’esprit de la France est à chercher où que ce soit sauf en France. Il y a plus de probabilité de le trouver dans un café thématique russe où sont entendues des chansons de Joe Dassin et d’Edith Piaf, de Charles Aznavour et de Mireille Mathieu; où se servent les fameux croissants et le vin de Bourgogne. Les visiteurs n’hésiteraient pas à constater que l’ambiance reconstitue le style parisien alors qu’à Paris même on ne rencontre pas ça. Là-bas fourmillent les restaurations rapides. Et parmi les sons de pop américaine, parmi les publicités imposant les produits de consommation de masse qui se vendent partout ailleurs, parmi des Africains et des Arabes qui se comportent en maîtres tout en parlant avec un accent pire que le mien, c’est en vain que je m’efforçais de saisir un écho de l’atmosphère magique vantée par des stéréotypes. Je ne voyais qu’une silhouette de la Tour Eiffel encombrée d’étrangers bavards et de points de vente où les souvenirs chinois sont proposés à prix immodéré.